Зиккурат Иштар

https://vk.com/photo-63170676_456243940 Меньше всего Себастьян Моран походил на человека, который будет собирать в горах цветы для погибшего любовника. Лютики-ромашки, или как там их  — эдельвейсы? —  он не знал имён цветов, и ему было глубоко на них наплевать, но именно этим занимался сейчас снайпер, шатаясь по горному склону. Покой в мыслях ему не грозил, и рукам, которыми он выдирал с корнями цветы, до остервенения хотелось кому-нибудь свернуть шею.  Иногда Моран с трудом мог себя контролировать. За это его и отправили из армии в тюрьму, и там он как раз встретил Джеймса.  Он увидел его глаза, зрачки, взгляд, сразу вызвавший у снайпера неконтролируемую жуткую злобу. Морану захотелось вырвать их, выдавить пальцами, раздавить склизкие глазные яблоки. Кровь прилила к голове, колотилась в ушах и висках. Он помнит, как прохладные пальцы Мориарти впились ему в горло, сдавливая, придушивая до хруста, а он смотрел в его безумные чёрные зрачки и не мог пошевелиться или просто не хотел. Потому что задохнуться, глядя в эти глаза, было чертовски приятно. Моран кончил, пока Джеймс его душил. А потом их долго пытались растащить, когда они трахались, как безумные, несколько часов подряд. Их лупили дубинками, обливали водой, а они трахались, как сумасшедшие, случающиеся дворняги, у которых от фрикций половые органы набухли и сцепились в «замок». Моран держал свою добычу крепко, да и сама «жертва» вцепилась в него, будто клещ.  Кто-то приказал оставить их в покое.  С тех пор они везде были вдвоём, ещё до СРС, куда Морана перевели из камеры смертников.  На первом задании Джеймса ранило навылет. Моран тащил его, плюнув на миссию, до ближайшего медпункта. Джеймс смотрел на него, не отрываясь, он истекал кровью и казался Морану странно лёгким. Как-то само собой получилось, что всю дорогу он повторял: «Малыш, ты держись, я тебя донесу». Джеймс, казалось, не был напуган тем, что может умереть от потери крови. Он держался своими сильными пальцами-клещами ему за плечи и улыбался, хотя боль должна была лишить его сознания. Моран сделал чудовищное усилие над собой; воспоминания сулили ему безумие. Но ничего лучше Джеймса у него не было и не будет, он не раз имел возможность в этом убедиться. Застонав, Моран бросил собранные траву и цветы себе под ноги. Почти неощутимый ветерок прошёлся по потному сожжённому на солнце лицу. Слёзы обожгли кожу, горячей кислотой сжигая пальцы, принявшиеся их вытирать. Обернувшись, он рассмотрел сквозь белую пелену на глазах людей Альмасиха, сооружавших для погибшего костёр. Моран взбежал вверх по отлогому склону в надежде найти хоть небольшую щель, куда можно забиться, укрыться с головой и закричать, изойти рёвом, рвущим лёгкие и ссаживающим голосовые связки,  Малыш посасывал нежными, очень требовательными и крепкими губами его соски, губы, пенис. Насадившись на стояк Морана, они по привычке сцепились в поцелуе, и Морана унесло от удовольствия и ненависти, с которой он любил Джеймса. Очнувшись от взвизга, поймал себя на том что высасывает из только что разорванной губы Джеймса кровь. Мориарти дёрнулся, зацепившись раной о зуб Морана и порвав её. Моран прижал трепыхавшееся тело, сжал Джеймсу горло. Тот захрипел и, сладко выгнувшись, затих. Моран толкнулся в него глубоко, сделав пару движений, излился. Джеймс загипнотизированно смотрел ему в глаза, лицо от удушья покраснело, из губы текла кровь. Моран обхватил сухой ладонью ему член, резко дёрнул крайнюю плоть вниз и почувствовал пульсацию, орошавшую его ладонь семенем, долго и ритмично натягиваясь и сжимаясь. — Малыш? — спросил Моран притихшего любовника.  — Души меня почаще, — отмер Джеймс, опав с него, как сытый питон, расслабляя мускулы под влажной кожей, вольготно растягиваясь на мокрых от спермы простынях.      *** Подняв над головой факел, Моран стоял рядом с сооружением из сухих веток, травы и  срубленных смолистых кривых стволов, от которого тянуло бензином. Лицо Морана не выражало никаких эмоций — их больше не было. Так быстрее оборвать нити — своей и души Джеймса, отпустить. Он будет знать, что у Малыша нет ни могилы, ни надгробия; не останется и горстки пепла, всё смешается с золой и землёй.   Огонь с хлопком занялся, когда Моран бросил факел в костёр. Ещё минута, и пламя с гудением окружило кольцом усопшего, потянулось к нему. Когда огонь начал кусать раскалёнными зубами завёрнутое в подобие савана тело, у Морана в горле встала тошнота, будто его сейчас вырвет. Он вздрогнул, словно его самого коснулись огненные пальцы.  Джеймс был всегда горячий, скользкий, упругий. Он, как огонь, мог извиваться вокруг Морана, сводя его с ума от желания, пока не насадится на крепкий горячий кол, вжимаясь жаркими лепестками ареол с острыми вершинками в его потную мускулистую грудь. И танец его бёдер, своим жаром вытоплявших пот из чресел Морана, как огонь смолу из подожжённой поленницы, поглощал его страсть и семя…   Пламя с треском жадно поглотило почерневший силуэт в саване, и Моран отодвинулся от нестерпимого жара.  «Уходи,» — Себастьян посмотрел вверх на клубящийся чёрный дым. «Ещё встретимся.» Моран не сомневался увидеть Джеймса после смерти.  Два грешника, посланные неизвестными никому силами, обеспечивающим порядок мира и борьбу с хаосом. Они оба — воины, приносящие в жертву некоторые жизни, чтобы сохранить жизнь в целом. Шерлок был послан им обоим, чтобы очиститься, найти и исполнить своё предназначение. Он не состоял из тьмы, ада и боли. Он был богом, застрявшим в ловушке.  Заполненный самыми необычными мыслями, какие ещё не посещали Морана, снайпер подошёл к «вертушке», вновь приземлившейся на небольшом ровном пятачке. Ветер от лопастей разбрасывал догоравший костёр, сея раскалённые искры на камни.  «Маленький дьявол превратился в огненный дождь, из которого в камне прорастёт оплавившийся лёд.» *** Вертолёт поднялся в воздух. Тряска и шум стали привычными через пару минут. Смуглый боец — Моран не хотел называть его террористом, но испытывал подсознательно неприязнь — затянул чистым, но унылым голосом песню на арабском.  — О чём этот зверь воет? — спросил на ухо у Альмасиха Моран, смотревший в пол, сплёвывая себе под ноги.  — Он поёт о доме, который был у него.  — У нас у всех нет дома… И не будет, — громко и зло произнёс Моран. — Я устал. Не думал, что он мне настолько дорог.  Последняя фраза Альмасиху не понравилась.  — Себа?.. — он произносил его имя протяжно, растягивая последнюю гласную нараспев, словно звал куда-то. Альмасих подождал и задал вопрос: — Ты ведь хотел остаться с нами?  — Пока не надоест, — ответил Моран, — или не убьют.    Поющий боец смотрел на него с презрением и превосходством в тёмно-сливовых глазах, продолжая тянуть песню.  Когда Моран поднял на него взгляд и усмехнулся, ужас мелькнул в расширившихся глазах молодого бойца, словно он встретился лицом к лицу со своей смертью.  — Вот так, — сказал ему Себастьян, зная, что тот поймёт смысл его слов, — именно так она и выглядит, — и ещё раз усмехнулся.