Слова здесь лишние

Один шаг вперед, три назад. Они никогда не решат проблему их отношений. Габи тяжело вздохнула и взмахнула пустым бокалом. Бармен коротко кивнул и поставил перед гостьей отеля новый. Водка со льдом. Габи сделала глоток, сжала губы, перекатывая во рту горький вкус алкоголя. Лицо пылало, ее уже всю бросило в жар от выпивки и переживаний. Не сказать, что она пыталась залить спиртом свои душевные раны, скорее она просто любила выпить. Почему нет? Она в отпуске, имела на это полное право. Отпуск, кстати, неминуемо подходил к концу. Уэйверли что-то говорил о штабе, о работе в офисе. Это значило лишь то, что как агенты они, скорее всего, больше работать не будут. Наполеон, конечно же, отправится в Нью-Йорк, Илья вернется в Россию. Габи снова отхлебнула и тяжело выдохнула через рот. — Хватит, — сказала она сама себе, мотнув головой, а после размяла шею. Мужчины в баре косо смотрели на нее. Еще бы, она была такой маленькой и хрупкой, сидела одна у бара и вливала в себя порцию за порцией. Те немногие смельчаки, которые пытались ее склеить на вечер, были грубо посланы самым ласковым языком — немецким. Прижав кончики пальцев к виску, она немного помассировала его и снова сделала щедрый глоток, чувствуя, что от градуса горит уже внутри тоже. — «Я не хочу делать тебе больно»! — вдруг выдохнула она, посмотрев в глаза бармена. – Нет, объясни мне! — Мартышка, — вдруг раздался голос Наполеона рядом, но Габи даже не посмотрела в его сторону. — Если ничего между нами нет, то не надо этой заботы! — продолжала она изливать душу персоналу, пока Соло молча наблюдал за подругой. Заказав себе скотч, он присел на высокий табурет рядом с ней. — Габи, — американец сделал глоток своего напитка, — ты можешь поговорить со мной. — Пусть с тобой Илья разговаривает, — огрызнулась девушка и залпом допила оставшуюся в бокале водку, спрятав один из кубиков льда за щеку. — Ты сама просила с ним разговаривать, — пожал плечами мужчина. — Пойми, с ним сложно. — С ним еще сложнее, когда ты мешаешь! — нахмурилась девушка, ткнув в него пальцем правой руки, которой продолжала держать бокал со льдом. Громко поставив его на лакированную гладь стойки, Теллер глубоко вдохнула, чтобы «проветрить» мысли. — Я мешаю? — хохотнул Наполеон. — Дорогая, Илья просто… мне кажется, что он асексуален. — Что? — нахмурилась немка, попутно махнув бармену, чтобы обновил бокал. — Ну, не интересует его женщина так, как должна, — пояснил Соло. — Ага, — кивнула Габи, — сначала гей, теперь асексуален. Что ты еще придумаешь? Наполеон сделал глоток своего напитка, чтобы дать себе время обдумать ответ. Все стало сложным не только для Габи, но и для него самого. Его прошлое снова врывалось в его новую жизнь. И как бы Наполеон ни пытался запереть все входы и выходы, навязчивые мысли и желания теперь не покидали его сознания, подсознания и рассудок. Последнее Соло, кажется, уже потерял, потому что после признания Ильи о том, что он думал пару раз о мужчинах, о том, что ничего не было, американец уже не мог вытолкнуть Илью из своих фантазий. Он ведь и раньше его оценивал, кто бы не оценил? И это «ничего не было», как именно не было? — Ну, а что еще? — пожал плечами Соло. — Вас же пытались синхронизировать, черт возьми, неужели ничего не вышло? Неужели ты не можешь ему подсказать? Вы друзья или враги? Я устала! Боже, как я устала постоянно разнимать вас! Устала искать точки соприкосновения с ним, устала от его заботы! Он не хочет мне делать больно, нет, ты слышал?! Больно! Он делает мне больно тем, что ничего не делает! Русский валенок, черт бы его побрал, до него вообще когда-нибудь дойдет, что с женщинами нельзя вести такие нечестные игры!!! — Габи прорвало. Она выхватила новый бокал из рук бармена и снова сделала глоток, пытаясь потушить пожар в груди, но алкоголь только сильнее разжигал его. — А как было бы честно? — выгнул бровь мужчина. — Быть может, он не хочет поступать с тобой так, как я поступаю с женщинами? Это уже нельзя назвать нечестным. — Не защищай его! Ты не вовремя включил мужскую солидарность! Лучше бы он так поступил, там бы уже сразу стало ясно! — Ты не забыла случаем, что в СССР секса нет? Он в силу своего поганого менталитета не может себе позволить лишнего, плюс не хочет ранить твои чувства. Он — мужчина, конечно, его к тебе тянет. Ты рядом с ним уже так долго. — Так долго! В этом и дело, Соло, я так долго рядом, а ничего нет. Ничего нет! Он — мужчина, это он должен решить, что будет с нашими отношениями, я со своей стороны сделала уже все ходы и растеряла все козыри! — горячо выдохнула девушка, а потом горько усмехнулась, — а были ли у меня козыри вообще? Хах… — Он, кстати, не любит, когда ты выпиваешь, — невзначай обронил Наполеон. — Да плевать уже! Я слишком долго была хорошей девочкой, не нравится? Так мне плевать! Хватит! Не могу больше! С ним и так было сложно, а последние месяцы вообще невозможно. После той операции вы оба изменились, то молчите, то чуть ли не убиваете друг друга, а теперь что? Каждый вечер ты с ним, чем вы занимаетесь? В нарды играете? — Габи вперилась карим взглядом в коллегу. — Ну, в основном мы молчим, — неоднозначно ответил Соло. Габи недоуменно вскинула брови. Не мог же Наполеон сказать ей, что на самом деле они разбирают по полкам свое прошлое, что Илья в приступе ярости готов его убить, и Наполеон чудом остается невредимым, еще умудряется номер спасти от разъяренного медведя. Не мог же он рассказать Габи, что причина их неудачных отношений вовсе не он и не испорченные им моменты, что все дело в болезненных воспоминаниях Ильи о матери, которую он любил совсем не так, как должен был любить свою мать ребенок. Он не мог сказать, что сейчас все стало хуже, и что Илья старается для нее, чтобы хотя бы последний месяц тесного общения не запираться в себе. Он не мог ей сказать, что Илья сломан, что одно ее присутствие, любое ее касание, любое давление, даже схожее с весом перышка, давит на Курякина с космической силой. Его сознание в болезненном хаосе, от этого Соло видел не только сны, он мог и сейчас вспомнить что-то из прошлого напарника. Уэйверли хотел, чтобы они читали мысли друг друга? У него почти вышло. Соло считывал все страхи Ильи, и русский, естественно, страшно бесился. Илья явно был не слабым, он был сильнее, но, как оказалось, морально сильнее был все же Соло. На фоне невроза Курякина Наполеон почти забывал о том, что Илья в курсе о его прошлом. Вспоминал он об этом тоже благодаря русскому агенту: Илья иногда ставил его в тупик неожиданным вопросом о Джулиане. Джулиан олицетворял собой всех мужчин, которые над ним издевались в молодые годы. Соло прикрыл глаза, пытаясь отогнать горькие воспоминания. — Молчите? — не поверила Теллер. — Я пытаюсь с ним говорить, но он бесится, и мы молчим. Или, да, мы играем. Я не знаю, что хотел сделать Александр, но он нехило подорвал психику Ильи. Он постоянно вспоминает отца, мать… тяжелые военные годы. — Да? — девушка моментально смягчилась и неловко поджала губы. Она никогда не спрашивала о прошлом Ильи, потому что знала, что это слишком личное. Он не хотел говорить об этом, такие разговоры провоцировали его приступы, а сейчас он постоянно в этом приступе? Ей вдруг стало стыдно, что она взвалила на Илью свои женские проблемы неразделенных чувств. Курякину ведь сейчас явно не до нее, если его окунули в тяжелые воспоминания и не давали выбраться из этой трясины. — Ему нужен настоящий отдых, где он может быть собой. А он ведь постоянно себя сдерживает. Ни ты, ни я не знаем, как он справлялся с этим один. Может, ему и нужно это одиночество, потому он запирается в себе? — Не надо оставлять его одного, — вздохнула Теллер. — Уэйверли верно сказал, мужчине легче понять мужчину. Это хорошо, что ты рядом. Вы пусть и начали сотрудничество из-под палки, но мне кажется, что ближе тебя у него сейчас никого нет… — О, — протянул Соло и улыбнулся, — кажется, тебе уже хватит. На лирику понесло, а? Давай-ка ты пойдешь спать, м? — Я серьезно, не оставляй его, — лепетала немка, пока Соло вел ее к лифтам. Девушка гордо вышагивала на платформе, но уже через несколько шагов подвернула ногу. Наполеон помотал головой и подхватил девушку на руки. В лифте Габи стихла, перестав говорить о крепкой мужской дружбе, о мужских слабостях, ведь мужчина никогда не покажет свою слабую сторону женщине. Ее вырубило на шестом этаже. На седьмом Соло спокойно нес ее по коридору и замедлил шаг, когда увидел у двери в ее номер Илью. Они пересеклись взглядом, Курякин поджал губы. — Помоги, большевик, в ее сумочке ключ, — вздохнул Соло. Илья смотрел на девушку, на ее раскрасневшееся от спиртного лицо, и в душе снова просыпались дьяволы. Он открыл дверь, но заходить не стал, и быстро ушел к себе. Ему хотелось извиниться за все эти дни, он ведь, кажется, снова ее обидел. Но сейчас извиняться должна была Марина, которая вихрем ворвалась в мысли Курякина. Я сжимаю ладони в кулаки, чтобы сдержать дрожь, хотя внутри меня все горит от злости. Каждый звук, доносящийся из зала, режет меня. Они громко «смотрят» телевизор, чтобы я ничего не слышал, но я слышу и в бессильной ярости кусаю губы. Раздается стон, который я сам вылавливаю из постороннего шума. Мои руки в резком движении поднимаются вверх и сжимают голову. Я не хочу слушать этого, но я слышу или придумываю себе все, что происходит за дверью моей комнаты. Моя мама неверна отцу, неверна мне. Наполеон без разрешения вошел в номер Ильи, застав его посреди гостиной. Он с силой сжимал голову, пытаясь остановить приступ. Руки дрожали, и он был весь напряжен. — Эй, поговори со мной, слышишь меня? — Соло подскочил к Курякину, спрашивая себя, какого черта он сюда пришел? Его насторожил его безумный взгляд у номера Теллер, а догадаться, что будет дальше, было не так и сложно. Мама смеется, несет какой-то пьяный бред. Она танцует, даже не стесняясь того, что на ней нет одежды. Эти ублюдки смотрят на нее, один из них тянет ее к дивану. И она так покорно падает в чужие руки и просит ласки. Я еле сдерживаю себя. Я должен это прекратить! Почему я не мешаю им?! Мне не 12 лет, я уже не маленький! Они ведь не думают, что я, в самом деле, сплю?! Мама стонет, и я закрываю глаза, прячась за стеной. Не могу больше на это смотреть! — Илья! Слушай меня, слушай мой голос! — воспоминания русского ворвались в сознание Соло. От таких резких картин, от запахов, которые появились в номере Наполеон на секунду растерялся, но быстро взял себя в руки и встряхнул Курякина за плечи. — Признайся себе, что ты ненавидишь ее! — Замолчи! — прикрикнул Илья, отпихнув от себя напарника. Виски страшно сдавило, а картины никак не хотели заканчиваться. — Не идеализируй ее, скажи вслух, что ты презирал ее поступки! Ты не виноват в том, что с ней случилось, это был ее выбор! — Замолчи! — снова крикнул Илья, срываясь на последней букве. Мама страшно пьяна, она сидит на кухне и пьет уже просто так, чтобы забыться. Я смотрю на ее отекшее лицо и почти не узнаю его. Она губит свою красоту, губит себя. Она перестала что-либо делать по дому, лишь иногда. Все делаю я, чтобы не дать нам упасть еще ниже. — Илюша, — икает она и дрожащей рукой пытается налить себе еще. Я останавливаю, грубо перехватывая ее запястье. — Хватит! — я кричу. Я больше не могу молчать. Мне больно видеть ее такой, больно от того, что она делает с собой, со мной. Она убивает нас. — Мне надоело это терпеть! Я больше не хочу делать вид, что ничего не знаю! Меня тошнит! Я кричу, наконец, высказываю все, что меня терзает. Мама молча меня слушает, и ей стыдно, вижу, что она плачет, но не перебивает. Я срываюсь на грязные слова, которые она никогда от меня не слышала, и меня начинает трясти от гнева, от ее молчания. — Ты не понимаешь, так надо, — вздыхает она и утирает слезы. — Тебе противно, да? Я ужасная мать! Теперь она срывается, плачет все громче. Меня впервые бесят ее слезы, но через минуту я не выдерживаю и извиняюсь, что накричал. Это невыносимо, это замкнутый круг. Я больше не могу так! — Они не должны тебя касаться, — я говорю тихо, сидя на полу и обнимая ее за талию. Я дышу ей в живот, слышу, как что-то там переливается, наверное, водка. Я чувствую ее тепло, ее руки в своих волосах. — Я же люблю тебя… Я больше не могу молчать. Но я не могу сказать ей правду. Не могу видеть ее пьяной изо дня в день, не могу больше терпеть ее любовников. Я знаю, что мы живем в этой квартире только благодаря им, знаю, что мы так сильно от них зависим. Я знаю, что маме сложно, что она сама ненавидит себя за это. — Илюша, — она нагибается ко мне, а я сильнее ее обнимаю. Я ненавижу ее в этот момент, потому что она делает мне больно. Но в следующую минуту я снова говорю, что люблю ее. И мне больно. — Ты ненавидел ее, ненавидел ее мужчин. Она тебе противна, скажи это! — не отставал Соло. Илья резко развернулся, схватив американца за грудки. — Заткнись! Молчи! Ты не имеешь права ее оскорблять! – все, русский был в гневе. Соло с силой сжал его запястья, пытаясь оттолкнуть и обезопасить себя. — Скажи, что ты ненавидишь ее, прими ее такой, какая она была! Она не идеальна! — он продолжал, пока глухо не выдохнул от боли. Илья со всей силы впечатал его в стену рядом с комодом, зажав его в углу. С поверхности что-то свалилось на пол, кажется, это были книги. Соло не мог вдохнуть. От сильного удара у него отбило легкие, и он пытался переждать эту боль, чтобы глотнуть воздуха. — Заткнись! — снова удар спиной о стену. Шум в голове стих, но Илья продолжал крепко сжимать Наполеона за грудки, вжимаясь в него всем телом, чтобы раздавить, чтобы больше не слышать его голоса. Но Соло молчал, тяжело хрипел, пытаясь вернуть себе возможность дышать. Он был снова прижат к стене, снова насильно. И в голове невольно выстроился логический ряд из прошлого. Мне больно! Буря стихла. Соло сумел прервать череду воспоминаний долгожданным вдохом. Но в этот момент темнота номера Ильи обрушилась на них, раскалив их слух и ощущения до предела. Русский тяжело дышал в шею напарнику, почему-то не отпуская его даже сейчас. Его приступ прошел, не найдя выплеска. Наполеон облизнул пересохшие губы и поднял взгляд в потолок, чуть повернув голову. Щекой он почувствовал грубую кожу от щетины, и внутри него тяжелым узлом потянуло низ живота. Илья тяжело дышал, и от его дыхания Соло съеживало, но он почти не шевелился, не пытался удрать, а просто проваливался в старые, но такие новые ощущения. Грубая сила Ильи восхищала и пугала, будоражила воспаленное сознание. - Я больше не могу, пожалуйста, Майк! Ай! — кричу я, тут же забывая дышать. Он двигается так быстро, что всю нижнюю часть сводит от боли, и я весь напрягаюсь и больше не рыпаюсь. Мой рот открыт, и я даже не чувствую, как в глотку мне прорывается член. Я весь в напряжении, и лишь когда Майк берет передышку, я снова зачем-то глотаю стоны и сперму, которая теплым потоком вливается мне прямо в глотку. Наполеон зачем-то поднял руки к лопаткам Ильи и прижал его к себе, словно ему было мало его веса. Дышать было сложно от того, как он зажал его. Курякин напряг мышцы спины, и это так накалило момент, что от его дыхания кожу уже обжигало. У Наполеона сорвался вдох-выдох, когда Курякин отнял голову от плеча и прижался носом к щеке брюнета. Соло раскрыл губы от напряженного выдоха. Слова были лишними, да и что он мог сказать? У него от волнения в глотке пересохло. Любое движение Ильи обжигало, опьяняло, действовало подобно наркотику или гипнозу. Соло в какой-то момент дошел до грани болезненного возбуждения, хотя Курякин для этого ничего даже не сделал. Он просто вдыхал аромат его кожи, терся щекой, носом и не отпускал его, продолжая с силой вжимать в стену. Когда Илья вновь чуть отстранился, Наполеон, наконец, смог поймать его опьяненный взгляд. На секунду поджав губы, Соло чуть подсобрался и, вытянув шею, поцеловал мужчину в губы.