Старый враг хуже новых двух

«От этих мальчиков с их окаянной смуглостью Мне не спастись со всей моей премудростью… …От этих мальчиков с загадочною внешностью Такою веет нерастраченною нежностью, Когда они от слез, от полудетской робости Вдруг переходят к каменной суровости». Вероника Долина  — Доброэ утро, Тимми! Как себя чувствовать, мой мальтшик? — фрау Фишер, как всегда по утрам, излучала бодрость и искреннее дружелюбие. За месяц, что Тимоха провёл под её неусыпной заботой, это дружелюбие действительно плавно переросло из служебного в непринуждённое. Моложавая, подтянутая медсестра хлопотала возле пациента едва ли не с материнским энтузиазмом.  — Гутен морген, фрау Фишер, — медперсонал клиники в достаточной мере владел иностранными языками, но считалось хорошим тоном хотя бы приветствия и благодарность произносить на языке аборигенов. — Прекрасно, спасибо.  — Доктор Зиммерман скасаль, всё есть хорошо, твой новий лист на неделя, — медсестра положила на тумбочку расписание тимохиных мучений на следующую семидневку. Он вежливо улыбнулся и поблагодарил. После ухода фрау Фишер Тимоха внимательно перечитал лист назначений. Ну, так и есть, опять какие-то новшества. История повторялась: как обломалась на нём родная медицина, так, похоже, и немецкая пока терпит поражение с загадочной этиологией его болячки. Поначалу обходительные доктора в идеально чистых кабинетах приняли очередного пациента из загадочной до сих пор России с корректной снисходительностью, но не успели сделать все положенные анализы и прочие исследования, как Тимоху посетил очередной роскошный приступ, после которого врачи стали питать к нему вполне искренний интерес. Чувствуя себя игрушкой в руках особо любознательного ребёнка, Тимоха послушно подставлялся под все манипуляции со своим многострадальным организмом, предчувствуя, что дотошные немцы таки сделают с ним то, чего не сумел, или не успел сделать Вадим Леонидович — включат его случай в какой-нибудь научный манускрипт. Он уже почти месяц безропотной препарируемой лягушкой принимал все назначаемые процедуры, а конца этому пока не было видно. Правда, и приступов больше не было. Тимоха вздохнул: в глубине души он рассчитывал на несколько другое течение событий. Задерживаться в гостеприимном, но всё равно неродном Мюнхене ему не хотелось по очень многим причинам. И хотя в телефонных разговорах Руслан настойчиво повторял, что «сколько нужно, столько и будет», Тимоха опасался непредвиденных осложнений. И финансовых в том числе. Свои сусеки он вымел подчистую, а доить Хазара было невыносимо, даже зная, что тот будет только рад потратиться на любовника. О том, что последует дальше, и что делать с этими категориями — «бывший любовник», «друг», «будущее» — Тимоха старался вообще не задумываться. Было реально страшно. Один раз (где-то всего через неделю после приезда Тимохи в клинику) Руслан как бы в шутку предложил: «Давай приеду, сиделкой поработаю». Тимохе понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки, чтобы не допустить дрожи в голосе, чтобы его ответ прозвучал тоже как бы шутливо, но твёрдо: «Значит, лечению в тот же день конец придёт». Больше Хазар об этом речи не заводил, хотя в их регулярных телефонных сеансах только глухой бы не услышал тщательно маскируемого нетерпения. Он был нужен Хазару, и именно в пределах прямой досягаемости. Это Тимоху и пугало, и странным образом успокаивало, словно своей нужностью для Руслана Тимоха крепче утверждался в этом мире, и никуда не исчезнувшая привязанность Хазара держала его на плаву, как спасательный круг. Они оба рвали Тимохе душу: и Руслан, и Дима. В том, что на безбашенного семнадцатилетнего оболтуса мало будут действовать увещевания, можно было даже не сомневаться — Дмитрий Туманов предпочитал жить и действовать, руководствуясь собственными представлениями об окружающем его мире. Тимоха всё время до самого отъезда жил как на вулкане, каждый день ожидая, когда же Диму прорвёт и он выплеснет на преподавателя обжигающую лаву своей неправильной по всем статьям любви. Но парень снова его удивил. Дима даже несколько отдалился от него. Разговаривал с Тимохой спокойно, ничего личного в этих разговорах не затрагивал. Но уж лучше бы сказал… Может, Тимоха бы нашёл какие-нибудь слова ему в ответ. А может, и не нашлось бы нужных слов. Просто невыносимо было смотреть Димке в глаза. Он-то сам молчал, а глаза буквально кричали о той боли, что ему пока удавалось прятать от других. И Тимоха готов был молиться на Пингвина, Чука и Ваньку, за то, что старались не оставлять друга одного. Провожать себя Тимоха запретил. Хазар забирал его из дома, и Тимохе вовсе не улыбалось ещё раз свести их вместе. Поэтому в свой последний рабочий день, закрыв аудиторию и отдав ключи охраннику, Тимоха пошёл домой. Хотя в учительской и намекали, чтобы коллега, уходящий в долгосрочный отпуск без содержания, проставился как положено, но Тимоха не повёлся на провокацию. Уже всем вокруг было известно, что он практически не пьёт, так что поддерживать подобные традиции преподаватель химии не собирался. Тем более что директорша до сих пор дулась на него за «дезертирство» с учебного фронта, осложнённого возвращением на своё место легендарной Валенты. Дима ждал его во дворе, всё на той же скамеечке. Тимоха подошёл, посмотрел сверху вниз на тёмные, давно не стриженые пряди волос, на невыразительно-спокойное лицо. Но оно казалось таким до тех пор, пока Дима не поднял на него взгляд. «Господи, мальчик мой, за что ж ты так себя мучаешь-то? А меня-то за что, боже милостивый?» - Дим, иди домой… Послушно поднялся, шагнул к Тимохе. Молчал, тоскливо вглядываясь в хмурого преподавателя, а потом взял тимохину руку. Бережно разгладил запястье с белёсыми следами от укусов. Затем наклонился и быстро поцеловал эти отметины. Ошалевший Тимоха уже хотел вырвать руку, но Димка сам выпустил её. Развернулся и ушёл, так и не сказав ни слова. Тимоха смотрел ему вслед и почему-то чувствовал себя виноватым в том, что этому красивому, сильному, здоровому парню сейчас так плохо, а у Тимохи даже духу не хватает сказать, чтоб забыл его, чтоб не надеялся… В отличие от Руслана, Димка не звонил. Но каждый вечер по Интернету от него приходило послание, хотя отвечал Тимофей хорошо, если на каждое третье-четвёртое, если не реже. Тимоха невольно улыбался, читая незатейливое описание жизни скромных провинциальных студентов. Вот так, на расстоянии, он понимал, что Димка занимает в его жизни гораздо больше места, чем казалось на первый взгляд. Это только его близкое присутствие подавляло, страшило возможными последствиями, если бы парень сорвался и выпустил свои чувства наружу, как хищника из клетки. А теперь, поди ж ты, кажется, Тимоха даже скучает и по Димке, и по всем этим обормотам. * * * Красивый город Мюнхен. По выходным, отдав положенное время процедурам, если они были в расписании, Тимоха гулял по чистым, уютным улицам, любовался старинной архитектурой. Топтал, как и остальные туристы, Мариенплатц, фотографировал Ратушу и многое другое, заходил в музеи. Вот и в эту субботу у него по плану было посещение Новой пинакотеки. Только на этот раз почему-то не было настроения проникаться классикой. Разговорившись с общительной смотрительницей (Тимоха не знал точно, как называется эта музейная должность), он получил кучу рекомендаций, какие выставки современного искусства можно посетить. А узнав, что милый молодой человек прибыл из России, женщина с энтузиазмом вручила ему рекламку: - О, вы обязательно должны посетить эту выставку! Очень талантливый и успешный художник, к тому же ваш соотечественник, его работы так ценятся. Время ещё было, возвращаться в клинику не хотелось, и уже через полчаса Тимоха бродил среди творений разрекламированного живописца. Какие-то ему нравились, отдельные работы казались вычурными, но вскоре Тимоха поймал себя на мысли, что его в этих картинах что-то настораживает. Цветовые сочетания казались смутно знакомыми, стиль прорисовки центральных деталей на общем слегка размытом, растушеванном фоне напоминал что-то привычное, но уже порядком позабытое. Тимоха подошёл ближе к одному из полотен и наклонился, опираясь руками о колени, разглядывал со всей внимательностью. Вот в нижнем углу попалась на глаза подпись автора. Три маленькие, больше похожие на печатные буквы: Zor. Тимоха, забыв, что он находится в общественном месте, так и застыл в этой полуприличной позе. Где-то он уже видел эти буковки… Ну, конечно, видел. Каждый раз, когда рассматривал картину, висящую на стене в их квартире. Девочка на подоконнике. Это что же такое получается — в его более чем скромном жилище находится холст известного европейского автора, а Тимоха об этом ни сном, ни духом? А, ну да, четверть века назад, когда этот шедевр создавался, вряд ли автор был знаменит. Всё сходится: художник из России пробился на Олимп европейского искусства и теперь пожинает заслуженные лавры. Как сказала та женщина в Пинакотеке — его работы ценятся? А, может…? Если дело выгорит, и удастся пристроить картину, отпадёт необходимость брать в долг. И лишь совесть неприятно покалывала: картина олицетворяла в какой-то степени маму, и продавать её было бы кощунством в тимохином понимании. Но с другой стороны… Как наяву перед ним встало лицо матери: бледное, болезненно осунувшееся, и дрожащие губы тихо повторяют, как молитву: «Я-то ладно… Лишь бы ты здоров, Тимочка. Лишь бы ты не болел…» Больше всего на свете мама боялась, чтобы её болезнь не передалась по наследству Тимохе. И он решил, что в данной ситуации мама не была бы против. Посетившая Тимоху идея была настолько захватывающей, что он закрутился на месте, отыскивая в зале, заполненном посетителями, кого-нибудь схожего по обязанностям с той самой смотрительницей, что дала ему такую полезную рекламку. Улыбчивая девушка с бейджиком нашлась почти на выходе. Немецкий язык Тимохе был недоступен, но знания английского вполне хватило, чтобы узнать нужное: художник действительно русский, хоть и знаком всем под именем Георг Зор, и его работы с этой выставки практически все распроданы, несмотря на внушительные цены. А если посетитель желает узнать больше, полистать каталоги или ещё что-то, то ему лучше обратиться к агенту господина Зора, который по удачному стечению обстоятельств как раз находится в галерее. Девушка попросила Тимоху обождать минутку, куда-то убежала, и вернулась действительно очень скоро с молодым мужчиной.  — Пожалуйста, прошу знакомиться, деловой представитель господина Зора… Мужчина в строгом чёрном костюме с галстуком, увидев Тимоху, с готовностью протянул ему руку. Широкая, ослепительная улыбка, казалось, осветила всё вокруг:  — Очень приятно, меня зовут Эмиль. Тимоха, видя такую ничем не объяснимую радость со стороны незнакомца, даже слегка растерялся.  — Эээ… Тим. Тимофей. Улыбка, как ни удивительно, стала ещё ярче:  — Тимофей… Прекрасно… Может, перейдём на русский язык? Тимоха искренне обрадовался:  — Вы говорите по-русски? Эмиль слегка склонил голову в светском приветствии:  — Эмиль Розенберг, к вашим услугам. Моя бабушка, в девичестве Вильчевская, имела дворянские корни, и наиглавнейшим достоинством почитала знание родного языка, а посему нещадно гоняла внука за малейшую небрежность даже в произношении. Тимоха невольно разулыбался: этот Эмиль оказался невероятно обаятельным типом. Тирада, произнесённая им действительно по-русски, была сдобрена больше самоиронией, нежели снобизмом. Тимоха почувствовал себя рядом с этим дворянским отпрыском так, будто встретился с давним хорошим приятелем. Эмиль предложил для разговора пройти в одно из офисных помещений, и пока они перемещались по галерее, Тимоха искоса старался рассмотреть его получше. Деловой костюм и сногсшибательная улыбка Эмиля представляли собой просто головокружительную смесь. И только со второго взгляда можно было понять, насколько всё-таки мужчина красив. В небольшом уютном кабинете их встретила миловидная, ухоженная дама лет этак слегка за сорок. Тимоху усадили в удобное кресло, пообещали чуть попозже чашечку кофе. После этого всё внимание дамы переключилось на улыбающегося Эмиля. И Тимоха вполне понимал женщину. Теперь он мог свободнее рассмотреть нового знакомого и сделать первые выводы. Эмиль явно был из категории людей, являющихся душой любой компании. Даже не будь его внешность такой безупречной, сокрушительное обаяние всё равно притягивало бы к нему всеобщее внимание и сделало бы его вне конкуренции в самом взыскательном женском обществе. Но природа не поскупилась, одаривая своего любимца: правильные черты лица сами по себе значили мало, если бы не живая, выразительная мимика и белозубая, мальчишески-задорная улыбка; совершенно очаровательные ямочки на гладко выбритых щеках; иссиня-чёрные волнистые волосы; блестящие тёмные глаза-ежевичины. К тому же сложен молодой человек просто великолепно, и двигается легко и гибко, с чисто кошачьей грацией. Ну, просто душка. Увидев, как эта душка смотрит на него с лукавой улыбкой, Тимоха вытряхнул из головы посторонние мысли и приготовился к деловому разговору. Известие о том, что у Тимофея, возможно, находится одна из ранних картин Георга Зора, агент художника воспринял со сдержанным интересом. Согласился, что такое в принципе возможно, хотя до сих пор считалось, что все работы мастера учтены, и каталоги аккуратно обновляются. Согласился, что в любом случае надо взглянуть на нежданно объявившийся портрет девушки на подоконнике. Эмиля смущала именно жанровая тематика:  — Георг не любит писать портреты. Я даже не помню ни одного… — задумался Эмиль. Тимоха с белой завистью посмотрел, как длинные ресницы-опахала прикрыли гематитовый блеск дивных очей. У него самого ресницы куда скромнее, хотя Хазар и дразнил его, уговаривая один раз накрасить, якобы от девчонки не отличишь… Ой, опять не в ту степь мысли пошли!  — Тогда давайте так сделаем: я постараюсь через неделю принести фото этой картины, а вы уже решите… — Тимоха мысленно прикидывал варианты действий, когда на его руку, лежащую на подлокотнике кресла, мягко опустилась ладонь Эмиля. Он вздрогнул и недоумённо уставился на брюнета. - Тим, я думаю, нам надо перейти на «ты», — и голос у Эмиля тоже мягкий, бархатно-обволакивающий, глаза сияют улыбчиво. Тимоха в ответ тоже смущённо улыбнулся и постарался объяснить: - Ну, я хотел сказать… вы — это ты и… эээ… Георг. - А, ну да, конечно, — Эмиль убрал руку и взял принесённую милой дамой чашечку с кофе. Поблагодарив женщину, Тимоха тоже угостился дармовым напитком. — Хотя почему ждать неделю? Мы можем встретиться и раньше. У меня в среду свободный вечер.  — Я не могу вечером. Только в выходной, и то не всегда.  — Вот моя визитка, — Эмиль положил перед Тимохой карточку. — И ты тоже можешь дать мне свой номер, мы всегда бы смогли договориться… Почему-то Тимохе показалось, что прозвучало это несколько двусмысленно. Сокрушительное обаяние мужчины действовало весьма эффективно, но какая-то здравомыслящая часть Тимохи всё-таки была в сознании, и он постарался как можно более вежливо отклонить это предложение. - Нет, я буду здесь в следующую субботу. А если не смогу, то позвоню. Спасибо за всё, я пойду. Эмиль проводил его к выходу. Он продолжал улыбаться, но уже не так жизнерадостно, как вначале. И удерживая руку Тимохи в прощальном рукопожатии, он вглядывался в его лицо почти озабоченно:  — Ты действительно придёшь? Обещаешь? Тимоха балдел от парадоксальности ситуации: это он, материально заинтересованное лицо, должен был уговаривать агента о следующей встрече. И уж никак не к лицу респектабельному, эффектному европейцу в костюме как минимум от Ив Сен-Лорана цепляться за руку ничем не примечательного парня в недорогих джинсах и поношенной куртке. Заверив Эмиля, что никуда он не денется, Тимоха направился к ближайшей остановке общественного транспорта. И по дороге всё размышлял, к каким, оказывается, неожиданным последствиям может привести обычная музейная экскурсия. Но Тимохе даже в голову не могло прийти, что на самом деле неожиданные последствия для него ещё пока не открылись во всей своей величине и откровенности. * * * Это субботнее утро началось по самому паршивому сценарию: звонок, молоток, потолок. То есть тяжёлый, липкий, но всё же сон был прерван то ли телефонным, то ли дверным звонком, в голове тут же начал работать отбойный молоток, а перед с та-а-аким трудом открывшимися глазами начал покачиваться и вращаться родной, сотни раз изученный потолок. Эмиль со стоном закрыл глаза: к ужасу реальности следовало возвращаться постепенно. Поэтому он осторожно повернулся на бок, снова открыл глаза. На этот раз реальность была к нему более благосклонна — на прикроватной мебелюшке стояла, как долгожданный подарок, бутылка минералки. Эмиль мысленно похвалил свою вынужденно взращённую предусмотрительность: в последнее время попойки стали для него оканчиваться почти обязательным похмельем. Старость — не радость, господа… Выбулькал половину бутылки, и только после этого повернул голову в другую сторону. Опаньки! А вот тут его предусмотрительность дала явный сбой: на второй половине кровати крепко спал неопознаваемый пока что юноша. Раскинув свободно руки-ноги, рассыпав по подушке в художественном беспорядке искусственно осветлённые лохмы. Да, последний бокал точно был лишним, ибо только сильное опьянение могло заставить Эмиля забыть о собственном принципе — не оставлять любовников в постели до утра. Секс он обожал, к каждому очередному парню относился с искренним интересом и симпатией, но стоило только, открыв утром глаза, увидеть кого-то рядом — все положительные эмоции менялись на противоположные. Объяснить любовнику такую резкую перемену в отношениях — задача не из простых; он и себе-то не мог объяснить этого неприятия близкого утреннего соседства. Очевидно, разгадка крылась где-то в душевных глубинах, куда ходу не было никакому психоаналитику. Так что Эмиль, не желая каждый раз осложнять и так неизбежный процесс расставания, старался просто никого не оставлять в своей постели после свидания. Его личный рекорд — очаровашка Алекс, восемнадцатилетний студент, с которым у Эмиля было аж девять свиданий подряд, после чего Эмиль всё же переключился на кого-то другого. Такая легкомысленная ветреность, да ещё в возрасте тридцати с хвостиком, воспринималась бы окружающими с закономерным возмущением, если бы не феноменальное личное обаяние и лёгкий характер плейбоя Розенберга. Ему прощалось многое, и даже при такой насыщенности и разнообразии личной жизни, Эмиля вовсе не сопровождал шлейф из разбитых сердец многочисленных партнёров. Ему даже морду ни разу не набили за то, с какой равнодушной элегантностью он избавлялся от своих суперкоротких связей. И только Георг, выслушивая время от времени пересказ о новом сексуальном приключении, ругался и говорил, что не всё коту масленица и когда-нибудь Эмиль очередным блином подавится.  — Знаешь, Милочка, — в устах Георга это обращение звучало совсем не оскорбительно, Эмилю даже нравилось, — тебе просто везёт с парнями. Или ты инстинктивно выбираешь таких же, как ты сам, которым лишь бы потрахаться. Скажи, что ты будешь делать, когда они закончатся? Ты ведь уже всех мало-мальски симпатичных мальчишек в городе перепортил, неужели по второму кругу пойдёшь?  — По второму — никогда. Не переживай за меня, Европа достаточно населена, мир ещё больше, можно уехать попутешествовать. А если надумаю вернуться, тут уже новые мальчики подрастут, — бесстыжая улыбка Эмиля могла соперничать по ослепительности с солнечным протуберанцем.  — Тьфу, кошак блудливый! — Георг даже не пытался наставить своего неисправимого, любвеобильного, бессовестного друга на путь истинный. Они были знакомы давно. Даже и не вспомнить, на какой из бесчисленных богемных тусовок их столкнула непредсказуемая, богатая на всяческие каверзные неожиданности жизнь. Просто однажды утром они проснулись в квартире одного гостеприимного коллеги по цеху, замотанные в одну простыню. Для Эмиля делить постель с лицами одного пола было делом давно привычным, а вот взрослому гетеросексуалу Георгу было смущательно обнаружить себя наутро почти что в объятиях малознакомого собутыльника. Его паника была такой искренней, что Эмиль сжалился над ним: посмеявшись, объяснил доступно и вполне доказательно, что невинность мужчины от их ночного соседства ничуть не пострадала. После этого инцидента они начали приятельствовать, а через пару месяцев Георг предложил Эмилю стать его агентом. Если бы не этот шаг, скорее всего их пути так бы и разошлись. Георг только вступил на путь признания общественностью его таланта (давно заслуженного, кстати, признания); Эмиль, наоборот, решил не продолжать карьеру свободного художника. Георг любил и хотел творить, не отвлекаясь на обустройство житейских и материальных условий; Эмиль же, в силу еврейского происхождения и общительного характера, идеально подходил для подобных обязанностей. Так они по сей день и дружили, и сотрудничали, к взаимному удовольствию. - Эй! Как там тебя… Михаэль? — Эмиль поморщился, пытаясь в гудящей голове отыскать анкетные сведения на оккупанта, безмятежно дрыхнущего в его кровати.  — Мммм… — Блондинчик перевернулся, открыл мутные со сна глаза. Разглядев в руках Эмиля бутылку, с неожиданной резвостью выхватил её и присосался к горлышку. Эмиль от такой наглости забыл о головной боли:  — Михаэль, ты мог бы и попросить! Блондинчик осушил ёмкость, блаженно выдохнул, и укоризненно уставился на хозяина:  — Вообще-то меня зовут Маттиас.  — А это уже неактуально! — Эмиль выбрался из кровати и начал поиски халата. — У тебя десять минут на сборы. Где выход, надеюсь, помнишь. Кое-как выпроводив разобиженного парня, которого подцепил вчера в клубе, Эмиль занялся дальнейшим приведением себя и окружающей реальности к приемлемому сосуществованию. Душ, поиски Алка-Зельтцера, приготовление кофе. Он уже допивал ароматно дымящуюся, бодрящую жидкость, когда его вновь настиг раздражающий телефонный звонок. Скривившись, Эмиль нехотя пошёл на звук, и с трудом обнаружил аппарат в кармане собственного пальто. Как безжалостен мир к страдающему похмельем индивиду!  — Алло… И тебе доброе утро… Ну, пусть будет день, уговорил. Какие договоренности? А, это… Нет, в галерее не был. Георг, я только что поднялся! Нет, твоя работоспособность просто неприлична… А моё поведение будешь осуждать при одном условии: если найдёшь эпитеты, которых я от тебя ещё не слышал… Ооо, ты просто безбожник — заставлять еврея работать в субботу! Но как бы то ни было, всегдашняя обязательность победила, и уже через два часа Эмиль садился в свой любимый порше. В галерее он разделался быстро со всеми бумагами, сделал несколько звонков, договорился с очередным покупателем о встрече, на чём, собственно, и собирался закончить свой рабочий день. Раздумывая, в каком ресторанчике сегодня поужинать, он рассеянно оглядывал выставочный зал. Но внезапно его внимание привлёк один из посетителей. Парень бродил по галерее один. Внимательно изучал картины, неторопливо переходя от одной к другой. А Эмиль не менее заинтересованно изучал его. Раньше они не встречались, это точно — у Эмиля был намётанный взгляд хоть и официально несостоявшегося, но всё же художника. Очень даже привлекательный экземпляр! Высокие, стройные блондины всегда были его слабостью. А у этого целая грива длинных светлых волос, стянутая в низкий хвост. Ему идёт, отметил про себя Эмиль. Мальчиком, правда, назвать нельзя, парню явно больше двадцати лет, но мужчина готов сделать уступку своим предпочтениям — нельзя же всё время укладывать в свою постель только семнадцатилетних… И двигается парень легко и изящно, словно танцор. «Ну просто искушение святого Эмиля», — агент облизнул пересохшие губы, глядя, как блондин наклонился к одной из картин. Джинсы натянулись, обрисовывая поджарые, невероятно соблазнительные ягодицы. Чувствуя, что ещё немного, и нарастающее возбуждение проявит себя во всём великолепии эрегированного мужского достоинства, Эмиль поспешно развернулся и направился в кабинет Мариэлы. Главный менеджер галереи была его давней приятельницей, и Эмиль всегда мог рассчитывать на чашку кофе и содержательный разговор. Но по дороге Эмиль решил, что сначала надо позвонить Георгу, чтобы отчитаться в сегодняшних успехах. И только он успел попрощаться с приятелем и работодателем в одном лице, как подошла одна из служащих: «С Вами хочет поговорить молодой человек…» Увидев этого молодого человека, Эмиль в душе возликовал. Значит, всё же судьба за то, чтобы он познакомился с симпатичным блондином. А кто Эмиль такой, чтобы спорить с судьбой? Вблизи парень понравился ему ещё больше. Разглядывая одухотворённое лицо с мягкими, приятными чертами, Эмиль, как художник, испытывал чисто эстетическое наслаждение. Особенно хороши были огромные глаза чистого аквамаринового оттенка, что в сочетании с лёгким загаром смотрелось просто волшебно. Вот только кольнуло крохотное сомнение — блондин казался смутно знакомым. А точно ли они раньше никогда не встречались? Да, скорее всего, так и есть: парень ничем не показал, что раньше видел его, имя тоже бы запомнилось. Красивое, кстати, имя, необычное, и ему как-то очень подходит… Ох, Эмиль, кажется, ты попал в очередной капканчик! История с неизвестной картиной показалась Эмилю малоубедительной. Он даже подумал, не выдумал ли парень причину, чтобы… Нет, вряд ли ему это понадобилось: зачем выдумывать что-то, чтобы оказаться поближе к человеку, чья сексуальная репутация давно известна всему Мюнхену. Тем более сам Эмиль и не скрывает своего интереса к новому знакомому. Но, кажется, интерес этот не взаимный. Эмиль постарался ничем не выдать своего разочарования. Скорее всего, парень натурал, раз никак не реагирует ни на один из знаков внимания с его стороны. Да и одет скромно, кроме часов, дизайн которых был моден лет пять-семь назад, на нём нет ни единого украшения, вроде кольца или серёжки. Богатый сексуальный опыт Эмиля включал в себя как минимум десяток соблазнённых натуралов, и следовало бы довести игру до конца. Но почему Тимофей отказывается идти на контакт? Это становилось всё более интригующим. И даже возможное существование неизвестной для публики картины Георга не занимало так мысли агента, как смущённое выражение лица блондина, когда Эмиль держал его руку, прощаясь. * * * Эмиль раздумывал два дня, прежде чем решил рассказать Георгу о своём субботнем знакомстве. Художник сосредоточенно работал, грунтуя холст для следующего своего творения, и ответом на сообщение о гипотетическом творческом наследии было только его рассеянное замечание:  — Угум, всё может быть… Я по молодости картины раздаривал только так. Недолго, правда.  — Что так?  — Да просто один раз пошёл в гости к человеку, которому подарил одну из своих вещей, — Георг задумчиво пытался стереть с мольберта засохшую капельку краплака. — Одну из любимых работ, от всей своей широкой души. Ну, и увидел, как обошлись с подарком… Честное слово, от меня как кусок оторвали! С тех пор никому ничего не дарил. И себе поклялся, что мои картины будут только покупать, причём за приличные деньги, чтоб ни у кого и в мыслях не было сковородки с жареной картошкой на них пристраивать…  — Ты никогда не рассказывал об этом, — Эмиль знал, что путь Георга на родине не был усыпан розами, но друг не любил вспоминать событий той поры.  — А особо не о чем рассказывать, — Георг с энтузиазмом вернулся к работе. — Ладно, принесёт пацан что-то в субботу, покажешь. А там видно будет, что дальше делать.  — Конечно, покажу. Если принесёт… Эмиль задумался. Он не сказал другу, что парень ему понравился, иначе бы пришлось выслушать очередную порцию нравоучений, причём незаслуженных — он же ничего предосудительного пока не сделал. Но вот о том, что Тимофей элементарно мог не прийти в назначенный срок, об этом подумалось с каким-то внутренним болезненным натяжением. Хотелось его увидеть хотя бы ещё раз, и снедало беспокойство: если не придёт, у Эмиля даже нет возможности самому найти загадочного скромника. В субботу Эмиль постарался придать своему облику как можно больше лоска. Поймав себя на том, с каким раздражением он передвигал в гардеробе плечики с одеждой, не в силах остановиться на чём-либо, мужчина вынужден был признать — он нервничает. «Эмиль, ты прямо как девица на первом свидании. Сказать кому, засмеют. Поэтому никому говорить не будем. Вдруг парень и в самом деле не придёт». Как Эмиль ни старался гнать подальше эту мысль, расслабиться он смог только когда в дверях галереи появилось его белокурое наваждение. * * * С утра у Димки было просто обалденно хорошее настроение. Без особых таких причин в душе соловьиной капеллой разливалась радость. Ну, ладно, одна причина была: от Тима пришло письмо, в котором он просил об услуге. Все его послания были у Димки наперечёт, каждое было маленьким праздником, и обязательным ритуалом стало перечитывать все их перед сном… И сколько бы ни твердил разум сердцу, чтоб не обольщалось, не выискивало в этих коротких, на несколько фраз, записках какого-то глубинного смысла, всё было бесполезно. Таяло глупое, влюблённое сердце, когда глаза в сотый раз скользили по строчке со словами: «За это время успел даже соскучиться по всем вам…» Впрочем, в помощники димкиному здравомыслию записался и крёстный. Не верящий в то, что с отъездом преподавателя химии у Димки мозги сами собой встанут на прежнее место, его семейный куратор затеял как-то «сурьёзный мужской разговор» с племянником. Димка морщился, но возражать и спорить не стал. Не со всем, что дядька тогда сказал, он был согласен, но одно утверждение показалось ему заслуживающим внимания.  — Пойми, Дима, не всё в жизни выходит, как мы хотим. Вот ты захотел получить что-то… или кого-то…, а ведь кусок может оказаться больше, чем ты откусить способен. Ты же себе этого Тимофея придумал. Тихо-тихо, ты дослушай сначала, — Борис Аркадьевич положил тяжёлую руку на плечо вскинувшегося племянника. — Как он жил до приезда сюда, ты не знаешь. Ну, может, что-то и знаешь, но он же тебе душу не открывал, верно? Ты больше сам нафантазировать мог. Вот… Как он собирается жить дальше, ты тем более не узнаешь. А если тебя в его планах и близко нет, ты об этом подумал? Тебе сейчас не глупостями всякими голову забивать надо, а учиться, дальше поступать… Ты не кривись, не кривись! Лучше подумай вот о чём: ты сейчас в этой жизни — что рядовой в строю, и почти каждый тебе — командир. А вот выучишься, на ноги станешь, что-то из себя представлять начнёшь, вот тогда на тебя и глядеть по-другому будут. И вот именно мысль о том, чтобы стать не просто «кем-то», а таким… таким, что игнорировать его будет просто невозможно, эта мысль показалась парню заманчивой и правильной, что ли. Ради такого будущего, в котором его желания осуществлялись бы не в пример проще, Дима согласен был постараться. * * *  — Привет, Димон! — Чук догнал идущего по коридору Димку и повис у него на спине, поджав ноги, как обезьянка на дереве. Рядом с ними тут же материализовался Ватрушка.  — А ну слезь с него, засранец! Здорово, Дим, — ревнивец оторвал Чука от друга, попутно шлёпнув по мягкому месту. Хотя мягким это место считалось чисто номинально: Чук так и не смог нарастить ни одного лишнего миллиметра между костями и кожей, как его ни откармливала Ванькина мама. И всё равно смотреть на них было приятно. Смотреть и думать: «Ну хоть у кого-то всё хорошо!» И отвешивать при этом мысленный подзатыльник самому себе. За то, что ядовитой змейкой просачивалась-таки эгоистическая обида: «А у меня этого нет…» Димка засунул подальше все недостойные мысли и улыбнулся как можно шире:  — Даров, парни! Чук, ключ от хаты отдай.  — Какой ключ? .. Чё, насовсем, что ли? — заныл Чук. Дубликат ключа от своей квартиры Тимофей передал Димке накануне своего отъезда. Не было у Тимохи ни рыбок в аквариуме, ни хомячка в клетке, даже цветы поливать не требовалось, но мало ли что. Короче, просил, чтоб Дима наведывался время от времени, проверял. А тут как раз у Чука с Ватрушкой произошла первая крупная размолвка. Когда Чук, пряча от друга зарёванные глаза, поздно вечером пришёл проситься на ночлег, Димка только вздохнул и отдал ключ от явочной квартиры. Уже на следующий день экстерриториальность помещения приказала долго жить: Ватрушка не выдержал первым и прибежал мириться. С тех пор они там и обитали вдвоём, пугая своими экзотическими шумами даже соседей-алкоголиков, привычных к какофонии.  — Да отдам, отдам. Мне там надо одно дело провернуть, Тим попросил, — Дима требовательно протянул руку.  — А что за дело? — заинтересовался хозяйственный Ванька. — Может, чем помочь?  — Картина у него там какая-то висит, вот он и попросил меня или сфотографировать её, или отсканировать как-нибудь, не знаю пока. - Ааа, точно, есть одна живопись. Только сканером скорее всего не получится… — друзья тут же углубились в технические детали проблемы. А это значило, что проблема будет решена в наилучшем виде. Отсылая файл с получившимся результатом, Дима настойчиво просил сообщить, как дошла «посылка». «Напиши мне, Тим. А лучше позвони. Или хотя бы приснись…» * * * Переступив порог галереи, Тимоха облегчённо вздохнул. Вот уже и весна по календарю, а морозно-то как. Если бы не эта картина, остался бы в тёплой палате, лэптоп бы открыл, и чувствовал бы себя как дома. Не успел он дойти до альковного подобия гардероба, как рядом уже оказался сияющий Эмиль: - Тим! Ты пришёл… Я так рад тебя видеть! Ну вот чего он так радуется? Тимоху непроизвольно настораживал этот энтузиазм: неужели для арт-агента каждая неучтёнка в его хозяйстве — такая уж заноза в заднице? Или это у него профессиональная привычка — облизывать всех, кто даже потенциально полезен? То, что он лично представляет интерес для красавца, наивному до неприличия Тимохе и в голову не приходило. Тимоха поздоровался с Эмилем, постаравшись тоже улыбнуться ему как можно теплее. Ох, наверно, не тот стиль поведения выбрал: от его улыбки, от румянца, вызванного то ли морозным воздухом, то ли смущением, глаза Эмиля подёрнулись мечтательной поволокой, а руки сами потянулись к парню. Но он вовремя спохватился, и ограничился тем, что забрал у Тимохи куртку, как бы случайно мимоходом скользнув ладонями по захолодевшим тимохиным рукам.  — Пойдём, Мариэла уже варит нам кофе. В знакомом кабинете Тимоха опять уселся в то же кресло, и с удовольствием стал греть руки о чашку с кофе. Эмиль до его прихода в нервах успел приговорить уже две порции, поэтому занялся делом, время от времени поглядывая на блондина. Украдкой любовался тем, как тонкие, чуткие пальцы бережно обхватили фарфоровую посудинку, как вытянулись, довольные отдыхом, длинные ноги. Эмиль воткнул принесённую Тимохой флешку в компьютер, и принялся внимательно рассматривать полученное изображение. - Да, очень похоже на работы Георга. Он практически не менял стиль за весь период творчества. И подпись… Ага… Ты не против, если я ему скину это? Ну, тогда вот сюда, и… Готово. — Эмиль взял в руки телефон. — Георг? Будь добр, просмотри, что я тебе послал. И позвони потом. Эмиль планировал начать светский разговор о погоде, чтобы плавно и незаметно уговорить Тимофея пообедать с ним где-нибудь в уютном месте. На то, что парень сразу согласится пойти к нему в гости, рассчитывать было сложно. Но все эти далекоидущие планы прервал телефонный звонок. Голос Георга был напряжен и отрывист:  — Миль, парень с тобой? Тогда приезжайте ко мне. Да, сейчас. * * * Георг жил за городом, в тихом, живописном местечке. Современная двухэтажная вилла странным образом гармонировала с окружающим её садом-парком, где рука человека не ломала творения природы с присущей ей безжалостностью. Видимо, художественный вкус хозяина смог создать нужное сочетание первозданности и урбанизма, современного удобства и изначальной свободы. Хозяин особняка встретил их в просторном холле. Эмиль едва успел представить их друг другу, как его телефон требовательно заверещал.  — Прошу прощения, деловой партнёр, — извинился он и, чтобы не мешать, прошёл, закрыв за собой двери, в соседнее с холлом помещение — нечто среднее между кабинетом, библиотекой и художественным салоном. Тимоха мельком оглядел впечатляющий интерьер и сосредоточил своё внимание на хозяине. «Ну вот, и этот пялится почём зря… Я сюда не натурщиком пришёл подработать», — раздражённо подумалось Тимохе. Художнику на вид было лет сорок с небольшим, но, возможно, он просто хорошо сохранился. Выше среднего роста, худощавая, жилистая, чуть сутуловатая фигура, руки по сравнению с телом кажутся крупными, сильными, закатанные рукава толстовки обнажают перевитые венами кисти и предплечья. Волосы немного темнее тимохиных, короткая, совсем не богемная стрижка. Лицо у художника было открытое, привлекательное, на которое было бы очень приятно смотреть, если бы глаза за стеклами стильных очков не обшаривали так пристально, цепко, не отрываясь ни на секунду, каждую чёрточку тимохиной физиономии.  — Значит, ты Тимофей? — голос художника, как показалось Тимохе, слегка подрагивал. - Да. А мне можно называть вас Георгом? Мужчина немного помолчал, потом, усмехнувшись, сказал:  — Это я уже здесь Георгом назвался. А когда родился — Юрой назвали. Юрий Зорин. Очень у нас фильмы популярные были про Зорро… Вот я себе такой псевдоним ещё в молодости придумал… А как твоя фамилия? — мужчина действительно волновался, Тимохе уже не могло почудиться. Недоумевая всё больше, Тимоха ответил:  — Бортников, а что? Георг сначала замер с полуоткрытым ртом, потом нервно выдохнул:  — Точно, Бортников… А маму твою ведь Зина зовут, да? Тимоха оцепенело смотрел на мужчину напротив. Теперь, когда догадка, молнией пронзившая мозг, находила своё подтверждение буквально во всём, он по-иному мог оценить и поведение Георга, и его слова, и взгляды. И, наконец, разглядеть цвет глаз за линзами очков. Немного выцветшие от возраста, но всё равно — бирюзовые… Эмоции захлестнули Тимоху с силой океанского цунами. Он с трудом вдохнул вдруг ставший густым воздух. Чистый, напоенный сосновым ароматом, воздух ухоженного, благополучного поместья. Постаравшись из последних сил взять себя в руки, он перевёл взгляд на собственные сжатые кулаки. Попытался незаметно для собеседника выровнять дыхание, чтоб голос оставался ровным:  — Однажды мама сказала мне, что, если бы вы встретились ещё раз, то вы бы её наверняка не узнали. А я-то, дурак, подумал, что она преувеличивает… Голова кружилась. «Здесь, наверно, переизбыток кислорода. Надо скорее назад, в город. Да, надо скорее уехать…» Тимоха встал, стараясь не делать резких движений, чтоб, не дай Бог, не покачнуться. Георг молча смотрел на него расширенными, непонимающими глазами. - Так, я закончил, я в вашем распоряжении, — сияющий Эмиль переводил взгляд с одного на другого, и его улыбка постепенно гасла.  — Я тоже закончил, — Тимоха пошёл к выходу, но вспомнил, что до города, как минимум, полчаса езды, и обернулся к Эмилю. — Вы можете отвезти меня обратно или хотя бы вызвать такси? - Да, конечно, могу… — растерялся Эмиль, стараясь поймать взгляд Георга, который тот не отрывал от парня. Потом машинально двинулся вслед за Тимофеем. На самом пороге Тимоха чуть помедлил, а потом повернулся и с вызовом посмотрел Георгу в лицо: - Я, конечно, понимаю, что вам всё равно, но… Мою маму звали Зоя. Зоя, слышите вы? Зоя, а не Зина! — последние слова он почти кричал. И рванулся из дома так, что Эмилю пришлось его догонять. Всю дорогу Тимоха молчал, отвернувшись к окну. Пару раз Эмиль осторожно спросил его, что произошло, но ответа не дождался. И только в городе Тимофей попросил остановить машину где-нибудь в центре. Полностью выбитый из колеи Эмиль и не подумал уехать, высадив измученного блондина на автобусной остановке. Соблюдая все меры предосторожности, держась на достаточном расстоянии, он всё-таки проследил, на какой остановке парень покинул автобус, и куда направился потом. * * * Было уже темно, когда Эмиль второй раз за день приехал в симпатичный загородный особнячок. Раздражённо толкнув дверь, прошёл в холл.  — Георг! Ты где? Хозяин обнаружился в том самом кабинете-салоне. Лежал, задрав ноги на подлокотник дивана, держал в руке бокал и неотрывно смотрел пьяным взором на экран ноутбука, лежащего у него на груди. Эмиль подошёл и забрал у него бокал. Потом взял в руки комп, разглядывая на экране картину, которая так необъяснимо спутала всю сегодняшнюю ситуацию.  — Может, хоть ты объяснишь мне, что происходит? Что это за картина и почему из-за неё такие африканские страсти кипят? Георг, глядя в пространство, безучастно ответил:  — Я называл её «Вечерняя фея»…  — Очень романтично. Так это действительно твоя работа? Георг засмеялся. Пьяноватым, немного истеричным смехом:  — Мммоя… И это — моя работа… И тот — тоже моя работа… Господи, как мир-то тесен, — он закрыл лицо руками. Плечи продолжали вздрагивать, но теперь уже непонятно, от смеха ли. Эмиль мученически вздохнул и встал, убирая подальше бутылку скотча.  — Вот только попробуй мне удариться в запой, сам пить брошу, но тебе не дам. Георг, скотина, ты мне весь кайф сегодня обломал. Мальчик со мной разговаривать даже не пожелал, и как прикажешь теперь к нему подкатывать? Георг резко сел и уставился на него протрезвевшим взглядом: - Что?! Ты собрался его тащить в койку? Даже не думай об этом, понял? Иначе я тебе сам яйца оторву! Кажется, лимит неожиданностей на сегодня был для Эмиля ещё не до конца исчерпан. Куда делась всегдашняя толерантность Георга, куда пропала его снисходительность к любвеобильному другу? Эмиль круглыми глазами таращился на разгневанного мужчину:  — Это почему же? У него что, дипломатическая неприкосновенность? Георг немного обмяк и покаянно опустил голову:  — Потому что он — мой сын. Задохнувшийся от очередного потрясения Эмиль осел на диван рядом с другом. - Я, кажется, щас в обморок упаду. Сын? Ну, конечно, сын. Ох, самое время какую-нибудь молитву вспомнить… Не, нету времени. Георг, — Эмиль решительно развернулся и положил руку на безвольно поникшее плечо. — Я не понял главного: воссоединения семьи не предвидится? Мальчик таки не выглядел особенно счастливым, когда уходил.  — Миль, я не знаю, — простонал Георг, опять закрывая лицо ладонями. — У меня в голове такая каша…  — Ложку дать, чтоб размешал как следует? — безжалостно продолжил Эмиль. Он никогда не видел друга в таком душевном раздрае, но вспоминал бледное, неподвижное лицо Тима, его руки, сжавшие ремень безопасности так, что выделялись белые костяшки. Вспоминал, и желание посочувствовать Георгу почему-то начисто пропадало. — Сдаётся мне, твоему сыну сейчас гораздо хуже. Так что заканчивай страдать, и реши для себя — либо ты продолжаешь жить, как жил, и делаешь вид, что сегодняшней встречи не было, либо…  — Что значит «не было»? Ты меня за кого принимаешь? Эмиль оценивающе смотрел на Георга. Кажется, его последние слова действительно не были вызваны пьяным залихватским куражом. Георг в самом деле обиделся.  — Одно дело — в девятнадцать лет узнать, что у тебя ребёнок. Вполне естественно, и то паника. А тут… Вообще мозги отшибает. Тебе, с твоей голубизной, этого понять не судьба. Ты же знаешь, я два раза женился. А детей ни в одном браке не случилось. Ни разу маленького, своего, на руках не держал… Ты даже не представляешь, Милочка, каково это — увидеть впервые в жизни взрослого сына! Георг замолчал, уставившись в одну точку. Потом растёр лицо своими крепкими руками, и беспомощно посмотрел на Эмиля:  — Увидеть, познакомиться и узнать, что он тебя ненавидит. Что мне делать, Миль? Эмиль сжал его руку:  — Хочешь знать, где обитает Тимофей? Куда он направился после того, как я его высадил?  — Конечно, ты ещё спрашиваешь! — оживился новоявленный родитель, рассчитывающий на новую встречу с отпрыском.  — В клинику, Георг. Твоему сыну нужны были эти деньги, потому что лечиться в элитных клиниках очень дорого.  — Ты точно знаешь? — Георг растерянно запустил руку в волосы, растрепав и без того взлохмаченную шевелюру. Эмиль вздохнул:  — Хотел бы я ошибиться… Я уже и с доктором поговорить успел. Если хочешь, завтра вместе поедем.  — Милочка, чтоб я без тебя делал… — художник сгрёб друга в объятия, и отнюдь не хрупкий Эмиль пискнул:  — Задушишь… Георг отпустил полупридушенного, но улыбающегося Эмиля, и сказал, словно убеждая не друга, а самого себя:  — Всё будет хорошо. Всё у нас будет хорошо.