Слова здесь лишние

Я больше не могу этого выносить! Меня внутри обжигает яростью, руки мои дрожат, а в голове стучит давление. Я слышу шум, который вытесняет все остальные звуки. Они не смеют ее касаться! Только отец мог это делать, но теперь, когда его нет с нами, только я могу так вести себя. Они не имеют права! Я стою во дворе на соседней улице. Я знаю, что сейчас происходит у меня дома, и это рвет мне сердце. Мама не может мне изменять! Мама любит только меня! Так почему она с ними? Я задыхаюсь и хватаю увесистый сук с земли и со всей силы разбиваю его о качели. Удар, удар, еще удар! В лицо мне летит грязь, но я не останавливаюсь. Маленькие дети шугаются меня и убегают с площадки, а я продолжаю бить суком по железу, почти представляя, что разбиваю головы этих уродов. Меня прожигает ревность. Чтобы прийти в себя мне приходится разбить себе руки о деревянный детский домик. Я колочу по крашеным доскам, пытаясь вытолкнуть из себя огненный ком. Я не могу мыслить. Я могу лишь злиться! Но мама не заслужила моей злости, я не могу злиться на нее, но я злюсь, и мне хочется ворваться домой и устроить разнос. У меня третий кю, я смогу одолеть хотя бы одного из них! Краем сознания я понимаю, что мне нельзя ничего делать, что иначе меня разлучат с мамой совсем! И это меня бесит! Я хочу быть, как мой отец, хочу стоять рядом с ней и защищать ее, хочу быть ей верным мужем, хочу, чтобы она любила только меня. Она не должна заниматься ЭТИМ с другими. Их слишком много. Я ненавижу их всех, ненавижу себя. Моя мать несчастна из-за меня! А все потому, что я еще не вырос, я все еще не могу стать ее главным мужчиной! Мне плохо. Мне больно. Я схожу с ума. Илья проснулся. Он так и спал в своей одежде, только кобура была спрятана в ящике тумбочки. Рядом, тоже одетый, спал Наполеон. Курякин осторожно присел и протер глаза. Воспоминания о вчерашнем вечере больно ударили в грудь, от чего сердце забилось быстрее, и в голове водоворотом пронесся слишком искренний разговор. Мужчина посмотрел на часы, не было и шести утра, и тихо лег обратно. Он больше не хотел спать, хотя глаза закрывались от усталости. Он устал быть свидетелем чужой жизни, чужого прошлого. И устал быть главным героем своего кошмара. Наполеон спал, его дорогая рубашка вся смялась, жилетка собралась где-то под боком. Волосы американца порядком растрепались, особо непослушные кольца спали на лоб. Илья не знал, зачем он это сделал, но он осторожно протянул руку и убрал пряди с лица. Соло все еще спал. В этом мужчине рядом Илья не видел того слабого парня, которым он был полжизни назад. Широкие плечи, крепкое тело, отвага и мужественность читались на его лице в самые критические моменты их совместных приключений. Но сейчас Курякин видел в лице Наполеона что-то нежное, что-то милое и мягкое, и даже ямочка на подбородке и разрез на кончике носа не могли этого исправить. В этом Наполеоне осталась та внешность, те мягкие черты лица, которые он в себе ненавидел. Прячась в дорогих тканях, обставляя свои апартаменты предметами искусства и антиквариата, утопая в женской ласке, Наполеон забывал о своем несчастном прошлом. Но что надо было сделать Илье, чтобы забыть о своем? Мужчина на минуту закрыл уставшие глаза и уснул, проваливаясь в свой страх. Я глубоко вдыхаю запах маминой сорочки, сжимаю мягкую ткань пальцами так сильно, что боюсь порвать. Я чувствую запах хозяйственного мыла и запах ее тела, только она может так пахнуть. В висках стучит кровь, а я продолжаю жадно вдыхать воздух через слои ткани. Ее нет дома, и она будет нескоро, а я специально пришел как можно раньше. Весь мой класс на экскурсии, на которую я не пошел. Меня достали одноклассницы, достали их прикосновения и взгляды украдкой. Мне все это неинтересно. У меня уже есть женщина, которую я люблю. Осознание этого причиняет мне боль, ведь я знаю, что все это неправильно. Я не могу заменить ей отца, но я стал главным в этом доме. И я снова делаю вдох. Низ живота сводит, и я сжимаю губы, представляя себе то, чего желаю в это мгновение. Рука моя просится вниз, и я почти дергаю за «собачку», но вздрагиваю от звонка в дверь. Глухой вдох, и я быстро кладу все по местам и выхожу из маминой спальни. По пути поправляю волосы и подхожу к двери. — Кто там? — спрашиваю на автомате и, не дождавшись ответа, открываю дверь. – Оля? — Привет, Илья, — она улыбается, неловко облизывает губы. — Ты забыл свой дневник. — Ты же не в моем классе, — удивляюсь я. — А ты пропускаешь экскурсию, — отвечает она и протягивает мне мой школьный дневник. — А сама? Ты же вроде следить должна, — не знаю, зачем я говорю с ней. Она уже в выпускном классе, какой ей интерес таскать дневники тех, к кому она не имеет отношения? — Вот и слежу. Твои друзья попросили передать, мне по пути было, — она мнется, а потом спрашивает, — ничего, если на чай напрошусь? Страшно хочу пить. Мне не до чая. Меня всего колотит внутри, но я распахиваю дверь шире. Оля заходит, бросает туфли и школьную сумку в прихожей и, поправив фартук, сразу идет не туда. — Кухня не там, — срывается с моих губ. — Ты б хоть экскурсию провел, — усмехается она и идет за мной. Я ставлю чайник, хотя на улице такая жара, что чая мне совсем не хочется. Чуть позже я понимаю, что и ей тоже. Она начинает глупо шутить, трется об меня, как мартовская кошка, а мне противно, и я почему-то веду головой к плечу. Страшно хочется, чтобы она быстрее влила в себя кружку чая и ушла, но она не уходит и достает меня, как маленький ребенок. Я не выдерживаю и дергаю ее за темный хвост, срываю резинку, и ее волосы рассыпаются, а в нос мне ударяет запах крапивы. Меня вдруг начало вести, и я перестал понимать, что делаю и зачем. Я пытаюсь отогнать от себя наваждение, но мои пальцы крепко сжимают Олину школьную форму. Я не хочу ее, но веду себя совсем не так, а она испуганно что-то говорит, что до свадьбы нельзя. Мне все равно. Я делаю вдох и отдаюсь во власть жгучей крапиве и образу моей любимой мамы. Габи с удивлением подняла взгляд на друзей. Илья, наконец, решил позавтракать вместе с ними. — О, наконец, ты с нами. С тобой все хорошо? — Теллер бросилась в расспросы, но Наполеон дал знак, что этого не стоит делать. Он легонько стукнул ботинком по стулу, и девушка неловко замолчала. — Я просто хотел побыть один, слишком устал от людей, прости, — ответил Илья и налил себе кофе. Наполеон удивленно вскинул брови. — И давно ты изменяешь своему чаю? — усмехнулся Соло. — Секунд двадцать, — пожал тот плечами и сделал глоток горького напитка. Вместо привычных блюд, которыми каждое утро был заставлен их утренний стол, Илья потянулся к другим и вскоре захрустел свежим тостом. Прямо завтрак Наполеона, но Соло промолчал, укладывая на белой тарелке такой же набор. Габи лишь вскинула бровь. Ей было все равно, что едят друзья, просто Илья никогда с таким аппетитом не завтракал. И до обоих коллег русского агента вдруг дошло, что эти пару дней Илья вообще ничего не ел. — Вот это я понимаю, нормальный аппетит, — похвалил Соло и заглянул в глаза напарнику, надеясь увидеть там намек на улыбку, но Курякин охладил американца привычной порцией угрюмости. Словно не было вчерашнего разговора, словно они не проснулись в одной постели, словно не было того неловкого момента, когда Соло раскрыл глаза и понял, что Илья прижался к его спине. Незаметно пожав плечами, Наполеон выудил из-под тарелки газету и принялся за чтение. Они завтракали в тишине и напряге, но Теллер все равно была рада. Возможно, Илья спустился лишь потому, что им сегодня нужно было идти на очередной осмотр врача, но какое это имело значение, если она просто была рада его видеть? — Я посмотрела русский мультфильм, — улыбнулась девушка. — «Дикие Лебеди», там еще главная героиня из крапивы вязала кофты для своих братьев, мне так понравилось! — Не видел такого, — честно признался он, подняв взгляд от статьи, но в этот момент Илья снова повел головой к плечу. Что такое? — Очень трогательная сказка. Ты разве не читал Андерсена? — Все равно не помню, — нахмурился и ответил Соло, следя за русским. — А ты, Илья? — Нет, — сухо ответил он. Кофе в его руках вдруг стал пахнуть очень резко, а после запах совсем изменился. Илья снова вспомнил аромат крапивы, и ему захотелось сжаться до размеров песчинки, чтобы затеряться среди остальной пыли. Его руки сильно сжали чашку, готовые смять ее, словно картонный стаканчик. — Да? — вздохнула Теллер, но больше ничего не успела сказать: Наполеон снова стукнул ботинком по ее стулу и слегка помотал головой. Сегодня не день разговоров. Илья явно был не в духе. — Ты обижаешь ее, — вздохнул Наполеон, когда они ехали в машине к врачу. — Я не нарочно, — честно признался Курякин. — Мне сейчас сложно… — Так поступил бы с ней так же, как с Олей, — Наполеон игриво дернул бровью, хотя знал, что в машине поднимать такие темы опасно. Илья придушит его и глазом не моргнет, а бедный водитель от страха поймает сердечный приступ. — С какой еще Олей? — не понял русский. — Ну, Ольга, на класс старше, помнишь? Уложить пионерку в 48-м — сильно, учитывая то, что вы даже парой не были. — Я ее не укладывал, — скривил губы Илья и еле сдержал нервное движение головой, вместо того, чтобы повести ее к плечу, он просто отвернулся и уставился в окно. — Правда? Ты так напугал ее? — хохотнул Соло. — Нет, — русский нахмурился, а потом вздохнул. Как же его бесило, что Наполеон нагло обсуждал с ним свои сны. Илья же не делал этого! Но не делал, наверное, лишь потому, что о таком в принципе нелегко было говорить. — То есть да… Она в слезах убежала, зато больше ко мне не лезла. Да и никто больше не лез. — Габи вряд ли испугается такого, — хмыкнул Наполеон и облизнул губы. — Ты бы ей сказал или хотя бы намекнул, что… — Соло нагнулся к Илье и последнее прошептал на ухо, — женщины не интересуют. Курякин скрипнул зубами и с силой заехал ладонью по подбородку напарника, отшвыривая его в другой конец салона. Водитель настороженно глянул на них, но промолчал. — Эй-эй, полегче, большевик, что ты сразу, — примирительно выдохнул Соло и поправил прическу. — Я всего лишь предположил. — Засунь свои предположения себе в задницу, — рыкнул Илья и скрестил руки на груди. — Не тебе такие предположения делать. — Мы уже довольно долго работаем вместе, — выдохнул Соло и первым вылез из машины, когда та остановилась. — Ни с Габи, ни с кем-либо еще. Ты вообще расслабляешься? Или твое расслабление — это тренировки, которыми ты себя изматываешь через день? — Не суй свой нос не в свое дело, — пригрозил Курякин. — Я все равно узнаю, — развел руки Наполеон. — Когда у тебя была женщина, м? — Давно, — хмуро ответил тот. — То, что давно, я и так знаю. Конкретно? — Года три назад, может, меньше, — серьезно ответил Курякин. Соло остановился, словно налетел на невидимую преграду. — Ты пошутил, надеюсь? — ахнул он, а потом быстро нагнал напарника. — Три года? Тебя не распирает? — Ковбой, тебе не кажется, что ты слишком внимателен к моему члену? — спросил Илья, остановившись у дверей в штаб. — Наталкивает на мысли, знаешь ли. — Много на себя не бери, — фыркнул Наполеон. — Тебе нужна разрядка. — Когда мне она нужна, я ее получаю, остальное тебя не должно волновать, — отрезал Курякин и зашел в здание. Такие откровенные разговоры выбивали его из колеи. Ему хватило и вчерашней беседы, от которой душа была не на месте. Наполеон решил еще глубже копнуть что ли? Илья болезненно относился к сексу, но против физиологии решений не было. Когда воздержание заканчивалось распирающей болью, приходилось находить решение — левое или правое, на другое Илья не готов был решиться снова. Три года назад он был с женщиной тоже после долгого перерыва, но их роман закончился также быстро, как и начался, стоило ему случайно обронить имя своей матери.