God of the Shadows

Последние три года прошли без каких-либо потрясений для воспитанников Вамми. В мире появился загадочный Кира, вершащий только ему понятную справедливость, убивая преступников от мала до велика. Среди нас ходили слухи, что за дело взялся сам L. В остальном же… было тихо. После еще нескольких провальных попыток сыграть что-либо на фортепиано, я зареклась приближаться к музыкальным инструментам. Тогда я начала петь. Голос у меня был сильный, не без гордости скажу, что сильнее, чем у многих британских артистов, но управлять я им решительно не умела и никогда не попадала в ноты. Мне пришлось с позором признать, что даже с огромными данными я всё же дико фальшивила и мне была заказана дорога в музыкальный мир. Я перестала посещать уроки музыки, даже позабыла дорогу в класс. Мало того, я начала все больше прогуливать остальные, более важные предметы, вроде когда-то любимой мною истории и предметов филологического направления, всё больше времени уделяя точным и природным наукам, а также — психологии. По правде скажу, в особенности психологии. Я читала её глубокими ночами при свете фонарика, разлегшись на мягком ковре в дальнем углу библиотеки, жуя стащенные с кухни орехи в карамели и все больше поражалась тому, как однако, все было просто в этом жутком мире. Конечно, стоило учитывать, что люди все — разные, а психологию я начала изучать только поверхностно, и чтобы стать профессионалом нужного мне дела, нужно заниматься ею углубленно. Вскоре те немногие сверстницы, с которыми я поддерживала контакты, начали шугаться меня, ставшей похожей на тень с мешками под глазами, в коридорах, но для меня все происходило будто в тумане. Мне пришлось отпустить от себя музыку — было тяжело и больно, как бывает, когда навеки отпускают любимых. Вместо этого в моем окружении появились сухие цифры и расчет, призрачный запах формалина и металла. Понемногу, кирпичик за кирпичиком, как конструктор Лего, я начала создавать свой безжизненный мир из камня и металла, перевитый ядовитым плющом и покрытый вековым мхом — мой мир походил на затерянный город, бывший когда-то сердцем величественной цивилизации. Во снах я ходила по крышам обветшавших высоток, натыкаясь на осколки стекла и сверху вниз смотрела, как дикий ядовитый лес борется с холодными порождениями разума. Тогда же, как и мой собственный мир, термин разума и интеллекта начинал мне казаться иллюзией. Я окончательно замкнулась в себе, и мои мысли начинали двигаться по замкнутому кольцу, напоминавшие антиутопическое путешествие по London Eye. Строя (или же разрушая?) свой собственный мир, я открыла в себе стремление разрушать чужие — в прямом и переносном смысле. Если раньше в моих руках находились нотные листы, книжки со сказками про возлюбленных мною эльфов и фейри, легендами кельтов и бриттов, винтажные блокноты с пожелтевшими страницами, исписанные моими глупыми стихами, то теперь я носила в своей сумке распечатки с изображениями органов в разрезе, видов мышц и костей. Если бы были в мире куклы, позволяющие собирать куклы от скелета до кожи, я бы стала похожей на Ниа, меняющем головы своим роботам. Кстати, о Ниа… и иже с ним, то бишь Мелло. Если вас интересует, общалась ли я с ними эти три года, после, так сказать, нашего «знакомства», то я скажу «нет». Спустя некоторое время после наших первых контактов, когда я имела глупость потянуться к этим двум людям, причем ко второму — вообще неосознанно, я начала понимать, что мы с ними — выходцы разных планет. Такое часто говорят про мужской и женский пол, и в этом есть какой-то смысл. Девочки предпочитают общаться с девочками, мальчики делятся переживаниями только с мальчиками, оттого нам, девочкам, и кажется, что их мало заботит что-то в этой жизни. Теперь мне тринадцать, Ниа — четырнадцать, а Мелло и вовсе вскоре должно исполниться пятнадцать лет. Он как раз вошел в тот возраст, когда все дети, младше его возрастом, вдруг превращаются в «сопливую мелкоту», с которой он когда-то имел глупость играть вместе. Мы не дружили, не враждовали и вообще перестали замечать друг друга. Я всё больше погружалась в свой собственный мир, а мальчики углубились в понятное только им соревнование, к тому же, их избрали наследниками L в феврале 2012 года, немного спустя того инцидента со мной и Мелло в музыкальной комнате. Тогда L впервые вышел на связь с воспитанниками Вамми-хаус и отвечал на все вопросы, которые ему задавали дети. А наследников он выбрал по совершенно неожиданному принципу: Ниа и Мелло вовсе не задали ни единого вопроса. До последнего держался и Мэтт, третий в Вамми и лучший друг взбалмошного немца, но и он выпалил взволновавший его вопрос на последней минуте связи. Я же не получила возможности участвовать в этой дискуссии, так как после того приступа у меня ухудшилось общее состояние и я страдала бессонницей. Слышать какие-либо звуки, не говоря уже об искаженных голосах из динамика было бы для меня сущей пыткой. Что до остальных дней… Мы изредка пересекались в темных, полусырых коридорах «старшего» корпуса, куда меня перевели вместе с этими тремя и еще несколькими детьми постарше в связи с моим желанием профессионально изучать определенные предметы. В том же корпусе, который архитектурой напоминал величественный собор (он же, кстати, и фигурировал на немногочисленных фотографиях) были огромные и прекрасные витражи, выдержанные в неярких, но до безумия волшебных красках, которые будто уносили меня в ту эпоху, когда готический стиль только-только начинал развиваться. Они же сводили меня с ума. Порой меня поглощали такие идеи, о которых было совестно и помыслить, не только озвучить или облечь в слова на бумаге — и тогда, словно по высшему велению, на меня падали лучи, окрашенные цветным старым стеклом, в которых танцевали мириады пылинок — и я оборачивалась, медленно, как в старом фильме на плохой пленке, и мне в витражах чудились лики святых… И мне становилось очень страшно. А в начале декабря, когда на узкие и сумрачные улицы старого Винчестера выпал легкий и пушистый снег, который я назвала бы «ангельским» в Вамми-хаус пришло страшное известие: скончался его основатель Куилш Вамми, а также L. Об этом, конечно, пока было сказано только его наследникам: Ниа и Мелло. Примерно в то же время, когда Мелло внезапно покинул приют, со мной вновь случился неприятный инцидент. Как и в прошлом, связанный с музыкой, но на этот раз ничего общего с потерей сознания. Меня внезапно поставили перед фактом, что с самого начала моего пребывания в приюте, Роджер и следящий за всем сам Вамми наблюдали за мной и выдвигали мою кандидатуру в наследники L. Сам детектив мою фигуру по каким-то причинам не одобрил, но тем не менее, Роджер продолжал приглядываться: и тут же я вырываюсь в ряды перспективных воспитанников. Но довольно в скором времени моя успеваемость пошла под откос, связанная с моими прогулами и большим погружением в себя. Тогда же, в тот день, когда я подралась с Джин в музыкальном классе, мне сообщили о том, какие я подавала надежды и, если я хочу и дальше жить в Вамми, я должна пройти своеобразный экзамен. Да, это было жестоко — выгонять сироту из детского дома, пусть и в конечном счете я должна попасть в самый обычный приют. Самым жестоким было то, что мне предложили сыграть на фортепиано. Я некоторое время после «оглашения приговора» стояла перед инструментом, не решаясь подойти к этому кошмару из моих снов, пока та самая Джин, не попадающая в ноты, не сказала пару нелестных слов обо мне. А через мгновение — о моих родителях… — Видимо, и отреклись они потому, что она безнадежно больная… И на голову и…еще раз на голову, — она хихикнула, прикрывая рот ладошкой. Это был, не скрою, первый раз, когда меня оскорбили (по крайней мере, в моем присутствии). Но дело было даже не в этом. Любое упоминание о моих мертвых родителях и брате приводило меня в неконтролируемое бешенство. Я была подростком и вы, наверное, скажете, что все подростки в какой-то мере жестоки и хотя бы раз каждый из нас в этом щекотливом возрасте когда-либо мечтал об убийстве другого. И я мечтала об этом тоже — мало того, это было единственной целью моей беспросветной жизни в тот момент. Меня никто не попытался остановить, когда я с размаху впечатала свой кулак Джин под дых. Наверное, никто просто не смог предугадать моих действий. А когда они, наконец, сообразили, что происходит, было поздно. Джин согнулась напополам, и её длинные выгоревшие волосы спали ей на лицо. Я обхватила их у самых корней и потянула её за собой вниз, раз за разом с силой опуская её голову на сверкающий паркет, пока нас не растащили. Я плохо помню тот момент, когда я пыталась убить её, размозжить ей голову об пол. Я не помню совсем, кто именно схватил мои запястья и поднял, унося подальше от того проклятого места. Но я помню отчетливо: меня уносили, а я повернула голову назад, сосредоточив всё внимание на лице Джин, со лба которой стекали струйки крови. У неё был сломан нос и выбита пара зубов. Страшное зрелище. Она едва дышала, а её взгляд был изрядно помутневшим. Я прекрасно помню, как неведомое доселе тепло тысячей иголок волной прошло по моему телу — я знаю, что мне было невыносимо хорошо. …Я не видела больше смысла оставаться в Вамми-хаус — не из-за того, что я испугалась (мне накануне сказали, что у Джин серьезные травмы и она может не выжить)  — ведь я знала, что от такого не умирают, и вообще, я в тот день поняла, что Вамми больше ничего не сможет мне дать, и я решила уйти. *** — …И потому я решила уйти… — Скай прикрыла глаза, вертя в пальцах черно-белую косичку. Мелло с силой жал фольгу в кулаке — как жаль, что это не достаточно крепкая вещь, чтобы её можно было сейчас сломать и получить хотя бы сиюминутное облегчение. Скай стояла почти напротив, устало подпирая плечом белую стенку с разводами, напоминавшими кофе, у плинтуса. А может, то был вовсе и не кофе… — Значит, ты…осквернила Вамми-хаус, — процедил Мелло. К пистолету он уже не потянулся — и сам уже не понимал, зачем он его вытаскивал до сих пор. — И как у тебя только руки дошли до такого… — Ты и сам, Мелло, не лучше. — Я не совершал убийства в доме, что меня приютил! — прошипел Мелло, направляясь к двери. Пусть эта девка сгниет в дурдоме, лишь бы глаза её не видели и уши не слышали этого голоса! Но Скай не ответила на этот выпад. Она опустила голову точно раскаиваясь в содеянном. Но Мелло уже знал: Скай нельзя верить. И тут его пришибло молнией: именно из-за этого Род Росс так хотел её заполучить. Горьковатый дым окутывал тесную комнатушку, время от времени блеск дорогих камней в перстнях босса отражался в зеркалах, взволнованные голоса шлюх и их жеманный смех терялся в раскатистом баритоне Рода: — Эта девчонка может убить кого угодно и как угодно, — он выпустил изо рта очередную порцию дыма и продолжил: — Главное, дать ей серьезный стимул. Таких, как она, запугать не получится — у психов редко найдешь слабые места… — Нет, Росс, — раздался рядом высокий, сильный голос. — Как раз-таки у психов все больные места, а вместе с ними и рычаги управления находятся на виду. Вопрос в другом: станет ли эта девчонка легко управляемой при давлении на это самое место, или станет настоящей машиной для убийств. — Именно поэтому, — вкрадчиво произнес первый, — за ней отправишься именно ты, Мелло. Скай стояла теперь совсем рядом. Ему тогда, новичку в рядах мафиози, успевшему заработать какое-то уважение со стороны Рода благодаря незаурядной интуиции и интеллекту, всунули папку с одним листом бумаги. Фотографии лица здесь не было — какой-то смазанный силуэт, кадр, взятый с пленки камер видеонаблюдения. Вместо инициалов одно лишь слово — «Скай». «Это какая-то шутка, — подумал тогда Мелло. Словно в насмешку над ним Нейлон выделил первую букву староанглийским шрифтом. Тут же, ниже имени — название его родного приюта, из дверей которого почти в одно время вышли ныне молодой мафиози и жесточайший маньяк-убийца своего времени. — Скай… кажется, я помню её… — А ведь точно — девчушка, с которой случился приступ по время игры у него на глазах. Он тогда не придал этому значения с того времени вообще не вспоминал о новой воспитаннице — лишь раз, ощутив лишь секундную злость, когда рылся в ящиках Роджера, выискивая свои фото — тогда он наткнулся на наброски досье Скай, которые Роджер собрался высылать (или уже выслал?) L» - Почему ты считаешь, что эта Скай будет полезна нам? — Я не собираюсь повторять по сто раз, Мелло. Она будет убирать тех, кто осмелится нам перейти дорогу. — С чего ты взял, что она станет работать на нас? Угрожать ей бесполезно, да и ты не знаешь, что ей нужно. Род рассмеялся — раскатисто, хрипло. Мелло его ненавидел — за его высокомерие, вседозволенность и непомерную злобу. Но приходилось терпеть и притворяться самому — чтобы убить Киру. — Она — псих, Мелло! Нечего предложить? Ты же умник, должен знать! Предложи ей семью, заботу, любовь — и она будет наша! Предложить ей… любовь? Порой ему хотелось всадить всю обойму в пустую башку Росса и затолкать дуло в задницу и посмотреть, как тот визжит, как недорезанная свинья, извиваясь и моля о пощаде. Мелло думал об этом сейчас, поглаживая пальцами кобуру и оглядывая Скай, будто видел её в первый раз. - Предложи ей семью, заботу, любовь… И она будет твоя! Психи…ведь все психи этого мира помешаны на этом. Немного спустя, проанализировав все её поступки на протяжении относительно недолгой жизни, он пришел к похожему выводу — к тому, что ей нужно. «Но я бы не стал этого делать. И не стану» — Что ты хочешь за то, что будешь помогать мафии? — непринужденно спросил он. Скай подняла на него глаза — они казались почти черными. Она молчала. А после спросила: — С чего ты взял, что я буду помогать вам? — Но ты ведь хочешь выйти отсюда? — А с чего ты взял? — Скай обошла кровать сзади и повисла на поручнях. Сторона койки у стенки по неизвестным причинам была обшита металлической сеткой, и Скай сейчас смотрела сквозь неё, снова приобретя хищный вид и заодно — сходство с заматерелым зэком, каких частенько показывали в новостях стран бывшего СССР. Кажется, там число убитых Кирой было одним из самых больших… Кто ты такая, Скай? *** Меня разъедала, словно ржавчина, ненависть к этому миру. Я ненавидела этот мир за чувства, что он порождал и за то, что он заставлял их рождаться во мне самой и следственно — постоянно их подавлять. Я снова оказалась одна: в отличии от событий трехлетней давности, я оказалась к этому не готова. Странно, да? Первым делом я двинулась в родной Портсмут. Семейный особняк встретил меня мертвым безмолвием. Привратник не узнал меня, а поделился, как со случайной прохожей, слезливой историей о несчастной семье Скайуокер, убитой здесь. Младшего ребенка так и не нашли (следы дочери как в Лету канули), а все последующие семейства, жившие здесь, не могли провести здесь более месяца. Старик рассказывал мне, качая головой. Он спросил меня: — Ты ищешь ночлега, дитя? — я была поражена. Так меня называл только Морган — старый солдат, прошедший несколько войн в Средней Азии, живший здесь. Не может быть, чтобы это был и вправду он. Но меня теперь не узнать — это доказал старый привратник. Я кивнула, а он только запричитал. Никогда бы не поверила, что мужчины, повидавшие всякое в жизни, могут настолько тронуться умом и начать верить во всякую чушь. Он впустил меня, и всего несколько минут спустя я кинула свою сумку на свою же, старую кровать. Я бросилась на неё лицом. Слёзы душили меня — впервые за столько лет. Я горько рыдала, оплакивая свою никчемную жизнь. У меня больше не было сил. Я смертельно устала.