Слова здесь лишние

Отдых превращался в какой-то ад, в испытание, которое нужно было пройти. Наполеон чувствовал себя очень скверно, и с каждым днем ему сложнее было держать маску на лице. Ему всегда казалось, что маска приросла к его лицу, но это было не так. Сейчас ее сдирал Илья, хотя он ничего не делал. Он не говорил с ним о снах, которые приходили каждую ночь вот уже неделю. Наполеон не хотел вспоминать Джулиана, и он не вспоминал, зацикливаясь лишь на образе Марины Курякиной. Он так часто видел ее в своих снах, что теперь без труда мог чиркать ее портрет карандашом в блокноте. А красивая была женщина, Илья похож на нее. Глаза ее, но взгляд, наверное, все же от отца. Марина во всех снах была такой улыбчивой и доброй, что в сердце щемило. Соло не помнил такого взгляда своей матери. Он и мать свою толком не помнил, а отца в глаза не видел, кажется. — А ты таким чутким ребенком был, большевик, — хохотнул американец, когда они остались с ним наедине. Габи вызвал Александр по какому-то вопросу. — Не смей, — предупредил Курякин и сжал губы в тонкую полоску. Ему не нравилось то, что с ними происходит. Но и сказать об этом Александру он тоже не мог, боясь про себя, что в итоге весь штаб британской разведки будет знать о нем все. Он не хотел. Он не хотел, чтобы знал Наполеон. Только не он. Если бы можно было выбрать, он бы доверил эту тайну кому угодно, но не ему. Не этому ядовитому напарнику, который грезит вывести его из себя. — И мать красивая, смотри, — Соло развернул блокнот напарнику, и Илья замер. На белом листе был карандашный портрет его матери в ее еще молодые годы. В висках с болью застучало, эти удары белили все его сознание, с каждой вспышкой не оставляя реальности перед ним. Илья глухо вдохнул и отвернулся. — Не похоже? — Убери. Мы же договорились не обсуждать это, — мужчина повел головой к плечу, насильно пытаясь вытолкнуть из головы весь мусор. А в голове все еще стучало, разбрасывая мысли в разные стороны. Страшная дверь в сознании Ильи приобретала четкие очертания, и он уже не слышал, что говорил Наполеон. Сучий мерзавец, как он смеет говорить о его матери?! В памяти всплыли его первые слова о ней, еще тогда, в Берлине: «… репутация твоей матери? Как я понял, она пользовалась большим спросом у друзей твоего отца после его ссылки в Сибирь». Соло знал из личного дела очень много, все знали. Но никто не смел говорить на эту тему, никто, кроме него. Самодовольный американишка. Илья был слишком честных правил, иначе бы сразу напомнил про Джулиана. Там ведь есть, на что надавить. Но Курякин молчал, испепеляя взглядом все перед собой. Все полыхало, как внутри, так и снаружи. — А что такое, большевик? — с издевкой спрашивал Наполеон, невинно хлопая ресницами. — Разве ты не любил свою мать? Мне каждую ночь снится, как она кормит тебя, проверяет уроки, ходит на твои тренировки. У тебя в пятом классе был третий кю, да? Наполеону снились самые безобидные сны о детстве Ильи. Признаться, было странно просыпаться после каждого из них. Всегда было интересно, те чувства во сне и мысли принадлежали Илье на самом деле или нет? Может ли быть такое, что половина из всего — воображение Соло? Да и чего гадать, сам факт этих снов уже фантастика. Но Курякин в детстве и Курякин сейчас — два разных человека. Да, тот тоже любил поиграть в шахматы, но он был достаточно веселым ребенком, у него были друзья, он смеялся и даже прогуливал уроки. Да и какие прогулы? В военное время даже в Москве учиться было сложно, особенно ребенку, чьего отца сослали в ГУЛАГ. Сын чиновника стал объектом насмешек и презрительных взглядов, хотя он был ни в чем не виноват. То же случилось и с матерью. Из уважаемой женщины в высших кругах Марина стала никем. Лишь связи мужа играли роль, позволяя ей оставаться в их квартире и растить сына. Она старалась, все делала ради Ильи. Неудивительно, что и сам Илья стал оберегать ее больше. Отца не стало, они остались совсем одни. Здесь, наверное, и гремучий Эдипов комплекс нашел себе почву, хотя ничего серьезного Наполеон во снах не замечал. И очень надеялся, что Илья тоже ничего страшного о нем не увидел. Иначе бы точно выплюнул это ему в лицо, верно? — Да что с тобой? — американец пересел на край дивана, ближе к креслу, на котором сидел мужчина. — Таким болтливым был в детстве, не заткнешь, а сейчас что? Мы же напарники, эй. Раз уж «это» случается, так давай этим пользоваться, м? Тебе ведь даже рассказывать не нужно, я все знаю, — попытался сгладить все Наполеон, но даже улыбнуться не успел. Резкая боль пришлась на левую часть лица. Илья, дернув сначала за галстук, затем прижав ладонь к голове напарника, с силой вжал его в шахматную доску. Одна из фигур больно врезалась в скулу. — Илья, мать твою! — Что ты знаешь?! — вскипел русский, пытаясь убежать от страшной двери, но та была все четче и ближе. — Ты ни черта не знаешь! Не смей говорить об этом!!! — Хорошо! Отпусти! — и Илья отпустил. Он отшвырнул Соло словно шавку и подорвался с места, находя успокоение в ванной комнате. Наполеон тяжело выдохнул и поправил тугой галстук. — Ненормальный… Послышался шум воды. Курякин, крепко сжав края раковины, смотрел на прозрачный поток, скрывающийся в сливе. «Уходи, уходи, уходи!» — просил он, но дверь перед ним стала совсем четкой. Я вставляю ключ в замок и поворачиваю его два раза. На плече висит сумка, в ней одежда, которую надо постирать. Я все сделаю сам, не хочу напрягать маму. Она, наверное, сильно устала? Я открываю дверь, и в нос мне ударяет запах алкоголя. На длинном половичке следы от мужской обуви. Эти твари снова были здесь! Я смотрю на отцовские часы. Уже за девять вечера, сегодня я слишком задержался. Бросив сумку прямо в прихожей, я бегу в зал и вижу маму. Она крепко спит, на низком столике пустая бутылка водки, тарелки с сыром и колбасой, ветки укропа валяются на полу вместе с нарезанными помидорами. На маме не застегнуто платье, она прикрыта шелковым платком, которого у нее раньше не было. Я, кажется, кривлю губы, осматривая место преступления. Я знаю, что она не виновата. Но мне уже 14! Она всегда говорила мне, что я похож на отца, что теперь я почти такой же, как он в молодости. Но почему я все еще не могу защитить ее? Почему эти сволочи не забывают сюда дорогу?! И я знаю, почему мама стала пить, чтобы не мучиться. Я сжимаю губы и быстро скидываю с себя обувь и куртку, только потом подхожу к дивану и осторожно беру ее на руки. От нее пахнет водкой так сильно, словно всю бутылку выпила она. А, может, так оно и было? Мне совсем не тяжело ее нести, я давно выше мамы и сильнее ее. Она даже не чувствует моих касаний, пока я несу ее в спальню. Бережно кладу ее на постель, и ее платье спереди распахивается, обнажая грудь. Я не отворачиваюсь. — Я хочу защитить тебя, хочу, чтобы ты видела во мне его, — тихо шепчу я и прикрываю глаза, а затем тянусь к платью, чтобы поправить. Моя рука меня не слушает, и я, наоборот, распахиваю платье до конца, как позволял ряд расстегнутых пуговиц спереди. Они не имели права касаться ее так интимно, не имели права ласкать ее так, как это делал отец. Теперь у мамы есть только я, и она отдает себя в руки этих уродов, чтобы поставить меня на ноги. Я взбешен. Взбешен тем, чего не могу исправить! Это продолжается уже три года, а я все еще слишком слаб! — Илюша? — пьяный бред. Она даже не может проснуться, но я присаживаюсь на постель и ложусь с ней рядом. Она знает, что я все знаю, но мы делаем вид, что ничего не происходит. Ей так легче, а мне нет. Но я не могу взвалить на нее еще больше. Я ложусь на постель рядом с ней, вытягиваясь во весь рост, и прижимаю ее к своей груди. Дышу ей в затылок, пытаясь выцепить из вони табака и водки ромашковый или крапивный запах ее волос. Моя рука ложится на ее талию, и я зачем-то веду ладонью вниз, туда, где платье заканчивается, и я могу коснуться ее голых ног. Меня внутри всего колотит. Я должен занять место отца, но как? И я, сильнее вжимаясь в ее спину, чувствую пахом соблазнительную мягкость ее бедер. Мне плохо, я задыхаюсь ароматом крапивы, а моя ладонь крепко прижимается к ее промежности через тонкое белье. Этих воспоминаний уже давно не было, Илья думал, что он смог от этого избавиться. Но карма вновь и вновь находила к нему дорогу. Зачем УВМР сделало это с ним? Почему он должен делить свою жизнь с человеком, которого так хотел ненавидеть?! Но Соло ненавидеть не получалось. Он только злил и раздражал, но так сильно, что это было почти что ненавистью. Он бы ненавидел его еще сильнее, если бы его так не тянуло в эту пропасть. Послышался звон стекла, и Наполеон все же подорвался к ванной. Дернув за ручку, он постучал в дверь. — Илья! Илья! Черт бы тебя побрал, это мой номер! — спохватился Соло. Когда дверь все же открылась, из ванной комнаты с невозмутимым видом вышел русский, чуть размяв шею. Наполеон с долей облегчения заметил, что зеркало цело, зато все стеклянные полочки были разбиты. Курякин посмотрел на своего партнера и даже слегка улыбнулся. Американец сообразить ничего не успел, кроме того, что улыбка эта была не к добру, как оказался вновь на диване. Русский сел рядом с ним и схватил со стола блокнот, рассматривая портрет мамы. Голову снова повело к плечу. — Что ты видел? — спросил Илья. — В смысле? — растерялся Наполеон, а потом понял, что конкретно спрашивал товарищ. – Ну, я же сказал, как кормит, ухаживает. Стандартный набор родителя. — И все? — нахмурился мужчина, недоверчиво сощурившись. — А что-то еще должно быть? — вскинул брови Соло. — И ты… чувствуешь, словно это ты там, да? — нахмурено поинтересовался Илья, сопоставляя свои сны, где он был заперт внутри самого Наполеона. И там, в этих снах, Наполеон не был таким, каким был сейчас. — Ну… в сухом остатке да, — пожал плечами тот. — А ты? — Тоже, — Илья снова повел головой. — И что за сны ты видишь? Что за… Джулиан? — Соло боялся представить, что мог увидеть о нем Илья, как он мог расценить это. Как он теперь будет к нему относиться, если узнает о прошлом Наполеона? — Твой друг, — не сразу ответил русский. Наполеон против воли усмехнулся. Они больше не говорили об этом. Американец был крайне растерян и смущен, Илья впервые видел его таким. Им двоим было, что скрывать, но их тайны сами раскрывались перед глазами. Мне 15, меня отдали в армию сразу из приюта, я даже вещи собрать не успел, да у меня их и не было никогда. В моем отряде все старше меня, все сильнее. Я смотрел на все и ужасался. Война. Не знаю, как я дожил до своего возраста, но я точно знал, что мне остались считанные дни. Я ничего не умею, кроме мелкого воровства, которое тут не в почете. А разве где-то воровство в почете? Мне страшно. — Эй, Лео! Иди-ка сюда, салага, — я оборачиваюсь и вижу Джулиана. Внутри меня все содрогается от испуга перед этим мужчиной и его друзьями. Я здесь всего месяц, а они мне и шагу не дают сделать! — Уже почти отбой, я хотел успеть в душ, — замялся я, но мне все равно пришлось к ним подойти. Они не выше меня, но я такой стручок рядом с ними, что меня им и одним левым пальцем положить не составит труда. — Нужно на склад сходить, дело есть. Посвятим тебя, так сказать, в тайны вооружения, — это говорит Майк, друг Джулиана. Пока мы шли на пустующий склад, мне стало не по себе. Сегодня они как раз дежурные и, наверное, решили показать мне новое оружие? Я не знал, у меня вообще плохо дела обстоят с огнестрельным. Но когда мы оказались внутри, мне стало страшно. Тут холодно, темно и очень влажно. Рука Майка прижимается к моему боку, и я недоуменно смотрю на мужчину. — Хорошенький, такой тоненький, почти девка, — выдыхает он и смотрит на Джулиана. — Эй! Вы чего?! – все, я страшно напуган. Я уже понимаю, для чего они меня сюда затащили, и все во мне деревенеет от ужаса. — Ты с ним осторожнее, я тоже хочу попробовать, — выдыхает Джулиан, а потом прижимает свои шершавые ладони к моим щекам. — Ты не бойся, Лео, не дергайся и не кричи. Все равно не убежишь, да и тебе не так больно будет, если расслабишься. У тебя фигурка такая, загляденье, мы тебя без ласки не оставим, не боись! — Мне не надо этого! Эй, мужики, вы чего?! — я почти кричу, но мне грубо затыкают рот сначала ладонью, а потом Джулиан горячо целует меня в губы, я чувствую его язык и чувствую, как Майк снимает с меня штаны. Я в слезах прошу отпустить меня, боясь, что кто-то нас застанет, и тогда мне точно жизни не будет в этом аду. Я не мог кричать, не мог вырваться, и мне было так страшно и больно! Майк грубо двигается, пронзая мое тело своим членом, там надрывает, и я почти вою от боли, пока Джулиан нежно меня ласкает, трет мои соски, целует тазовые косточки и восхищается моей стройной фигурой. Я ненавидел свое тело в этот момент, ненавидел всех вокруг! А потом Джулиан взял мой член в рот, и я рвано выдохнул. Мне такого никто не делал, это оказалось приятным, но все портила острая и разрывающая боль сзади. — Майк, да тише ты, дай я, а то порвешь мальчишку, — Джулиан отпихивает от меня мужчину, но тот не теряется и нагибает меня на четвереньки и в тот же миг сует мне свой член в рот. Меня страшно затошнило от вкуса, но моими предпочтениями они не интересовались.