Слова здесь лишние

Собираться в ее номере стало уже почти ритуалом. Это был их отдых, но они не могли и носа высунуть без позволения верхов. Да и последняя неделя выдалась действительно скверной: Наполеон и Илья постоянно изводили друг друга, а ей вновь и вновь приходилось быть громоотводом. Она уже смертельно устала от их вечных словесных дуэлей и уже не считала совместный отпуск хорошей идеей. С Ильей ничего не получалось, хотя пару раз она почти срывала его поцелуй, но что-то вечно было не так! Курякин отрешенно делал шаг назад и молча уходил, оставляя девушку с новой причиной для ментальной мастурбации. — И что там? — поинтересовался Соло. Сегодня он был непривычно тихим и не нападал на Илью, скорее держался от него подальше и всячески избегал его взгляда. Габи нахмурено наблюдала за игрой «кошки-мышки» и про себя заключила, что Илья Наполеону хорошенько отвесил в ее отсутствие. — Да ничего особенного, спрашивал про ваше самочувствие в основном, — вздохнула девушка. — Я вам не нянька, но даже Уэйверли видит меня вашей мамкой! Сколько можно? Еще то, что с вами сделали… вы ничего не чувствуете? Синхронность там или еще чего? Мужчины, наконец, переглянулись. Как бы сказать Теллер, что синхронности у них не было, но была большая проблема с личными данными, которые каким-то неведомым образом кочевали из одной головы в другую? — Нет, все как обычно, — пожал плечами Илья. — Да и какая синхронность у меня может быть с ним? Мне тоже что ли по расписанию женщин в номере закрывать? — Я их не закрываю, большевик, — фыркнул Соло. — Но ты — другое дело! Кроме как закрыть бабу в номере, ничего сделать не в состоянии. — Хватит! — воскликнула Габи. — Что вы опять, Боже! Я не обязана слушать все это! Короче! Каждые два дня вам нужно будет ходить на обследования. В конце концов, вам вкололи страшную дрянь, иначе с чего вы не охаете от своих болячек? Ну и… — И? — вскинул брови Наполеон, заметив переживание подруги. — Те крысы, ну, на которых испытывали тот дьявольский аппарат, сдохли сегодня в клетке своей, — она поджала губы, — это ни о чем не говорит! Просто они загрызли друг друга почему-то… Вы-то друг друга, надеюсь, не поубиваете? Соло снова переглянулся с Ильей. «А это отличная идея!» — мысль возникла сразу у обоих. — Пока мы команда, воздержусь, — все-таки выдохнул Илья и почесал бровь. — Слушай, Габи, а та дрянь… ее кололи еще кому-нибудь? — Да, это уже обычная практика оказывается. Химикаты эти пусть и ускоряют заживление, но травят органы. Вам врач все расскажет. Благо, что все это выходит из организма спустя три месяца. А до этого они еще в качестве наркотиков могут выступить, если смотреть на анализы. В ваших анализах крови вся таблица Менделеева походу. — Три месяца значит? — задумчиво переспросил Наполеон. Стало быть, им целых три месяца придется терпеть друг друга? Три месяца — это три вечности! Тут столько всплыло за неделю! Чертовы сны! Как заставить Илью не спать? Наполеона сейчас волновало лишь это. Он страшно боялся раскрывать свою слабую сторону перед Ильей, но что-то ему подсказывало, что бить тревогу было уже поздно. Если ему не снится жесткий компромат на напарника, это вовсе не значит, что и Илья видит лишь кражи Наполеона. Наверное, надо было спросить у русского конкретно, но Соло не мог решиться. Вдруг Илья уже в курсе Джулиана во всех подробностях? В курсе всей той гребаной компании мужиков, которые сломали ему остатки детства. Наполеон задумался и опомнился лишь от странного ощущения, стоило ему перевести взгляд, и он понял, в чем дело — Илья просто сверлил его взглядом. В висках с болью застучало, и мужчина прижал кончики пальцев ко лбу. — Соло? — встревоженный голос Теллер доносился обволакивающим эхо. Все звуки вдруг стали объемными, их можно было касаться и даже менять. В режиме реального времени Наполеон менял тональность голоса подруги, даже не разбирая ее слов. — Наполеон! Кто-то его сильно встряхнул, и Соло, наконец, вернулся в номер Теллер. Илья, нагнувшись к нему, с силой сжимал его плечи. — Все нормально, ковбой? — состояние напарника его все же волновало. Он бы и так переживал за него, а тут еще эти осложнения в виде теперь общих воспоминаний. Мало ли? Вдруг все, что случается с Соло, случится и с ним? — Да, я в порядке, задумался просто, — отмахнулся американец. Дальнейший разговор завязался вокруг обсуждений лабораторных крыс, все-таки Теллер была этим очень встревожена, да и сами мужчины чувствовали себя очень странно. Очень — было невероятных размеров.

***

— Я не понимаю, что происходит! — Теллер была на взводе. Она ходила из угла в угол по номеру Наполеона. — Что я такого сделала, что теперь он меня избегает? Илья действительно сторонился Габи, но вовсе не потому, что с ней было что-то не так. Что-то не так было с ним, и Наполеон прекрасно знал причину. Эти чертовы сны насиловали нервы. Наполеон переживал про себя, хотя и заметил, что избегает Илью и находит кучу причин не пересекаться с ним без критической надобности. Они были в отпуске, потому никакой надобности и не было. Страдала от этого Габи, которая не могла решить эту головоломку. — Уверен, дело не в тебе, — уклончиво ответил Соло, не зная, как утешить девушку. Влюбленную девушку вообще утешить было сложно. Он, конечно, знал способ, но лишь из уважения к ней им не пользовался. — А что тогда? Сначала вы стали вести себя странно, вы почти не общаетесь и смотрите друг на друга так, словно враги! — Милая, мы и есть враги. Наша вынужденная дружба порядком истрепала нервы, — вздохнул Наполеон. — Лично я устал от его кирпичной физиономии, смотреть тошно. У меня отпуск, я не хочу его видеть. Он, знаешь ли, такая заноза в заднице! А мне с ним каждые два дня ходить к доктору. — Но вы же так хорошо ладили, если не считать ваших вечных перепалок, — вздохнула немка и опустилась на подлокотник дивана. — В любом случае, разделились вы, и он перестал со мной общаться. Я только нашла новый путь наших отношений, но его резко перерубило. В чем дело? А дело было в Марине. Не только Соло видел о ней сны, но и Курякин, переживая из-за незваного наблюдателя, был вынужден постоянно о ней думать. Все самые страшные воспоминания семейных отношений всплывали наружу и заволакивали все вокруг. Он и Габи видеть не мог, потому что его снова начинало ломать. Он смотрел на нее, но видел свою мать. А он больше не мог с ней говорить, не мог ее касаться. Удушающий стыд пронизывал его насквозь, снова замыкая тугие звенья. Русский агент внешне вряд ли изменился, но внутри он был сломлен снова. Запертый в своих страхах, Курякин снова замкнулся в себе. Он словно попал в свою спальню в московской квартире, только свет был почему-то сломан, и окно не пропускало лучей ни солнечных, ни лунных, никаких. Кромешная тьма, хоть глаз выколи. Но вокруг то и дело оживали звуки. Смех, мужские голоса, голос его мамы, звон бокалов, музыка, стоны и хрипы. Илья с силой сдавил ладонями виски, впиваясь пальцами в свою голову. Он не хотел, чтобы дверь снова открылась, но раздался звук шагов, и дверь скрипнула. - Илюша? — мама заглядывает в мою комнату. Ее глаза красные от слез, брови нахмурены. Ей, наверное, хочется меня сильно наказать, но она не находит слов. — Зачем ты это делаешь? Я поджимаю губы и не знаю, что сказать в ответ. Я не знаю, зачем я это сделал. Это происходит со мной уже давно. В какой-то момент я просто взрываюсь даже без причины. Мне самому страшно от этого и больно, и вдвойне больнее от того, что мама за меня переживает. Я виновато стою у своего стола и поглядываю на разбитые костяшки. Моя школьная рубашка вся в грязи и крови. Кровь моя, но мама думает иначе. Я снова подрался в школе. В этот раз не без причины. — Я защищал тебя, они тебя оскорбляли! — я снова поджимаю губы, хотя мне больно от этого, губа разбита и опухла. — Илья, — тяжело вздыхает мама и заходит в комнату. Она встает передо мной на колени и нежно берет ладони, с горечью смотрит на разбитые костяшки, и я вижу, как слезы чертят полосы на ее щеках. — Не слушай их, пусть говорят. Знаешь, сколько болтунов вокруг? Зачем смотреть на них, м? Я же переживаю за тебя… Ты так часто дерешься. Вдруг тебя исключат совсем? Ты должен учиться, сынок… — Мам, не надо, встань, — успеваю сказать я, но она начинает целовать мои руки, и внутри меня все трепещет. — Тебе стыдно за меня, да? Илюша, прости меня, если бы только папа был с нами, — ее голос срывается на шепот, и она плачет. Я не могу смотреть на это. Я опускаюсь на колени и нежно прижимаю ладони к ее мокрым щекам, смотрю ей в глаза и пытаюсь улыбаться. — Нет, это совсем не так, — я не вру. Я мотаю головой. — Пожалуйста, не плачь, — но она не успокаивается. — Я очень люблю тебя, мам, мам, ну, хватит! — она все еще плачет, и я зачем-то наклоняюсь к ее лицу и целую ее мокрые щеки, лишь бы не плакала, я не могу этого выносить. Мама замирает на вдохе, а через мгновение начинает рыдать. — Я тоже люблю тебя, сынок, — она крепко меня обнимает, а я утыкаюсь мокрым от ее слез носом в ее шею. Запах крапивы уносит меня куда-то, я почти растворяюсь в неровном дыхании моей матери и прижимаюсь губами к ее коже, боясь поцеловать ее шею, хотя мне хочется. Я знаю, что это неправильно, но болезненная нега сковывает меня ниже живота, и я сильнее обнимаю ее, одну-единственную, ту, которую должен защищать, но пока все еще не получается. Илья бессильно упал на колени, стискивая ладонью виски. Он плакал, так невыносимо было вспоминать все это. Как он мог так думать о ней, как мог так ее желать?! Она его мать! Но Илью тянуло к ней всю его сознательную жизнь. Это неправильно, это ужасно. Ужасно, что единственная женщина, которая будоражила все его нутро, была его матерью. — Ты же знаешь его, Габи, — вздохнул Соло, — опять его закоротило на чем-нибудь, вот и мечется туда-сюда. Он же псих, и не надо на меня так смотреть! Нормальный мужик не бегает от баб, за нормальным бабы должны бегать. Может, он педераст, м? — Наполеон, ты что такое говоришь?! — Габи захлебнулась от возмущения. — Он же русский, там нет таких! Соло расхохотался. Когда-то ему думалось, что нигде таких нет. Ему казалось все выдумкой, страшилкой, но жизнь его круто повернулась. Как будто мало ему было голодного детства в приюте для мальчиков, как будто мало было этой страшной войны. Судьба преподнесла ему страшный и уродливый подарок. Ненавистные имена до сих пор крутились в сознании. Ох, Соло давно похоронил все это, как и всех обидчиков похоронила война, но из-за проклятого эксперимента все снова вернулось. И лишь люксовый номер в отеле, дорогие костюмы и женщины отвлекали американца от страшного наваждения. — Не знаю, странно, что за все это время у Ильи не было женщины. Габи, ты упустила свой шанс еще в Риме, — честно признался Наполеон. — Но и мужчин у него тоже не было! Он всегда один! — Габи нахмурилась и сложила руки на груди. — Я иногда думаю… зачем мне все это? А потом посмотрю в его глаза и чуть не падаю… — Еще бы, ты ему в пупок дышишь, пока выглядишь глаза, уже голова кругом, — хохотнул Соло. — Может, он тебя просто разглядеть не может? С такой-то высоты, м? — Все шутки шутишь, да? Я тебе тут душу свою изливаю, а ты… — Эй-эй, не злись, — миролюбиво улыбнулся американец. — Я всего лишь пытаюсь тебя расслабить. Давай как-нибудь переживем этот чертов отпуск, а там видно будет. Может, нас действительно перекачали? Даже я сам не свой последнее время. — Да? — встрепенулась Теллер. — Ты говорил об этом врачу? — Толку-то? Он что-то тыкает на своих приборах и вопросы задает. Большевик страшно бесится. То ли он действительно меня так не любит, а ведь мы с ним так притерпелись друг к другу, то ли он страшно скучает по своей Родине. Его бы в подвале запереть с мешком картошки, лучшая терапия! — А что у вас спрашивают? Типа читаете ли вы мысли друг друга? — Габи, мы и до этого с этим неплохо справлялись, — вздохнул Наполеон. — Думаешь, трудно прочитать во взгляде Ильи, что он готов мне шею свернуть? Скажу по секрету, он частенько озвучивает эту мысль! — С тобой без толку говорить, ни грамма серьезности, — вздохнула Теллер и съехала с подлокотника на диван.