Вне фазы Плато

Гинджоу вышел из облюбованного мотеля едва только начало смеркаться. Пройдя через ресепшн и несколько комнатушек цокольного этажа, арендованных невесть зачем взявшейся здесь хлебной лавкой, Кууго распахнул дверь в темноту, и в лицо ему ударил недружелюбный, намоченный моросью воздух. - Шпионишь за мной? – грубо осведомился он, ещё даже не видя собеседника из-за мелких капель. Урахара стоял у ступенек в своей полосатой, потерявшей от непогоды всяческую форму шляпе и хитро, даже с удовлетворением смотрел на него. - Просто стало вдруг интересно, что можно делать там половину дня, - он кивнул на горящий свет в окне третьего этажа, - уж не утешаешь ли ты каждую знакомую куртизанку, что отметил собой? - Больно нужно! – Гинджоу нехотя сошёл со ступенек вниз и поравнялся с торговцем. Низкий, как он и помнил, и намного более узкий в плечах. Совсем невзрачный, но от этого только больше раздражающий своим постоянным присутствием. – Просто из любопытства, чем это всё закончится. Рогоносец-муж, как по мне заставит её сделать аборт, когда всё раскроется… Или сам додумается стукнуть ей по животу… - Этого не случится, - спокойно сказал Киске, - ни одного из оставленных тобой детей не абортируют, это я тебе обещаю… - И ради чего? – брюнет вдруг почувствовал острое желание пофилософствовать. - Наплодить в Каракуре ещё одно поколение людей с недоспособностями? Большинство из них будут настолько незаметными, что человек жизнь проживёт так и не узнав, что за гены в него заложены, а даже те, кто немного начнут проявлять способности и видеть пустых будут обречены на вечное гонение и непринятие эти миром. Сколько из них закончат, удавившись верёвкой, распоров вены или став мирным овощем в застенках психушки?.. Каракура – город потерявшихся, как бы сильно ты не хотел сделать его городом духовной силы… - Неотъемлемая часть господства над миром состоит в том, чтобы его дети имели твою кровь. И не делай такую мину, ведь ты всё-таки помогаешь мне, - усмехнулся Киске, с каждой секундой превращаясь из миролюбивого торгаша в сандалиях в мерзкий холодный, сморщенный от дождя зонтик, помятый в непогоде. – С такой охотой берёшься за обозначенных мною женщин… Бьёшь без промаха вот уже не первое поколение. Признайся честно… - Не в чем признаваться, - мускулистое тело Гинджоу начало намокать. Дождь просачивался сквозь куртку. По телу бежали холодные вертикальные струи. – Это стало для меня обычным процессом. Мужчина достал из-за пазухи лист, с растёкшимися от влаги и времени чернилами и безжизненно посмотрел на него в темноте, напрягая глаза. Он ничего не увидел. Но ему это было и не нужно: список жертв на этот год, не считая Иноуэ, давно уже отпечатался в его голове: «…Куроно, Хайда, Косака, Садо, Форарльберна, Арисава, Куджо, Кария… и так далее по тексту», - он водил глазами по бумаге, не видя букв, но помня их, как мантру перед сном. - У одной их твоих «подруг», кстати, недавно родилась дочь, - как бы невзначай бросил Киске, - её назвали Сенна! Хорошая крепенькая девочка три ноль семьдесят килограммов весу и большая вероятность унаследовать немного твоих сил. - Максимум, что её ждёт, со временем всплывшая способность видеть мелких духов и больное либидо, которым вообще все мои дочери очень славятся… да и сыновья… Мужчина крайне спокойно перенёс новость о своём отцовстве, единственное, что его заинтересовало, это факт, что торговец узнал об этом раньше него. – Хорошо хоть, ни одна не родилась с моей рожей… - Это всё часть уникального гена, - улыбнулся Урахара, - а сильная кровь, как ни крути, всегда будет стримиться разлиться на максимальное количество направлений… Гинджоу фыркнул: - Быть отцом тысячи шлюх – небольшое достижение, как по мне… Хватит дурить мне голову, зачем ты здесь на самом деле?.. Два слоя облаков медленно плыли по небу, перекрывая один другой. Сквозь бреши этой нелицеприятной вуали то там, то тут можно было разглядеть вкрапления жёлтых звёзд. - Всё сделано, - медленно и отчётливо произнёс Урахара. Гинджоу медленно перевёл глаза на него. – Теперь Масаки-сан принадлежит только мне… *** Невидимые блики Кидо скакали по стенкам тёмной низенькой комнаты, скрывая от всего внешнего мира грех, поселившийся в этих стенах в миг, когда Куросаки попалась на его уловку… Он совсем не помнил, почти забыл уже, что женщины могут быть настолько мягким и податливыми внутри. Эта робкая, почти девственная пульсация на пути к матке, манила его, гипнотизировала, заставляла желать Масаки только сильнее от толчка к толчку… Хотелось мучить её, терзать грубой мужской силой, воображая себя и её животными. Хотелось оставить в ней след настолько яркий и несмываемый, чтобы её тело навсегда осталось осквернённым его членом. Чтобы девушка превратилась в женщину раз и навсегда, и тело её начало отвергать всех до единого мужчин, за исключением его самого. Все занавесы пали. Все маски оказались сброшенными. Масаки безжизненно опустилась на локти и коленки, а учёный, взявшись за её вожделенный зад, продолжил сношать уже сзади, немного разведя ягодицы руками, и овладев доверчивой дурочкой так глубоко, как позволяла длинна, чтобы каждый сантиметр её нутра был осквернён тем, кого она, по собственным словам, не воспринимала даже как мужчину. - Ты, наверное, хочешь знать, что будет после этого с твоим сыном, Масаки? После того, как моя сперма попадёт в свою оплодотворённую матку? – Урахара прижался к её спине и начал хищно шептать на ухо, ухватившись руками, за болтающиеся в воздухе груди. – Не переживай, милая моя Масаки, с его телом ничего не произойдёт, - он улыбнулся, чуть прикусывая мягкую мочку уха. Легонько, чтобы не оставить следов для мужа, Низ живота юной квинси вдруг напрягся, на кушетку полилась жидкость, - нет, тело твоего дорого сына будет нужно мне в будущем… Когда придёт время… - он ускорился в покорной киске Куросаки настолько, что дыхание сбилось, и слова стали еле разборчивыми, - я сейчас всего лишь убиваю его душу, произвожу духовный аборт, сама знаешь каким скальпелем! На лице учёного взыграла безумная ухмылка. До чего же приятной была правда, до чего хорошо было излить её прямо в кончающую от его члена воспитанницу. Сколько лет, сколько столетий? Масаки тихонько стонала, уставившись в стену абсолютно пустыми ничего не соображающими глазами. Чёлка сбилась на лоб сияющим потом колтуном, а рот сам собой открылся, и язык высунулся наружу как у шлюхи. - Мне нравится такое лицо! Делай его для меня почаще… Такой он видел её сейчас и такой хотел видеть до конца дней. Её дней. - Тебе хорошо, Масаки, милая? Как же ты течёшь от осознания правды! – вот он уже усадил дамочку сверху и заставил удовлетворять себя цветущим смазкой тазом. Большие восхитительные груди подскакивали то вверх, то вниз и звонко шлёпали друг о дружку силами гравитации. Он сжал их обе до красноты сильными руками, свёл их, развёл, а потом задрал их так высоко, как только мог, чувствуя, как соски твердеют у него между пальцами. Такой дикой великолепной груди он не пробовал уже давно. Даже у Йоруичи она была не настолько приятной, как эта. - Как же я люблю наши с тобой тесты, Масаки! И как сожалею, что всякий раз приходится заставлять тебя забыть… Учёный не выдержал и оставил вокруг розовой ареолы воспитанницы большой красный засос. «Упругая… Очень упругая красавица…» Рукой он стиснул её за ягодицы, а второй приобнял у лопаток и прижал к своему лицу, не преставая усаживать девушку попой на член. Хлюпало там громко, будто адепт-квинси воздерживалась от секса по меньшей мере год. - Я чувствую тебя, Масаки, - он страстно целовал её грудь и живот, помогал движениям пениса в дырочке пальцами, - чувствую, как наши реяцу снова синхронизировались… Ты должна была стать моей ещё давно… Но твоё дрянное тело…. Оно… Оно не позволяло мне трахнуть тебя ещё тогда, в особняке квинси… Сколько же работы пришлось сделать, чтобы твоё тело, наконец, оказалось готово к зачатию… К зачатию ОТ МОЕГО СЕМЕНИ, МАСАКИ! Учёный снова повалил её на кушетку и продолжил трахать в дельте между растопыренными ногами. - Ишшин помог создать плод… Мультидуховную оболочку, содержащую в себе потенциалы людей, пустых, квинси и шинигами… Он открыл для моего прибора твой замочек, дитя, дал возможность проникнуть в самый последний момент… Горячий член разрывал стенки Масаки, пышущая жаром головка налилась кровью и разбухла до таких размеров, что стала трудно проходить даже внутри так хорошо смазанной Куросаки. Она становилась всё более узкой и приятной для него. - Так вот, душа, - Урахара пребывал в блаженном экстазе и буквально кричал в лицо такой желаемой девочки, - я убью душу твоего сына, Масаки! А образовавшуюся пустоту заполню сам… Я… Я поделюсь душой с твоим малышом до поры до времени так, что ты даже и не заметишь, что что-то не так… Да и с чего бы? Ты ведь… родишь его уже с моей душой внутри. Ты никогда не узнаешь, каким был бы твой ребёнок от Ишшина потому, что… Потому что он уже мёртв… С этими словами бёдра Урахары остановили свою исполинскую миссию и замерли в момент полного проникновения в Масаки. Разгорячённый нежным телом пенис щедро кончил в матку исходящейся на смазку девушки. Так много спермы её живот не видел ещё никогда. Вся она впиталась в неё, как в губку, будто ничего и не было. - Теперь это… наш с тобой ребёнок, милая… - просипел Урахара, и тело его обмякло. Он упал прямо на женщину, даже не вынимая из неё. Удовольствие было невероятным. Масаки продолжала глядеть в потолок туманными сонными глазами. Что она чувствовала в этот миг? Осознавала ли произошедшее. Возможно, какой-то своей частью. Смертельное семя Киске уже обволакивала заветное пространство её матки. Проникала в зиготу, растворяя ненужные клетки Масаки и Ишшина и подменяя их на свои. Девушка очень громко дышала, чувствуя боль трансформации внутри живота. Сильную и нетипичную, но краткую и мимолётную. Остатки ненужной спермы продолжали стекать по бёдрам. Всё было кончено. «Как же ты прекрасна, Масаки, моя Масаки. Я вырастил тебя отличным сосудом. Знала бы ты, сколько сил я положил на то, чтобы подтасовать колоду и привести в Каракуру Ишшина, сколько биоматерии загубил, чтобы вывести все хрупкие пропорции…» Он стоял над ней, нагой и потный, с громко стучащим сердцем и продолжающим свербеть членом, продолжающим рьяно её хотеть. Куросаки в самом деле была прекрасна: вся голая, растрёпанная, с почти впитавшимся в грудь маслом и неестественно раскинутыми ногами, между которыми сейчас горела пульсирующая краснота. - Один мудрец как-то сказал: чтобы создать великое, нужно порой опуститься на самое дно. Я сделал это, Масаки, надолго позабыл о том, кто я есть, и стал почти животным. Апофеоз этой животности перед тобой, и знаешь, я вдруг понял, что только так я могу вернуть утраченное наслаждение… Кидо продолжало потрескивать на стенах. Теперь оно понемногу становилось видимым. У него оставалось минут десять-пятнадцать прежде, чем квинси проснётся в забытьи, а двери к их любовному ложу станет возможно открыть наружи. Он решительно перевернул податливую девушку на живот и снова вошёл, прижимая собой к кушетке. - В этот раз с самыми чистыми намереньями, - и принялся быстро-быстро дёргать тазом. Много ли можно было позволить себе за десять минут? Это им обоим только предстояло узнать. – Ты моя, Масаки, ты всегда была только для меня… *** - Ишшин! Ишшин! – она чуть ли не вприпрыжку выскочила во двор с растрёпанными волосами и одеждой. - Масаки?.. – мужчина остановил наполовину поднесённый к губам стакан, посмотрев сперва на Тессая, затем на запыхавшуюся жену, а в конце на Урахару Киске, что бодрой пружинистой походкой показался следом. - Какая радость, Ишшин, Урахара-сан сказал, что у нас будет мальчик! - ЧЕГО?! – Куросаки поднялся с порога и поднял жену высоко над головою. – Всё прошло хорошо, да? Нет никаких осложняющих обстоятельств? - Ни малейших! – Масаки с радостным визгом растопырила в воздухе руки и ноги, совсем позабыв, что открывается для хозяев дома в очень эротичном ракурсе. Но её это, впрочем, не заботило. – Урахара-сан хорошенько меня прозондировал! Да, Урахара-сан? Каждую клеточку моей глупенькой головы! Ишшин поставил её на ноги, и она тотчас же села: голова закружилась. - Ну не говори так, Масаки-сан, ты очень даже сообразительна для своих лет, - скромно усмехнулся торговец. – Всё так, я изучил токи реяцу внутри твоего тела. Мои таблетки, конечно, никто не отменял, но, в целом, нет никакой угрозы для плода. Вы можете хоть сегодня становиться на учёт в медцентр. - Разве же это не здорово, дорогой? - Конечно, Масаки, конечно! - Ха-ха, посмотри, у Урахары-сана такое лицо довольное! Как у сельского фермера, что вынес из хлева новорождённого телёнка. - Что? Не-е-ет! -Ой, и верно, давно я уже такой моськи не видел… - Ох, чёрт же вас всех побери! – прогрохотала за дверью раздосадованная Йоруичи. – Я же только что ребёнка спать уложила! Почему вы не можете просто говорить тише!? - Ой-ёй, - Урахара театрально прикрылся веером. – Кажется, будет мне нагоняй, как она освободится. Ну… - он воровато посмотрел на гостей. – Как насчёт небольшого сабантуйчика вдали от лавки?.. - Это же, - Масаки на секунду перестала прыгать, как ненормальная, - это же просто замечательная идея! – её лицо озарила искренняя священная улыбка. *** - Как назовём? – она задумчиво поднесла палец к губам. – Не знаю даже. Ишшину нравится Изуми. Куросаки Изуми. Неплохо, да? А я, почему-то, очень хочу назвать малыша Асаки. Но если так сделаю, не обидится ли Ишшин и не начнёт ли любить сына чуть меньше? Я не могу такого допустить! А ведь есть ещё очень чарующее имя Эдемо. Хм… наверное, стоит подождать родов. Мне кажется, когда я впервые его увижу, имя придёт само, как первая любовь, хи-хи… - Ну, я вижу всё у нас идёт хорошо! – весело заметил Урахара в который раз смазывая руки содержимым «скользкой банки». – ты стала такой кругленькой, Масаки-сан, - он воровато оглянулся через плечо на нагую воспитанницу, что мирно и чинно ждала его на кушетке скромно поджимая ноги. – В хорошем смысле, разумеется, - спешно добавил он, увидев обиду на лице девушки. – В конце концов это значит, что у вас будет крепкий и сильный малыш. - Ух, да, - Куросаки нежно погадила себя по тяжёлому животу. – Хоть это… и немного выходит из-под контроля, - она усмехнулась. – Ну, по крайней мере, складок на боках теперь нет, а Ишшин по пять раз на дню напоминает, что моя грудь тоже сильно выросла, - она разок подняла свои выпуклости руками и не без гордости опустила назад. Крупные приятные соски сразу заалели и взбухли. – Хоть это и немного тяжело, носить всё это, без поддержки Блюта. Мне… Мне точно не следует использовать техники квинси до родов? - она с надеждой посмотрела на Урахару. – Это бы мне облегчило жизнь. - К сожалению, - мягко сказал тот. – Есть много противопоказаний, чтобы вынашивание прошло без осложнений. Лучше не рисковать с этим, Масаки-сан. Ровно, как и с супружеским долгом, кстати говоря, - он нахмурил брови. - Но мы с Ишшином больше не… - Уверена? – торговец строго посмотрел на неё. - Э-э-э, - она вся сжалась от неудобства. – Ну… На самом деле, - она со стыдом отвела глаза, будто ребёнок, укравший жевательную резинку, - Мы… пару раз пробовали в попу. - Чего?!.. Куросаки очень глупо захихикала: - Я просто говорила с подругами, и они посоветовали мне анал, чтобы Ишшин не начал мне изменять. Говорили, что так делают все правильные жёны в такое непростое время. Всё-таки так долго без секса… И… Я его понимаю. Я, конечно, делаю это ртом и руками. Почти каждый день, но это ведь совсем не тот заменитель. Да и… на самом деле всё достаточно легко проходило… Почти не больно. - Масаки, ты неисправима, - удручённо подытожил Киске. – Я поговорю с Ишшином, но ради твоего блага постарайся не контактировать с членом в какой бы то ни было форме. - А… Угу, - девушка была уже красной, как рак. Нагоняй от наставника был ужасно стыдным для неё. И это при том, что она регулярно приходил к нему на процедуры, на которых раздевалась догола, даже когда начал появляться живот, и давала Киске себя гипнотизировать. «Это как будто маленькой школьнице подходить к отцу и говорить: «Папочка, а я шлюха!» чувство прямо один в один», - каждый раз думала в такие моменты Куросаки. - Очень важно сохранять в твоём теле постоянный фон гармонии между частицами рейши. Мои препараты неплохо помогают в этом, но такое тесное взаимодействие с шинигами, двигает чашу весов и рушит баланс. Нельзя быть доброй для всех, Масаки, иногда кем-то приходится жертвовать, чтобы всё, в конечном итоге обошлось мирно, ты меня поняла? - Да, поняла, - Куросаки облегчённо выдохнула, понимая, что отделалась малой кровью. - Ну хорошо, - ну руках Киске засияли уже хорошо знакомые иероглифы, - давай закончим процедуры побыстрее. - Ага! – она всякий раз сама подносила голову под Кидо и отключалась. А затем Урахара начинал снимать свою одежду… *** - А-а-а-ах! А-а-а-а! А-А-А-А-А!!! Этот крик надолго запомнился родильной палате главного медцентра Каракуры. Ишшин, конечно, долго бился за то, чтобы принимать у неё роды собственноручно, но совместными усилиями Масаки и Киске удалось выбить ей место в одном из конкурентных родильных домов. - ГОСПОДИ МИЛЫЙ, БОЖЕ! Я И ДУМАТЬ НЕ МОГЛА, ЧТО ЭТО НАСТОЛЬКО БОЛЬНО, А-А-А-А-А-А! Вот уже десять часов длилось её непредвиденное ночное путешествие по миру боли. В палате собралось множество докторов, но Масаки даже не видела и не слышала никого вокруг. Слишком сильно что-то рвалось из неё наружу. «Как будто… из меня пустой вырывается!» - А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! На этой высокой ноте, палату разбавил ещё один крик: звучащий в унисон детский плач под аплодисменты медсестёр. Сперва глаза Масаки застелила пелена слёз, а когда она вновь смогла видеть, к её лицу поднесли завёрнутого в пелёнку кричащего розовощёкого малыша. - П… Привет… - удивление было настолько сильным, что Куросаки не находила слов. Лишь сейчас она впервые за девять изнурительных месяцев осознала произошедшее. Осознала и разрыдалась, прижимая к себе новорождённого сына. – Я, наверное, сейчас выгляжу ужасно, но я не всегда такая… давай дружить, кроха, - с придыханием в голосе прошептала она. За стеклом в коридор она ожидала увидеть Ишшина, однако вместо него стоял завёрнутый в мишуру и, по всей видимости, не особо трезвый Урахара. Перед носом он держал свой раскрытый веер, на котором красным маркером было неровно выведено: «С Днём Рождения, Ичиго!» - Ичиго, - очень тихо промолвила Масаки, и ребёнок вдруг внимательно уставил на неё выпученные глазки, - какое… красивое имя. Куросаки… Ичиго… Надежда на наше мирное будущее.