На сон грядущий

– Ла-ла-ла! – глупо и невнятно пыталась пропеть понятную лишь себе мелодию Захарра. Она блаженно прикрыла глаза, вдыхая запах свежего сыра. Резко распахнув свои слегка раскосые, хитрые глазки, она улыбнулась одной из тех своих улыбок, которые жутко пугали Фэша и которые он называл "безумными, как у Шляпника". И вправду, когда она улыбалась, пухлые губы превращались в тонкую полоску, и, как постепенно тающий шоколад, её улыбка растягивалась на лице-сердечке. Тонкими пальчиками она отламывала кусочки сыра, напевая совсем не певческим голосом. "В дороге застигнутый сильным дождём, Залез под поганку испуганный гном. Там сладко храпела огромная мышь! – Вот это соседство... – Подумал малыш." Две маленькие мышки, дергая забавными носиками, подбежали к крошкам сыра, лакомясь вкусными кусочками. Они весело махали лысыми хвостиками, за которые Захарра, еле сдерживая себя, была бы не прочь поболтать их. Куцехвостая, напевая детскую песенку, случайно вспомнила Василису, которую сегодня не слышала довольно долго. Обычно, как просыпалась горничная, в доме начинался шум и гам, с каждой лестницы доносилась песня или сказка, греющая душу, приятно разливая тепло по всему телу, а душу заставляя трепетать. Сковородки стукались, швабры ронялись, Рок начинал кричать на неумеху. А позже вставала Диана, жутко сонная и растрепанная, она походила на одуванчик. Тогда Рок кричал вдвойне. Но что-то было не так, и Драгоций это чувствовала, нет, она слышала! Слышала то, что ничего нет. Нет песенок, нет крика Рока, нет даже падающих швабр. Ни-че-го. Увидев, как проник луч солнца в комнату, Драгоций бережно задвинула маленькую шторку, кружась по комнате. "Солнце светит В узкие щели, Летучий мышонок Проснулся в пещере. Глаза приоткрыл И хнычет: "Бабусь! Включи темноту – Я света боюсь." Она легко коснулась пальчиками летучей мышки, из железных прутьев вылитой на изголовье кровати. Легкий холодок покрыл кожу. Захарра на секунду замерла, прислушиваясь, не раздается ли шум-гам Василисы по дому? Но его не было. *** – Ненавижу Рока Драгоция! – зло прорычала Диана, ступая на извилистую тропинку тенистого сада. Если посмотреть со стороны, было очень забавно: взрослая девушка, сжимая кулаки, грозно топает тонкими ножками по тропе, хмурит брови и дует губы, как малышка. А по обеим сторонам от неё располагался сад. Прекрасное тенистое убежище. Чудесные фиалки, милые дикие кусты чайной розы, цветущие яблони, крошечные, неприметные васильки, хорошенькие орхидеи, большие, раскидистые гибискусы, да чего тут только не благоухало! Но, пожалуй, самым чудесным был фонтан в центре сада. Ажурный, расписной, весь в тонкой резьбе. Но нерабочий, он был лишь частью декора, как казалось Диане. Но вернемся к нашей судомойке. – Только этот эгоист мог дать судомойке задание подстричь кусты! – гневно пробормотала она, периодически кровожадно дергая ножницами. На этой фразе Диана начала обдумывать о расчленении Рока, сворачивании шеи и мышьяке. И вдруг что-то цепко схватило её за руку, уволакивая в большие кусты гибискуса. От накатившего ужаса судомойка даже не успела как следует крикнуть, а лишь тоненько пропищала что-то нечленораздельное. Дергаясь и вырываясь из крепких рук, девушка только заработала себе синяки на запястьях. Подняв глаза на субъект, нагло схвативший её, один из вышеупомянутых глаз задергался. – Я тоже рад тебя видеть! – заливисто засмеялся парень, глянув на неё веселым взглядом. – Ник, ты дурак! – выдохнула Диана, хмурясь. Парень смешно задвигал бровями, поднимая руки девушки над её головой, отчего она покрылась мягким румянцем. – Дурак, – прошептала она ещё раз, показывая ему язык. – Дурочка, – он отпустил её руки, прижавшись своей щекой к её, холодной и худой. От неожиданности судомойка так и замерла с поднятыми руками, отчего Ник опять засмеялся. – Почему ты хмуришься? – в его голосе было искреннее удивление. Как у маленького мальчугана, который всегда улыбался. Она, закусив губу, отвернула от него свою макушку, нервно теребя в руках смешные красные ножницы. – Я не желаю улыбаться, как дурочка, – зло ответила Диана, вновь пытаясь спрятаться за своими короткими волосами, стыдясь своего пренебрежительного обращения с Лазаревым. – Потому что не умеешь? – такой глупый детский вопрос, который заставил девушку опять нахмуриться. Между ними затянулось молчание. В двух беспокойных головах болтались непонятные мысли, они, как разноцветные нити прядильщиков, обтянули весь разум. Эти нити сверкали и тлели, обращались в пепел и порхали, как прекрасные белые птицы. Но если справиться с собой и отодвинуть все эти мысли, можно услышать прекрасный шум ветерка, гуляющего по листьям и стеблям цветов, приносящий чудесный запах земляники, васильков и свежескошенной травы. Можно услышать сказочное пение птиц, сидящих на раскидистых ветках яблонь и дубов. Можно услышать журчащий ручей, протекающий в лесу, что находился близ родового поместья. Будто тысячи волшебных фей связывали свои тонкие голоски в потрясающее созвучие журчащих вод. И Ник первым выбрался из всех мыслей и звуков. – Я тебя научу, – Диана почувствовала ровное, горячее дыхание на своей щеке, от чего в голове стало слышно, как громко отстукивает свой ритм сердце. Она искоса глянула на парня, пытаясь запомнить его образ. Образ чудесных лучистых глаз, испачканной серой футболки, длинной шеи, такого милого ей лица. Лица, что всегда улыбалось волшебной улыбкой своих потресканных губ. Лица, что складывало брови домиком, заставляя её смущаться. Вид его неряшливых выгоревших волос, что не знают предмета "расческа" и всегда находятся в миловидном хаосе. – Не сомневаюсь, – роняя ножницы и прикладывая руку к его затылку, притягивая его к себе, пробормотала Диана. Привставая на носочках, она легонько, и как можно нежнее, коснулась его засохших губ.