Солнце Минас-Тирита

Анариэль очнулась к утру в Палатах Врачевания. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится: первое, что она увидела, был яркий солнечный луч, прочертивший на белоснежной стене косую полосу. Наступило еще одно утро, принесшее людям свет, надежду на лучшее и еще один день жизни, для кого-то счастливой, для кого-то не очень. Ее же соседке Бане, женщине, которая ее вырастила и заменила ей мать и отца, это утро не принесет больше ничего. Девушка чувствовала, что в ее смерти виновата именно она. Была ли это месть или предупреждение, служанка не знала и не хотела знать, пусть с этим разбирается капитан Боромир, а у нее перед глазами все еще стояло зверски изувеченное тело дорогого ей человека. Больше никогда не услышит она голос Баны, не получит от нее мудрых наставлений, не выпьет с ней ароматный травяной настой, сидя вечером у окна… Вспоминая об этом, девушка почувствовала колючую душащую боль в груди, словно там была такая же рана, как у несчастной женщины, и на глаза навернулись горькие слезы. – Очнулась девочка, – услышала она рядом с собой скрипучий голос, и убеленная сединами согбенная старушка, только что вошедшая в палату, направилась к ней. – Поплачь, дочка, оплакать умерших нужно, но печалиться стоит только о живых. А мертвых нужно отпустить и жить дальше. Я Алев, сиделка, господин Боромир строжайше наказал присмотреть за тобой, чтобы ничего не случилось, даже охрану тебе выделил. Два витязя стоят у дверей, так что ни о чем не беспокойся, он вмиг найдет супостатов, которые такой произвол творят в городе. Страшно стало жить, страшно, не то что раньше бывало, при государе Эктелионе… Она еще что-то говорила, щупала ее лоб, поправляла подушки, но Анариэль ее уже не слушала, отдавшись печали и скорби. *** Выйдя от отца, Боромир поспешил в Палаты Врачевания. Дэнетор уже откуда-то был осведомлен об убийстве женщины, хотя сыновья еще не успели ему доложить о произошедшем. Его голос был спокоен и холоден как лед, когда братья пришли к нему за советом, но они оба знали, что внутри у наместника все клокочет, как в огненном жерле вулкана. Никогда еще враги не пробирались в Белый Город, и уж тем более никогда не страдали от их рук простые люди, которых стражи обязаны были защищать. Но ни слова упрека не услышал военачальник от отца, который итак видел бессильную ярость в глазах сына. Кровавую расправу над женщиной Дэнетор истолковал как месть служанке и вызов лично капитану Стражей, он посоветовал сыну первым делом допросить раненого пленного, который, по его словам, уже пришел в себя этим утром, а также продолжать обыски. – Вастаки не смогут здесь долго укрываться, сам Белый Город не потерпит присутствия в своих стенах наших древних врагов, и выдаст нам их для справедливого суда, – сказал наместник, усталым жестом отсылая сыновей. – Откуда отцу известно о ночном нападении? И о том, что раненый очнулся? – задумчиво проговорил Фарамир, выходя из тронного зала. – Какая разница, – отмахнулся его брат, подняв красные от бессонной ночи глаза к синему небу, на котором ярко сияло веселое солнце, – главное, что теперь вастак мне все расскажет. Уж я смогу вызнать у него, где скрываются эти звери в обличье людей! – И все же, меня беспокоит отец, – задумчиво сказал младший сын наместника, – он был странно бледен, словно… – он не договорил, покачав головой, – Дай мне знать, когда выяснишь что-нибудь, а я в казармы, пора гарнизон поднимать, пусть будут готовы, мало ли что. Боромир кивнул, поспешив на шестом уровне свернуть налево, к Палатам Врачевания. Однако, перед тем как идти на допрос, он решил сначала навестить Анариэль. Он просто не смог пройти мимо палаты, куда сам принес ее ночью, кликнув перед этим стражей и приказав им оцепить ее дом и весь четвертый уровень. Потом, вернувшись осмотреть тело, он увидел другие ужасающие подробности, которые заставили содрогнуться даже опытного воина, повидавшего на полях сражений много страшных ран, но никогда даже представить он не мог, что кто-то сотворит подобное с пожилой женщиной. Каково было девушке увидеть такую смерть дорогого ей человека, воин даже не мог вообразить. А от воспоминаний, какой хрупкой, невесомой и ранимой она показалась ему, когда он подхватил ее на руки возле дома, сердце Боромира сжималось еще сильнее. Он вошел в палату, и ему навстречу поднялась старая Алев, заботам которой он поручил Анариэль. – Тише, господин Боромир, – гневно шикнула немощная с виду старушка, легко оттеснив мощного воина к двери. – Миледи только заснула. Все утро проплакала, бедная девочка. За что же нам такое, милорд, почему враги ополчились на наш народ? Отыщите их, отыщите непременно! – Обещаю, сударыня, тех, кто это сделал, ждет суд и заслуженное наказание, – шепнул воин, не сводя глаз со спящей служанки, заботливо укутанной одеялом. – Прошу вас, Алев, ответьте, как здоровье леди Анариэль? – Она сильная девочка, с ней все будет хорошо, ей нужен покой и забота. Вот только целитель сказал мне, что обнаружил у нее странное… – Капитан… – вдруг услышал Боромир тихий голос. В следующий миг он уже был возле ее постели, тотчас забыв о сиделке. Анариэль была бледна, щеки казались еще более запавшими, кожа – болезненно прозрачной, яркое золото волос превратилось в тусклую солому, а в прекрасных лазурных глазах, которые военачальник с недавних пор часто видел во сне, поселились безнадежность, тоска и страх. Она села на постели, уронив тонкие руки на одеяло, на ней не было обычного черного балахона, и ее белое платье открывало шею и острые ключицы, волосы, не укрытые капюшоном, рассыпались по плечам, спускаясь до пояса. Но внимание Боромира привлекло кое-что другое, отчего пламя ярости, которое он носил в себе уже который день, превратилось в пожар, грозящий выжечь дотла его душу. На шее и предплечьях Анариэль виднелись багровые пятна в форме мужской ладони, слишком яркие на ее бледной коже. – Миледи… – Боромир упал на колени перед ее постелью и осторожно, будто хрупкое сокровище, взял ее слабую руку в свою. Медленно, словно она могла рассыпаться от малейшего прикосновения, он легко и невесомо провел пальцами по синякам, оставленным грубой хваткой врага, потом, словно не понимая, что делает, поднял руку к пятнам на ее шее, но коснуться не решился. Анариэль не протестовала и не отстранялась, только в ее глазах были непролившиеся слезы, а ее холодная рука тихонько дрожала в теплой ладони воина. – Миледи… Простите меня… – смог лишь сказать он, аккуратно отпуская ее, поднялся и, не прощаясь, вышел из палаты, чувствуя, что железная выдержка изменяет ему. В палату к вастаку, расположенную в самом глухом углу Палат Врачевания, подальше от других больных, он почти ворвался, резко бросив двум стражам, неусыпно стерегущим его: – Оставьте нас! Мужчина лежал на постели, по пояс укутанный одеялом, рану на боку скрывала умело наложенная повязка. Он был все еще слаб после лихорадки, несколько дней терзавшей его тело, темные волосы, обрамляющие его болезненно-бледное лицо, казались почти черными, на скуле виднелся старый шрам, оставленный, по всей видимости, мечом или кинжалом, жестокие глаза, при виде посетителя, нехорошо блеснули, а рот искривила издевательская усмешка. – Какая честь, капитан, – хрипло проговорил он и ухмыльнулся еще сильнее, обнажая кривые и гнилые зубы, – сын наместника, наконец, самолично снизошел до пленника, я уж думал, меня так и будут все время сторожить твои щенки… Полностью теряя контроль и забыв обо всем, Боромир в мгновение преодолел расстояние, отделявшее его от постели, и одной рукой вцепился в горло врага, заставив его приподняться. – Говори, – голосом, напоминавшим тихое предупреждающее рычание разозленного зверя, защищающего свои владения, проговорил военачальник, не отводя пристального взгляда от вастака. Судорожно хватая ртом воздух, тот попытался высвободиться, но тщетно: сын наместника напоминал сейчас холодную неистовую лавину, стремительную и неудержимую, беспощадную ко всему, что становится на ее пути. Военачальник встряхнул пленника, вызвав жгучую боль в ране, и повторил: – Говори. Он не промолвил ни слова угрозы, но она явственно читалась во взгляде. Горячая ярость и волны праведного гнева, исходящие от него, и его железная непоколебимость заставили раненого растерять всю свою браваду и испуганно дрогнуть, словно пса, трусливо скулящего при виде могучего и неистового волка. – Хорошо, – прохрипел вастак, задыхаясь, пальцы, попытавшиеся разжать хватку Боромира на его горле, бессильно соскользнули, ужас мелькнул в его глазах, – я расскажу… пусти… Отбросив врага обратно на постель, будто избавляясь от чего-то темного и мерзкого, военачальник отступил на пару шагов, чувствуя, что тоже задыхается, и перевел дыхание, заставив себя успокоиться. – Сколько вас в Минас-Тирите? Как вы пробрались в город? Как попали на склады? Какова ваша цель? – Наша цель не наместник, капитан, – с ненавистью проговорил мужчина, кашляя и потирая шею, и Боромир вдруг понял, что только что едва не расправился с безоружным и беспомощным, из-за своей раны, человеком. Но сожаления он не испытывал, перед глазами все еще стояли отпечатки пальцев этого чудовища на нежной коже девушки. Никогда ранее не отпускал он на волю свой гнев, и впервые воину не хотелось сдерживать неистового и яростного зверя, готового вырваться наружу и верховодить его поступками. Хотелось растерзать врага, и только верность гондорским законам останавливала руку военачальника, готовую вытащить меч. – Твои прихвостни говорили другое! Не лги мне! – Вначале мы хотели убить Дэнетора и оставить Гондор без правителя, – видя, что внешне Боромир успокоился и, вроде бы, совладал с собой, убийца начал приходить в себя и осмелел, в голосе вновь появились издевательские нотки, – но добраться до него не смогли, хоть нам и помогали. Твои щенки хорошо его стерегут. Поэтому план изменился, и мы решили прервать его род… – Убив меня и Фарамира, – перебил его воин, с отвращением глядя на врага, – это я уже понял. Дальше! Не испытывай мое терпение, клянусь белой башней Эктелиона, оно у меня не безгранично! Сколько вас скрывается в городе? – Ты не поверишь, капитан, – хриплое мерзкое хихиканье вастака напоминало воронье карканье, – ты просто не поверишь, как на самом деле обстоят дела в твоем городе… Покинув палату вастака, Боромир спешно направился в тронный зал. После того, что ему сообщил раненый, следовало немедленно посоветоваться с отцом. Слова врага потрясли и разозлили капитана, было ясно, что городу сейчас как никогда нужна твердая рука и решительные меры, для которых было необходимо одобрение государя. Мрачные и тяжелые думы одолевали капитана Стражей, пока он шел через Палаты Врачевания. Казалось, это место, где всегда царили тишина и покой, так необходимые больным и умирающим, сейчас тоже шумит и кипит, как и душа сына наместника. Отовсюду слышался встревоженный шепот и говор, чопорные сиделки и степенные целители сновали туда-сюда, на лицах читался страх, совсем юная знахарка тихонько плакала в углу. В душу воина закралось недоброе предчувствие. Обернувшись, он увидел старую Алев, окруженную обеспокоенными людьми. – Почтенные целители, что случилось? – громко спросил военачальник, и встревоженные разговоры смокли. Все взоры обратились на сына наместника, они были мрачны и полны тревоги. – Господин Боромир, – тяжело дыша, проговорила Алев, – там… стражи… леди Анариэль… Без лишних слов воин бросился к ее палате. Дверь стояла нараспашку, но ни следа борьбы не было видно в комнате, словно девушка несколько минут назад поднялась, аккуратно отложив одеяло, в которое была закутана, и просто ушла, по своей воле и без принуждения. И лишь лежащий у двери страж, прижимающий руку к окровавленной ране на голове, и склонившийся над ним Смотритель Палат нарушали мирную картину, открывшуюся взору Боромира. – Берегонд! Что произошло? – военачальник подошел ближе и увидел, что алая кровь, стекающая по лицу воина, уже оставила красную дорожку на его доспехе с изображением Белого Древа, а его шлем, украшенный резными крыльями чаек, напоминающими о том, что предки гондорцев были властителями морей, отброшен в сторону и лежит у дальней стены. – Капитан… – прохрипел Берегонд, обращая на Боромира взгляд, затуманенный от сильного удара по голове, – он напал сзади… Я не ожидал… Он… Это он забрал миледи… Я пытался ему помешать… – Ты сделал все, что было в твоих силах, страж, – в голосе капитана, склонившегося над ним, ни на секунду не мелькнуло осуждение. – Теперь же остановить врага – мой долг, и только мой, ибо вражеский гнев нацелен на меня. Ты знаешь, куда он забрал леди Анариэль? – Да… Он обмолвился, что… Он пойдет туда, где полег его отряд. Боромир благодарно кивнул стражу, едва не погибшему, защищая служанку, и поднялся на ноги. – Позаботьтесь о его ранах, господин Смотритель, – попросил военачальник. Целитель молча кивнул и снова вернулся к лежащему воину. А капитан спешно устремился туда, где четырьмя днями ранее собственноручно уничтожил нагло скрывающийся вражеский отряд. К складам наместника. *** Вдали полыхало пламя пожара, яркими багровыми пятнами разрезая синий бархат ночного неба. Прохладный ветерок, приятно холодящий покрытый пОтом и перепачканный землей и кровью лоб, доносил удушающий запах гари, неожиданно тяжелый и остро щекочущий горло. Это не было похоже на приятный аромат дров в камине или уютный костерок на привале, дарящий тепло и защиту от ночных хищников. Здесь в воздухе витали копоть и запах разложения, обжигающий жар и удушающая вонь паленого мяса, вопли ужаса и крики агонии. Никогда прежде молодой капитан Боромир не знал такого огня. Несущего разрушение и смерть. Обернувшись, он увидел на лицах бывалых воинов своего отряда, освещенных огненным заревом пылающей деревни, лишь собранность и решимость. Они повидали много таких пожаров. И ему сейчас нужно вести их за собой в это яростное пламя. Без страха, без сомнений, только вперед. За Гондор и его народ. – За Гондор! – прокричал Боромир, пришпоривая коня, и воины с готовностью отозвались, устремляясь вслед за своим капитаном. Гондорцы преследовали вастаков уже три дня, скача во весь опор, не давая роздыха ни себе, ни лошадям, но пуст был горизонт, лишь пламя пожаров, пожирающих мирные деревни, да следы копыт под ногами, ведущие через разоренную и опустошенную местность, указывали воинам путь вперед, вслед за врагами. Пленных они не брали, и ужасающие картины ждали отряд Боромира в каждом из разграбленных вастаками поселений. Молодой капитан лишь скрипел зубами от ярости, подгоняя коня. И вот, наконец, они настигли врагов, но снова было слишком поздно: еще одна гондорская деревня была охвачена огнем, и еще не успели стихнуть крики раненых и умирающих жителей, когда воины схватились с врагами, сминая и тесня их, отпустив, наконец, на волю свой гнев, не щадя себя и своих лошадей. Вастаки дрогнули, и много вражеской крови пролилось на гондорскую землю в ту ночь, и отмщены были убитые жители, чьи души, наконец, смогли найти дорогу в Палаты Мандоса. Пепел и угли, да порубленные и обгоревшие тела остались на месте мирной деревни землепашцев, ставшей полем боя в ту ночь. Тщетно искал гондорский капитан выживших, обходя остовы сгоревших домов, да и лиц умерших было не разобрать, никого и ничего не пощадил смертоносный огонь. Совсем еще юный Фарамир окликнул брата, нужно было отдать последние почести павшим и возвращаться в Минас-Тирит, когда вдруг капитан услышал странный звук откуда-то с окраины поселения. Там, за чудом уцелевшим плетнем, сгорбившись, сидел ребенок, четырех-пяти лет. На чумазом личике блестели белые полоски, оставленные слезами, и серьезное, совсем недетское выражение было у серых глаз, настороженно встретивших взгляд капитана. Как он выжил среди бушующего танца огня и стали, для Боромира осталось загадкой. Он привез ребенка в Белый Город и отдал на воспитание бездетной вдове, мечтавшей о сыне, который стал бы ей опорой и защитой в старости. Мальчик вырос, обучился владеть мечом и вскоре уже не уступал в отваге опытным воинам Минас-Тирита. Награда за доблесть не заставила себя долго ждать – капитан Боромир взял его к себе, и маленький сирота по имени Хорн, найденный на руинах родной деревни, стал Стражем Цитадели, уважаемым народом и другими воинами. Верой и правдой служил он людям, приютившим его, и никто не усомнился бы в его преданности Гондору и государю. Боромир мрачно усмехнулся, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Свет факела, выхватившего из темноты ровные ряды ящиков, слабо блеснул на кончике меча, направленного на него недрогнувшей рукой. Рукой, которая открыла вастакам врата в Белый Город, со звериной жестокостью вонзила кинжал в грудь женщины и вырезала сердце из ее груди. Человек с мечом шевельнулся, и на его доспехе сверкнуло серебром Белое Древо, а в глазах, неотрывно следящих за каждым движением Боромира, мелькнула ненависть. – Хорн… – военачальник лишь устало покачал головой, отказываясь понимать, – почему? Каждому из своих людей капитан доверял как себе, и совсем не ожидал он подлого удара в спину от мальчика с недетским взглядом, найденного им на пепелище и выхваченного из огненного горнила войны. – Потому что ты ошибся! – прошипел юноша, все еще держа наготове меч. – Бравый гондорский капитан, который не проиграл ни одного боя, ни одной битвы, тогда, пятнадцать лет назад, совершил роковую ошибку, забрав с собой с поля сражения ребенка. Ты думал, я сын землепашца или кузнеца, не так ли? Ты думал, я вырасту и буду защищать Минас-Тирит и его жителей? Неужели ты ничего не заметил? Неужели ты и твой прозорливый брат тогда ничего не поняли? Мои глаза, моя одежда… – Ты… – военачальник ошеломленно шагнул вперед, не обращая внимания на оружие, направленное на него, и еще раз тщательно вгляделся в лицо Хорна. – Да! – воскликнул тот, и его голос, словно гром, прозвучал в тишине склада. – Я уже ненавидел вас, смотря на пламя пожара, пожирающее вашу деревню, и слыша крики крестьян, умирающих от наших мечей! О, я все видел и ничего не забыл, я помню каждую минуту той ночи! А когда твои воины на моих глазах зарубили моего отца… мою родню, мой народ, я поклялся уничтожить вас! Все эти годы я мечтал о том дне, когда вастаки войдут в Белый Город, и наши мечи обагрятся вашей кровью! – Будь осторожен, мальчик, ненависть пожирает душу, – спокойно и холодно проговорил капитан, с отвращением думая о том вастаке, что таскал за собой в бой маленького сына, – а ненависть, направленная на людей, которые приютили тебя и окружили теплом и заботой, тебя погубит. Как мог ты привести в город, который был твоим домом столько лет, наших древних врагов? Как посмел ты, воин, поклявшийся защищать народ Гондора, поднять руку на беззащитную женщину? Как?! – Минас-Тирит никогда не был для меня домом, – со злостью прошептал юноша, – он был узилищем, где тюремщиками были вы, убийцы моего отца! А та старуха… Она не должна была умереть. Она просто неудачно подвернулась мне, и я решил оставить через нее послание тебе, капитан. В ту ночь я приходил отнюдь не за ней… – Анариэль… – ярость, утихшая было, когда воин получил ответы на мучившие его вопросы, снова вспыхнула в его душе от осознания того, что служанка находится сейчас в лапах этого жестокого и наглого мальчишки. – Где она? Ты забрал ее, предатель! Отвечай, где она?! – Значит, правду шептали люди о тебе и этой девчонке, – усмехнулся Хорн, поворачивая голову к свету, и перед взглядом капитана предстали четыре яркие полосы на ничем не защищенной шее воина, явно оставленные женскими ноготками совсем недавно. – Она сделала это, когда поняла, что я солгал и забрал ее не по твоему приказу. За этой эльфийской красотой скрывается дикарка, ты знал, капитан? Но не волнуйся, я и пальцем не тронул миледи. Ее время еще придет… Ответом ему был яростный рев Боромира, выхватившего меч и сходу обрушившего на врага веер сокрушительных ударов. Но юного Хорна недаром приняли в Стражи Цитадели так рано – этой чести удостаивались лишь самые доблестные воины, отлично управляющиеся с мечом и копьем – он был ловок и силен и с легкостью отражал самые мощные удары военачальника. Быстрым движением отбив серию атак, юноша перешел в наступление, и вот уже Боромиру, теснимому смертоносным вихрем стали, пришлось отступать. Одно обманное движение рукой, один хитрый поворот, и кровь капитана вновь брызнула на пол склада из длинной, но неглубокой раны на руке. Хорн отскочил назад и замер с поднятым мечом, давая себе и капитану небольшую передышку. Юный воин был уверен в себе и своих силах и уже заранее чувствовал себя победителем боя, как наяву видел он армию вастаков, победоносно марширующих по улицам Белого Города, и ненавистных жителей, склоняющих головы пред ним и его народом. А когда голова Дэнетора покатится вниз по улицам до самых Великих Врат, тогда его отец, погибший от рук гондорцев у него глазах, будет отмщен. – Знаешь, капитан, – проговорил Хорн, высокомерно глядя на Боромира, пытающегося перевести дыхание, – я не тронул твою девку, но обещал ей, что, когда расправлюсь с тобой, вернусь к ней, и она сполна ответит за эти царапины! Забыв о ране и усталости, военачальник что-то прорычал и снова бросился на юного вастака, с удвоенной силой осыпая его градом смертоносных ударов. Неистовый зверь, дремавший все эти дни в сыне наместника вырвался, наконец, на свободу, не сдерживаемый узами долга и рассудка, готовый растерзать дерзкого мальчишку, предавшего доверие и поправшего воинскую честь. Под напором стального вихря юноша не устоял, и, дрогнув, начал пятиться, страшась звериного блеска глаз своего бывшего капитана. – За Гондор! – воскликнул Боромир, как тогда, пятнадцать лет назад в битве у сгоревшей деревни, и Хорн вновь ощутил себя маленьким испуганным мальчиком, потерявшим родных и снедаемым всепоглощающей ненавистью к врагам, что были так добры, так необъяснимо великодушны к нему… Почему они были так добры, ведь отец всегда говорил о гондорцах другое? Отец, почему?.. В тот же миг он почувствовал, как равнодушная холодная сталь вонзилась в щель между доспехами, и тепло разлилось по всему телу. Боли не было, лишь мгновенно накатившая слабость заставила его обронить меч и осесть на пол, к ногам капитана Боромира, из глаз которого больше не глядел разъяренный зверь, там были лишь усталость и осознание выполненного долга. – Где Анариэль? – спросил он, пряча меч в ножны. – Где она, Хорн?! – Она… – юный вастак хотел что-то сказать, но кровь, хлынувшая из его рта, превратила слова в неразборчивое бульканье. – Где она, говори! – военачальник склонился над ним, пытаясь поймать взгляд его затухающих глаз. Вдруг юноша вполне осознанно взглянул на него и, увидев в Боромире вновь лишь только врага, хрипло ответил: – Ты… никогда ее не найдешь… И умолк навсегда. – Нет! – воскликнул капитан, с последней надеждой встряхивая тело юноши. – Нет! Где она?! Отвечай! Где она?! Отпустив его, Боромир вскочил на ноги, заставляя себя успокоиться, и собрался с мыслями. Хорн не мог далеко ее увести, слишком рискованно, к тому же повсюду в цитадели стоят стражи, которые заметили бы их. И потом, служанка ведь разгадала его уловку, следы на его шее были совсем свежими. Значит, она где-то рядом. Где надежнее можно что-то спрятать, как не среди переплетения проходов и нагромождений ящиков, мешков и бочек? Любой бы заблудился здесь, но не Боромир, который прошел склады от начала в конец, сопровождаемый служанкой. «Здесь есть одно место, где мог кто-то укрыться», – как наяву вновь услышал капитан слова Анариэль, и ноги сами понесли его сквозь лабиринт ходов. Там, в самом дальнем и темном углу виднелось что-то светлое, и он свернул туда, влекомый этим сиянием. Огонь факела выхватил из темноты тонкую фигуру в белом платье и золотые волосы. Воин бросился к девушке. Она сидела на полу, спиной к грязному мешку, ее руки были связаны за спиной, глаза закрывала плотная повязка, а во рту был кляп. Без лишних слов Боромир воткнул факел между ящиками и склонился над ней, осторожно сдернув повязку с глаз. Почувствовав чье-то прикосновение к своему лицу, девушка встрепенулась как испуганная птица и взглянула в лицо воина со страхом и какой-то мрачной решимостью. – Миледи… – успокаивающе произнес Боромир, поняв, что она приняла его за убийцу, и поспешил освободить ее от кляпа. Ужас на лице служанки сменился радостью и облегчением. – Лорд Боромир! Это вы! Вы живы! – проговорила она, и слезы неудержимо покатились по ее щекам. Она попыталась подняться, но затекшие ноги и руки не слушались ее. Она покачнулась в сторону воина, и он обхватил ее, не давая упасть. – Я думала, это он вернулся… – прошептала она, сжимая непослушными пальцами его плечо. – Он сказал, что придет за мной… только когда расправится с вами… Дыхание перехватило, и она всхлипнула, давая волю слезам. И Боромир понял, что ее страшил не убийца и не жестокая расправа, которая грозила ей. Больше всего она боялась не за себя, ее ужасала мысль, что никогда она больше не увидит капитана Стражей. И, сидя на грязном полу склада, перепачканный собственной кровью и кровью убитого врага, чувствуя лишь смертельную усталость и жжение в ране на руке, прижимая к груди плачущую девушку с золотыми волосами, сын наместника ощущал, как в душе разгорается тепло, сравнимое лишь с жаром ласкового солнца летней порой.