Старый враг хуже новых двух

«…Но, слава Богу, есть друзья, А у друзей есть шпаги…» Песня из к/ф «Д, Артаньян и три мушкетёра». Снилось что-то ненавязчиво-приятное, и звонок будильника самым садистским образом прервал это удовольствие. Димка на автомате выключил вредоносный агрегат и застонал: опять не выспался… А потом вспомнил, что сегодня первый день учёбы, и застонал ещё громче. Вчера они с Чуком и Пингвином до темноты гоняли на ведосипедах. За городом у них было немало излюбленных мест, где можно было без лишних наблюдателей предаваться немудрящим развлечениям. Троим семнадцатилетним оболтусам хватало ума, а пуще того — везения, чтоб некоторые из их занятий оставались неизвестными широкой общественности. Ничего такого криминального, но если бы дошло до родителей, те мигом бы вспомнили, как положено детей воспитывать! Дима ещё немного повалялся в кровати, припоминая некоторые из летних эпизодов. Ух, как они с пацанами зажигали… Хорошие каникулы получились, жалко, что последние. Потянулся, улыбаясь: здорово было, особенно когда они дома сказали, что идут на рыбалку с ночёвкой, а вместо рыбы русалок из дома выудили, Катьку с Танькой. Катька сразу просекла ситуацию, вцепилась в Димку, как пиявка. Но он и так не собирался делиться самой красивой девчонкой в колледже. Так что друзья сами разбирались со своим «любовным треугольником», когда они с Катериной заняли одну из двух имеющихся палаток. Главное, что все довольными остались. Да и рыбёшке в ту ночь дали шанс подрасти, времени на удочки так и не осталось… * * * Завтракать пришлось бутербродами: когда отец был в рейсе, мама предпочитала утром досматривать сны, а не готовить завтраки. Сыночек уже большой, сам о себе позаботится. То, что большой — не поспоришь: уже на выходе из дома Дима кинул контрольный взгляд на зеркало в прихожей. Оттуда на него смотрел рослый широкоплечий парень, и только по лицу можно было понять, что этот парень ещё несовершеннолетний. Чертам чуть не хватало определённости, созрелости. Сейчас просто симпатичный юноша, но через несколько лет, даст Бог, мужской характер, что нынче проглядывается в лёгкой нагловатости, дооформит его облик, сделает по-настоящему, по-мужски красивым. Димка пятернёй причесал отросшие тёмные пряди: он так и не решил, стоит ли стричься или пустить процесс на самотёк. В колледже, конечно, не все преподы приветствуют хайры до плеч, да и расчёсывать лишний раз напряжно, уж больно густо растут. Но вот представить, как к следующему лету да с банданой… Всё, бежать пора! Друзья ждали на привычном месте: небольшая спортплощадка на территории родной «шмоньки» негласно считалась их местом, и во внеучебное время неразлучную троицу можно было найти именно здесь. Чтобы сократить путь, Дима легко перемахнул через полутораметровый забор и направился к группе подростков. Ну, как всегда: Чук гоняет младую поросль, а Пингвин наслаждается этим процессом, время от времени пресекая сопротивление воспитуемых легким рукоприкладством. При виде этой картины Дима опять заулыбался. Всё-таки повезло ему с друзьями, хоть они и разные все трое. Но сколько себя помнит, всегда рядом были они: Чук и Пингвин. А по-взрослому — Андрей Савчук и Николай Пинигин. И он — Дмитрий Туманов. Обычно друзья звали его по имени, не липло почему-то к Димке ни одно прозвище. Чук к своим семнадцати годам нисколько не подрос, как был в школе где-то метр шестьдесят в панамке, так и остался. Тощий, юркий, весь из острых углов состоит: плечи, локти, коленки. А острее всего — взгляд. Умеет Чук смотреть так, что у тех, кто нервами слаб, тремор конечностей начинается. Так иногда смотрит Борис Аркадьевич Туманов, отцов брат, и по совместительству — димкин крёстный. Но дяде Боре уже давно за сорок лет, и так убийственно глядеть ему по должности положено: выше его в городе по милицейской линии никого нет. А Чук такой взгляд не от хорошей жизни приобрёл, Дима это прекрасно знает и втайне дико уважает «за характер», хотя вслух никогда и не скажет об этом. Как-то не принято у них, пацанов, такими соплями делиться: молча ткнёшь друга в плечо, и он сам всё поймёт, как надо. А если захочет, сам расскажет, по какой такой причине у него выше локтя опять синяки… Полная ему противоположность — Пингвин. Что ввысь, что вширь. Впрочем, и по силуэту, и по характеру — тоже контраст полнейший. За те же семнадцать лет жизни приобрёл Пингвин некую округлость форм, свойственную зоологическому прототипу. Но распределилась немалая телесная масса вполне соразмерно немалому же росту и силе, что позволяло Николаю безбоязненно встречать ударом любой намёк на излишний вес. Правда, особо тонкие намёки попросту не достигали цели: добродушная, чуть сонная белобрысая физиономия Пингвина полностью выражала природный пацифизм (тщательно им подавляемый) и повышенное содержание в организме тормозной жидкости (уж будем справедливы!). Наверное, это и послужило причиной того, почему они после девятого класса оказались вместе в этом колледже. Всем было понятно: Пингвин в вузе, что папуас в Арктике — не к месту. И только местная «шмонька» готова была принять вьюношу для дальнейшего обучения, и то по обязанности, вменённой министерством образования. Неожиданно для всех, Чук решил составить ему компанию. Нет, Чук тоже отличником в школе никогда не был, хоть учителя в голос и требовали от него развивать его недюжинные способности. Димка иной раз поражался тому, как много, оказывается, знает мелкий, не задерживаясь над уроками ни минуты сверх минимально необходимого. Но Чук, не слушая ничьих уговоров, подал документы в колледж вместе с Пингвином. Димка догадывался о причинах такого шага. Год назад семья Чука пополнилась новыми членами, и если с новорождённой сестрёнкой парень смирился, то отчима возненавидел сразу и люто. Вот только общагу ему так и не дали — с местной-то пропиской. Оставаться без друзей в школе Димка не захотел. Выдержал дома войну местного значения, в которой союзником ему неожиданно стал крёстный. Дядя Боря сказал родителям, что это даже к лучшему. Академия МВД, куда Димка планировал поступать, никуда от него не сбежит, а профессия про запас останется. Вот так и оказалась их неразлучная троица в среднем-пресреднем учебном заведении. Учились они без особого фанатизма, уделяя больше внимания так называемой внеклассной работе. И как результат — смогли за два года построить в колледже всю «биомассу», так Чук пренебрежительно отзывался об остальных студентах. Студенческий коллектив в колледже существовал чисто номинально, так, больше приятельствовали между собой, и слаженного отпора их спаянной, боевой троице практически никто не давал. * * *  — Привет! — Дима развернул спиной мешающего первокурсника, определил пенделем направление движения, и протянул руку Пингвину.  — Здорово, Димон! — даже начавшийся новый учебный год не мог испортить Пингвину благодушного настроения. - Так, брысь все отсюда! — в отличие от Пингвина, Чук явно срывал на мальках накопившуюся злость. Но на Димку это никогда не распространялось, и руку он ему пожал уже с лёгкой улыбкой. — Ну что, с новым учебным, что ли?  — Вас тоже. Рассказывай, что тут новенького? Наверняка ведь успел уже все сплетни собрать? Если Дима в их команде необсуждаемо был лидером, а Пингвин являл собой общую силовую мощь, то Чук всегда осуществлял информационно-разведывательные функции.  — Да так, ничего особенного. На коммуналке четвёртую группу распихали, куда могли, даже к нам одного. Компьютеры вроде новые закупили. На первом курсе симпатичных девчонок мало… А, препод новый по химии! До Валенты наконец-то дошло, что она на пенсии. — Химичку Валентину Семеновну дружно недолюбливали всем колледжем.  — Препод? Мужик, что ли? — Дима заинтересовался. До сих пор в педагогическом коллективе колледжа было всего четыре представителя сильного пола, не считая завхоза.  — Да какой там мужик, — Чук презрительно покривился. — Парень после института, а на вид как девка, волосы аж досюда… Пингвин решил присоединиться к разговору:  — Говорят, из Москвы приехал. Чук сплюнул:  — Москви-ич… Гельминт шнурованный! Интеллект Чука заставил Пингвина в очередной раз опасливо напрячься. Но незнакомое для него слово прозвучало явно оскорбительно, и лицевые мыщцы Пингвина вновь расслабились. Глядя на друзей, Дима улыбался. Первый день — полёт отличный! Нового преподавателя обсуждали не только они. На перемене Дима пошел разыскивать Катерину, удивляясь, почему она до сих пор не удосужилась повисеть у него на шее: обычно девушка не упускала публичной возможности заявить на него свои права. Оказалось, девичий симпозиум вовсю делился впечатлениями. Новичок произвёл ошеломляющее впечатление на романтически настроенных студенток. Немного послушав восторженные комментарии, Дима даже пожалел молодого препода: кажется, девчонки его готовы на сувениры порвать. Любопытство разыгралось ещё пуще, но специально разыскивать по колледжу новенького он не стал: много чести, вот будет завтра у них химия, там как следует и рассмотрит. … — Здравствуйте, меня зовут Тимофей Юрьевич, будем вместе учить химию… Димка жадно разглядывал парня в светлой рубашке, негромкий голос которого заставлял стихнуть гул в аудитории. Ну, и из-за чего столько эмоций?! Ничего выдающегося: довольно высокий, ростом с самого Диму будет, зато худой, как штакетина. По смазливой физиономии заметно, что чел травмирован высшим образованием чуть ли не до инвалидности. Да, разве что волосы: светлые, с золотистым отливом, внушительной толщины хвост по лопатки. Димка представил, как шикарно будет смотреться распущенная шевелюра химика, и ещё больше утвердился в решении самому отпустить волосы по самое не хочу. Он привык к тому, что в колледже никто не оспаривал его чемпионства на звание «первый парень на деревне». Химик как конкурент его не особо впечатлил.  — Химик Тимик, — ехидно прошипел рядом Чук, словно присоединяясь к пренебрежительному мысленному вердикту командира. Пингвин своего мнения по поводу нового преподавателя не озвучивал, поскольку и так было ясно, что другой, отличающейся от мнения друзей, оценки не будет. И если бы не действия самого Тимофея Юрьевича, возможно, и сохранилось бы между ним и главенствующей троицей подобие худого мира, который, как известно, лучше доброй ссоры, но увы и ах… Чтобы выяснить уровень их познаний по изучаемому предмету, достаточно было одного занятия. Тем же спокойным, доброжелательным тоном Тимофей Юрьевич в самых вежливых выражениях смешал с грязью большую часть группы. Друзья могли бы ещё пережить этот инцидент, но препод сам отрезал себе путь к спасению: после их ответов каждому из троих достался персональный и нелицеприятный диагноз. Ну, всё, он попал! И очень скоро этот белобрысый ёршик для посуды узнает, с кем он связался! За два года обучения они неплохо освоили методы войны с педагогами. И в большинстве случаев боевые действия в отношении наиболее нелюбимых преподавателей приносили им безоговорочную победу. Педагогический коллектив позорно капитулировал, предпочитая не связываться с их дружной командой. И вот теперь харизматичная напористость Димы, изворотливый ум Чука и безотказная сила Пингвина были целиком брошены на борьбу со столичным хиляком, посмевшим прилюдно оскорбить их. А если принять во внимание, что рейтинг химика у девчонок так и не снижался, необходимо было ещё и наказать за вторжение на давно помеченную территорию. Война велась по всем правилам: собирались все разведданные о противнике, велась активная контрпропаганда, тщательно разрабатывались боевые операции, не прекращались постоянные провокации. Дни и недели пролетали незаметно, настолько увлекательным оказался для парней этот конфликт. И они отдавали захватывающему противостоянию чуть ли не всё своё свободное время. Соперник оказался крепким орешком. В отличие от остальных педагогов он никогда не повышал голоса, и его подколки хоть и были завуалированными, но не настолько, чтобы не понять смысла. Даже Пингвин доходил своим умом, без подсказки и перевода на общечеловеческий язык, что выражение в его адрес «пугающий вакуум в вашей черепной коробке» — это оскорбление. Держаться на равных в их вежливо-язвительных диалогах удавалось только Чуку, Дима быстро терял хладнокровие и словарный запас, а у Пингвина вообще преобладало единственное решение проблем — физическая сила.  — Вот зараза! — Чук нервно выдыхал сигаретный дым. — Я ж специально выучил сегодня, чтоб ему не к чему прицепиться было…  — Да нормально ты отвечал. По сравнению с остальными можно было пятёрку ставить, — Дима хоть и не курил, но из солидарности взял у Чука сигарету и сделал затяжку, стараясь не глотать удушливый комок дыма. — Просто из вредности прошлую тему вспомнил.  — Точно, — кипел негодованием Чук. — Надо бы ему за это чего-нибудь… придумать короче, что попортить. Кстати, видели, в чём он сегодня явился? Кофтёнка — чистый же кашемир, убиться об стенку… Это была ещё одна причина, по которой Чук стремился порвать химика: гардероб москвича, даже двух-трёхлетней давности (подбор которого являлся целиком заслугой Руслана, знающего в этом толк), вызывал у Чука нескрываемую зависть. Очередная странность приятеля, знакомого чуть ли не с пелёнок: выросший в малообеспеченной семье, неизбалованный обновками, Чук в шмотках разбирался не хуже жителя Рублёвки. У Пингвина, как всегда, фантазия пряталась, а энтузиазм зашкаливал:  — А давайте опять ему стул подпилим? Классический фокус с подпиленными ножками стула они испробовали одним из первых. Правда, насладиться зрелищем рухнувшего на пол преподавателя им не удалось: успев схватиться за край стола, химик остался на ногах. Он даже не стал искать виновника, просто подошёл к Диме и выдернул из-под него стул. А потом отправил его искать себе мебель взамен конфискованной, да ещё со своей неизменной улыбочкой предупредил, чтоб поторопился — он сегодня объясняет новую тему, и обя-за-тель-но спросит господина Туманова на следующем занятии. И спросил ведь, не запамятовал. Надо ли говорить, что повторять трюк с мебелью Дима и Чук не хотели. Вообще на своей территории Тимофей Юрьевич их делал, как салаг. Впрочем, и не на своей — тоже. После того, как они облажались с этим ограблением, неделю вздрагивали от звонков в дверь, думали — по их душу да с наручниками. И Дима знал, что даже дядя Боря тут не поможет. Будучи основным генератором идей, Чук предложил сымитировать ограбление преподавателя. В теории всё мероприятие выглядело довольно гладко. Распорядок жизни химика, равно как и маршруты движения, были ими изучены досконально. Закоулки родного города знакомы всем троим до последней доски в заборе. Оставалось только, предварительно изменив облик, застать ненавистного блондинчика в наиболее затемнённом углу и угрожающе потребовать «кошелёк или жизнь». Главным пугающим аргументом должна была стать настоящая «беретта». Правда, в силу какого-то дефекта неработоспособная, но жертве ограбления об этом знать не положено. Несколько лет назад эту страшилку конфисковали при каком-то ментовском шмоне, и дядя Боря отдал игрушку Диме, зная, какую трепетную пацанячью любовь к оружию питает крестник. Правда, с условием не светить ствол где попало. А они не удержались, уж больно хотелось увидеть наконец на лице химика не снисходительную улыбочку, а растерянность и страх. Услышать от него не очередной сарказм, а мольбу оставить в живых. Представляя себе распахнутые в ужасе глаза Тимофея, его дрожащие губы, Димка почему-то пришёл в такое взбудораженное состояние, что еле дождался вечера, назначенного «часом Х». Всё происходило так, как они и планировали, вплоть до того момента, когда уже можно было удовлетворённо наблюдать реакцию преподавателя, замершего от неожиданного окрика. Но они были совершенно не готовы к тому, что в ответ на угрозу расстаться с жизнью Тимофей шагнёт вперёд и заинтересованно спросит:  — А можно подробнее на эту тему? Тут у всех троих разом не выдержали нервы, и псевдограбители позорно сбежали с места «преступления». Решили, что химик не испугался нападения, потому что узнал их. Но и спустя неделю никаких репрессий не последовало, и они немного успокоились. А ещё через неделю неугомонный Чук опять подбил их на очередную атаку несокрушимого бастиона по имени Тимофей Юрьевич. И Дима с Пингвином, конечно, согласились, правда, напирая на соблюдении всех предосторожностей. И опять не добились успеха. Лабораторку они, несомненно, сорвали: субстанция, сотворённая их троицей из имеющихся химикалиев (плюс кое-что, пронесённое на урок контрабандой), оказалась на редкость вонючей. Задымлённость тоже получилась образцовой. Но непредсказуемый препод и на этот раз потряс их своей реакцией: пока проветривалась аудитория, он вытянул из них секрет получившейся гадости и последовательность учинённого безобразия, а потом сказал, что очень рад их возросшему интересу к его предмету. Больше того — он поставил им по пятёрке! Дольше всех в ступоре пребывал Пингвин. Оно и понятно: пятерка была настолько редкой оценкой, стоящей на строчке с его фамилией… А потом, немного придя в себя, Пингвин осторожно поинтересовался у друзей:  — Может, уже хватит? Вроде нормальный препод… Наверное, впервые за долгие годы их дружбы они не сошлись во мнениях. Чук капитуляции не признавал в принципе, а Дима… Дима не мог выбрать, что делать. А точнее, он вообще не знал, что делать. Как-то незаметно блондин стал занимать в его жизни место гораздо более важное и значимое, чем просто учитель химии. Дима всё чаще ловил себя на мыслях о Тимофее, и вовсе не как об объекте их операций по его обезвреживанию. А это было чревато, потому как этот объект не должен подходить для … ну, для того, о чём Дима обычно думал перед сном, одновременно с этим ритмично двигая рукой под одеялом. Увлечённый их партизанщиной, Дима совершенно забросил Катерину. Девушка, конечно, пыталась вернуть их отношения в прежнее русло, но увы… «Некогда» — это была у Димы главная отмазка. Он уже сам замечал, что в коридорах колледжа всё чаще неосознанно ищет глазами светловолосого худого парня, а не фигуристую блондинку. И, разговаривая с учителем химии, старается до последнего мига удержать спокойный, чуть насмешливый взгляд ярких глаз. Бирюзовых. Он даже не знал, каким словом обозначить их необычный цвет, пока не залез дома в шкатулку, где мать хранила свои украшения. Нашёл перстенёк с сине-зелёным камушком, обрадовался тому, что точно запомнил оттенок. Спросил у матери, что это за камень, и потом целый вечер перекатывал на языке звонкое, наполненное восточной сладостью слово: «Би-рю-за…» До сих пор ни один человек не был интересен для Димы так, как Тимофей. И с каждым днём крепло желание стать интересным для него. Только непонятно, каким образом это можно было бы сделать: за всё время их террористических действий доблестный партизанский отряд ни на шаг не приблизился к разгадке тайны, что за личность Тимофей Юрьевич. Ну, ладно, они — студенты, воюющие с преподом, но ведь химик не завёл приятельских отношений ни с кем в колледже и, судя по их наблюдениям (они продолжали время от времени следить за ним), по месту жительства тоже. И это отшельничество не давало покоя их неутолённому любопытству. Но вот настал день, когда пытливый ум Чука явил миру потрясающее открытие. Едва дождавшись звонка, возвещающего свободу, он потащил их на спортплощадку. Удостоверившись, что никто посторонний не греет поблизости уши, он со злым торжеством объявил:  — Я знаю, кто такой наш химик!  — Замаскированный Джеймс Бонд? — Диме почему-то не понравилось, с какой злорадной уверенностью говорил Чук.  — Очень смешно! - Ну, ладно, говори уже, — это Пингвин мобилизовал все свои умственные ресурсы и не хотел отвлекаться от сути дела. Чук ещё раз повертел головой по сторонам и, понизив голос, выдал:  — Голубой он, педик. — Реакция друзей была такой, на какую Чук и рассчитывал, глаза у них округлились, а рты синхронно пооткрывались.  — А ты не гонишь?  — Откуда знаешь? — прозвучало тоже одновременно.  — Сами не видите, что ли? — Чук победоносно улыбался. — Как он выглядит — это раз. Весь такой… ухоженный, нигде даже пуговица не оторвана.  — Ну и что такого? — Дима упорно старался развалить версию Чука. — Вон Вахрушевич на втором курсе шмотки своей сестры носил, и что, он теперь педик?  — Сравнил! Ватрушка по жизни без башки, он же просто не может отличить мужской свитер от женского. А этот… У него всё в тон, всё в тему, только почему-то на размер больше. И за собой он следит, как не всякая девка, только что не красится. Да, и ещё… Димыч, ты же сам сегодня у химика руки разглядывал, значит, тоже заметил? Дима вспыхнул: он действительно забыл о недетской наблюдательности Чука, сидящего на занятиях с ним рядом, раз позволил себе пялиться на Тимофея Юрьевича. Ну да, было дело. Преподаватель, остановившись рядом, оперся на край их стола, и Дима засмотрелся на его руки, словно на произведение искусства. Узкие, изящные кисти. Под алебастрово-белой кожей тонкие косточки играют, и струятся голубоватые жилки. Пальцы длинные, тонкие, гибкие, ровные по всей длине, без узловатых суставчиков, и ногти красивые: овальные, аккуратно подстриженные… Такие руки и женщине бы подошли.  — Ну… Ты имеешь в виду маникюр? Чук страдающе закатил глаза:  — Какой, на хрен, маникюр? Хотя, может, и маникюр есть… Нет, я имел в виду, что у него вот тут, — Чук задрал кверху рукав и постучал пальцем себе чуть выше запястья, — вся рука искусана. Мхатовскую паузу прервал Пингвин, которому, как всегда, требовалась сермяжная конкретика, не требующая напряжения нетренированных мозговых извилин:  — Собака покусала, что ли? Чук возмущённо вскинулся:  — Блин, Пиня, при чём тут собака? Сам ты… собака страшная! Пингвин тут же обиженно насупился, и Дима поспешил вмешаться:  — Ладно вам, не отвлекайтесь. Значит, искусанная рука. И как ты считаешь, отчего? Чук успокоился, и вновь таинственно убавил звук:  — Вы дом помните, где химик живёт? В этом доме мамкина троюродная сестра жила, в прошлом году померла. Так вот, я у неё не раз бывал, и знаю, что слышимость там, как в соседних комнатах с открытой дверью. Что у соседей говорят, расслышать можно без особого напряга. А теперь вопрос, господа: по какой причине мужчины себе руки кусают? От Пингвина Чук ответа не ждал, смотрел на Диму. А у Димы внутри бушевал тайфун непонятных ему самому чувств. Он не мог ответить. Он не хотел отвечать. Он не хотел, чтоб это вообще было произнесено вслух, но не мог запретить Чуку это сказать. И Чук сказал:  — Да чтоб не кричать во весь голос. Пингвин, специально для тебя объясняю: мужики, когда кончают, иногда кричат. Но только под другим мужиком. Для осмысления этой информации Пингвину требовалось несколько минут, и Чук опять обратился к Диме: - Это, конечно, всё косвенные улики. Но вот вам ещё одна, и, пожалуй, главная: он ни на одну девчонку в колледже не смотрит. Они ж все перед ним чуть подол себе на голову не задирают, а он ноль эмоций. Ни на ноги, ни на грудь. Даже на Катьку твою не реагирует, а это уже, согласись, показатель…  Да, это можно было считать показателем. Катя не признавала одежды «под горлышко», и на её декольте и туго обтянутый филей пускали слюни буквально все, причисленные к мужскому полу. Дима продолжал молчать. Чук наконец заметил, что с ним происходит что-то не очень понятное. - Дим, ты чего молчишь-то? Из-за Катьки, что ли, обиделся?  — Нет… — Дима с трудом разжал пальцы, сцепленные на ремне сумки. Мысли беспорядочно метались, и не было возможности хоть как-то прийти в себя: Чук настороженно, пытливо вглядывался в лицо Димы, и его пронизывающий взгляд не способствовал ясности мышления. — Не знаю я… То есть, я не думаю, что он…  — Да что нам, доказательства в суд нести, что ли? Короче, я предлагаю прямо на доске в кабинете химии написать, что химик … — Чук уже полностью был увлечен подготовкой к новой акции.  — Да подожди ты! — Дима лихорадочно пытался придумать что-то, что увело бы их разговор в сторону от этой пожароопасной темы. — Нельзя же так… сразу. Все же прекрасно знают, что только у нас с ним война, на нас первых и подумают.  — А пусть докажут, что это мы! — сверкал глазами Чук. - Ага, сам говорил, что доказательства в суд не нести, — по мере того, как начинал сердиться Чук, сам Дима немного успокаивался. — И вообще, чего ты так за его ориентацию переживаешь? Ну, голубой. По мне, так скинхеды в сто раз хуже… Чук вскочил, сжимая маленькие острые кулачки.  — Да ты… Да что ты понимаешь? Да эти гомики хуже всех! Хуже фашистов! Их убивать надо! Всех, до единого! От удивления Дима чуть не свалился со спинки скамейки, на которой они сидели, словно на птичьем насесте. Никогда в жизни он не видел Чука в таком состоянии: видел злым, и не раз, но чтобы ярость смешивалась в нём с отчаянием, таким, как сейчас — до набухающих слёз, до срывающегося голоса… Нет, такого не было. - Чук, подожди, — Дима протянул к нему руку, но парень отскочил от него, резко развернулся и помчался так, будто за ним дикая охота гналась. * * * … Андрей нёсся, не разбирая дороги, поминутно смаргивая набегающие слёзы. Он уже задыхался, от бега, от бессильных, еле сдерживаемых рыданий. Ноги сами принесли в родной двор, и в глухом углу, привычно запрыгнув на добротно сложенную поленницу из деревянных ящиков, Чук обезьяньим манером перелетел на пожарную лестницу. И только на крыше, уткнувшись в сложенные руки, дал волю слезам. Душила обида на друзей, особенно на Диму. Почему он заступается за этих извращенцев? И в то же время он понимал, что его друзья не виноваты в том, что он… что с ним… это происходит. Слёзы постепенно иссякали, обида таяла, и вскоре осталась только привычная обречённость зверька, загнанного в угол. Он так устал… Устал всегда быть настороже, чтоб вовремя увернуться, сбежать. А дома нет уголка, куда можно спрятаться от шершавых цепких рук, слюнявых губ, тяжёлого дыхания, перемежаемого свистящим шёпотом: «Не бойся… Тебе же скоро восемнадцать… Всё можно будет…» С каждым днём всё больше наглеет, сволочь. В последний раз еле получилось отбиться: пьяный, с оловянными глазами, хоть кричи… Страшно представить, что будет, когда мать всё-таки узнает. А если все узнают? Тогда всё, останется только залезть на какую-нибудь крышу повыше этой, зажмуриться да вниз… Андрей прерывисто вздохнул, поднял голову и посмотрел вверх. Вот уже и темно совсем, и звездочки видны. Луна взошла, волчье солнышко, в редкие тучки кутается, как в шаль. Пора идти домой. Холодно и хочется выть. * * * После этой непонятной для Димы и Пингвина истерики Чук заметно отдалился от друзей. На занятиях пересел к Вахрушевичу, а Пингвин теперь теснил Диму: длины стола не хватало для двух крупных парней. Ватрушка ничего не сказал по поводу такой рокировки, но, кажется, остался доволен. Теперь он потихоньку старался сблизиться с соседом, невзирая на то, что Чук дарил ему исключительно хмурые взгляды и время от времени со злостью шипел: «Отвали!» Но Ватрушка этого будто не замечал и продолжал таскать ему сигареты и покупать в буфете чупа-чупсы. Дима понимал, что надо как-то поговорить с Чуком, наладить пошатнувшуюся дружбу. Но это означало, что придётся начисто стереть из своей жизни Тимофея. Даже больше: чтобы вернуть доверие Чука, нужно химика в их затянувшейся войне победить. Уничтожить, пусть и морально. Хотя всей душой Дима тянулся совсем к обратному. Если Чук рассчитывал своим сенсационным заявлением вызвать у друзей ещё больший негатив по отношению к залётному «голубю», то цель была не достигнута. Пингвин информацию послушно поглотил, но высказывать положенное «фи» не торопился: очень уж он был озадачен противоречиями между Димой и Андреем. Переживал за них, а значит, и за себя, даже не помышляя разделять их троих на отдельно живущих индивидов. А вот у Димы внутри как лавина сдвинулась. И пошла, набирая скорость, сметая все прежние стремления и привычки. Он смотрел теперь на Тимофея другим взглядом, придавал новый смысл его словам и движениям. И нравиться химик ему стал ещё больше, как ни странно. Словно какая-то преграда между ними рухнула, словно ориентация преподавателя (хоть и не доказанная, между прочим!) давала твёрдую надежду на то, что не останется Димка для него пустым местом. Изо всех сил Дима старался не выглядеть мотыльком, летящим на огонь. Маскировал, как мог, свой недетский интерес к блондину. Если так дальше пойдёт, его самого в момент перекрасят в голубой цвет, и не поморщатся. То есть, как раз очень даже поморщатся. Димка представил такую ситуацию и… решил наплевать. Так что получается — Дима тоже гомик? На такой вопрос организм ответил задумчивостью, но отнюдь не нервной дрожью. Немного поразмыслив, Дима пришёл к выводу, что он, наверное, этот… как его… би. А что, очень даже продвинуто звучит. И пусть только кто-нибудь вякнет. Вот только есть один человек, который точно молчать не станет. И которому Дима не сможет грубо заткнуть рот. «Чук, что же мне с тобой делать? ..» Почему-то реакция Пингвина не вызывала у Димы опасений, и только Чук серьёзно беспокоил. Причём беспокоился Дима не только о том, как отреагирует Чук. С другом что-то происходило, что-то, о чём он не хотел говорить: уж об этом димкина интуиция, подкреплённая годами дружбы, голосила во всё горло. Но как говорить с ним о чём-то важном, если с каждым днём они всё больше становятся чужими? Теперь Чук смотрел на Димку выжидающе, с подозрением сужая глаза; разговаривал холодно, словно выстреливал короткими, колющими фразами. Дима разрывался на части, не зная, как поступить и как подступиться. Сохранять неустойчивый нейтралитет становилось всё трудней. Но охлаждение их дружбы имело для Димки и несомненные плюсы. Теперь после занятий они обычно не оставались втроём, Чук сразу уходил, всё чаще вместе с Ватрушкой. Страдающий от непонимания ситуации, полностью потерявшийся Пингвин даже не протестовал, когда Дима тоже покидал его, отговариваясь какими-то надуманными причинами. Зато теперь Дима мог посвящать своё свободное время тому, к кому его тянуло как магнитом. Он тайком провожал Тимофея из колледжа, следил через стекло витрины, как знакомый худощавый силуэт неторопливо движется среди стеллажей супермаркета, и старался угадать, чем на этот раз затарилась загадочная столичная штучка. Дима по-прежнему хотел знать о Тимофее как можно больше; ему было интересно всё, вплоть до того, что тот готовит себе на ужин. Он тенью скользил за своим учителем по заснеженным, малолюдным зимним улицам, стараясь не ступать в озерки фонарного света, и представлял себя сотрудником «наружки», следящим за особо опасным преступником. Вот порученный его наблюдению объект благополучно добрался до своего дома, подошёл к подъезду… Почему-то остановился, но уже через несколько секунд двинулся дальше. Когда окна квартиры, где проживал «объект», зажглись неярким желтоватым светом, заинтересовавшийся Дима подошёл ближе к дому. Один на весь двор фонарь скупо освещал прилегающую территорию, но свеженачертанные на стене слова можно было разобрать без труда. Краской из баллончика, крупными, размашистыми буквами кто-то вывел то, что Чук предлагал написать на доске в кабинете химии. Дима ахнул, лицо загорелось сразу, словно от пощечины. Затравленно огляделся вокруг, и на третьей космической рванул домой: у него тоже где-то завалялась пара баллончиков. * * * На следующее утро Дима уже знал, что найдёт Чука на их обычном месте. Чувствовал, что тот будет искать встречи. Так и есть: Чук воробышком сидел на спинке скамейки, а радостный Пингвин что-то рассказывал ему, размахивая руками. Дима коротко выдохнул и, не торопясь, подошёл к приятелям. Здороваясь, поймал оживлённую, предвкушающую улыбку Чука. «Держать себя в руках!» — напомнил внутренний голос. Сохраняя на лице безразличное выражение, Дима спросил у Чука: - Ну, и чему ты так радуешься? Чук ухмыльнулся так широко и беззаботно, что Димке как наждаком по сердцу прошлись: давно уже он не видел на лице друга эту зажигательную улыбку. Как же всё было раньше хорошо, ну почему, почему должно что-то измениться?!  — А ты не в курсе? Или ты вчера своего голубка не провожал до дому? У Димы вспухли желваки на скулах, покрытых нежным юношеским пушком:  — Ты написал?  — Не-а, — Чук весело смотрел в потемневшие димкины глаза. Он не врал: малевал приятель-граффитчик, у Чука было множество знакомых в неформальной среде. — А ты уже закрасил? Так недолго и по новой… Он уже не улыбался. Взгляд Чука раскраивал Диму стальной фрезой, заставлял истекать кровью сердце, не желающее делать мучительного выбора. С трудом подбирая слова, Дима заговорил:  — Чук… Андрюха, — от того, что Дима назвал по имени, не прозвищем, Чук настороженно замер. — Как-то не так всё пошло. Не так и не туда. Давай после уроков поговорим, спокойно, без нервов… Мы же всегда друг друга понимали, правда? Чук не отрывал от его лица испытующего взгляда. Потом медленно встал, передёрнул плечами:  — Бля… Замёрз весь, куском… Ладно, пошли, звонок сейчас будет. * * * По закону мировой подлянки последней в этот день у них была химия. Дима смотрел на преподавателя, почти не отрываясь. Сосредоточенно следил за его несуетливыми движениями, внимал, как мелодии, уверенному, незапинающемуся звучанию голоса. Ну где найти в себе силы относиться к Тимофею, как к постороннему, больше того — как к врагу? Не было таких сил: Дима против воли скользил глазами по красивому бледному лицу, любуясь соблазнительными линиями нежных губ, чуть заострённого подбородка, густыми щёточками светлых ресниц, выбившейся из хвоста золотистой прядкой. Был бы кошкой — вылизывал бы каждую чёрточку, мурча от удовольствия… Если бы Дима не впитывал ежесекундно любое мимолётное изменение этого лица, не почуял бы ничего тревожного. Подумаешь, чуть-чуть покачнулся преподаватель, да вроде бы губу прикусил. Наверно, показалось, тем более что он тут же спокойно сказал, что консультация будет в среду, а сейчас все могут быть свободными. Повернулся и ушёл к себе в подсобку, где хранилась всякая химическая посуда и прочие причиндалы. Студиозусы с радостным гомоном повалили на выход, толкаясь в дверях. Отмахнувшись от Вахрушевича: «Да иди уже!», Чук остановился рядом с их столом: - Ну, пошли на точку? — Так они между собой называли спортплощадку.  — Сейчас. — Дима замедленно собирал в сумку вещи. Какое-то недоброе предчувствие царапалось внутри. — Сейчас. Я только… Его взгляд остановился на закрытой двери в подсобку. И он решился:  — Я на минуту. Бросил сумку Пингвину и уверенным шагом направился к этой двери. Внутри почему-то было темно. Дима нашарил рукой на стене выключатель и зажёг свет. Растерянно покрутил головой, не видя преподавателя. Куда он мог деться? Тихий, болезненный вскрик заставил парня броситься вперёд. Скрытый длинным столом-тумбой, в углу полулежал Тимофей. Свернувшись в узел, прижав к животу руки, он тяжело дышал, и из-за выступившей испарины его лицо показалось Диме залитым слезами. Дима охнул и бросился к нему, стараясь приподнять судорожно напрягшееся тело:  — Тимофей Юрьевич! Что случилось? Что?! Он суматошно метался в тесном пространстве, пытаясь поднять Тимофея с пола. Когда в комнатку влетели Чук с Пингвином, вообще стало некуда ногу поставить. Ошарашенный Пингвин застыл статуей Церетели, пока Чук не рявкнул на него:  — Отодвинь стол, нам его так не вытащить! Совместными усилиями они всё же перенесли Тимофея в аудиторию. Уложили на учительском столе, благо он был больше и ближе остальных. Руки Диму не слушались, когда он попытался вытащить из чехольчика на ремне телефон:  — Сейчас, сейчас… Скорую вызовем… Задавив очередной стон, Тимофей смог выговорить:  — Не надо… В куртке… лекарство… Дима вскинул глаза на Чука и дёрнул подбородком в сторону подсобки: - Иди, поищи. — А сам уселся на стол и подтянул на себя дрожащее, скорчившееся в мУке тело, обнял покрепче, будто пытаясь согреть. Чук вернулся быстро. Вытряс на ладошку цветные капсулы, оказалось, их всего три. Одну осторожно просунул между приоткрытых побелевших губ. Отступил на шаг и стал сумрачно разглядывать получившуюся композицию: враг в объятиях друга. Но как бы угрожающе ни глядел Чук, Дима не собирался выпускать из своих рук Тимофея. Тот, кажется, вовсе не осознавал, что он крепко прижат спиной к чьей-то груди, и кто-то удерживает его, бережно и надёжно. Боль отпускала медленно, неохотно, как будто жестокий зверь старался натешиться про запас, причинить как можно больше страданий, пока действие лекарства не отгонит от жертвы подальше. Сколько прошло времени, никто из них не засекал. Но вот дыхание Тимофея постепенно выровнялось, стало глубже, он медленно распрямился, откинув голову Диме на плечо, и дрожащими руками стал вытирать пот с землисто-бледного лица. Рукава при этом задрались, и в глаза бросились яркие отметины свежего укуса: ровные маленькие ямки, заполненные кровью. Дима еле отвёл глаза от этой ужаснувшей его «цепочки», молча посмотрел на Чука: «Видишь? Понимаешь теперь?» Чук увидел. Нахмурился ещё сильнее и стал разглядывать пузырёк, который всё ещё держал в руке. Тимофей попытался сесть прямо, и Дима нехотя разжал руки, готовый в любой момент вновь подхватить.  — Большое спасибо за помощь, — и так негромкий голос учителя сейчас был еле слышен. — Всё уже хорошо… Вы идите, ребята, не надо больше…  — Я не пойду. Эти слова вырвались у Димы сами собой. Он сначала нервно закусил губу, но потом тряхнул головой и в упор посмотрел на Чука. Их взгляды столкнулись, как встречные поезда. В этом безмолвном диалоге сейчас решалось очень многое: они вступили на перевал, с которого ясно видно, куда каждому дальше идти. Чук молчал угрюмо, Дима молчал упрямо, Пингвин молчал растерянно. Между тем Тимофей, не замечая этого всё более гнетущего молчания, неуверенно встал на ноги:  — Всё нормально, можете идти. Но Дима уже выбрал свой путь с перевала. Он спрыгнул со стола и решительно направился в подсобку, откуда появился, держа в руках сумку и куртку учителя.  — Я провожу, мало ли что ещё по дороге приключится, — отмёл он все возражения Тимофея и помог одеться. Пузырёк, где с сиротливым стуком перекатывались оставшиеся бобинки, хозяйственно затолкал в кармашек тимохиной сумки. Не дожидаясь окончания этих сборов, Чук вышел, так и не проронив ни слова. Пингвин неуверенно двинулся было за ним, потом затоптался на месте, оглядываясь на Диму. - Иди, Пинг, завтра увидимся, — если уж Димке выпал шанс побыть рядом с блондином, то пусть они будут вдвоём. * * * Дима шёл вместе с Тимофеем, чуть приотстав, то и дело беспокойно поглядывая на него. Тот двигался хоть и медленно, но падать вроде не собирался даже на обледеневшем асфальте. Пару раз оборачивался, устало просил оставить его в покое, пока Дима с присущей ему бесцеремонностью не предложил доставить пациента до дому на руках, так, мол, надёжнее будет. Пациент только махнул рукой и больше на него не оглядывался. Димкино нахальство позволило ему не просто проводить преподавателя до дома, а ещё и без приглашения проникнуть внутрь на чужую территорию. Он по-хозяйски прошёлся по всему помещению, выспрашивая, где у Тимофея аптечка, чем его можно ещё напичкать, собирается ли хозяин ужинать, и если да, то чем, ибо инспекция в холодильнике не выявила ничего интересного, на его взгляд. Объект его непрошеной заботы обессиленно опустился на диван, и только молча следил за перемещениями бессовестного гостя. А Дима никак не мог взять себя в руки, нервное напряжение заставляло непрерывно изыскивать новые способы отвлечься и хотя бы ещё немного отдалить тот момент, когда придётся тоже замолчать и посмотреть в лицо Тимофею. Но сделать это всё равно пришлось. И всё оказалось не так страшно. Всё оказалось страшно совсем по-другому. Диме почему-то стало очень неловко, что он ещё недавно этого человека, тихо сидящего напротив, включал в свои эротические фантазии. Облик большеглазого, бледного до прозрачности парня теперь совершенно не соотносился с какой-то сексуальной подоплёкой, словно вид мучений, пережитых нынче блондином, очистил его в димкиных глазах от всего земного, плотского. Только раз в жизни Дима испытал ужас, подобный сегодняшнему: когда отец вернулся из рейса практически с перитонитом, и Димка на руках, не в силах дождаться «скорой», дотащил его до больницы. Сочувствие, боль, тревога, желание защитить и… нежность. Непрошеная, непривычная, бескрайняя нежность, от которой перехватывает горло, и теряются все подходящие случаю слова. Такое чувство к Димке не приходило ни разу, оттого-то и накрыл страх: он знал теперь, что прежней жизни у него уже не будет, а то, что будет… что может быть… нет, лучше об этом сейчас не думать. Дима неуверенно кашлянул, прежде чем поинтересоваться:  — А у тебя есть ещё эти таблетки? Вдруг опять… начнётся? Блондин безразлично пожал плечами:  — Надо будет — закажу. Дима оживился:  — А давай я у матушки попрошу: её подруга аптекой заведует, может в принципе достать всё, что хочешь… Тимофей поднял голову и посмотрел прямо Димке в глаза, заставив того поперхнуться последним словом. Взгляд равнодушный, пустой, аквамариновые омуты не хотели пускать в свою глубину.  — Спасибо, мне ничего не нужно. Сначала Дима даже растерялся, но потом привычное нахальство взяло верх:  — Не бывает так, чтоб вообще ничего не нужно было. Я могу помочь, мне не трудно. И я что-то не вижу, чтоб вокруг тебя хоть какие-нибудь друзья были… Тимофей негромко засмеялся. Дима опять забыл, что хотел сказать, заглядевшись на влажный блеск белой, ровной полоски зубов. Тимофей заметил его реакцию, и смех резко оборвался.  — Мне не нужны друзья. Я предпочитаю врагов. Из Димки как будто ударом весь воздух вышибли. Это же значит… Значит, что он видит в нём, Дмитрии Туманове, только наглого третьекурсника, который вместе с приятелями третирует его уже не первый месяц. Врагом считает… Такого поворота Дима как-то не ожидал. Он уже радовался тому, как резко сократилась дистанция между ними, а тут вдруг… Умыли мокрой тряпкой по морде. Теперь осталось только встать и молча унести остатки гордости за дверь. Почему-то не получилось. Физически невозможно было двинуться с места, пока на тебя смотрят, не отпуская, ясные глаза чуть не в пол-лица, и бледные губы слегка изгибаются в намёке на улыбку. Дима с трудом выдавил из себя:  — Но… иногда же могут враги стать друзьями… Тимофей кивнул: - Да, наверно. Только у меня всё наоборот.  — В смысле? Друзья стали врагами? - Да, как-то так. Ну, не я первый с такой проблемой, вон какой-то умник ещё в древности сказал, что только враги не могут предать. У Димы немного отлегло от сердца. Дураком он не был, это только от переживаний мозги работали с задержкой, так что он сообразил: не его, как врага, имел в виду Тимофей. Это какие-то тяжёлые воспоминания заставили хозяина помрачнеть и опустить голову, словно жалея о своей откровенности.  Нет, дураком Димка явно не был: вовремя почувствовал, что пока рано набиваться в друзья. Поговорили ещё немного на общие темы, и отбыл Дима восвояси, пожелав учителю выздоровления. В ответ получил ироническую усмешку и обещание: «Всенепременно». * * * Домой идти не хотелось. Окрылённый только что состоявшимся общением, Димка вприпрыжку пересёк двор и уже на улице развил максимальную скорость. Эмоции выплеснулись через край и трансформировались в двигательную активность. Молодое, крепкое тело охотно приняло нагрузку. Физкультура и спорт никогда не были для него целью. Хорошая физическая форма была результатом дара природы и периодических, кратковременных увлечений отдельными видами спорта, последним из которых стал баскетбол. Единственными регулярными занятиями можно было считать посещения спортзала, подведомственного силовым структурам города. Дяде Боре не могли отказать, когда он попросил, чтоб племяннику помогли освоить рукопашку. Ушло на это почти три года, но достигнутыми результатами тренер был доволен, Дима тоже. Дядя Боря — тем более. У него было две дочери и жгучее, неутолённое желание иметь наследника. Поэтому крестника он считал за сына и с его помощью воплощал все свои нереализованные воспитательные устремления. Дима одинаково любил и отца, и крёстного, но почему-то с дядей Борей у него установились более доверительные, близкие отношения, и, что бы ни натворил в своей жизни активный, безбашенный, упёртый ребёнок, он всегда мог рассчитывать на помощь и защиту крёстного. А сейчас, с восторгом чувствуя, как послушные мышцы сжигают лишнюю энергию, Дима действительно чувствовал себя счастливым ребёнком. И только одно омрачало сияющую картину окружающего мира. Не заходя к себе домой, он пошёл к Чуку. Дверь открыл отчим, смерил Диму неприязненным взглядом. В ответ на димкин вопрос, дома ли Андрей, он проворчал, что не знает, где этого … черти носят. От гладко произнесённого матерного словца у Димы сжались кулаки. Видимо, что-то отразилось у него и в лице, потому что мужик, испуганно мигнув мутно-голубыми глазами, поспешил закрыть дверь. Чука он нашёл там, где и предполагал. Был у того во дворе любимый уголок, и сейчас он сидел на деревянных ящиках, сложенных вдоль бетонного забора, сжавшись в компактный комочек: руки — в рукавах куртки, нос уткнут в шарф. Было бы у Димы не такое радужное настроение, он обратил бы больше внимания на удручённый вид друга. Но он слишком торопился донести до Чука факты, некоторым образом реабилитирующие Тимофея. На протяжении всего рассказа Чук не проронил ни слова, даже не поднял глаза на сидящего рядом товарища. Дима замолчал. Чук по-прежнему сидел без движения, и Дима легонько толкнул его плечом: - Эй, ты что, язык себе отморозил? Чук медленно поднял длинные ресницы, и у Димы самого отмёрзло всё внутри: вот такого Чука Дима не только никогда не видел, а даже и представить не мог. Задиристый, шустрый, похожий на язычок яркого пламени — таким его всегда воспринимал Дима. А сейчас друг смотрел на него с горьким недоумением, глазами щенка, оставленного хозяевами осенью на пустой даче.  — Значит, пожалел его, говоришь… — посиневшие от холода губы Чука с трудом шевелились. – Его, значит, пожалел… Он неловко слез на землю, потянул к себе рюкзачок. И уже уходя, бросил через плечо: - Всё, не подходи ко мне больше. Дима оцепенело просидел на этих ящиках ещё по крайней мере полчаса. Недвижимо, безмысленно, будто надеясь, что Чук передумает и вернётся сам, хотя прекрасно знал: уж кто-кто, а Чук на это не способен.