Воспитательные цели

      Чаще всего в это время Куроко занимается учебой, а Рёта играет в конструктор. Конечно же, ребенок возмущается, как так то! Почему это с ним не играют, но сейчас он даже помалкивает, всё же понимает, что у Тецуи похоже не все слава богу, так что лучше лишний раз не тормошить… Ну как не тормошить? Это что бы Кисе, да не мешал. Это уже не Кисе, а подмена какая-то. Безусловно, мальчик задает глупые вопросы, на каждый из которых получает ответ «Рёта кун, я занят». Сначала спокойным тоном, но потом уже раздраженным. Поняв же, что видимо ничего хорошего из этого не выйдет, блондин говорит, что идет в туалет, ну, а сам остается в коридоре, ища занятий себе там. Хмм… Вон мяч баскетбольный, а вот и ваза. Такая большая, на подставочке, наверное, очень дорогая, странно, почему в ней нет цветов. Мальчик привык, что если ваза, то с цветами, а тут она пустует. Не дело. Пытаясь не создавать особого шума, ребенок, не задумываясь, совершает достаточно безумный поступок, походу, чтобы на голове Тецуи стали появляться первые седые волоски. Уж больно красивые орхидеи на кухне у фантома. Мальчик умудряется срезать цветочек, снять вазу с пьедестала, налить воды и поставить в неё цветок, который из-за своих не великих размеров провалился, и теперь блондин с важным видом сует руку внутрь, пытаясь вытащить орхидею обратно, вот тут то Куроко, заподозривший, что так долго Рёта не может ни чего такого не делать, выходит из комнаты и наблюдает такую картину: Кисе стоит на носочках и пытается поставить семейный раритет на место. — Боже, Кисе кун! — фантом спешит спасать вазу, но только усугубляет обстановку. Блондин пугается его и роняет полную воды, а это значит, что достаточно увесистую вазу на пол, которая разбивается, вызывая панику и ужас на лице Тецуи. Еще недолго голубоглазый стоит молча, после безмолвно обругивает ребенка, размахивая руками и быстрым шагом уходит в свою спальню, а Рёта с виноватым видом плетется за ним, но в комнату фантом того не пускает, даже запирает дверь. Хах, прекрасно. Не дай Бог, предки узнают, что ваза, передаваемая из поколения в поколение теперь просто осколки и лужа воды.       В какую-то секунду Тецуя боялся, что убьет этого маленького ублюдка, но сдержал себя в руках, которые теперь так и чешутся дать ребенку ремня. Парень судорожно перемешивает всё случившееся за последние два дня в голове и раздумывает можно ли вообще больше это терпеть? Сколько раз ему говорилось не трогать такие вещи, как вазы, зеркала и прочее, что может разбиться? Сколько?! Да на всех пальцах не счесть. Сколько раз ему говорилось в особенности не трогать ЭТУ вазу! Столько раз повторялось, что эта вещь очень дорогая, не дай Бог, она разобьётся, но ему совершенно всё равно! В одно ухо влетело, в другое вылетело. А теперь-то Кисе строит из себя бедного, ни в чем невинного малыша, который стоит под дверью и просит прощения таким сожалеющим голоском, хотя на самом-то деле он только и ждет возможности еще что-нибудь натворить. Господи, маленький дьявол! С данной мыслью, Куроко смотрит на бляшку ремня, висящих на стуле джинс, при том смотрит, глубоко задумываясь, но после, будто бы опомнившись, тяжело вздыхает, трет переносицу, и только более-менее успокоившись, открывает дверь, на пороге которой мальчик невнятно мямлит что-то непонятное, точно ясно только то, что он просит прошения. Тецуя очередной раз вздыхает, как делает это всегда, пытаясь не злиться и своим обыкновенным, хладнокровным отвечает на целый букет сожалений короткое «В угол». Без всяких «но», провинившийся плетется к ближайшему углу и становится в него, глядя щенячьими глазками на няня, так и не решаясь проронить хоть слово. Он сам удивлен, как ему хватило сил за вазу извиниться. Но вот Куроко не заставляет ждать, и убирая осколки с пола тихим, спокойным, но до жути пугающим тоном спрашивает: — Кисе кун. Я просил тебя не трогать вазы, окна, посуду, зеркала и другие стеклянные, фарфоровые предметы? — на свой вопрос фантом не получает ответа. — Это был вопрос. Сколько раз я просил? — теперь уже его голос звучит чуток жестче и ярче, а животный блеск голубых глаз оповещает о крайней степени раздражённости и злости. — М-много, — заикнувшись, но блондин всё же отвечает, нервно сглатывает и вжимает шею, будто бы боится, что его сейчас ударят. — Так почему ты меня не слушаешься? Я вроде бы не раз просил просто не нарушать правила, которые я ставлю в этом доме. Почему, Кисе кун? Тебе нравится, когда тебя ругают? — Куроко отрицательно мотает головою, задавая столь проницательные вопросы, он будто бы пытается достучаться до мальчишки. — Не нравится, — Кисе говорит испуганно, даже зашугано, мнет пыльцы и кусает губы, хоть ему это и не свойственно. — Тогда зачем ты это делаешь? Объясни, пожалуйста, может, я что-то не понимаю? — нянь не спешит выбрасывать остатки вазы, он откладывает их на большой деревянный комод, который, кстати, стоит около пьедестала для вазы, а сам подходит к малышу и садится на корточки, что бы видеть Рёту не свысока, а на уровне лица. — Я не знаю, Курокочи, прости меня, пожалуйста, я так больше не буду, честно-честно, — Кисе прячет руки за спину и опускает постыдный взор в пол. — Рёта кун, я тебе умоляю, прошу, слушайся меня. Сейчас, — Тецуя делает паузу. — У меня много проблем в личной жизни, поэтому, пожалуйста, хоть ты не подсыпай соли, я так не хочу выместить все свою злость на тебя, малыш, — наверное, наивно моргающий большими карими глазами ребенок мало понял из выше сказанного, но согласно кивнул и потянул ладошки к няню, зная, что долго злиться Куроко не может и безусловно возьмет его на руки. И Кисе не ошибается. Нянь пытается улыбнуться и поднимает мальчика с пола, прижимая к груди. — Я люблю Курокочи, Курокочи самый лучший на свете! — ребенок жмется к Тецуи, как можно плотнее, трется об него головою, а как жмурится, будто бы котенок от ласки. Куроко же тихо хихикает. Столь милые детские признания в любви его уже не настораживают, для Кисе такое говорить так же нормально, как есть и спать, а нянь уже совсем смирился с этим. Хотя с другой стороны… Когда это чудо вырастет, можно будет его постебать тем, что в детстве он признавался парню в любви. Вот будет веселуха. Фантом уже представляет себе, как, скорее всего рослый и широкоплечий в своего отца, блондин будет краснеть, и бурчать что-нибудь типа: «Не было такого… Я тогда был ребенком и ничего не понимал». Но пока что об столь желанном триумфе рано думать, ему только пять лет сейчас, еще как минимум три года ему нужно, чтобы это понять. — Курокочи будет моей женою, — блондин целует парня в шею, ну как целует? Пытается сделать подобие поцелуя. Он же ребенок. Он еще не должен уметь целоваться. — Ну всё, всё, я понял, Рёта, — голубоглазый ставит Кисе на ноги и мягко подталкивает вперед. — Давай, я с тобою поиграю, позанимаюсь, ну, а после обед, как всегда.       Вновь бодрый и радостный мальчишка бежит в гостиную, располагается на ковре, куда вскоре и Тецуя приходит с плюшевыми игрушками, что остались ещё с его детства. Старым игрушкам Рёта не брезгует, а радостью играет вместе с нянем, ведь для него важнее не с чем он играет, а с кем, с Тецуей любая игрушка становится волшебной и прекрасной. Все они словно оживают. Когда же Куроко приступает к учебе, оставляя блондина играть в одиночестве, то и игрушки уже не такие расчудесные, мальчик даже замечает их изъяны: маленькие дырочки, пятна, потертости. Вскоре ему и вовсе надоедает это занятие, и теперь ребенок просто достает сосредоточившегося на учебе Тецую своими глупыми вопросами, и просто бессмысленными, свойственными ребенку его возраста разговорами. Заниматься в такой обстановке становится невозможно, и студент откладывает ноутбук в сторону, теперь выслушивая мальчика со всем вниманием и рассказывая о том, что его интересует. — Ох, Рёта… Я так и не позанимался, а уже, — мужчина замученно вздыхает, как всегда и показательно смотрит на часы. — Время готовить обед. — А в Макдак не пойдем? — ну вот опять! Этот вопрос уже настолько бесит няня, что Куроко готов наказывать ребенка только за него. Ох, были бы они сейчас в нацисткой Германии, или Спарте, то мальчику не позволили бы себя так вести, давно бы уже придумали какое-нибудь извращённое наказание в духе тех времен. — Ты специально, Рёта кун?! Я же уже говорил, что мы не пойдем в Макдак. И ты ещё наказан за вазу. Ясно? — Тецуя, берет Кисе за руку и ведет на кухню, ведь оставлять того одного опасно для мебели и самого же его. — Ну ладно, — вот вновь он делает виноватый вид, следуя за фантомом, усаживаясь за стол и наблюдая за готовкой. Сегодня Куроко ему даже ничего не поручил, что дико расстроило малыша, ведь тот так хотел помешать салат или добавить соли в суп, а тут фиг тебе, сиди и смотри, да и заняться нечем. Скучно. А руки так и чешутся пошалить. — Можно я хотя бы в гостиной поиграю, Курокочи? — включив режим нытика, блондин просится выйти из кухни, но неожиданно для себя слышит отказ. Это как так то?! Ему отказали! Ему! Такой прелести отказали! — Ну Курокочи, пожалуйста, я не хочу здесь так долго сидеть. — Ты наказан, Рёта кун, сиди спокойно, — нянь говорит грубо, не отвлекаясь от помешивания обеда в кастрюльке, со стороны выглядит таким серьезным и строгим, будто поручили воспитать ребенка какой-нибудь королевской семьи, никак не обычного мальчишку. — Да я уже устал от твоих наказаний! Всё не так да не так! — возмущенный, даже покрасневший от злости Кисе картавит, складывая на груди руки и уверенно направляясь вон из кухни. — Это ещё что такое? — фантом оборачивается и недовольно смотрит тому вслед, не спеша того останавливать или догонять, а ему того и не приходится, ребенок сам останавливается, разворачивается к нему и плача произносит. — Я хочу играть, а не сидеть тут наказанным! Ты злой, Курокочи! Я хочу к маме! Пусть мама приедет за мною! — дальше он уже просто тупо ревет, прикрывая ладошками лицо. Ну вот опять. Голубоглазый уже настолько устал от этого. Ну хотя бы Кисе! Хотя бы это милое сознание могло бы не создавать лишних проблем и без того замученному парню, так нет! Не научили мальчишку в детстве, что взрослых надо слушаться. Тецуя потирает виски, пытаясь сохранять спокойствие, и после цедит сквозь зубы что-то типа «Заебал», только очень неразборчиво, чтобы ребёнок не услышал благой мат. — Кхм, кхм, Рёта кун, послушай меня, пожалуйста. Если бы ты меня слушался, то сейчас не был бы наказан, и вполне возможно, я бы пустил тебя в гостиную, но ты сам выбрал непослушание, потому и получил, что имеешь сейчас. — Заткнись! Ненавижу! Это нечестно! Я хочу домой! Хочу к маме! — блондин явно не мог мыслить адекватно сейчас. По речи видно, да и как он кричит, чуть ли не срывая голос. — Выйди вон, Рёта кун, постоишь в коридоре, — на хладнокровного Тецую крики не действует, и он запирает дверь на кухню легким щелчком защелки, оставляя ребенка за дверью. А вот это зря, ох, как зря. Разъяренный Кисе хватает первое, что попалось ему под руку и кидает на пол. К счастью это оказывается зонт, так что ничего не разбивается, а вот после он трясет комод, на котором довольно много всяких фигурок, сувениров, да и стеклянных штуковин непонятного назначения. Сначала ничего так то и не падает, а вот когда ребенок начинает бить ногами и пытаться зонтом все уронить, то на пол летят фарфоровые статуэтки, бокалы, часы и еще много дорогих вещей. Конечно же, такой грохот заставляет Куроко выглянуть, ужаснуться и поспешить отобрать зонт у мальчишки. Даже ему достается этим самым зонтом, но теперь уже Кисе безопасен, и подбирая большой осколок Тецуя смотрит на тот, как бы убеждаясь, что фарфоровый кот разбит, и без всякого страха перед тем, что его могут уволить или вовсе посадить, дает ребенку пощечину, остаточно ощутимую пощечину. Недолго блондин просто стоит и молчит, касаясь пальчиками места удара, потом вновь ревет навзрыд, размахивает руками, что-то пытается сказать. — Не испытывай моего терпения, сегодня больше никаких игр, ничего, будешь только есть и спать, раз не умеешь себя адекватно и нормально вести. Считай, что больше мы не друзья с тобою. Завтра тебя уже заберут, так что не переживай, скоро увидишь свою мамочку, — Куроко ничего не убирает после мальчика, уходит на кухню и продолжает готовить. Раньше бы он поспешил собирать с пола осколки, но сейчас это выше его гордости, да и надо же показать проказнику кто тут главный. Немного приходящий в себя и осознававший, что натворил Кисе и с места не смеет пошевелиться. С ним такое впервые, но ему просто страшно двигаться, каждую секунду чувствует себя, будто бы на краю пропасти, или по канату шагает. Ему не охота бояться Тецую, даже как-то стыдно, но ведь вправду страшно. Он ведь пощечину дал! А это уже плохо, кто знает, что у него еще на уме. Ребенок с этими мыслями сам убирает последствия своих психов. Выкидывает осколки статуэток, ну, а часы с разбитым стеклом ставит на подоконник на кухне, спеша покинуть комнату, что бы просто не попадаться на глаза Куроко, который все еще стоит у плиты.       Рёте было трудно подставить целый день практически без присутствия в нем няня, но так и случилось, Куроко только команды отдавал, да есть звал. Даже арифметики не было. Неужели настолько мальчик обидел Тецую? Теперь Кисе приходилось ломать голову над тем, как помириться. И он всё же нашел выход… Ну наверное. Вечером, перед самым сном, раз в несколько дней Кисе принимал ванную. А так, как мыться сам блондин еще не мог, то придя в ванную, позвал няня и попросил ему помочь. Уже не такой злой и обиженный Куроко согласился. Даже помог ребенку залезь, настроил теплую воду, спинку потер, но вот на диалог его вывести не выходило. Рёта несколько раз спрашивал всякие глупости, но фантом на это никак не реагировал, будто бы не ему было адресовано. В конце концов, вести себя естественно и весело у малыша уже перестало получаться, и тот стал ныть, просить о прощении, обещать, что больше такого не повторится. И он смог разжалобить Тецую, всё же нянь не такой уж и черствый, даже улыбался, когда говорил, что прощает шалуна, а после так крепко обнял. Кисе удивил этот поступок. Зачем? Мальчик ведь мокрый, да и в мыле, а он к чистой футболе прижал, поцеловал в макушку, даже внимания не обратив на то, что стал таким же мокрым, как и Кисе. Еще недолго он просто играл с блондином и резиновыми уточками, глупо улыбался, но так искренне смеясь, будто бы шутки Рёты и вправду смешные. Помыв же непоседу, Тецуя вытер его, одел в пижаму и понес на ручках к себе в комнату. Он же обещал, что помоется с ним, а потом поспит, раз уж первую часть обещания не выполнил, то хотя бы вторую сдержит. — Курокочи, мне можно спать с тобою? — блондинчик так удивился резко подобревшему парню, что и не верил своим глазам. — Конечно же, солнышко, я говорил, что будем спать вместе, да и ты так просил, или уже передумал? — захихикал нянь, готовя постель, ведь надо было и подушку вторую перенести, и одеяло, а как же простыня. Все должно быть свежим, тем более в доме с ребенком. Вроде недавно жестокий и строгий, а уже сама нежность воплоти, холит и лелеет мальчишку, который, конечно же, пользуется такой нежностью и добротой. Вскоре Куроко ложится к нему, осторожно, будто бы Рёта хрустальный, обнимает его и тихо-тихо шепчет ребенку на ушко сказку, столь любимую мальчиком. В этой сказке прекрасный рыцарь спасает принцессу из заточения, и живут они долго и счастливо, типичная сказка, что рассказывают мальчишкам, те ведь так любят представлять себя на месте героев, которые так бесстрашны и смелы. А Куроко к тому же знает, что принцессой Кисе будет являться он, что немного забавляет, но радует, хоть этот малыш, но всё-таки хоть кто-то любит его так искренне и бескорыстно, что на душе становится тепло и спокойно. И засыпаешь быстрее и спишь крепче.