Если подобрать издыхающего с голоду пса и накормить его досыта, он не укусит вас. В этом и есть разница между псом и человеком.
Марк Твен (Сэмюэл Ленгхорн Клеменс)
Она шла, а в лицо ей дул ветер. Не спеша с небес слетали капли дождя. Они летели как птицы сквозь облака, но тут же рушились о землю. Кап-кап-кап... И больше нет. Она с легкостью уворачивалась от луж, хрупкими движениями лавируя между ними. Тонкие, расклеившиеся балетки шлепали по воде, а руки, как крылья, скользили по воздуху. Глаза её были большими, отчего с первого взгляда её обзывали уродкой. Но это не так. Она – красавица, с цветом нежного василька глазами и пением чудесной птицы голосом. Кожа бледная, фарфоровая, почти без родинок. А тело полно острых изгибов, такая тоненькая и миленькая леди, но даже острота тела смягчается ласковым голоском и нежной кожей. Кто это «Она»? Это, конечно же, простая прохожая, которую никто не знает, потому что она полна загадок, как вечный кроссворд. Разгадаешь слово из её уст, а за ним следует другое, более причудливое и никому не понятное. А потом вздыхает от усталости сам ветер, и подхватывает загадочную незнакомку, и уносит вдаль, туда, далеко, к каплям дождя, к великому небосводу. Её прикосновения, как легкий ветерок, обдувают кожу, а шепот, как шорох осенних листьев – яркий, но в тот же миг и неприглядный. Волосы прохожей раздувал тот же ветер. Подхватит прядь огненных волос, а потом вздохнет, подует в затылок, кожа покроется мурашками. А потом опять подхватит прядь и закружится в танце. Каждый локон темно-рыжий, как пламя в ночи. Но разве кто-то заметит каждую деталь таинственной леди? Для всех она, просто, – прохожая. Все люди идут ей на встречу, уткнувшись угрюмо в газеты и помешивая остывший кофе ложечкой. Мужчины лениво оглядываются, если она мимолетно задевает их плечом. А все дамы, подхватывая зонтики, недовольно хмурят брови, смотря вслед. Малыши возбужденно смотрят на неё, думают, что, мол, сумасшедшая. Но она не сумасшедшая, она лишь немного чудная, что делает её особенной. В руке таинственная леди держит кулек конфет. Это подарок для себя. Она любит устраивать неожиданные праздники, про которые никто, даже она сама, не знает. Пальчики ловко переплетаются с красной веревкой, которой обвязан кулек. Она вдыхает свой собственный, личный аромат – аромат сырости и новизны дождя, смешанный с запахом шоколада. И от мысли, что все прохожие чувствуют лишь дождь, а конфеты им не доступны, на её личике возникает легкая улыбка.***
Задул штормовой ветер, и покачнулась на ветру ель. Зашлась над небом гроза, и рухнуло старое дерево. Так же и людей подбивают на мучительную смерть. Вставил кинжал в живот, и потекла струйками кровь, а потом вдруг раздастся человеческий стон. Сделаешь ещё удар, и он упадет наземь, как старая, не нужная никому ель. И только на рождество, когда пора будет отыскать дерево для домашнего очага, вспомнят об этой дряхлой елочке, рухнувшей так неожиданно. Так же и с одной леди произошло. Только вот её не убивали... - Захарра, ты... ты... Ты, твою мать, каким местом думала, когда им дверь открывала?! - взревел в трубку Рок. На том конце провода Захарра гневно закатила глаза и цокнула языком с мыслью «лучше бы ты обо мне ещё денька два не вспоминал». А произошло всё примерно так: Дождик мерно барабанил в окошко, отбивая свой ритм свободы. Зевнув и протерев заспанные глаза, Рок Драгоций обнаружил, что заснул за столом в своих покоях. Перед ним лежала мятая газета прошлого дня, а ещё рядом равномерно булькало перевернутое кофе. Белоснежный ковер теперь был в следах остывшего кофейного напитка, а Рок теперь был в ужасном настроении. - Захарра, убери это, - прохныкал Драгоций, прислоняясь головой к столу. Навострив уши, он не услышал никаких признаков жизни, кроме гудящего ветра и трескотни бревен в камине. И если бы кого-то эта тишина удовлетворяла, то Рока она наоборот – жутко пугала. Ведь проживание Захарры в любом доме было чревато огромным шумом и песнями каждый божий день. - Захарра? - Рок нахмурился и начал массировать переносицу. - Та-ак... Он резко встал, из-за чего у него разболелась голова, и виски начали болезненно гудеть, как сигнализация в машине. По комнате бродил тошнотворный запах сырости и холодного кофе. Драгоций, пошатываясь ото сна, подошёл к двери и, аккуратно открыв её, начал бродить по дому как призрак или пугающая тень. И с каждой пустой комнатой лицо его становилось белее кафеля в туалете. Обойдя весь дом, он подумал, что сестричка ушла к своим подругам. Успокоившись и потянувшись к турке, которая мирно стояла на плите, он решил сделать себе кофе. Маленький дымок не спеша начал подниматься в воздух. И только наливая кофе в белоснежно чистую чашку, Рок наконец осознал всю глупость ситуации: подруг у Захарры не было. Вновь заволновавшись, как волнуются одичавшие мамаши за своих бедных чад, он решил, что она поехала в город тратить дядюшкины деньги.***
Весь день Рок провел как белка в колесе: от одного поручения к другому, от магазина к магазину, от архитектора к кондитеру, и так бесконечный круг. Туда-сюда, а потом в парк, опять за кофе. Ложась спать, Драгоций и не заметил, что сестры-то и нет дома, как и не было утром. А в час ночи он проснулся, от того что в гостевой комнате без конца трезвонил телефон. Одна длинна трель, а потом гудение в висках и кисловатый привкус ненависти во рту. Другая трель, и он, уже шатаясь, спускается по лестнице, а в животе ужасно урчит из-за того, что он пил только кофе. - Алло, - голос подрагивает, и некоторые буквы звучат приглушенно, как из-под стеклянной коробки. В трубку пропищал нерешительный голос Захарры. - Ты... Я тебя убью, сестренка. Да. Вот так всё и случилось. Вот так и вспомнили об одинокой елочке по-имени Захарра... *** В отделении Бирмингемской тюрьмы было не то что неуютно, было немного кошмарно. Особенно когда слышишь через каждую минуту протяжное попискивание Маришки Резниковой: «Кошмар-р». Тут пахло плесенью, пончиками, а ещё селедкой с сыром "рокфор". Вот такой вот удушающий ансамбль достался младшей Драгоций. В уголке шерифа покуривал трубку Ляхтич. Дымок не долетал до "клетки" девушки, но привкус табачной промышленности во рту, всё равно заставлял легкие сжиматься. В дыре временного пребывания, куда кинули Захарру, были серые, все в царапинах стены. В некоторых местах тут проделали свои норки маленькие мыши и изредка высовывали свои тонкие исхудалые головки. По полу скользили пятна плесени, а на скамье, на которой следовало сидеть, были все гвозди кверху. Так что если кто-то и решил хоть раз на неё сесть, без ран в ягодицах тут не обошлось. Заскучавшая Драгоций взяла в ладошки двух серых мышек и начала улюлюкать. - Вы мои мышечки-пышечки-душечки-казюшечки! - умилялась Захарра, поглаживая их серую шерстку пальцем. - Боже, эта ненормальная с мышами говорит, - закатила глаза Марина, облокотившись на стойку и поправляя белоснежные локоны. Входная дверь открылась, и висящие на ней колокольчики, видимо, оставшиеся с прошлого рождества, звонко затрезвонили. Захарре было не видно из-за решетки лица вошедшего, но по гаркающему голосу было уже понятно, что это Рок. Ляхтич без интереса вглядывался в лицо Драгоция. Но его взгляд был таким холодным и отсутствующим, что, казалось, он смотрит не в глаза, а в душу. Словно заглядывает сквозь время и плоть. Они о чём-то бурно спорили, Рок размахивал руками и устало потирал переносицу. А Марина стояла в стороне с розовой пилкой для ногтей и с видом творца оглядывала свой маникюр. Примерно через полчаса, по подсчетам Захарры, решетка со скрипом и позвякиванием отодвинулась. А за ней возникло холодное лицо Рока, которое не выражало ни одной эмоции. Драгоций вздрогнула от этого ненавистного взгляда. Как бы ей хотелось остаться тут, в клетке, и никогда больше не видеть этого жестокого и непонятного выражения на лице брата. - Выходи, - сухо проворчал Марк, оскалившись, как голодный хищник. Незаметно спрятав руки в карманы сарафана, девушка запихнула туда мышек, сама не зная зачем. Шаг – и становится трудно дышать, лицо Рока стало ближе, а в черных глазах мелькал бездонный колодец. Слово – и ты провалишься в эту бездну, как пластиковая кукла падает о пол, когда о ней все забывают. Ещё шаг – Рок поворачивается спиной, Захарра делает глубокий вздох облегчения. А парень усмехается из-за страха своей сестры. Третий шаг – Марина со злобной ухмылкой машет рукой, шевеля при этом тонкими пальчиками. Четвертый шаг – и уже слышно, как бушует на улице шторм, как завывает свою песнь ветер. Ещё шажок – и ты на свободе. Дышишь воздухом, ощущая запах свежескошенной травы и выхлопного газа. Тут и вправду бушует ветер, тут отбивает ритм дождь, а ночь вступает в свои владения.***
И не успели они коснуться щекой подушек, как в дверь раздался легкий стук. Такой еле слышный и невесомый, вряд ли его услышишь, но Захарра услышала. А следом за топотом её ног, проснулся и Драгоций, гневно фыркая и закатывая глаза на грацию походки сестры. А дверь распахнулась. За незнакомкой тянулась ночь, мириады звезд, а ещё капли дождика. Волосы были мокрыми, но не утеряли свой огненный блеск. Большие глаза светились надеждой, а вздернутый носик, будто не мог надышаться запахом сырости асфальтовых дорожек. - У вас такая чудесная дорожка! А какой садик, просто загляденье! - взволнованно пролепетала леди, стремительно краснея. Её потертое, старое коричневое платьице было сверху донизу в заплатках, губы вечно поджимались, фарфоровое лицо заполнял густой румянец, а длинные, будто не её, руки вечно подпрыгивали и мяли скромный наряд. - Извините за визит в столь поздний час. Я вас, должно быть, потревожила? Я хотела наняться горничной, вам всё ещё нужна горничная? Это было бы ужасно, если бы была не нужна. Я так долго шла к вам, нет, я не жалуюсь, просто было бы обидно идти назад, - затараторила рыжеволосая девушка. Её голос был сладок, как нектар, им нельзя было напиться, так и хотелось слушать её истории, прикрыв глаза и пустившись в грезы. Захарра стояла на пороге, раскрыв рот от изумления. Время точно остановилось для Драгоций, а мышки, о которых она и вовсе забыла, начали напряженно попискивать из карманов. Глотнув побольше воздуха, она заметила, что всё время, с момента появления девушки, совсем не дышала. Рыжеволосая дотронулась кончиками пальцев до ошарашенной Захарры, и та, выкатив глаза, посмотрела на свою руку, а потом на незнакомку. Касание её пальцев было легким, воздушным, как холодный ветерок. Оно обжигало кожу, хотя руки у неё были ужасно холодные, как январский снег. И лишь это касание окончательно образумило Драгоций. Она поморгала, а потом протерла глаза руками, задев при этом локтем подошедшего брата. Тот со своей привычной маской холода и безразличия смотрел на гостью. Но Захарре было всё равно до пугающего безразличия Рока, её рука ещё пульсировала, будто от ужасной боли. Но это было что-то слаще и мягче. Это была ужасная радость, пульсирующая и возрастающая. На коже ещё покоился мягкий холодок, оставленный милой леди...