Спокойствие, только спокойствие...

      Женя — человек. Несомненно, с этим нужно было смириться. Но возникали и другие закономерные вопросы: а какой он человек? что любит? чем увлекается? какие его цели? и какого черта он доставал меня все эти годы?       Я не позволял себе отвлекаться на это, сосредотачиваясь на работе. Но во время перерывов на кофе, поездок домой и из дома, вечером, лежа в постели, и утром, собираясь окунуться в дневную жизнь, я думал об этом.       Впрочем, мысли теперь сопровождали меня везде. Кофе теперь был не только привычным бодрящим напитком, он стал иметь и другие качества. Он мог быть холодным или горячим, растворимым или из кофеварки, черным или с добавками, приготовленный Женей или любой другой, более пресный.       Стоявшая на улице осень стала вдруг отличаться от других времен года. Обычно мне было на это плевать: весна, осень, зима — какая разница? Но листья кружили в воздухе, тонули в грязи. От них поднимался прелый влажный запах. Я подхватил сентиментальность как простуду. И мне это нравилось. Как будто я начал просыпаться от долгой спячки.       Больше я старался не задерживаться допоздна, стараясь сделать как можно больше за день, чтобы избежать еще одного приглашения Жени поработать у него дома. Это, я был уверен, только еще больше запутало бы меня. Он и не приглашал, что почему-то мне тоже не нравилось. Я становился непоследовательным в своих действиях, это раздражало.       Женя все еще продолжал иногда выводить меня из себя, но, кажется, делал это уже без прежнего запала. — Илья, а ты не перебарщиваешь с кофе? — как-то раз спросил он. — Я, конечно, не лезу к тебе с упреками… — Вообще-то лезешь, — огрызнулся я.       Кофе был моей привычкой и наркотиком. Он прояснял мысли, он бодрил. Он был константой моего существования. Кофе был моим верным напарником в борьбе с сонливостью из-за хронического недосыпа. — Может, тебе стоит чуть уменьшить дозу? Знаешь, это ведь вредно. Загнешься, а мне потом отвечать перед Афоней. Не дай бог, еще придется выдавливать слезу на твоих похоронах. — Ты доктор? Нет! Так что ты привязался? К тому же, если ты появишься на моих похоронах, то я восстану и утащу тебя за собой. — Ты так сильно хочешь, чтобы я был рядом и после смерти? — усмехнулся Женя. — Я не хочу, чтобы ты позорил память обо мне своими шуточками.       Несмотря на это, проект двигался к своему логическому завершению. Вторжение колонн я все же отразил, хоть они и все равно продолжали появляться во всех планах, к которым Женя прикладывал руку. Во всех остальных деталях мы нашли удивительное единодушие. Я научился находить здравое зерно в безумных идеях Евгения и интерпретировать их под реальный мир. Так, например, я согласился на скошенную крышу, но снизил угол до 25 и ограничил ее площадь, не единым полотном растянув над всем комплексом, а поделив ее на секции.       Оставалось лишь уладить отдельные моменты: в сотый раз все перепроверить и убедиться, что найдены все самые оптимальные решения. Скучная работа, а потому ей занимался я. Можно было, конечно, свалить все на отдел «стачек», но по известным причинам связываться с ними мне совершенно не хотелось. Женя ответственно крутился поблизости, больше мешая, чем помогая. — Эй, Илья, а у тебя где-нибудь припрятан свод правил, где расписано как быть непрошибаемым занудой, или ты выучил его наизусть? — спросил Женя, раскачиваясь на стуле, пока я занимался оформлением нашего проекта. Я решил не отвечать, потому как препираться с ним мне сейчас было совершенно некогда. Сроки поджимали, а неожиданно закравшаяся ошибка в расчетах все портила. Из-за нее все сразу перекашивалось, но как ее исправить — я не знал. — Что, недавно внесенная поправка в конституцию педантства запретила не только выражать хоть какие-то эмоции, но и отвечать на вопросы? — Она запретила отвечать на глупые вопросы. Если тебе есть что сказать — говори, не отвлекай меня попусту, — сказал наконец я, надеясь, что он поймет, как я занят. Наверное, он понял, потому что уткнулся в свой смартфон.       Через пару часов я с наслаждением потянулся, чувствуя, как захрустели позвонки. Неплохо бы отдохнуть, выпить кофе. Я оглянулся на Женю, который, нацепив наушники, плавал где-то в недрах смартфона. С удивлением я заметил на его лице признаки усталости и разочарования. Мне захотелось… что? Я отвернулся и посмотрел в окно. Мне захотелось сказать ему что-то ободряющее, как-то развеселить? С чего бы это? Я же ему не клоун! Что вообще со мной происходит?       Снова посмотрев на Женю, я убедился в том, что его хмурое выражение лица мне не по душе. Странно, что мне вообще есть дело до его настроения. Взгляд скользнул по его пальцам, гладящим экран смартфона. Я вспомнил, какие мягкие у него руки. Сейчас это отозвалось во мне не презрением и снисходительностью, а… какой-то нежностью?       Значит, он уже перестал быть моим врагом? Ширма спала? Нельзя же с нежностью думать о том, какие мягкие руки у человека, которого ты ненавидишь. Какой вкусный кофе он готовит. Какой он милый, когда улыбается… Так, сопливые мысли. Я что, влюбился? Женя зевнул и потянулся. Я отвернулся, делая вид, что смотрю в окно. Еле слышное журчание музыки из наушников стало чуть громче, зашуршал пластик и провода. Потом наступила тишина. — Илья, ты вообще хоть иногда что-нибудь чувствуешь? — вдруг спросил Женя. Вопрос застал меня врасплох. Подавив поднявшийся сумбур мыслей, я ответил как можно спокойнее и равнодушнее: — Иногда я чувствую голод. Ну и ты бесишь иногда. Неожиданно, правда? — Да, — вздохнул Женя. Он поднялся: — Пойду пройдусь, наверное.       Он вышел. Я смотрел из окна на копошащихся внизу людей, на высотки, подпирающие небо, и облака, неспешно путешествующие в вышине. Нет, я его не люблю. Он мне даже не нравится. Просто у меня стресс перед сдачей проекта, от этого слишком много мыслей на аля-философские темы, слишком много сентиментальностей. А может, надо и вправду чуть завязать с кофе. Все равно после той амброзии, что я отведал у Жени, он теперь кажется какой-то жалкой подделкой. За оставшуюся часть дня я так и не смог решить вскрывшуюся проблему. Женя, казавшийся все таким же уставшим и разбитым, сидел за своим столом, подперев голову рукой, и безразлично тыкал пальцем Френсиса, раскачивающегося на мониторе. — Женя, — окликнул я, не выдержав, — что-то случилось? — Нет, Илья. Ничего не случилось, — обреченно ответил он. — Ага, и вид дохлой рыбы – это тоже нормально. Расскажи мне. — «Обними врага своего, чтобы не дать ему ударить себя»?* Нет, Илья. Во второй раз у тебя этого не выйдет. От очередного сильного толчка Френсис упал. Его напоминание о моем подлом «розыгрыше» покоробило меня. Я не знал, что мне еще сказать. Может, он и не враг мне больше, но еще и не друг, это точно. — Тогда хорош высасывать кислород из казенных растений. Мы закончили, — сказал я как можно равнодушнее. И как это раньше у меня получалось сохранять спокойствие почти в любой ситуации? Он потянулся, и я вспомнил, какое гибкое и упругое у него тело на ощупь. Отлично, у меня так давно никого не было, что я начинаю засматриваться того, кого всю жизнь ненавидел. Докатился. Мы с Женей спустились вниз, вышли на улицу из почти опустевшего здания. Тут наши дороги расходились. — Ну, приятно было поработать с вами, коллега, — сказал Женя, протягивая мне руку. Я пожал ее. Да, ладонь все такая же мягкая. Рукопожатие распалось, но Женя продолжал пристально вглядываться в мое лицо. — Ты что, ждешь поцелуя на прощанье? — поддразнил его я скорее по привычке. — Нет, что ты. Давай уж лучше оставим хищников в овраге голодными, и сухую ежевику нашей кожей не украсим,* — усмехнулся он, щурясь на проезжающую мимо машину, окатившую нас светом фар. Я не понял, что он сказал, но говорить непонятные дурацкие вещи — это та черта, которую в Жене я уже знал. Это даже мило. По крайней мере, к этому можно привыкнуть. — Ты голодный? Может быть, заскочим куда-нибудь? — предложил я. Все же мысль заиметь в нем друга не давала мне покоя. Да и его флегматичное настроение меня беспокоило. — Я… Я вспомнил, что забыл кое-что. Пока. Он махнул рукой и направился обратно ко входу в здание. — До встречи. — Посмотрев, как он взбегает по ступенькам и скрывается в дверях, я повернулся и пошел домой.

***

На следующее утро, меня, едва успевшего выйти из лифта, поймала секретарша Афони. — Илья Александрович! — воскликнула она с таким негодованием, будто я, потроша на досуге невинных сотрудников кухонным ножом, не удосужился убрать за собой. — Владимир Иванович ищет вас все утро! Вам срочно нужно… — Да-да, ведите уже, — прервал ее я и сам направился к кабинету дяди Вовы, преследуемый на всем пути укоряющим стуком ее каблуков. Она сразу пустила меня в кабинет, не став даже связываться с Афоней по внутреннему телефону. Настолько срочно? Неужели что-то не так с проектом? Я вошел в кабинет. Афоня стоял у окна. Услышав мое приветствие, он обернулся и строго посмотрел на меня: — Что у вас произошло, Илья? — В каком смысле? — опешил я. — И у кого — «у нас»? — О, а ты полюбуйся вот на это. — Он выбрал со стола какую-то бумагу и подал мне. Я сел в одно из кресел и пробежался глазами по листу. Какого черта? Это было увольнение на имя Жени. — Я жду объяснений, — сказал дядя Вова. — Я ничего не знаю об этом, — признался я, продолжая смотреть в бумагу. — Интересно, а кто должен знать? Парень прибегает вчера ко мне, вручает эту бумажку и заявляет, что возвращается в Лондон. Собрал вещички и — фьють! — Афоня взмахнул руками. По этому движению можно было подумать, что Женя выпрыгнул в окно, но я понадеялся, что просто неправильно понял. — То есть, он уже уехал? — решил уточнить я, вернув бумагу на стол. — Разумеется, нет. Это ж еще нужно оформлять все. Увольнение, с квартирой разбираться, связываться с той компанией, в которую он собрался уходить… Это ж все вот так с бухты-барахты не делается. Дядя Вова замолчал, снова посмотрел в окно, собираясь с мыслями. Потом подошел и сел в кресло напротив. Уперевшись локтями в колени, он склонился ко мне, пристально вглядываясь в лицо. — Илья, что у вас произошло? — снова спросил он. — Да ничего не произошло. Мы просто расстались с ним вчера у выхода: я пошел домой, а он решил вернуться. Он выглядел расстроенным, но я не знаю, почему. Афоня вздохнул, опустив глаза на свои руки. — Да, расстроенным… Знаешь, я его таким не видел с самых похорон отца. Будто внутри у него что-то поломалось. Больно мне такое видеть. Парень-то молодец, всегда держится, будто на крыльях летит, а не по нашей грешной земле волочится. Будто и проблем у него никаких нет. Никогда ведь не плакал и не жаловался, даже когда совсем малой был. Даже тогда, помнишь, когда вы, дураки, в старый район полезли… Старый район?.. — …шпендюхи ведь еще совсем были. Ведь он и тогда ни слезинки не выдавил, представляешь? Выгораживал еще тебя. Да, знаю я, что это твоя идея была, а он все равно твердил: «Я, мол, это все придумал! Илья не виноват! На меня и кричите, меня и наказывайте!». Хитрый же, лисья морда, кто ж его наказывать будет, когда у него пол ноги раскорежено… Илья? Илья!       Вздрогнув, я поднял голову. Проследив за направлением его встревоженного взгляда, я понял, что все это время я с силой сжимал правой рукой левую. Ослабив хватку, я увидел на коже вмятины — полукружия ногтей. К побелевшим участкам — следам пальцев — начала приливать кровь, оставляя красные борозды. — С тобой все в порядке? — спросил дядя Вова. — Да, все нормально, — поспешно закивал я. В горле пересохло. Перед глазами плясали вспышки давно похороненных воспоминаний. Позабытое чувство вины, врывалось, стальными когтями ломая грудную клетку, подбираясь к трепыхающемуся сердцу. — Он будет в городе еще дня два, если ты решишь его повидать. В общем, все, иди, отдохни пока. Нечего тебе слушать мои стариковские бредни. Я поднялся и на ватных ногах вышел из кабинета. Я начал вспоминать.