Старый враг хуже новых двух

Настоящий русский интеллигент никогда не выразится: «… твою мать». Он скажет: «Да я вам в отцы гожусь…» Обратно в клинику Тимоха добрался на автопилоте. Он чувствовал себя так, словно ему на голову надели мешок, предварительно огрев по этой голове им же с чем-нибудь тяжелым. Мешок гасил звуки, размывал в серую, неразличимую муть краски уходящего дня, не давал доступа воздуху. И дышал поэтому Тимоха часто, мелко, будто боясь порвать в ноющей груди тонкую плёночку, которая с трудом удерживала бьющуюся наружу недостойную истерику. Всё произошло так неожиданно, так быстро… Он никак не мог нормально пристроить в своём бунтующем сознании факт, что перед ним — отец. Его родной отец, по существу, самый близкий человек. И на сегодняшний день единственный родственник. Как знать, если бы мама была жива, может, и эта внезапная встреча воспринялась бы Тимохой по-иному. Но мужчина назвал другое имя, не мамино. И в один миг стал для Тимохи даже не незнакомцем, не чужаком, а врагом. «Твою маму ведь Зина зовут?..» Сколько их у него было – Зин, Марин, Наташ и т.д.? Небось, счёту давно не поддаётся. Где уж тут запомнить тихую, неприметную скромницу восемнадцати лет отроду. Таким, как этот Георг, неинтересно знать, что после их мимолётных игр в любовь у наивной девушки, сироты от рождения, рождается свой ребёнок, обречённый на сиротство. Тимоха всегда думал, что он не способен на ненависть. Даже видя перед собой тех, кто хотел бы его убить, у Тимохи никогда не возникало в ответ ничего похожего. А вот теперь ему впервые в жизни хотелось ударить человека по лицу. Чтоб не смел смотреть на него своими сине-зелёными глазами, как ребёнок на новогоднюю ёлку. Не собирается Тимоха иметь ничего общего с Георгом-Юрием, будь его воля — и отчество бы поменял, чтоб не напоминало. И чёрт с ними со всеми: с папочкой, с Эмилем, с картиной, с деньгами. Выкрутится как-нибудь, первый раз, что ли? Мысли свернули на привычную колею. Поняв, что заснуть не получится, Тимоха встал и вышел из палаты в коридор. Нынче ночью дежурила фрау Фишер. Медсестра всегда брала ночное дежурство на один из выходных дней. Видимо, была на то своя причина, но Тимоха знал, что распространяться на подобные темы персонал не станет, и даже дружелюбная фрау Фишер не будет нарушать общепринятые правила: о себе — не откровенничать, хотя исповеди пациентов воспринимаются со всей корректностью и участием. Тем не менее хотелось верить, что забота медсестры именно о нём, Тимохе, искренна.  — Тимми, почему ти не спать? У тебя есть беспокойстф?  — Нет-нет, фрау Фишер. Я просто не могу заснуть. Может быть, снотворное какое-нибудь? Медсестра проницательно смотрела на тимохину смятенную физиономию.  — Тебе не есть полезно много лекарстфа. Вас ист лос, мой мальтшик? Что происходить сефодня? И Тимоха не выдержал. Болезненно пульсирующий душевный нарыв прорвало, и сами собой выговорились слова:  — Я своего отца встретил. Фрау Фишер изумлённо распахнула глаза: она была в курсе семейного положения пациента. - Ооо, Тимми… Это есть… Это есть прекрасно! Я отшень рад за тебя! Мне есть отшень жаль, но как биль бы рад твоя матушка!  — Да… — Тимоха хотел добавить «наверно», но растроганная фрау Фишер уже осторожно промокала салфеткой глаза, и он сказал: - Да, конечно. После этого разговора ему стало легче. Словно по-детски непосредственная радость сентиментальной фрау Фишер смыла весь тот слой негатива, окутывающий его, заставила посмотреть на ситуацию чужими глазами, без предубеждения и ненависти. Он расслабился, и даже смог сам заснуть. А утром и вовсе стало легче. Глядя из окна на разгорающийся солнечный день, который, казалось, сулил только хорошее, Тимоха подумал, что теперь он, наверное, даже в состоянии встретиться с явившимся из небытия родителем без желания заехать тому по ухоженной физиономии. Ладно, пусть живёт. Позавтракав, Тимоха только устроился поудобнее на кровати с пультом от телевизора, как пришла сменившая фрау Фишер молодая медсестра с известием, что к пациенту пришли посетители. И пациент даже догадывается, кто именно. Ну, надо же — лёгок на помине! * * * У Георга и Эмиля ночь тоже была практически бессонной. Чтобы в четвёртый раз за день не измерять расстояние до города, Эмиль остался ночевать у друга. Делал он это не в первый раз, постель в гостевой комнате была им обжита давно и основательно, и взыскательный организм Эмиля признал её вполне удобной. Но этот долгий, насыщенный сенсациями день вызвал столько мыслей и эмоций, что мужчина был не в силах справиться с ними самостоятельно. Наконец Эмиль не выдержал: припомнив, куда именно он поставил бутылку, отобранную у Георга, тоже решил использовать виски в качестве успокоительного. Бутылка нашлась на прежнем месте, и Эмиль удовлетворённо расположился на диване, понемногу отпивая из толстостенного бокала. Сделать очередной глоток ему помешала очередная мысль. У него всегда была хорошая память. У него был аналитический склад ума. А функцию гипотетической совести пока успешно выполняла общая тактичность. Это сочетание делало его вполне преуспевающей фигурой в их непростом арт-бизнесе. И именно эти составляющие его сущности заставили сейчас подняться с дивана, оставив недопитый скотч, и направиться в спальню Георга.  — Я так и знал, что ты не спишь, — он облегчённо выдохнул, увидев неразобранную постель и Георга, сидящего на широком подоконнике.  — Не могу заснуть, — морщась, подтвердил художник. Он сдвинул очки на лоб и его длинные пальцы круговыми медленными движениями массировали виски. Эмиль сочувственно протянул:  — Понимаю… — он бесцеремонно сбросил с подоконника ноги Георга и сел рядом. — Знаешь, а я сейчас тебе, кажется, ещё беспокойства добавлю.  — Куда ещё больше-то? — опасливо-вопросительный взгляд бирюзовых глаз.  — Просто я подумал, что тебе надо быть к этому готовым. Помнишь, Тимофей сказал, что его маму звали Зоя… Георг скривился так, словно выпил стакан уксуса:  — Прошу тебя, не напоминай… Я и так себя полным дерьмом чувствую. Эмиль покивал и тихо произнёс:  — Георг, он сказал «звали»… Не «зовут»… Ты понимаешь, что это может означать?  — Боже мой… — еле слышно выдохнул Георг. — Если это так… Бедный мой ребёнок… * * * Они уже подъехали к зданию больницы, когда Георг в очередной раз запаниковал.  — Милочка, дружочек, ну сходи к нему один! Ты же умеешь всех убалтывать, у тебя получится. Я просто не знаю, что говорить, как ему в глаза смотреть!  — Прекрати истерику! — рявкнул на друга Эмиль. — Ты меня уже достал! Придумал тоже — с сыном через курьера общаться. Нет, дорогой, это твой крест, это твой квест, и твоя же святая обязанность. А я рядом побуду, так и быть. Просто побыть рядом тоже оказалось непросто. Скованный, зажатый Георг не мог выбрать нужных слов, а полностью замкнувшийся Тимофей не желал помочь, делая первый шаг навстречу. Эмилю поневоле пришлось подключиться к их практически безмолвному диалогу.  — Тимофей, скажи главное: что, мамы… уже нет? Тимоха опустил голову. Наверно, выбившаяся из хвоста прядка щекотала лицо, и он морщился, но не убирал её. - Да, она умерла.  — Как давно?  — Седьмой год пошёл… Георг тяжело вздохнул:  — О Господи… Она была такой… хрупкой. Значит, мы с тобой одни остались. У меня в России только одна троюродная тётка жила в Вологодской области, два года назад похоронили, старенькая была… Тимоша, ты не против, если я с тобой в Москву поеду? Мне надо хоть Зоиной могилке поклониться, прощения попросить. Сын и отец смотрели друг на друга молча, осторожно отыскивая в себе и человеке напротив невидимые нити кровного родства. И Эмиль начал тихонько пятиться назад, нащупывая за спиной дверь. Сейчас он тут лишний… Выйдя на улицу, Эмиль, наверно, впервые пожалел, что не курит. Ему была совершенно несвойственна такая длительная нервозность. И, может быть, закурив, он смог бы немного успокоиться. Ну, вот почему он так зациклился на этом мальчике? Да, парень довольно привлекателен, но он оказался сыном друга. Да, парню можно только посочувствовать — столько на него свалилось в жизни, но в то же время держится он со спокойным достоинством, какому ещё многим надо поучиться. Да, у него со здоровьем непорядок; но, видимо, Эмиль самый бездушный и бессердечный человек на свете, если, несмотря на все эти обстоятельства, он никак не может изгнать из головы эротические фантазии с Тимофеем в главной роли… Но Эмиль постарается. * * * Пасмурный мартовский день ещё судорожно цеплялся за горизонт грязно-оранжевой полоской заката. А улицы города уже заливали щедрые потоки разноцветного электрического света, зазывая влиться в возбуждённую суету вечернего мегаполиса. Это мерцающее сияние манило и звало окунуться в свои переливы; радужные вывески, слепящая реклама, чередующиеся с таинственным полумраком укромных городских уголков, обещали так много тем, кто знал, где искать. Руслан отвернулся от окна, в которое смотрел уже минут десять. Опустив жалюзи, он подошёл к столу, проверил, всё ли выключил и убрал. Если ничего экстраординарного не случится, на своём рабочем месте он появится в понедельник. А пока… Пока надо будет придумать, чем занять себя в эти невыносимо долгие выходные. Он сознательно заваливал себя работой, чтоб оставалось меньше времени на мысли о том, о ком не думать не получалось. Выматывал себя в спортзале, чтобы физическая усталость позволила быстрее уснуть. И с каждым днём получалось всё хуже. А он-то наивно считал, что ему было плохо раньше, пока он не отыскал Тимоху. Нет, та глухая тоска по исчезнувшему любовнику не шла ни в какое сравнение со жгучим желанием броситься к нему сейчас, когда Хазар знал, где его можно найти. Именно теперь Хазара скручивало в бараний рог, когда приходилось изо всех сил давить в себе ежеминутную жажду снова почувствовать в своих объятиях гибкое, тонкое тело. Жадно, в полную волю, до рёберного хруста прижать к себе, выпивая нетерпеливым ртом мягкую улыбку нестерпимо притягательных, нежных губ. Когда во время рабочего дня приходилось убегать и прятаться в туалетной кабинке, нещадно терзая себя одной рукой, а кулак другой прикусывать до крови, чтобы никто не услышал, как воет зверь, потерявший свою пару. А причина — всего-то еле ощутимый цитрусовый аромат чужого парфюма, напомнивший о тимохином любимом запахе… Его выдержки хватило только на неделю. И он уже готов был униженно выпрашивать место на половичке рядом с больничной кроватью. И только холодный, твёрдый ответ Тимохи — «лечению придёт конец» — немного отрезвил Хазара. И оставил на сердце очередную ноющую рану: конечно, сам-то Тимофей не чувствует к нему ничего подобного, не тоскует, не мучается ночами, как он. Хазар понимал, что несправедлив к своему избраннику, но легче от этого не становилось. * * * Руслан аккуратно вёл машину по столичным улицам, запруженным транспортом. Традиционные пробки уже давно не вызывали раздражения. Вот и сейчас, застряв перед очередным светофором, он отстранённо смотрел перед собой, сложив руки на руле. Пока доберется до дому, пока то да сё, ужин, душ, переодевание… Если Сонька не спит, поиграть с ней немного… Наверно, Кот уже к ним заявился, как всегда по пятницам. Интересно, почему тогда не звонит, не ищет? Как пить дать, с Дианой сцепился, отвлёкся… Руслан невольно улыбнулся: интересно, когда до них обоих дойдёт, что они ведут себя типично для семейной пары, прожившей в браке лет этак десять? С ним самим жена не позволяла себе вольности вести себя столь по-мещански, напоровшись пару раз на вежливый, но ледяной тон мужа. А вот с Котом Диана свой природный темперамент отпускает на свободу, и скандалит азартно, вдохновенно, просто смотреть приятно, как при этом сверкают её тёмно-синие глаза, от взмахов густых чёрных ресниц — сквозняк по всей кухне, и горит степным пожаром на лице смуглый румянец. И кто бы рассказал самому Коту, какую тарантеллу отплясывают бесенята в его голубых глазах, когда он артистично отгавкивается от дианиных нападок. Руслан уже не раз примечал, что друг совсем не по-дружески смотрит, когда Диана, например, закалывает в пучок свою роскошную косу. Или как малодушно сбегает из комнаты, стоит ей только взять на руки Соньку. Ну, ещё бы: после родов грудь у молодой мамы стала как минимум третьего размера, какой нормальный мужик такое зрелище спокойно выдержит. Всё это Руслан видел, понимал и принимал, как естественное течение жизни. Диана не виновата в том, что ей достался муж-гей. А раз так, то она вправе рассчитывать на нормальную семейную жизнь и обыкновенное женское счастье. После того, как Хазар увиделся с Тимохой, он поставил жену перед фактом: будущего у их семьи нет.  — Диан… И ты, и я уже не дети, по крайней мере, сами о себе всё понимаем. Оставаться вместе только ради ребёнка не получится, потому что я всё равно сбегу к Тимохе. А ты достойна лучшего, чем выглядеть в глазах окружающих брошенной, да ещё по такой скандальной причине. Ты ещё встретишь мужчину, который тебе будет по сердцу… Давай договоримся так: до возвращения Тима мы живём вместе, а там… короче, видно будет. В любом случае, предлагаю расстаться спокойно и с достоинством. И не слушай никого, ни моих, ни своих, дочку я всё равно люблю и никогда от неё не откажусь. Раз любви меж нами не получилось, так давай хотя бы уважение друг к другу не терять. Диана молчала, машинально вертя в руках сонину игрушку и глядя на спящую дочь. Потом вздохнула:  — Наверно, ты прав. Наверно, мне только казалось, что я тебя люблю, иначе с чего бы сейчас так… Мне бы сейчас тебя за такие слова надо… убить хотеть, а я даже злиться на тебя уже не могу… Устала. Ладно, договорились: разойдёмся, соблюдая приличия. — Отвернувшись, она всё-таки утёрла со щеки мокрую, солёную дорожку. * * * Через два дня будет ровно месяц, как Тимоха в Германии. И ничего обнадёживающего он пока Руслану не сообщил. Их телефонные разговоры тоже стали своего рода пыткой для Хазара. Он каждый раз надеялся услышать долгожданную тимохину фразу «Всё в порядке, встречай», и каждый раз напрасно. Он хотел услышать «Я скучаю по тебе…», а приходилось с болью убеждаться, что Тимохе эти телефонные диалоги только в тягость, потому что он всегда прощался первым. Хазар не знал пределов своему терпению. Но чувствовал, что этот предел неумолимо приближался, и что последует за тем, когда порвутся цепи сковывающего его долга, ему даже думать не хотелось. * * * Тимоха не мог понять сам себя. Настроение менялось, как у истеричной блондинки в период ПМС. Его бросало из крайности в крайность, из жара в холод. Ещё вчера он ненавидел весь мир, и особенно одного его представителя, сегодня же Тимоху чуть ли не эйфория накрывает от одного только его тёплого взгляда и робкой улыбки, и уже хочется, чтоб несмелое полуобъятие на прощание не было таким неуверенным. В конце концов, отец остаётся отцом, даже если никогда до этого и не видел сына. Он же хочет быть ближе, Тимоха это видит, а сам боится лишний раз сделать что-то не то, особенно после той отповеди, что сын устроил ему дома.  Да, Тимоха решил дать им обоим шанс. У него самого всё это с трудом укладывалось в голове, но факты упрямо твердили своё: он теперь не одинок. У него теперь есть рядом человек, который хочет разделить с ним его заботы, его жизнь. Который, если ещё не любит его просто за то, что он есть, то искренне тянется к нему. Тимоха и сам не догадывался, до какой степени ему не хватало в жизни этой поддержки. Принимая помощь Руслана, он всё равно неосознанно отдалял его от себя, потому что разрыв между ними, тот, двухлетней давности, так и остался для него неизменным. И не могла затянуться эта трещина сама собой, просто от неожиданного появления Хазара в его одинокой жизни. Чтобы вернуть их былые отношения, одного желания Хазара было слишком мало. И какие бы слова он ни говорил, и как бы ни тянуло самого Тимоху к бывшему любовнику, за спиной Хазара он видел призрачные силуэты женщины и ребёнка: жена, дочь. Семья. Тимоха слишком хорошо знал, каково это — жить без отца. Поэтому внутренне Тимоха должен быть готов к тому, чтобы оттолкнуть от себя Хазара. По крайней мере, должен найти в себе силы на этот шаг.  Но, с другой стороны, как же это мерзко всё выглядит: взял от любовника деньги, никак не показав при этом, что считает их отношения безнадёжными. Промолчал в ответ на фразу: «Я буду ждать тебя…» А уж теперь, когда появился отец, готовый взять на себя все финансовые проблемы, Тимоха и вовсе видел себя циничным, расчётливым подлецом, использующим любовь Хазара в своих корыстных целях. Эта убийственная мысль пришла к Тимохе после разговора с отцом. Они провели вместе почти весь день. Тимоха только сбегал на одну из ежедневных процедур, а потом Эмиль отвёз их пообедать в уютный ресторанчик. И вот там-то он, как ответственный за материальное благополучие своего клиента, и задал Тимохе вопрос: - Тим, а сколько ещё продлится твоё лечение? Тимоха непроизвольно вздохнул и пожал плечами:  — Не знаю… И врачи ничего толком не говорят. Только новые процедуры, лекарства да обследования назначают.  — То есть окончательно стоимость лечения ещё не определена?  — Ну да… — Тимоха совсем скис. Ему была неприятна эта тема. — Мы как бы проплатили определённый курс лечения, но он особых результатов не дал. Внимательно слушающий Георг тут же включился в разговор:  — Ты сказал «мы»? А кто ещё? Тимоха мысленно застонал: он был не готов признаваться отцу в первый же день, что уникальное заболевание — не единственная его нетрадиционность в жизни. Но делать было нечего, рано или поздно всё равно узнают…  — Эээ… Своих денег мне не хватало… Так что остальные дал Руслан, – и, предупреждая неизбежные вопросы о личности Руслана, Тимоха сказал, как в холодную воду прыгнул. — Мой бывший любовник. Вскинув подбородок повыше, Тимоха постарался придать себе как можно более независимый вид. И удивился: в наступившей тишине Георг и Эмиль переглянулись, но совсем не с теми выражениями лиц, которых от них ожидал Тимоха. Георг смотрел на Эмиля как-то… обиженно, что ли, с досадой, будто проиграв какой-то спор. Эмиль, напротив, выглядел так, словно пытался скрыть нечаянную радость. И ещё Георг пробурчал непонятную для Тимохи фразу:  — И всё равно рискуешь хозяйством, Миль… Но Эмиль продолжал цвести, не обращая внимания на недовольство Георга. Он расплывался в улыбке, стоило ему только взглянуть на Тимоху, чем нервировал и отца, и сына, не давая толком насладиться национальной кухней. В целом же воскресенье прошло для всех троих просто замечательно. Они договорились о том, что Эмиль на завтра постарается организовать свой визит к руководству больницы, чтобы утрясти все необходимые условия для дальнейшего тимохиного лечения. На выходные — обязательно в гости к родителю. А Георг при каждой возможности будет навещать сына: художник не любил лишний раз выбираться в город. * * * И вот теперь, перебирая в памяти события вчерашнего воскресенья, Тимоха терзался угрызениями совести. И они становились всё более мучительными по мере того, как стрелка на часах приближалась к определённой отметке — Хазар всегда звонил в это время, под конец рабочего дня. Тимоху беспокоило то, как Руслан отреагирует на новость об отце. Было какое-то неприятное предощущение, не складывающееся ни во что определённое. Просто — «не хочу об этом говорить», и всё. И в то же время Тимоха понимал: скрыть не получится. Хазар прочитывал его эмоции по крошечным паузам, по изменению дыхания. Он словно держал его на ладони, как птицу, разучившуюся летать. И в зависимости от тональности их разговора каждая фраза Хазара таила в себе то тревогу, то ревнивое беспокойство, а то и укрощённое до поры вожделение. Телефонные беседы оставляли Тимоху буквально без сил: он был достаточно чуток для того, чтобы расшифровать любое из чувств любовника, зашифрованное в невинных на первый взгляд вопросах. И этот психологический прессинг заставлял намокать на спине футболку. Как ни ждал Тимоха сигнала от чёрного прямоугольника, тягучие, густые, как патока, рулады дудука всё равно заставили вздрогнуть и вытереть мигом вспотевшие ладони о штанины.  — Да… Здравствуй. Всё нормально… Да всё хорошо у меня! И со здоровьем тоже, сказали, приступов больше не должно быть. А так ещё две физиотерапии добавили и уколы какие-то… А ты как? Не перевожу я тему, с чего ты взял… Я не молчу… Тебя слушаю… Нет, денег не надо… Ну, хорошо-хорошо, ты прав — действительно случилось. Руслан, понимаешь, я тут случайно с одним человеком познакомился, а он… Да ничего подобного! .. Ты можешь спокойно выслу… Руслан… Хазар, я своего отца встретил! Да! И можешь идти со своей ревностью куда подальше! …Да, он тоже не знал… Нормально вроде. Хочет со мной в Москву съездить. …Здесь, в Германии? Нет, об этом речи не было. Мы всего-то с ним вчера днём пообщались, и всё пока. …Не знаю, я даже не думал о таком, а он не предлагал… Руслан, нет… Мы же договорились! Нет, не надо тебе приезжать! …Руслан, ну я тебя прошу, не надо! Но разговор уже оборвался. Тимоха бросил трубку на постель и вцепился обеими руками себе в волосы, дёргая их до боли. Ну вот, как он и боялся, Хазар сорвался с катушек и решил всё-таки прилететь к нему. Что же теперь делать?! Тимоха повёл вокруг себя отчаянным взглядом. Те же, осточертевшие за месяц стены, казались теперь тюремной камерой, из которой хотелось немедленно вырваться и бежать, бежать сломя голову. Всё равно куда, лишь бы подальше от этого места, в котором его непременно найдёт кипящий от эмоций Хазар. Встречи с ним Тимоха почему-то боялся до жути. Откуда взялся этот иррациональный страх, он не понимал. Паническое настроение как-то очень вписывалось во все те необъяснимые перепады психики последних дней. Однако анализировать своё неадекватное поведение Тимоха был категорически не в состоянии. Это потом доктор Зиммерман будет долго объяснять ему и про резонирующее действие эндокринной дубль-системы, и про спонтанные гормональные выбросы, и про эмоциональные катализаторы, но всё это будет потом, а пока… Он метался по палате, как зверь в клетке. И едва не уронил на пол Эмиля, вошедшего в этот момент в комнату. Мужчина покачнулся, и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за Тимоху. Их лица оказались очень близко, можно сказать, нос к носу, разница в росте не превышала и сантиметра в пользу брюнета. Тимоха сам бы по инерции свалился на пол, не будь у Эмиля такой отменной реакции: неожиданно получив в свои объятия Тимоху, он тут же прижал его к себе, да так крепко, что парень только сдавленно охнул.  — Отпустите… — И когда Эмиль с нехотой отступил от него, Тимоха счёл нужным извиниться. — Простите, я что-то разнервничался.  — Опять ты говоришь мне «вы», — разом погрустнел Эмиль.  — Ой… Прости. Больше постараюсь не забывать, — появление агента немного успокоило Тимоху. Он безрезультатно старался пригладить разлохмаченную шевелюру, но вытащенные им из-под резинки пряди не желали укладываться на место. И тогда он просто сдёрнул завязку и тряхнул головой. Взметнулись в воздух и легли на плечи выгоревшие до бледно-золотистого оттенка, чуть волнистые волосы, которые Эмиль проводил оч-чень выразительнымм взглядом. Но Тимоха этого взгляда не заметил.  — А… кхм… что-то случилось? — откашлявшись, Эмиль постарался взять себя в руки.  — Да ничего особенного… Просто мне вдруг не по себе стало. Знаешь, как приступ клаустрофобии, — Тимоха смутился оттого, что кто-то мог наблюдать его неуравновешенность, но Эмиль только воодушевился.  — Так что же ты здесь сидишь? Пойдём куда-нибудь! Идея определенно заслуживала внимания. Это просто раньше Тимохе и в голову не приходило идти куда-то вечером. С другой стороны, на уколы ему только завтра утром надо, так почему бы и не пройтись по улицам, не глотнуть свежего воздуха?  — Я сейчас, только переоденусь, — сдёргивая на ходу футболку, Тимоха подошёл к шкафу, где хранились его вещи. Он снимал с себя больничное и натягивал джинсы без всякой задней мысли, только инстинктивно повернувшись к Эмилю спиной. И, видимо, этой голой спиной почувствовал напряжение, повисшее в комнате. Медленно развернулся, выпутывая руки из скрученного впопыхах трикотажного джемпера. Горящий взгляд Эмиля медленно скользил по нему. Он уже дышал тяжело, крылья тонкого носа вздрагивали, и слегка приоткрылись пересохшие губы. Тимохе не надо было объяснять, что означали эти признаки.  — Ты гей, — Тимоха не спрашивал, просто до него наконец-то тихо дошла истина, и он констатировал. — Ты гей… И я тебе нравлюсь, да? Агатовые глаза, уже подёрнутые дымкой, встретились с ясными аквамариновыми, и роскошные ресницы сделали согласный мах:  — Очень… А я тебе? Ну хоть чуть-чуть, а? Тимоха закусил губу и беспомощно огляделся:  — Давай уйдём отсюда.  — Хочешь, поедем ко мне? — Эмиль замер в ожидании ответа. Тимоха нервно кивнул, натянул джемпер и потянулся за курткой: - Да, поехали, только быстрее… Эмиль рано радовался, принимая тимохину нервозность за любовное нетерпение. Он не знал, что образ Хазара для Тимохи висел подобно дамоклову мечу, отбирая у парня всякую рассудительность и самообладание. Умом он понимал, что не может Руслан появиться здесь, в эту минуту, но паника всё равно неумолимо гнала вперёд. И как преследуемый беглец, стараясь создать погоне как можно более преград, обрушивает за собой какие-то ящики и мешки, так и Тимоха сейчас неосознанно ставил между собой и Хазаром кстати подвернувшегося Эмиля. Он не запомнил ничего по дороге, невидящим взглядом уставившись перед собой. Он не обратил внимания ни на холл здания, ни на какую кнопку лифта нажимал Эмиль. В себя он пришёл только когда Эмиль положил ему руки на плечи, снимая куртку.  — Подожди… Эээ… Эмиль, прости меня, но… Я, скорее всего, не смогу… Эмиль на мгновение остановился, но потом всё же повесил куртку и улыбнулся гостю пленительно, как всегда: - Всё, как ты пожелаешь, Тима. Проходи, будь как дома. Он изо всех сил старался скрыть своё разочарование. И возбуждение. Но Тимоха не заметил его усилий и торопился оправдаться:  — Да нет же, дело как раз в том, что я не… желаю… Это из-за болезни, понимаешь? У меня уже давно никаких таких… желаний не возникает. Но если я просто с тобой побуду, ты не против? Эмиль потрясённо смотрел на Тимоху. Вот этот красавчик, это ходячее искушение, и лишен всех радостей секса? Да что за несправедливость творится на белом свете?! Он придвинулся к Тимохе вплотную и мягко взял в ладони его лицо:  — Да как же я могу быть против, малыш? Ты просто скажи, что мне для тебя сделать? А… поцеловать хоть можно? … Тимоха плыл в дрожащем горячем мареве. Руки, вцепившиеся в плечи Эмиля, постепенно разжимались, и норовили подогнуться слабеющие ноги. Эмиль целовал его не торопясь, бесконечно нежно, незаметно проникая не просто в тимохин безвольно приоткрытый рот, а словно бы саму душу завоёвывал. Оторвавшись от губ, короткими, лёгкими прикосновениями ласково прошелся по всему лицу, как будто бабочка крылышками щекотнула. И уже увереннее захват упругих губ, и гибкий язык настойчиво заставляет ответить на вторжение, а умелые руки между делом уже распустили тимохины волосы и перебирают между пальцев прядку за прядкой… И можно полностью отключиться и отдаться во власть этих ласковых рук, этих губ, похожих на лепестки тюльпана, таких же бархатистых и ароматных. Тимоха немного пришёл в себя уже раздетым. Лежащим на спине посредине кровати. Нашёл помутневшим взором Эмиля: тот торопливо скидывал с себя последние детали одежды. Тимоха ещё краем сознания успел удивиться — это каким же надо быть мастером в любовном искусстве, что он даже не почувствовал своего перемещения во времени и пространстве? Ведь с момента поцелуя и до ощущения прохлады от шёлкового покрывала под собой Тимоха не испытал ни малейшего дискомфорта, ни на секунду, только тело размякло от томительного удовольствия, и каждая клеточка уже готова просить о продолжении… Стоп, граждане, продолжении чего? Горячее тело легло сверху, снова отсекая все мысли. Ласки Эмиля были по-прежнему нежны и вкрадчивы, и Тимоха отвечал ему, не открывая глаз. Но постепенно, незаметно, словно повинуясь невидимому дирижёру, их любовная рапсодия начала менять темп и ритм. И движения стали быстрее и резче, и дыхание — короче и труднее. Тимоха глухо застонал, почувствовав, как настойчиво поглаживает рука Эмиля его плоть. До находящегося в свободном плавании сознания пробилась мысль: «если не получится сейчас, то и потом всё будет бесполезно…» Как будто угадав его пожелания, Эмиль сместился вниз, мимолётно целуя по дороге вздрагивающий впалый живот Тимохи. Непрерывно оглаживая бока и бёдра парня, он осторожно провёл языком по всё ещё мягкому члену, и бережно вобрал его в рот. Сейчас Эмиль не просто демонстрировал Тимофею весь свой богатый сексуальный опыт, не просто оттачивал на нём свой незаурядный любовный талант. Нет, впервые в жизни он отдавал всего себя, без остатка, за один только удивлённый и благодарный взгляд бирюзовых глаз. Ласкал послушное тело, переполняясь непривычной, сжимающей сердце нежностью. И повторял про себя, как молитву: он будет любить, он сможет… Он должен жить в любви, этот тихий ясноглазый мальчик… И как ответ на его безмолвную мольбу — робкое движение плоти. И ещё, увереннее, заметно отвердевая под его языком… Эмиль выпрямился, торжествующе улыбнулся замершему, боящемуся поверить в происходящее Тимохе. А потом, набрав на пальцы прозрачного геля, щедро размазал его по всей длине, даря дополнительную ласку, поддразнивая и возбуждая ещё больше. Затем Эмиль сделал то, от чего Тимоха едва не потерял сознание: встал на колени, перекинул через Тимоху одну ногу, и, придерживая рукой, стал медленно насаживаться на тимохин член, отчего сказочным образом вернувшаяся эрекция чуть снова не пропала. Но вернуть и усилить возбуждение помог один только взгляд на Эмиля, который плавно опускался на тимохины бёдра, иногда замирая, чуть слышно постанывая. В жизни своей Тимоха не видел картины эротичнее. Чуть запрокинутое назад красивое лицо. Глаза закрыты, дрожат длинные ресницы, и соболиные брови изогнулись в экстатическом напряжении. Приоткрытые алые губы влажно блестят, хрипловатое дыхание часто поднимает гладкую, рельефно вылепленную грудь с капельками пота. Тимоха первым не выдержал, сам издал протяжный, жалобный стон «не могу больше…» и подкинул вверх бёдра, торопясь в тугое, жаркое средоточие позабытого им за эти годы наслаждения… * * * Шевелиться не хотелось. Каждая частичка тела, до краёв наполненного томной слабостью, требовала хотя бы получасового отдыха. Тимоха с трудом заставил себя повернуться на бок, расслабленно положил руку на грудь Эмиля и уткнулся губами куда-то в шею.  — Спасибо, — еле слышно выдохнул он. Как выразить всё, что он чувствовал к Эмилю в этот момент, Тимоха не знал, и поэтому мог только повторять: — Спасибо… Спасибо тебе… Эмиль осторожно развернулся к нему. Он улыбался, и смутившийся Тимоха снова спрятал лицо у него на плече. Эмиль неторопливо водил ладонью по его спине. Тимоха еле заметно прогибался под этой немудрёной лаской и вспоминал, как только что под его собственными ладонями пружинили бёдра Эмиля, когда он приподнимался и вновь оседал. Сначала медленно, а потом быстрее, в галоп, в вихрь, до конца, до смачного шлепка о влажную промежность. Тимоха уже никогда не забудет, как умеет Эмиль заниматься любовью. Не забудет это безупречное, скульптурно красивое тело перед своими глазами, его гибкие, волнообразные движения, обжигающие поцелуи-укусы, гортанные вскрики-стоны. С Русланом ему было очень хорошо, больше, чем хорошо. Но Руслана он любил, а Эмиля? Ведь нет? Но почему же с ним Тимоха чувствует себя так, что слово «хорошо» для него приобретает новые грани? Спокойно, как-то умиротворённо, и ни капельки не стыдно, вот что интересно. Губы Эмиля прижались к мокрому лбу Тимохи, и он бережно убрал назад спутавшиеся, потемневшие от пота пряди пшеничных волос. В тёмных глазах мужчины вспыхивала не обжигающая страсть, нет, там мерцали угольки нежности, не угасшей и после опустошающего оргазма. У Хазара тоже тёмные глаза. Но они другие. И вот такой сияющей нежности в них Тимоха никогда не видел. Может, поэтому он так и боится предстоящей встречи с ним? Этой бушующей, сметающей всё на своём пути страсти, которой Тимохе нечего противопоставить? Вернее, нечего было. Ведь всё изменилось, не так ли? И главное, изменился сам Тимоха. Он представил себе, что вот сейчас сюда войдёт Хазар. Представил, и… не ощутил в себе привычной паники. Спокойствие сытого животного, и всё. Сытого во всех смыслах, хихикнул Тимоха про себя. Тимоха перекатился на грудь Эмиля, и пристроил подбородок на сложенных руках.  — Эмиль, а почему ты так сделал? Я думал, ты обычно сверху бываешь.  — А сейчас разве не так было? — Мужчина, любуясь, обводил пальцем тимохины скулы. – Да, обычно я сверху… Вообще-то я универсал, просто очень давно не встречал никого, кому бы можно было… довериться. А ты как раз очень и очень необычный человек, Тим. И я не хочу тебя терять… Он потянулся поцеловать Тимоху, но тот резко отшатнулся и сел, растерянно глядя на него:  — Подожди, что это значит? Я думал, это у нас не… Эмиль тоже сел. И понял, глядя в виноватые тимохины глаза, что ему так и не доведётся в этой жизни узнать, как это бывает: после пробуждения почувствовать тепло от уютно прижавшегося к тебе тела. Почувствовать не кожей, а душой. А ведь он уже себе это и представил, и захотел. Значит, не судьба… И прав оказался Георг, поминая кота и масленицу.  — Не волнуйся, Тим. Я же сказал, всё будет так, как ты хочешь. Или не хочешь, — криво улыбнулся Эмиль. Но не выдержал и спросил с затаённой надеждой: — Может, всё-таки заночуешь? Тимоха отвёл глаза и замотал головой.  — Тогда давай собираться. Я тебя отвезу обратно. * * * До последнего времени Георг пребывал в твёрдом убеждении, что большой город с его назойливой суетой только раздражает его. Он отдыхал душой в своём загородном доме, тихом и удобном, и вытянуть его в город могла очень веская причина. И вот такая причина появилась. Не прошло и дня, как Георг понял, что элементарно соскучился по парню, к которому и привыкнуть-то ещё не должен успеть. Хотя что здесь может быть удивительного — сын как-никак. Стоило только вспомнить настороженный, неуступчивый взгляд из-под ресниц с выгоревшими кончиками (а цвет-то глаз фамильный!), и сердце словно в пуховый платок кутали: становилось горячо и чуть-чуть колюче. И пусть мальчишка пока с ним неласков, недоверчив, тем больше желания спрятать его ото всего света за пазухой, отогревая как птицу в мороз. Георг вздохнул: кажется, не он один чего-то желает от Тимофея. Сегодня он позвонил сыну, спросил, как дела, заходил ли Эмиль в клинику. Вопреки обыкновению, агент не отзвонился с отчётом о текущих делах, но Георг особенно не беспокоился — в своей сфере деятельности Эмиль сам знал, что и как, поэтому у Георга никогда не возникала мысль о каком-то контроле. На вопросе об Эмиле Тимофей как-то запнулся, потом ответил скомканно, мол, всё в порядке. И Георг про себя выругался: не иначе, этот кот мартовский уже как-то себя проявил. Ничего, он ещё с ним разберётся. А вот следующая тимохина новость заставила Георга удивлённо вскинуть брови: - Кто? Руслан? И когда же он прилетает? Ты не в курсе… Да нет проблем, сын. Скажи Эмилю, он всё разузнает. Не знаешь его номера? Хорошо, я сам ему позвоню. Всё, перезвоню тебе позже. Георг третий раз набирал Эмиля, недоумевая, почему не отвечает всегда дисциплинированный агент. Наконец, в трубке послышался голос Эмиля, какой-то непривычно тихий, потухший, так что Георг даже сначала подумал, не ошибся ли он случайно кнопочкой.  — Милочка, это ты? Ты куда пропал? - Я? Я пропал… ты прав. Я пропал в… эй, люди, как называется эта забегаловка? Георг только охнул: Эмиль позволил себе напиться среди белого дня! Надо было срочно спасать друга, такие загулы для Эмиля были совсем не характерны. * * * Георг отыскал Эмиля часа через два. Вопреки его опасениям, друг был не так уж и пьян. Зато бледен, хмур, невесел, молчалив, короче, сам на себя не похож. Осторожно сев напротив уставившегося в бокал Эмиля, художник ещё раз внимательно осмотрел уникальную картину под названием «Уйди, старушка, я в печали», и спросил:  — Ты сам расскажешь, что случилось, или мне начать применять пытки? Эмиль безразлично пожал плечами:  — Как хочешь, мне всё равно.  — Миль, дружище… Но не может же ничего такого ужасного случиться, что ты сидишь тут, как в воду опущенный и с креста снятый одновременно? А?  — Может, — мрачно подтвердил Эмиль. Выплеснул себе в рот остатки из бокала и совершенно по-плебейски вытерся тыльной стороной ладони. — Случилось. Я влюбился. Можешь смеяться, можешь мне морду бить… или что ты там обещал…  — При чём здесь морда? — не понял Георг. Эмиль поднял на него нисколько не пьяные, просто несчастные глаза, и Георг с шумом втянул в себя воздух и медленно выдохнул:  — Ты правда влюбился? Погоди… В Тимофея, что ли? Эмиль смотрел на друга, слушал его, но так, словно сам в это время был в другом месте, а на самого себя, полупьяного, расклеившегося, смотрел со стороны. «Влюбился». Нет, не подходило это слово для обозначения того, что случилось с Эмилем. …Стоило только прикоснуться к тимохиным губам, и его тряхнуло так, как никогда до этого. Словно бесшумным взрывом направленного действия выбило на другой слой реальности. И эта реальность наполнялась новым смыслом, отработанные до автоматизма движения приносили совершенно другой накал ощущений, и обострилось до предела восприятие цвета, вкуса, запаха. Потому что всё, что сейчас впитывал Эмиль каждым из миллионов своих рецепторов, заставляло его организм буквально кричать от восторга. Он плавился от наслаждения, чувствуя под своими руками упругость тимохиных мышц, он упивался ароматом гладкой юношеской кожи, и как умирающий от жажды собирал языком влагу с его тела, урча от удовольствия. Ни одна из клеточек тимохиного тела не вызывала в Эмиле отторжения либо простого неудобства, всё, абсолютно всё в этом человеке было совершенством, созданным для его, Эмиля, персонального счастья. Безумного, крышесносного, безбрежного. И всё это рухнуло в одну секунду. -… Ты влюбился в Тимофея? — голос Георга вернул его на землю. Он постарался сфокусировать на нём взгляд, всё-таки выпивка подействовала.  — Успокойся, я влюбился не взаимно. Слушай, где тут официант? Мне ещё надо выпить.  — Не надо тебе больше пить, — теперь стремительно мрачнел Георг. — Вставай, у нас, кажется, проблемы.  — Неужели? — Эмиль иронически усмехнулся. — Мне пока достаточно своих. Георг побарабанил пальцами по столу:  — Как ты мне в тот раз сказал? «Кажется, я тебе добавлю беспокойства»? Так вот, извини меня, но я тебе сейчас тоже добавлю беспокойства. - И? — Эмиль вопросительно склонился над столом, накрывая своей рукой беспокойные пальцы Георга — он не любил, когда друг проявлял таким способом свою нервозность.  — В ближайшее время прилетает Руслан. Ну, этот… любовник Тимофея. Надо узнать, когда именно, — и Георг ойкнул от неожиданной боли, когда его пальцы железными тисками сдавила судорожно сжавшаяся рука Эмиля.