Солнце Минас-Тирита

Спасибо всем, кто ждал :) Особые благодарности rokotoon'у и Elaaran. Небо на востоке светлело, и ночная тьма тихо уползала на запад, гонимая золотыми мечами солнечных лучей, такими острыми, что при одном взгляде на них у капитана Стражей цитадели начинали болеть глаза. Утренний ветерок был задорен и свеж, он бодро играл стягами, что гордо реяли над Белым Городом, сейчас сияющим в свете разгорающегося рассвета. Словно не людскими руками построенный, а созданный самой природой несокрушимый град казался продолжением величественного гиганта Миндоллуина, у подножия которого он стоял. И как безмолвный страж сверкала жемчужным светом возвышающаяся над градом белая Башня Эктелиона, символ надежды, глаза и сердце Минас-Тирита. И сейчас эти глаза неотрывно следили за двумя отрядами воинов, под командованием сыновей наместника готовящихся выступить к восточным рубежам Гондора, чтобы положить конец набегам осмелевших орков. У Великих Врат собрались горожане, по традиции пришедшие проводить своих сыновей, мужей и отцов в дальний поход. Многие женщины не сдерживали слез, но все были уверены, что гондорцы разобьют врага, а иначе и быть не могло, ведь отряд вел капитан Боромир, их будущий правитель, неистовый и неустрашимый воин, не потерпевший ни одного поражения в бою. Молодые воины равнялись на него, мальчишки мечтали стать такими же бесстрашными, а юные девы вздыхали о нем бессонными ночами. Но тщетны были их надежды и пусты мечтания, ибо сердце сына наместника Минас-Тирита было навеки отдано брани, а все деяния и помыслы посвящены Гондору и безопасности его жителей. Однако в то ясное солнечное утро военачальник на удивление народу и воинам был непривычно задумчив и мрачен, хотя приказы его как и прежде звучали громко и властно. Но взгляд то и дело пробегал по собравшейся толпе, словно выискивая среди сотен лиц одно, самое прекрасное, подобное солнцу и луне вместе взятым. Но тщетно всматривался военачальник, не мелькнули нигде ясные синие глаза и прекрасные волосы цвета красного золота, и глухая тоска поселилась в его душе, сжав своей ледяной ладонью сердце. – Боромир! – окликнул военачальника брат, и тот, упрямо встряхнув головой, вскочил на коня. Пора было отправляться, и нужно вести за собой людей, как и прежде, в самое пекло битвы, в самое сердце урагана из смертоносных лезвий вражеских мечей. Забыть всё, не думать о той, кто не пришла его сегодня проводить, не чувствовать, скакать вперед, выполнить свой долг, сражаться, сокрушить врагов. Ради Гондора! – Вперед! – воскликнул капитан и пришпорил коня, ведя за собой своих воинов. Он стрелой пронесся мимо собравшихся людей, оставляя за спиной Великие Врата и Белый Город, и больше ни разу не обернулся. Он не знал, что с одной из стен цитадели за маленькой удаляющейся от города фигуркой воина на коне, ведущего за собой людей, наблюдают полные слез глаза цвета неба над Гондором. *** Дождь шел уже несколько дней, и маленькая Анариэль тосковала по солнцу, которое сейчас было скрыто плотной завесой разбухших серых туч, беспрестанно исторгающих на Белый Город целые потоки холодной воды. Текущие по мостовой грязные ручьи казались настоящими реками наблюдающей за ними с крыльца девочке. Серая непроглядная стена дождя словно отгородила их маленький домик от остального города, который будто перестал существовать вместе со всеми людьми, их разговорами и суетой – остался лишь грохот капель по ветхой крыше, тихий треск пламени единственной свечи, да хриплое дыхание отца в спальне, которое с каждым часом становилось все более прерывистым и напряженным. Потеряв жену, старый Вергил нашел утешение в маленькой дочке, чьи ясные синие глаза, в которых виднелись весна и надежда, давали ему силы жить дальше. Но потом тяжелой поступью в его дом пришло непрошенным гостем новое несчастье, а с ним – отчаяние, тоска и безысходность. Они окончательно подорвали здоровье и силу духа некогда стойкого и неустрашимого человека, а восьмилетняя Анариэль давно разучилась плакать, мужественно ухаживая за слегшим в постель отцом. Услышав из комнаты тихий хриплый стон, девочка оторвалась от созерцания дождя, выплакавшего все слезы за нее, и бросилась в дом, всей душой чувствуя тревогу, а всем телом – холодное дуновение чего-то необъяснимого и страшного, неумолимо приближающегося к их уютному домику. В комнате было темно, огонек старой сальной свечи почти не давал света, и в углах притаилась зловещая темнота, а лицо Вергила скрывали мрачные тени, так что девочка не сразу узнала своего отца, лежащего на постели в дальнем углу комнаты. Приблизившись, она увидела, как бледно и напряжено его покрытое холодным пОтом лицо и как беспорядочно блуждают его черные, задернутые слепой поволокой глаза, некогда остро и проницательно наблюдавшие за всем, что происходило в этом мире. Не обращая внимания на спазм, волной горечи сжавший ее горло, Анариэль потянулась за платком, лежащим в чаше с холодной водой у изголовья кровати, чтобы обтереть лоб отца, но тот, снова закашлявшись, внезапно взглянул на дочь, и его взгляд вдруг стал осмысленным, в нем как прежде светились бесконечная любовь и печаль. – Анариэль, дочка… – кашель снова схватил колючей ладонью его грудь, но в этот раз приступ не длился долго, – Ты должны быть храброй, потому что я… я должен тебя покинуть… – Папа… – удушливые слезы потекли по лицу девочки, но она не издала ни звука, только крепче сжала руку отца. – Твоя красота сродни эльфийской, как и твое доброе сердце... Ты была так прекрасна, когда я впервые взял тебя на руки, – губы Вергила тронула слабая улыбка, лицо озарилось радостью теплых воспоминаний, на миг став на годы моложе. – Поэтому я дал тебе эльфийское имя. Жаль, я не могу дать тебе такую же долгую и светлую жизнь… Я ухожу с тяжелым сердцем… Обещай мне, дочка… обещай, что будешь жить, что будешь счастлива… Я бы отдал свою жизнь, чтобы так всё и было… если бы кто-то принял эту мою жертву… я бы отдал жизнь… Его речь превратилась в невнятное бормотание, и новый приступ кашля прервал ее. Анариэль во все глаза смотрела на отца, боясь дышать, случайно потревожить его, неловким движением оборвать тонкую серебряную ниточку, которая все еще связывала его с этим миром. Тени почернели, шелест дождя на улице словно отдалился, стал глуше, уступая место зловещей тишине, выползающей из сгущающейся темноты, гнездящейся во всех углах их старого дома. Она всё надвигалась, пожирая все звуки, гнетуще давя на уши, заставляя леденеть руки и в трепетном испуге замирать сердце. Тишина заполнила всё вокруг, затопила своей вязкой черной обманчивой мягкостью, и вдруг во всём мире остался только один звук – мерное хриплое дыхание забывшегося в горячке отца. Девочка не знала, сколько времени прошло, сколько она просидела на краю постели боясь шевельнуться, слушая этот единственный, последний в целом мире звук – вдох, выдох, вдох, выдох… вдох… Подняв глаза, она увидела, что в комнате стало совсем светло, наступило утро, принеся с собой гул улицы и голоса соседей, радующихся окончанию затяжного дождя, взявшего в плен Минас-Тирит на несколько дней, остановившегося все дела, заморозившего целый город. Теперь все будет по-старому, и жизнь продолжится, со всем своим шумом и суетой, радостью и бедами. Поняв это, Анариэль ощутила надежду, которая сразу же погасла, когда она поняла, что что-то было не так в их маленьком домике, зажатом между двумя каменными громадами. Дыхания отца больше не было слышно. Задохнувшись собственным криком, Анариэль проснулась, судорожно хватаясь за одеяло онемевшими руками. Давно уже не являлся ей во сне тот день – день, когда она потеряла отца и осталась одна на целом свете. Конечно, была Бана, пытавшаяся заменить осиротевшей восьмилетней девочке семью, и Анариэль была бесконечно благодарна ей за это. Сейчас же у нее не осталось никого. И, наверно, это было к лучшему… Почувствовав, что уже не сможет заснуть, девушка оделась и тихонько вышла из дома, направляясь к внешней стене города. Приветливо кивнув Стражам врат, она облокотилась на белый камень, взглянув на раскинувшееся за городскими стенами Пеленнорское поле, кажущееся бескрайним в неверном свете утренних сумерек. Рассвет еще не наступил, но небо на востоке уже немного посветлело, обещая, что новый день будет ясным и солнечным. Совсем как тот, когда умер Вергил… Много лет после его смерти Анариэль провела в одиночестве, в компании лишь старой соседки, да других служанок на работе, виня себя в том, что случилось с отцом. Из-за нее он так страдал, а потом заболел и слёг… В ту ночь она обещала ему жить и быть счастливой, и многие годы ей казалось, что она выполняет то обещание. До того дня, когда, делая обычную уборку одной из комнат Цитадели, она не столкнулась с ее хозяином, чуть раньше вернувшимся с совета. С тех пор ее сердце билось чуть быстрее каждый раз, когда она видела его – капитана Боромира, отважного и благородного воина, заставившего весь мир простой служанки перевернуться, а ее саму – понять, наконец, что такое настоящее счастье. И она уже почти позволила себе раствориться в этом оглушающем звенящем ощущении, наполнявшим каждый день своим сиянием, подобным тому, что видно иногда в ясные дни на заснеженной вершине Миндоллуина. Пока однажды, видя в его взгляде, обращенном на нее, радостный трепет пробуждающегося чувства, не поняла, на что она его обрекает, позволяя войти в свою жизнь, полную одиночества и предчувствия неминуемой беды. Не в силах обречь его на те же страдания, что пережил ее отец, Анариэль не последовала за зовом своего сердца в день отъезда Боромира и не вышла проводить его на битву, ведь по традиции Минас-Тирита, юные девы выходили проститься лишь со своими родными или возлюбленными. – Так будет лучше, господин Боромир, – шептала девушка, вцепившись в грубый холодный белый камень внешней стены, и ее соленые слезы уносил порывистый ветер, – Вы еще полюбите кого-то, кто сможет подарить вам радость и жизнь, а я могу дать лишь отчаяние и смерть… Несмотря на это решение, сердце ее неотвратимо стремилось вслед за воинами, отправившимися к границе Гондора три бесконечно долгих месяца назад. И каждый день перед сном, обращая свой взгляд на звездное небо, к созвездию Менельвагор, небесному меченосцу, Анариэль молила его вернуть Боромира домой живым. И каждый день она ждала возвращения отрядов, чтобы просто увидеть их капитана, уверенно и гордо вступающего в Белый Город с победой – а в том, что гондорцы одолеют орков, девушка даже не сомневалась – увидеть и отпустить, а самой удалиться в тень, где прошла большая часть ее жизни… Подобный грому звук рога, вострубившего ниже, у Великих Врат, прервал тягостные размышления девушки. Она подняла голову и разглядела в первых лучах еще прячущегося за горизонтом солнца далеко-далеко на самом краю Пеленнорской равнины темную точку, стремительно увеличивающуюся и приобретающую очертания высоких всадников. Тот, что скакал впереди, нес развевающийся на утреннем ветру белый штандарт – знамя наместников Гондора. Снова торжественно запел рог, и этот звук вырвал Анариэль из оцепенения. Не глядя ни под ноги, ни по сторонам, она бросилась бежать к Вратам, ведущим на нижний уровень, а затем к следующим, всё ниже и ниже, к въезду в город, а в голове ее билась всего одна мысль, заставляющая ускорять шаг на каждом повороте: «Они вернулись!» Они въезжали в город один за другим, усталые, суровые и печальные. Одного взгляда хватило девушке, чтобы понять, что, хотя назад вернулись почти все, кто уходил в поход, что-то было не так. Не было слышно возгласов радости от долгожданного возвращения домой и триумфа победы над врагом. Не было и резкого уверенного голоса, привычно отдающего своим людям приказы. Вместо этого Анариэль услышала тихий усталый голос Фарамира: – Отведите лошадей в стойла, накормите людей, отправьте раненых в палаты Врачевания, доложите наместнику о нашем возвращении. И сообщите семьям павших. Именно он привел отряды обратно, и девушка почувствовала, как холодеют ее руки и замирает сердце. Этого не могло случиться! А ведь она его даже не проводила, словно отреклась… – Господин Фарамир, – прошептала она, и ее тихий голос вдруг прозвучал неожиданно громко среди безмолвной печали, разлитой по двору. Сын наместника обернулся, и девушка встретила его потускневший взгляд на осунувшемся обветренном лице, покрытом старыми шрамами и парой новых неглубоких ран. – Миледи Анариэль, – он соскочил с коня и устало приблизился к ней. – Милорд Боромир..? – чувствуя подступающие слезы, промолвила она, не зная как закончить вопрос. Три месяца тревожного ожидания, ночные кошмары, страхи, предчувствия – все вдруг стало таким тяжелым, таким невыносимо страшным для одинокой девушки… Силы покинули ее, мощеный белым камнем двор закружился как осенние листья на ветру, и Анариэль увидела над собой небо, такое розовое и прекрасное в лучах разгорающегося рассвета. Оно было потрясающим, слишком ярким, прозрачным, слишком большим и прекрасным для одного человека. Кто-то должен быть рядом, чтобы разделить с ней это небо, этот свежий утренний воздух, эти белые камни Минас-Тирита, это давящее ощущение в груди, ночные страхи и тревоги, печаль и радость, этот мир, эту жизнь… – Миледи, он жив! С Боромиром все в порядке, он всего лишь ранен! Тяжело, но он поправится! – услышала Анариэль сквозь туман в голове тихий уверенный голос, и что-то рвануло ее наверх, помогая вновь обрести равновесие. Не веря тому, что слышит, девушка взглянула вверх и увидела теплый как солнце и твердый как скалы Миндоллуина взгляд Фарамира, успевшего подхватить ее во время падения и спасшего от удара о камень мостовой. – Что?! – все еще не веря, спросила девушка, и младший сын наместника осторожно развернул ее лицом к Великим Вратам, через которые как раз проезжала повозка с лежащим на ней человеком, укрытым теплым шерстяным одеялом. Боромир был без сознания, волосы прилипли к пылающему в горячке лбу, кисть на левой руке, лежащая поверх одеяла, была перевязана, и белая тряпица уже успела пропитаться бурым. Остальных ран видно не было. Забыв о слабости и головокружении, Анариэль вырвалась из рук Фарамира и бросилась к повозке, чувствуя, как весь ее мир смыкается в одной точке, центром которой было бьющееся сердце лежащего на повозке человека. *** Две недели Анариэль провела в Палатах Врачевания, не отходя от лежащего без сознания воина ни на шаг. Горячка прошла, но наследник Дэнетора не приходил в себя, заставляя лекарей беспокоиться, а безутешную Анариэль проводить бессонные ночи у его постели. Она больше не проронила ни слезинки с того самого дня, когда увидела его у въезда в город лежащим на повозке, израненным и бледным как призрак. Она не знала, что там, у самой границы Мордора двум маленьким отрядам гондорцев пришлось выдержать бешеный натиск обезумевших от человеческой крови орков, которые устроили настоящую бойню так далеко забравшимся на восток людям. Никто не рассказал ей, что капитан Боромир один сдерживал целое полчище кровожадных тварей, дав своим людям шанс отступить и спастись. И никто не слышал, что суровый капитан, недрогнувшей рукой разивший свирепых чудовищ, шел в бой с ее именем на устах, шепча его так тихо, что услышать мог только ветер, подхватывающий его и уносящий высоко в синее небо. Анариэль не знала и не хотела знать, единственным ее устремлением было – еще раз увидеть светлый взгляд военачальника, обращенный на нее, а его самого – снова здоровым. Знахарки, меняя повязки с целебными мазями и травами на его затягивающихся ранах, лишь разводили руками, не понимая, почему идущий на поправку сильный и крепкий воин не приходит в себя. Оставалось лишь ждать и надеяться, и Анариэль старалась не отходить далеко от его постели, чтобы не пропустить любые изменения, которые могли произойти со спящим военачальником. Однажды ночью сквозь сморивший ее сон девушка услышала, как кто-то зовет ее по имени тихим слабым голосом, похожим на далекое эхо, принесенное ветром. Мгновенно проснувшись, она с надеждой посмотрела на воина, и в какой-то момент ей показалось, что он вот-вот шевельнется и откроет глаза, но это оказалось всего лишь игрой света и тени, плавно танцующей вокруг маленькой свечи, стоящей на столике. Полутемная комната вдруг стала нестерпимо душной, слишком страшной, слишком похожей на ту мрачную комнату из ее воспоминаний, где умер ее отец. Чувствуя, что задыхается, Анариэль распахнула дверь и выбежала в сад, разбитый возле Палат Врачевания. Теплый ночной ветер освежил ее лицо, и она смогла, наконец, вздохнуть полной грудью, чувствуя, как страх, поселившийся за последние три с половиной месяца глубоко внутри, тоненькой струйкой вытекает вместе с затхлым воздухом комнаты, пропитанным отчаянием и болезнью. Решив вернуться и распахнуть пошире дверь в палату, чтобы целебный ветерок принес облегчение и измученному ранами воину, Анариэль обернулась и вдруг почувствовала, как мир уходит из-под ее ног. – Лорд Боромир?! – не веря самой себе в этой освещенной лишь тусклыми звездами тьме, она шагнула вперед и неуверенно потянулась к плечу военачальника, каждую секунду опасаясь, что морок развеется, и снова вернутся тягучая безнадежность и отчаяние. – Анариэль… – тихо и хрипло произнес воин и поймал ее руку на полпути, поднеся к губам, словно хрупкое сокровище. В следующий миг он притянул ее к себе и девушка почувствовала, как замирает ее сердце от ощущения истинного счастья, такого, какое она обещала своему отцу в день его смерти, а не той бледной его тени, которой она жила все эти годы, обманывая саму себя. Оно пришло и захлестнуло их обоих, как волна на Андуине, накрыв с головой и смыв все страхи и заботы, всю боль и отчаяние, оставив лишь биение двух сердец и свет звезд, засверкавших ярче над Белым Городом, когда воин поцеловал служанку.