Солнце Минас-Тирита

Вода была обжигающе холодной, несмотря на то, что цветущее жаркое лето в Гондоре было в самом разгаре. Ее ледяные объятия сжимали грудь, заставляя задыхаться, кажущиеся непомерно тяжелыми доспехи тянули вниз, в бурлящую тьму отца Андуина, вдруг ставшего таким безжалостным к своему сыну. Не решившись бросить сковывающий движения меч, Боромир извернулся и сбросил сначала плащ, а затем и доспехи и на несколько минут отдался на милость течения, собирая силы для следующего рывка, благо ночная тьма надежно укрыла его от стрел харадримцев и вастаков. Они напали на Осгилиат месяц назад, заставив небольшой гарнизон, охраняющий бывшую столицу Гондора, сдать восточную часть города, находящуюся на том берегу и отступить за реку. Тревожная весть на зловещих крыльях прилетела в Минас-Тирит на третий день лета. Поседевший и осунувшийся, но не теряющий присутствия духа и уверенного властного спокойствия, правитель Гондора, не медля ни минуты, отправил небольшую армию под командованием своих сыновей к Осгилиату с приказом во что бы то ни стало удержать брод через Андуин, который находился в самом городе, раскинувшемся по обоим берегам великой реки. Если черная длань Мордора дотянется до бывшей столицы Гондора, прямой путь на Минас-Тирит будет открыт, и легионы ужасных порождений тьмы хлынут, сметая города и деревни на своем пути, пока не уничтожат всех наследников Нуменора до последнего. Ни один из помрачневших членов совета не решился произнести вслух то, что было теперь очевидно: участившиеся нападения орков были неслучайны, древнее зло пробудилось в Мордоре, и под его властной рукой объединились исконные враги Гондора, жаждущие расквитаться за старые обиды. Поначалу, сражаясь неистово и самоотверженно, воины Минас-Тирита смогли отвоевать восточный берег реки и закрепиться там. Казалось, ничто не могло сломить их мужество и отвагу, пока на помощь вражеской армии не пришла древняя сила, противостоять которой не мог ни один из смертных. Они неслись впереди двинувшегося в наступление вражеского войска на черных, как беззвездная ночь, конях, мрачные фигуры, закутанные в темные балахоны, и ужас мчался впереди них, объяв серыми крылами кровавое закатное небо. Он сковывал волю самых бесстрашных, и дрогнули гондорцы, теснимые бесчисленными ордами вастаков к реке. Лишь железный капитан Боромир, его брат и еще с десяток верных воинов остались прикрывать отступление армии Минас-Тирита к западному берегу. Спалив последний мост, они отрезали врагам путь на столицу, но и сами оказались в ловушке, прижатые к берегу реки. Не желая понапрасну губить людей, бросая в бой десяток воинов против многотысячной армии, капитан Боромир приказал спасаться вплавь. Глубоко вдохнув тяжелый ночной воздух, несущий в себе запах костров, крови и смерти, военачальник оглянулся, тщетно высматривая в черной как смоль воде остатки своего отряда. Он не знал, было ли его решение правильным, но позволить им бессмысленно полечь под ударами кривых харадримских ятаганов Боромир не мог. Совсем рядом просвистела длинноперая стрела и с глухим плеском шлепнулась об воду. Собрав все силы, капитан продолжил борьбу с быстротечными водами Андуина, надеясь, что его брат и остальные воины живы и тоже продолжают бороться. С тех пор, как юный Боромир стал капитаном Стражей Минас-Тирита и главнокомандующим армии Гондора, он не проиграл ни одного сражения, казалось, сам отец битв Астальдо благоволит ему. Но теперь, борясь с волнами и течением великой гондорской реки, непобедимый капитан почувствовал, что это сражение с не знающим усталости и не делающим ошибок противником он проигрывает. Грозный Андуин закрутил его в водовороте своих течений, забирая последние силы и не оставляя надежды на спасение. До западного берега было еще далеко, и воин окончательно пал духом. Если он утонет здесь, кто поведет за собой людей, кто защитит Гондор от кровавого ужаса, который принесет с собой наступление мордорской тьмы? Военачальник предпочел бы пасть в битве с врагом, с мечом в руке, выполняя свой долг перед страной и ее народом, перед его государем и отцом, чем зря погибнуть в яростных водах холодной реки. Досада и тоска охватили капитана: не взглянуть ему в последний раз на белокаменные стены Минас-Тирита, на жемчужную башню Эктелиона, величественную цитадель королей, да гордые стяги, реющие на утреннем ветру. Лишь темное небо над головой, равнодушные звезды, да вдруг нахлынувшая ледяная волна, сомкнувшая черные воды над головой Боромира. Он опускался в холодную тьму, что сияла всеми оттенками черного и манила к себе, словно отчий дом среди тягот дальнего и опасного пути. Стало так легко и невесомо, и меч больше не казался таким тяжелым, и бремя долга перед народом Гондора исчезло с души, унесенное подводным течением. Казалось, из головокружительной глубины к нему простирают руки тени пращуров в приветственном жесте своему наследнику. И лишь на мгновение промелькнуло золотое пятно где-то вдали, но оттого вдруг стало так тепло и спокойно, что капитан невольно устремился душой в погоню за ускользающим видением. Золото… Золотые волосы на ветру, алым огнем сияющие в последних лучах закатного солнца… Синие глаза, полные лазури весеннего неба над белокаменным городом… Нежные веснушки на бархатной коже, видимые только когда ее лицо очень близко, так близко, что хочется дотронуться не только взглядом… И мягкие губы, целующие его в ответ, отчего сердце пело так, что, казалось, его слышно за тысячи лиг. Ее еле слышный шепот в темноте пустых улиц города: «Боромир… Я люблю тебя…». И душа словно рвется ввысь, рука находит ее маленькую руку, и не хочется ее больше отпускать, хочется идти и идти вместе до конца жизни и дальше, неизмеримо дальше, туда, где тихое «люблю» будет превыше недолгой смертной жизни, отмеренной эдайн. «Не уходи», просит она, провожая его на битву. Он чувствует на своей щеке ее легкое дыхание и ловит его губами, страстно желая дышать им бесконечно, словно воздух кончится, стоит оторваться от ее губ. Но долг зовет, и рог уже протрубил в третий раз, сигналя отправление. «Я вернусь», обещает он, и Анариэль смотрит ему в глаза с печалью и надеждой, и этот взгляд оставляет глубокий след в душе военачальника. Среди толпы серых людей, собравшихся проститься с воинами перед походом в Осгилиат, Боромир видит ее одну, ее золотое сияние и тепло прижавшегося к нему тела, ощущаемое даже сквозь доспехи. И оно до сих пор с ним, вдруг среди ледяной воды оно огненной волной прошло по телу, и отступили подводная тьма и холод, воин сделал отчаянный рывок вверх и полной грудью вдохнул свежий ночной воздух, напоенный ароматами пожухлой травы и мокрого песка. Перед ним был западный берег. *** Сильное течение Андуина отнесло его слишком далеко на юг, и в лагерь Боромир вернулся лишь к утру. Печальные известия поджидали его там: из всего его отряда, оставшегося прикрывать отступление, выжили в речной круговерти кроме него лишь трое. И только увидев Фарамира, спешащего ему навстречу через лагерь, капитан немного воспрял духом. – Я рад, что ты сумел победить течение, – Боромир устало обнял брата, но его лицо тут же помрачнело, – Сколько выжило? Были еще нападения? – Из всего отряда передовой в живых осталось около сотни человек, – с болью в голосе ответил Фарамир, – но враги через реку переправиться не смогут, и их стрелы сюда не долетают. Я выставил часовых по берегу, а брод охраняется лучшими воинами, при любой попытке пересечь реку мы отбросим их обратно. – А что Черные Всадники? – Я думаю, мы можем их не опасаться, их кони не смогут переплыть Андуин… – Что же это за твари?! Они сокрушили наше наступление, едва появившись! Ты тоже почувствовал этот леденящий ужас в душе? Из каких чернейших бездн тьмы они вышли? – Я не помню ни одного упоминания им подобных в старых хрониках, – задумчиво покачал головой Фарамир. – Еще одна загадка для отца, когда мы отправимся к нему, чтобы разгадать тот странный сон… – Понаблюдаем за действиями врага еще пару недель, – решил Боромир. – Если мы будем уверены, что они не найдут способа прорваться за Андуин, вернемся в Минас-Тирит. Слишком много загадочного происходит в последнее время, и я не нахожу ответов на вопросы, которые не дают мне покоя. Да, мы должны поговорить с отцом, и как можно скорее. *** Минас-Тирит встретил братьев дождем, окрасившим небо и белые камни мостовой в печальный серый цвет. Солнце не выглядывало уже несколько недель, с тех пор, как впервые появились те зловещие Черные Всадники, и на душе Боромира было неспокойно, но он упорно гнал прочь все мысли о дурном предзнаменовании и подгонял коня, стремясь как можно быстрее вернуться домой. К Анариэль. Однако первым делом братья поспешили в Цитадель, к отцу, ждавшему вестей с полей сражения, и на некоторое время вся тоска и тревоги отошли на второй план, уступив место долгу. Из тронного зала Боромир вышел, отягощенный еще большими заботами и тревогами. Несмотря на то, что беседы с отцом и его мудрые советы всегда придавали уверенности и надежды, в этот раз желанного покоя военачальник не получил. Казалось, Дэнетора совсем не обрадовало возвращение сыновей невредимыми из жестокой битвы, все подробности которой уже были чудесным образом ему известны, и, казалось, он знает даже гораздо больше того, что рассказали ему сыновья. И как заметил чуткий Фарамир, это знание словно состарило его, будто они отсутствовали не пару месяцев, а пару лет. Повелителя Гондора что-то тяготило, не давая покоя душе, хотя голос его звучал по-прежнему властно и твердо. А когда братья поведали ему о странном сне, что приснился им обоим накануне битвы у Осгилиата, о проклятье Исильдура и полурослике, наместник возбужденно вскочил со своего кресла. Остановившись у подножия трона короля и что-то бормоча, он небрежным жестом отослал сыновей. – Мне совсем не нравится то, что происходит, – озабоченно покачал головой Фарамир, – Эта война, вастаки рвутся на запад, странные всадники, вселяющие в душу могильный ужас, а теперь еще и отец… – Я поговорю с ним, – решил Боромир, – когда всё немного успокоится, через пару дней. Проклятье Исильдура взволновало его, он определенно что-то знает об этом… – И он должен рассказать нам, ведь недаром этот сон был послан нам именно сейчас, в черный час войны. Войны с Мордором! Боромир лишь крепче сжал руку на рукояти меча. Дружески улыбнувшись старшему брату, Фарамир удалился в свои покои. Они провели в дороге много дней, и последние две ночи совсем не останавливались на ночлег, торопясь вернуться в Минас-Тирит. А Боромир словно и совсем забыл об усталости, он вернулся домой, в свой город, в свою крепость, стены которой словно придали ему сил, и в душе разливалось тепло от радостного предчувствия встречи с той, которая обещала его ждать. Он уже хотел было заглянуть на кухню, но в последний момент, будто услышав безмолвный зов, свернул в Фонтанный Двор. Миновав Древо и отсалютовавших ему Стражей, он направился к самому дальнему концу каменного зубца, словно нос древнего нуменорского корабля возвышавшего над всеми уровнями Белого Города и Пеленнорским Полем у его подножия. Там, на самом краю, ничуть не страшась головокружительной высоты и черных туч над головой, грозивших в любой момент опять пролиться сокрушительным дождем, виднелась белая фигурка, словно сияющая мягким золотым светом в сгущающихся сумерках. Ветер трепал ее прекрасные волосы, будто пытаясь утащить за собой в бездну, и военачальник поспешил вперед, вдруг испугавшись, что ему это удастся. – Анариэль… – позвал он, не дойдя буквально шага до нее, но, словно почувствовав его приближение, она обернулась. Она была бледна и выглядела немного болезненно, но Боромир забыл обо всем, смотря, как в ее чистых лазурных глазах удивление и печаль сменяются тем, что согревало его в холодные ночи у походного костра, вело через полчища врагов к победе, то, что спасло его в губительных водах ледяного Андуина, то, что вдруг на миг стало превыше долга перед его народом, то, ради чего стоило жить. То, о чем она прошептала ему мгновение спустя, оказавшись в его объятиях. – Я так ждала тебя, Боромир… – Я знаю. Его пальцы гладили золотые волосы, тяжелый доспех мешал ощутить ее тепло и быстрое биение сердца, колотившегося как испуганная птица в ее груди, военачальник прижал девушку еще ближе к себе и осторожно коснулся губами ее губ, чувствуя вожделенный покой и безмятежность, забывая обо всем. И в тот миг, когда наследник Дэнетора понял, что больше никуда не хочет отпускать от себя эту девушку, что хочет прожить рядом с ней всю жизнь, сражаясь за ее счастье и охраняя ее мир, в тот миг, когда он понял, что нашел ту, которую готов сделать своей женой, последний робкий луч закатного солнца пробился сквозь густые черные тучи и своим золотом благословил мужчину и женщину, стоящих на самом краю каменного утеса среди ветра, приближающейся грозы с востока и сгущающейся непроглядной тьмы. *** Лишь через неделю братья смогли добиться аудиенции гондорского правителя, который все эти дни провел запершись у себя и никого не принимая. Такое отшельничество, ранее не свойственное отцу, сильно обеспокоило обоих сыновей, но встретивший их Дэнетор снова был таким как прежде, в нем не было усталости и странной обреченности, снедавшей его совсем недавно, голос был звучен и резок, а глаза смотрели пронзительно и строго. Он поведал им, что Имладрисом встарину называли Ривенделл, таинственную страну эльфов далеко на севере за Скалистыми горами, правил которой мудрейший владыка Элронд, помнивший самого Гил-Гэлада, а также сражавшийся вместе с Исильдуром, а, значит, он наверняка сможет рассказать о его проклятье. Услышав это, Фарамир, уверенный, что в преддверии страшных событий, ожидающих Гондор в ближайшем будущем, одинаковый сон не мог присниться сыновьям правителя просто так, вознамерился навестить эльфийского правителя и обо всем его расспросить. – Это знак, отец! Мне неведомо, что он нам несет, дурное ли, доброе ли, но если есть малейший шанс получить помощь, мы должны им воспользоваться! – Эльфы не станут помогать, – холодно отрезал Дэнетор, в ярости глядя на упрямого младшего сына, вновь вбившего себе в голову глупые сказки, совсем как в детстве, – Им нет дела до людей и людских бед, и никому нет дела! Мы всего лишь их щит, который сдерживает натиск с востока, никто из них ни разу не откликнулся на наши призывы! Лишь мустангримцы еще верны старым клятвам и не оставляют нас в эти чернейшие времена! – Эльфы мудры, они живые свидетели того, о чем я лишь читал в книгах! – возвысил голос Фарамир, столь же упрямый, как и его отец, – И порой добрый совет гораздо ценнее, чем сотня мечей, нужно лишь суметь толково им воспользоваться! – Я не нуждаюсь в советах тех, кто веками прячется в своей заповедной стране, отвернувшись от бед, что творятся за ее границами! Но если ты, сын, ценишь мудрость эльфов превыше моей и готов оставить свой народ в такой час, не воспрепятствую я тебе ни словом, ни делом! Прошу лишь, вспомни своего старого отца, когда будешь возвращаться ни с чем! – Почему же ни с чем, – вдруг подал голос молчавший до сих пор Боромир, – вести с севера нам пригодятся. Да и проклятье Исильдура не идет у меня из головы с тех самых пор, как мы увидели тот сон. Послушаем, что скажет Элронд, отец. Если он хотя бы вполовину так мудр, как о нем рассказывают, его совет может оказаться нелишним. – Что ж, да будет так, – правитель откинулся на спинку своего кресла, чуть смягчаясь: уж старший его сын никогда не был подвержен чрезмерной любви к романтическим сказкам. – Отправляйся в путь, Фарамир! Но большой отряд я тебе выделить не смогу, каждый воин на счету! – Это и ни к чему, отец, – с поклоном ответил младший брат, – Один я поеду быстрее, а большой отряд привлечет внимание вражеских соглядатаев. Я отправляюсь, как только закончу дела в городе. Холодное лицо Дэнетора ничего не выражало, и он равнодушно отвернулся, показывая, что их беседа окончена. – Значит, Ривенделл? Эльфы? – задумчиво спросил Боромир, идя вместе с братом к выходу из тронного зала мимо хранящих зловещее молчание статуй королей, сегодня провожавших воинов непривычно угрюмыми взглядами. – Да, эльфы, – рассеянно ответил Фарамир, выныривая из воспоминаний о разговоре с отцом. – Ну что ж, – по-мальчишески задорно улыбнулся Боромир, – ты всегда мечтал увидеть их страну. Она и впрямь должна быть прекрасна. А я останусь здесь, надо дождаться гонцов из Осгилиата и подготовить войско. Уверен, приграничные стычки это только начало. – Сердце мое не велит мне оставаться в стороне, пока Гондор готовится к войне, но я верю, что этот сон был ниспослан нам не просто так. Я привезу тебе вести от Элронда как можно скорее, брат, – Фарамир толкнул двери зала и буквально столкнулся с молодой черноволосой служанкой, поджидавшей у порога. Едва завидев братьев, она взволнованно бросилась к ним, не разбирая дороги, будто призраки сраженных в городе вастаков гнались за ней. – Эмелин! Что случилось? – Боромир узнал в ней одну из служанок Цитадели, работавшую на кухне и часто прислуживающую за столом во время советов вместе c Анариэль. – Лорд Боромир! Милорды! Случилось… Анариэль… – Что? – выдохнул воин, чувствуя, как сердце его сжимается в тревожном предчувствии черной беды. – Говори же! Что с ней? Где она?! – В Палатах… Врачевания, – сквозь слезы смогла пролепетать испуганная служанка. Понимая, что больше от нее ничего не добьется, Боромир оставил ее и стремглав бросился на шестой уровень, к Палатам. *** На входе воина встретил сам Смотритель Палат, ожидавший его появления с тех пор, как Стражи Цитадели принесли потерявшую сознание Анариэль, а ее беспрерывно причитающие подруги убежали обратно искать Боромира. Весь город уже знал о любви сына наместника и служанки, и многие с одобрением видели в скромной и прекрасной дочери всеми уважаемого покойного хранителя королевского архива будущую государыню Гондора, поэтому Смотритель, отложив все дела, лично занялся лечением девушки. – Я провожу вас, милорд, – тихо произнес мудрый Смотритель, рассудив, что горячий и стремительный воин не будет ничего слушать, пока не увидит служанку. Анариэль все еще была без сознания, бледнее белоснежных простыней, на которых она лежала. Некогда золотистые волосы сухой соломой рассыпались по подушке, а тонкая рука, упавшая с кровати, была подобна высохшей ветви дерева посреди лютой зимы. Боромир в один шаг пересек узкую палату, тяжело упал на колени у постели, осторожно поднес к губам ее руку и тихо позвал: – Анариэль, милая… Словно услышав сквозь дебри мрачнейшего сна знакомый голос военачальника, девушка тяжело вздохнула, веки ее дрогнули, но вырваться из цепких объятий кошмара не хватало сил. Безумное горе охватило бесстрашного воина, он ласково провел рукой по ее волосам и повернулся к Смотрителю, с мрачной решимостью ожидая от него приговора. – Милорд Боромир, идемте со мной, – вежливо, но твердо сказал целитель, делая приглашающий жест в сторону двери. – Не будем беспокоить миледи… Сын наместника не запомнил, как шел за Смотрителем по коридорам, как юркими тенями скользили вокруг врачеватели, стремясь побыстрее уйти с дороги, и как они оказались в саду, наполненном ароматами мокрой земли и целебных трав. Но воин ничего этого не видел, перед его глазами все еще стояло бледное лицо любимой. – Болезнь миледи началась еще в детстве, лорд Боромир. Я прекрасно помню, как Вергил привел ее в первый раз, девочка буквально высыхала на глазах, мы как могли поддерживали ее здоровье, но она угасала, такая малышка, ей было пять или шесть лет, отец с ума сходил от горя, а потом и сам слег… Он боролся за нее как мог, искал лекарство в старых книгах в архиве, сам ходил собирать целебные травы и коренья, хотел даже везти ее к эльфам… После его смерти болезнь отступила от девочки, знаете, словно отец отдал ей все свои силы, чтобы она жила… – старый Смотритель устало опустился на каменную скамью под раскидистым деревом, чувствуя, что ноги подводят его. – Но сейчас эта неведомая хворь вернулась, милорд, в чернейший час для Гондора, когда война стоит на пороге, и тьма неумолимо наползает, сердца людей радовались за вас и эту девушку, такую добрую и светлую. Она стала бы вам прекрасной женой… – голос Смотрителя вдруг сорвался, и он продолжил совсем тихо, не в силах справиться с искренней печалью и сожалением, – Но миледи умирает, лорд Боромир, и мы не знаем, как ее вылечить. *** Никогда еще родной Белый Город не напоминал мечущемуся по нему безутешному военачальнику клетку, из которой нет выхода. Когда он безумной тенью вылетел из Палат Врачевания, уже наступила ночь, но он этого даже не заметил: черная пелена горя застилала глаза, а ноги сами несли его по пустынным улицам уснувшего города, укутанного в печальный саван темноты. Никогда еще непобедимый воин, не проигравший ни одного сражения, не чувствовал себя настолько беспомощным перед неумолимой бедой, пришедшей ниоткуда, которую нельзя побороть привычным оружием. Как безумный корил он себя за то, что не заметил, не хотел замечать, ослепленный счастьем, признаки ее хвори, ее слабость и бледность. Сердце военачальника, когда-то не умевшее любить и принадлежавшее лишь стране и народу, сейчас готово было разорваться на куски, и Боромир, чтобы не чувствовать этой боли, хотел бы собственными руками вырвать его из груди, но пальцы наткнулись лишь на кольчугу. С разочарованным ревом он ударил первое, что попалось ему под руку – каменную стену, и остановился лишь тогда, когда кулаки превратились в кровавое месиво. Тяжело дыша он упал на колени, чувствуя пустоту в душе, словно кто-то украл самую важную и дорогую ее часть, невидящие глаза скользили по белой брусчатке и домам, как вдруг неверный свет тусклого фонаря на стене выхватил из темноты знакомый фасад маленького домика с отколотыми ступенями, зажатого между двумя каменными громадами. В своих бездумных скитаниях по городу он не заметил, как вышел прямо к дому Анариэль, который она отказалась покинуть даже после того, как мстительный вастак, много лет скрывающийся под личиной благородного воина Гондора, зверски убил ее соседку, вырастившую ее после смерти родных. Хотя военачальник предлагал ей комнату в Цитадели, боясь, что ее будут мучить ужасные видения жестокой смерти, произошедшей здесь, она не смогла оставить дом ее отца, последнее, что у нее осталось. Последнее… «Нет, не последнее», подумал Боромир, поднимаясь на ноги и спеша обратно, в Палаты Врачевания, «у нее есть я, и я не оставлю ее… никогда». *** Когда военачальник бесшумно проскользнул в палату Анариэль, освещенную тусклым огарком свечи, дающей больше копоти, чем света, девушка, словно почувствовав его присутствие, открыла глаза. – Боромир… – слабым голосом позвала она, попытавшись протянуть к нему руку, но та лишь бессильно повисла, совсем ослабев от малейшего усилия. – Анариэль, – он сжал ее холодные тонкие пальцы теплой рукой, и она, заметив его разбитые кулаки, попыталась приподняться, нахмурившись. – Что это? Ты ранен? – Нет, – он покачал головой, слегка улыбнувшись, и она не стала спорить, устало опустившись обратно на постель. – Боромир, милый, прости меня… – она не дала ему возразить, чуть сжав его руку, и, хрипло вздохнув, тихо продолжила, – Я пыталась запретить себе любить тебя… Я чувствовала, что это принесет лишь страдание. Но столько лет болезнь не возвращалась, а я обещала отцу быть счастливой. И я позволила себе быть счастливой с тобой, но тебе принесла лишь горе. Прости… Но Боромир лишь поцеловал ее в ответ. – Я думал, что у меня сердце из стали, выкованное в горниле битв и сражений, – он нежно улыбнулся, глядя в ее синие ясные глаза, ничуть не замутненные дурманом болезни, – А ты заставила его биться, и впервые за столько лет я почувствовал себя живым. Ты не принесла мне горе, ты подарила мне счастье. И не будет для меня большей радости, если ты согласишься связать свою жизнь с моей. Выходи за меня замуж, Анариэль, ибо любовь к тебе живет в душе моей с первого дня, как я тебя увидел, позволь же мне разделить с тобой радость и беду, всё, что уготовит нам изменчивая судьба, и я клянусь, что не оставлю тебя никогда. Глядя в глаза своего возлюбленного, в которых светилась бесконечная любовь к ней и неизбывное горе, Анариэль почувствовала горячие слезы на своих щеках и не нашла в себе сил возразить железной воле сурового воина, дающего клятву верности умирающей девушке. Она лишь кивнула и почувствовала его горячие объятия, в которых забылась тяжелым сном. Боромир не отходил от нее ни на шаг всю ночь, бессильно ощущая, как ее жизнь по капле утекает с каждой ушедшей в вечность минутой. Несколько раз заходил Смотритель Палат, но не решился потревожить ни спящую служанку, ни сына наместника, сжимающего ее в объятиях будто в тщетной попытке удержать. – Может быть, мы все-таки можем что-нибудь сделать? – со слезами на глазах прошептала молоденькая целительница, ученица Смотрителя, из-за его спины заглядывая в палату. – Нет, дочка… – он покачал седой головой, устало поднимая глаза на черный проем окна, в котором не было видно ни луны, ни звезд, словно ночь поглотила их, не оставив людям ни малейшего лучика света, – Мы можем только ждать. Ждать рассвета, он всегда приносит надежду… Но когда тусклый свет блеклого рассвета коснулся лица военачальника, осунувшегося и постаревшего за эту ночь, показавшуюся вечностью, на миг он увидел через окно золотые лучи, которые тут же поглотили черные тучи, надвигающиеся с востока, и солнце больше не светило над Белым Городом, и тьма поглотила небо, забрав последнюю надежду у потомков Нуменора. И в этот чернейший час сын наместника почувствовал, что сердце его возлюбленной больше не бьется. *** Никто не решился заговорить с Боромиром или остановить его, когда он покинул Палаты Врачевания с девушкой на руках и увез ее из города в сторону реки, к цветущим лугам и раскидистым деревьям на берегу. Он не мог оставить ее в мрачной холодной усыпальнице Минас-Тирита среди равнодушных камней и статуй, куда не пробивается дневной свет, а воздух затхл и наполнен смертью. Он простился с ней там, где ее вечно будет оплакивать плеск волн отца-Андуина, да печальные ветви старой ивы, склонившейся к самой воде, а золотистый альфирин расцветет на ее могиле, храня вечную память о девушке, которой навсегда отдано сердце сына наместника Гондора. Тем же вечером военачальник, не встретив возражений ни отца, ни брата, вместо Фарамира уехал в Имладрис. Он выехал на закате, торопя коня и ни разу не обернувшись, оставив позади Белый Город, не зная, что ему больше не суждено будет сюда вернуться.