Игра в шишки

**** - Почему я не могу надеть его? Оно мое. Я получил его в честном бою. Голос в ночной тиши звучал негромко – Исилдур сам едва узнал его, словно окружающая темнота искажала звуки и меняла смысл слов. - Ты получил его, но оно не твое,- собеседник стоял в переплетении теней, и его голос звучал отстраненно и глухо, но при этом – ласково и спокойно,- ты не знаешь силы, заточенной в нем. - Я – тот, кто спас ветвь Нимлота от Врага. Я – наследник Элендила, и в жилах моих – кровь славных королей Нуменора, - Исилдур сжал кулаки. Золотой ободок Кольца на столе перед ним, казалось, зажегся собственным внутренним светом, и разгорался тем ярче, чем громче говорил Король,- я, поднявший отцовский меч, вел армию живых и призвал армию павших. От моей руки пал Саурон, Враг всех живущих! Я – владыка Арнора и Гондора! Я… - Оно не твое,- и снова этот ласковый тон, эти мягкие нотки,- ты заплатил высокую цену за победу над Мраком, но так и не победил. - Замолчи! – на матовом золоте вспыхнули огненные руны. Их отблеск, казалось, жег кожу на лице Исилдура. Выкрик отразился от стен, но собеседник не дрогнул,- ты должен молчать. - Это так,- тени колыхнулись от короткого кивка,- но я здесь, и ты говоришь со мной. Не потому ли, что сам сомневаешься в своей правоте? - Я надену его, овладею его могуществом, чтобы защитить эти земли,- в голосе уже не было прежней уверенности. Исилдур протянул к Кольцу руку, но она дрогнула над ним. Огненные руны, вспыхнув еще раз, погасли. И само Кольцо словно сжалось, уменьшилось прямо на глазах. Собеседник молчал, и Исилдур испуганно вскинул взор, боясь не увидеть его перед собой. Он был здесь, хоть фигура и стала менее четкой, словно на чернильный рисунок плеснули водой. - Ты сильнее его,- слов теперь было почти не разобрать,- ты сильнее, брат мой. Рука короля опустилась, и Кольцо на столе совсем померкло. - Зачем ты приходишь, Анарион? – Исилдур почти сразу понял, что задал не тот вопрос,- зачем ты ушел? **** «Милый отец! Я так рада была узнать, что ты вернулся живым с этой страшной войны. Когда мне сообщили, что тебя вынесли с поля боя раненым и почти бездыханным, я думала, сердце мое разорвется от боли и страха. Но теперь, зная, что ты жив и невредим, я снова могу дышать и радоваться Солнцу и Звездам…» Келебриан всегда, вместе с посланием обоим родителям, отправляла маленькую весточку лично ему, своему отцу. Келеборн души не чаял в своей единственной дочери, которая была похожа на него и лицом, и статью, в движениях которой, в манере держаться, князь узнавал самого себя – еще юного и свободного, незнакомого с тяготами мира и ошибками собственного сердца. Он хранил в памяти каждый день, проведенный с ней, с того самого мига, когда Келебриан сделала свой первый вдох, так, словно это были кусочки драгоценной мозаики, из которых – один к одному – можно было собрать всю ее жизнь. Келеборн помнил дочь безоблачно радостной, познающей силу слов, сплетенных в песни. Он помнил, как она тянула его за руки за собой – «Пойдем! Посмотри!» - а потом танцевала для него на светлых лугах, не пригибая легких полевых цветов. Он помнил ее печальной и усталой – когда им приходилось бросать один дом в поисках нового. Келеборн всегда мог утешить ее – Келебриан, очнувшись от страшного сна или проплакавшая всю ночь напролет, затихала в его объятиях, и лишь ему одному могла поведать о своих тревогах, сомнениях и чаяниях. Он помнил, как вложил руку дочери в ладонь Элронда Полуэльфа, и как сияли ее глаза, когда Келебриан смотрела на мужа. Сердце Келеборна переполняла радость от осознания того, что он отдавал главное свое сокровище в надежные и любящие руки. Он помнил, как на последнем совете перед походом союзных войск Келебриан сидела рядом с Элрондом – бледная, почти прозрачная, и Келеборну хотелось вновь утешить ее, сжать в объятиях и слышать, как выравнивается ее дыхание, как мягче начинает биться сердце, а слезы иссякают. Но он знал – теперь она найдет утешение в чужих объятиях, и в этом был справедливый закон бытия. Но теперь отвечать Келебриан на послания, полные прежней любви, Келеборну стало почти невыносимо. С Артанис они пришли к негласному соглашению, что до поры ставить дочь в известность о том, что случилось, не стоит. Сейчас та была слишком погружена в собственное счастье – ее супруг вернулся с войны невредимым, и теперь, спустя пару месяцев после страшной битвы, их жизнь готова была измениться к лучшему – в благословенном краю все вновь возрождалось к жизни, мир просыпался от тревожного горячечного сна. Весна принесла в Имладрис процветание и новый свет. Келебриан в своем письме родителям делилась новостью, что вскоре ей предстояло стать матерью, и она просила их обоих приехать повидать ее. «Если ты не приедешь»,- писала она в письме, адресованном Келеборну лично,- «мое сердце будет разбито!» Конечно, Келеборн знал, что это преувеличение – он мог бы придумать себе сотню оправданий, почему он не сможет посетить Имладрис и увидеться с дочерью до рождения ее ребенка. Ни о каком совместном визите речи быть не могло – Галадриэль даже смотреть на него отказывалась. Келеборн теперь жил в отдельных покоях на берегу реки, которые, казалось, специально были возведены так, чтобы тропы, по которым ходил он, и те, где ступала ее нога, никогда не пересекались. Никто из окружения владык не сказал ни слова об этих переменах. Келеборн даже не замечал на себе любопытных взглядов, брошенных украдкой. О случившемся между ними словно бы никто не знал, и теперь казалось, что такой порядок вещей существовал всегда – Келеборн был гостем в собственном доме. И это – он знал – было справедливо. После того разговора на поминальном пиршестве он больше не пытался заговаривать с Артанис, решив, что, если она захочет, она сама обратится к нему. Но она, очевидно, этого не хотела. Но к стыду своему Келеборн понимал, что даже благодарен ей за эту изоляцию. Находясь наедине с самим собой, князь мог полностью погрузиться в собственные мысли. А все они были далеки от Лотлориэна. Его разум и взор стремились туда, где среди переплетений тяжелых ветвей, в прохладе росистого утра, был тот, с кем осталось его сердце. О, если бы Келеборн смог понять это раньше, много столетий назад. Это была жестокая шутка судьбы, наказавшая всех троих непонятно за что. Это была страшная, роковая ошибка, за которую ныне расплачивался не он один. Келеборн обращал свой пронзающий мили взгляд к Ласгалену, чтобы увидеть, как единственный его, совершенно один, перелетает с ветки на ветку, застывает, чтобы прислушаться к звериным шорохам, а потом вновь зеленой стрелой полететь вперед. Иногда Трандуил останавливался, поворачивал голову, словно почувствовав на себе взгляд Келеборна, и на раскрасневшемся от погони лице скользила тень полуулыбки. И Келеборн все на свете бы отдал, чтобы украсть ее с этих надменных губ поцелуем. Но он принял условия, и теперь мог лишь наблюдать. Это было худшим из наказаний, но не единственным. Келеборн – клятвопреступник, мудрый глупец – был заложником одиночества. «Мое дорогое дитя»,- написал он Келебриан,- «в моем сердце бушует весна, когда я думаю о том, что ты так счастлива. Прими мои поздравления – и благословения тебе, твоему супругу и еще не рожденному ребенку. Мыслями я буду с вами, но, увы, сейчас я не могу покинуть Лотлориэн, как бы мне ни хотелось обнять тебя…» **** Новый король Ласгалена предпочитал охотиться в одиночестве. Еще до того, как война унесла жизнь его отца и сделала его правителем Зеленолесья, он любил уходить из дворца еще до рассвета, взяв с собой лишь верный лук и острый кинжал, и пропадать в чаще до глубокой ночи. Прежде, когда на плечах его не лежала судьба всего королевства, Трандуил легко парировал все попытки Орофера сказать ему, что подобные развлечения не подобают принцу. Теперь же, оставшись без этих упреков, Трандуил находил в этом занятии единственную отдушину, и потому вовсе не слушал, что говорили на этот счет его советники. Лишь перепрыгивая с ветки на ветку, прислушиваясь к лесным шорохам, приглядываясь к следам на влажных звериных тропах, лесной король вновь обретал чувство, что он и в самом деле жив, а не пал там, у Черных Врат, вместе со многими своими подданными и друзьями, а душа его не отделилась от тела, чтобы отправиться вслед за владыкой Келеборном, который, исцелившись от своей раны, покинул Ласгален, чтобы вернуться лишь через год. Утренний ветер был свежим - почти ледяным. Он путался в распущенных волосах, обжигал раскрасневшиеся щеки, а иногда почти норовил сбить на землю. Трандуил двигался быстро и четко, почти не касаясь стопами ветвей. Он замер, прислушался. Лес просыпался. Со всех сторон в тревожной густой тишине доносились смутные звуки – голоса деревьев - шорохи ветвей, робкие трели птиц, журчанье ленивой реки, только недавно взломавшей оковы льда. Трандуил прикрыл глаза и позволил звукам проникнуть в себя, смешаться со стуком сердца, с почти беззвучным дыханием, раствориться в фэа, чтобы стать частью леса, пропитаться ароматами свежей влаги и сладостью спящей пока почвы, прошлогодней листвы, набухающих почек. Выйти за границы собственной тяжелой оболочки и стать ветром, стать теченьем реки, колыханием трав, мягкостью молодого мха. Трандуил любил эти мгновения полного слияния с лесом – он не просто не был больше чужаком здесь, он сам становился лесом, и теперь мог чувствовать его, как обычно чувствовал свои руки и ноги. В лесу кто-то двигался. Трандуил знал – на несколько лиг вокруг не было ни единой живой души, он всегда уходил в чащу достаточно далеко, чтобы никто не мог за ним последовать. И вот теперь по одной из едва заметных троп кто-то шел. Неторопливо, спокойно, словно точно знал, куда направляется. И то был не дикий зверь, Трандуил чувствовал чужое фэа, как чувствуют в воздухе легкий запах грозы. Он открыл глаза и повернулся туда, где уверенно двигался незнакомец. Совсем недалеко – всего в нескольких шагах – еще немного, и появится прямо под деревом, на котором притаился Трандуил. Король не двигался. Незнакомец едва ли представлял опасность, но кого могло занести в эту часть леса в такой ранний час? Риннельдор шел по лесу, наслаждаясь свежим и прохладным воздухом весеннего утра. Это было семидесятое утро новой жизни - в отличие от других эльфов, ведущих счет на века, Риннельдор считал днями. Каждый день, прожитый под Солнцем и Луной с того времени, как он покинул подземный мир, был на один день больше, чем он мог рассчитывать. И потому Риннельдор был счастлив. Он даже принялся тихонько напевать - песню Эрегионских кузнецов, которой он научился в юности, когда был подмастерьем Валанкара из Гвайт-и-Мирдайн. Листва над его головой едва шелохнулась, когда на тропе перед Риннельдором появилась высокая тонкая фигура. Эльф возник словно из ниоткуда - в точеных чертах бледного лица невозможно было прочитать ни единой эмоции. Взгляд надменных глаз скользнул с макушки Риннельдора до стоп. - Кто ты? - голос звучал негромко и, казалось, сливался с голосом ветра в ветвях,- и что ты делаешь здесь, в моем лесу? - Я Риннельдор, сын Аминиля. Мы уже встречались, о король, на совете у Гил-Гэлада Эрейноина. А в твой лес я пришел, чтобы просить позволения поселиться здесь. Трандуил чуть нахмурился - словно дрогнула тень от ветвей от касания ветра. Он явно не помнил того, кто стоял перед ним, но не верить ему не имел ни единой причины. Тонкая складочка сомнения между бровей через секунду разгладилась. - Здесь? - переспросил король,- почему же ты не вернулся в Митлонд или не ушел вместе с Элрондом в благословенный Имладрис? - О король, мне стыдно говорить это... Но я не пошел с Элрондом и Исилдуром в Черные Врата, когда они открылись. Слишком велик был мой страх перед врагом. И теперь, когда враг повержен, я не могу вернуться к тем, кто пошел до конца. Сказав это, Риннельдор внимательно посмотрел на Трандуила. Заметит ли новый король лесных эльфов, что тот, кто только что признался в трусости, все же не конца откровенен? Пауза длилась долю секунды, и за это время цепкий взгляд короля вновь остановился на лице Риннельдора. - И почему ты решил, что я позволю тебя остаться здесь? - спросил Трандуил,- потому что тоже не пошел в страну Мрака и даже не видел, как пал Гил-Гэлад? - Я могу лишь надеяться но то, что ты позволишь мне остаться здесь, в краю, где эльфы живут свободно и мирно, как в старые времена. Эрегион, где я родился, давно превращен в руины. Гил-Гэлад, мой король, пал в битве. Прими мою клятву, Трандуил - я буду служить тебе, чем смогу! - С этими словами Риннельдор встал на одно колено и протянул руку ладонью вверх, как это принято было в Нуменоре. Шаги Трандуила по влажной траве были неслышными - он, казалось, не сбил ни единой росинки, когда приблизился к Риннельдору вплотную. - Встань,- проронил он. Риннельдор поднялся, не смея взглянуть в глаза королю Ласгалена. - Ступай за мной,- Трандуил легко оттолкнулся от земли, и в следующий миг уже из ветвей донеслось,- не отставай.