Выше! Выше! Я хочу достать до звёзд!

Среда, 5ое февраля Яку

Мысли накатывали по нарастающей, тяжело придавливали к земле. Яку осторожно сел, чтобы унять колотящееся сердце, но не потревожить сон Льва. Он подбирал себе оправдания, но только вызывал новые волны страха, не в силах заглушить непонятную тревогу. Яку задержал дыхание, сосчитал до десяти. Выдохнул короткими рывками. Сердцу было плевать на все ухищрения, и выполнять их не выходило толком, он каждую секунду отвлекался, чтобы отбиться от очередной собственной нападки на себя же. Что он будет делать, если не приживётся протез. А если приживётся, но вывихнется. Как он должен снова ходить, когда в кость вбита эта страшная штука. Ничего же не получится. Да он все глаза выплачет, пока решится на первый шаг после операции. Он никогда не наступит на эту ногу. Её вообще отрежут, так проще. Будет он рассекать в коляске и парковаться близко к входу в супермаркет. Чушь какая. Его затошнило. Яку сжался в комочек на своей половине дивана. Он должен спать. Или хотя бы лежать тихо и не шуметь. А он дышал как паровоз, стараясь не разреветься от накатившего чувства беспомощности. Он же не сам в это вляпался. Да, упал. Но как его лечили! Ох. Кто гарантирует, что новый хирург не такой же упоротый. Нет, тот не был упоротым, просто кто-то не очень умный слишком упорно занимался, перегибая палку при восстановительных упражнениях, и всё пошло по пизде. Всё давно пошло, ещё с падением на площадке. Какая-то сука не вытерла от пота пол. Вытерла, новый накапал, это был самый долгий розыгрыш мяча за всю игру. Пока Яку не упал. На него упали. Они столкнулись. Похуй. И на поднятый мяч совершенно насрать. Оно того стоило, очко это? Блядство. Дерьмо. Яку помотал головой, чтобы не думать о сложностях с дерьмом после операции. И чего опять лезло в мысли. Так давно не лезло ведь. Какая, ну какая теперь разница, что было в прошлый раз! Он скоро прооперируется заново и всё будет хорошо. Если не помрёт от наркоза. Или от инфекции. Или от некроза какого-нибудь, а-ха-ха, вообще веселуха какая будет. Или ему забудут или не станут параллельно поправлять ебучий нерв. И никакого смысла в замене сустава не будет, потому что боль никуда не денется. Интересно, разрез большой будет? Сколько будет заживать шрам? Чего, правда вставать можно будет прям скоро, а не через месяц-два?.. Да разве он встанет. Яку точно не встанет сам. Даже под дулом пистолета, не-а. Кто это вообще придумал — протез. Эндопротезирование. Рядовая операция. Что в ней рядового, хирурги ебанутые, такое обыденным считать, ей-ей. И Яку тоже. Согласился, что с этой херовиной ему будет лучше. Ага, сто раз. Сразу ебаться сможет во всех позах, в горы пойдёт с рюкзаком, по утрам бегать начнёт, на велосипеде прокатится с ветерком. Чего он там ещё лишился? Вся эта дрянь кружилась в голове, перескакивая с одного на другое, потом пошла совсем уж чушь, даже без слов, вспышками появлялись воспоминания, жгущие стыдом и ненавистью к себе, новые страхи, презрение к собственной слабости, жалкие попытки обуздать этот хаос и тонна не подчиняющейся разуму тревоги, постепенно охватившей Яку и разросшейся больше него в десятки раз. Он так старался не разбудить Льва. Но тот услышал. Встревоженно обнял. Спрашивал, что случилось. А Яку только сильнее заплакал. Потом задышал чаще, чтобы перестать, успокоиться, сказать Льву, что ничего не произошло. Лев включил лампочку и Яку к нему прижался. Ну и что это такое? Себя стало жалко? Он совсем не знал, что отвечать. И почему только на него это нашло! — Это потому что мы там были? — попытался сам угадать Лев. Там, где Яку провёл долгое время после операции. Нет. На него никогда не влияло это место так. Он сто раз в том доме бывал после. Это страх перед новой, приближающейся операцией пробрался под панцирь и больно ужалил. В мягкое. Беззащитное. — Я тупо боюсь. И всё. А ты спи, — смог проговорить Яку. — Ты дурак, что ли? — удивился Лев. — И чего боишься? Что случилось, скажи? — Прости, что разбудил, — Яку устало шмыгнул носом. Уже так сильно вымотался от слёз. Вот бы их выключить и немедленно провалиться в сон самому! — Яку-сан!!! Что за. Что ты несёшь. Я реально должен спокойно спать, когда мой парень плачет?? — Ты... — слабо начал возражать Яку, но никаких слов больше не нашёл. — Ты! Иди сюда. Это нога снова болит, да? — догадался он. — Ох, Лев... — Яку натянул рукав пижамы на руку, чтобы вытереть лицо, пока Лев потянулся за салфетками для него. — Я тебя люблю, слышишь? Я буду рядом. — Лев... — Я никуда не денусь. Никогда. Ты не один с этим. Мы вместе через это пройдём, обязательно пройдём. — Я не... Перестань, а то я не успокоюсь!!... Я не хочу больше плакать... И я знаю. Знаю, что ты рядом. Правда знаю. Я же решился, — Яку бормотал ответы, но в конце снова сбился, скривился. Спрятал лицо в ладонях. — Да. Круто. Молодец. Это очень быстро пройдёт, знаешь, — несколько раз поцеловал его в висок Лев. — Это будет пиздец. Дикий, беспросветный пиздец. Я не сахар. — Ну, слёзы у тебя солёные. Щас вся соль вытечет и как раз останется один сахар, — Лев совсем прижался носом к его виску и уже не отпускал. — Мгх-х-х... — Яку стало смешно, но слабость одолела, и даже улыбнуться не вышло. Было так стыдно, что Лев о нём беспокоится, хотя мог, должен был отдыхать. Яку сжался в его руках, желая исчезнуть и никогда больше никому не докучать своим дерьмом. Свет лампы показывал комнату, и немного отступало безмерное давление той, чёрной пугающей реальности, казавшейся более настоящей, чем та, в которой у Яку был огромный котик с тёплыми объятьями для него. Лев баюкал его, поглаживая по руке и целуя в висок сотни раз. Мог бы взять в охапку и качать на руках, словно котёнка. Но нога Яку разболелась бы сильнее так. Он знал это. Разбуженный, не разозлился. Чуткий. Самый нежный. Яку вспомнились первые дни, дни простуды, ночи без сна. Лев слишком долго отказывался от него, чтобы снова вернуться к этому, когда уже так прикипел к жизни с Яку рядом. Он не откажется от своего теперь. Нет, Яку вовсе не боялся, что Лев отступит. Не это его пугало. Ему было горько и обидно за себя, за свой не справившийся организм, отравленный простым случайным падением. Тысячи голосов не шли из головы. Иногда приглушались, затихали, но всегда появлялись вновь: если бы он не упал. Если бы он лечился, не оттягивал, не ругался ни с кем, не... Если бы справлялся сам, если бы мог молчать и терпеть, если бы взял себя в руки и не разревелся. Не простудился. Не взваливал всё на Льва. И если бы только Яку старался лучше. Иррациональные, не заглушаемые без посторонней помощи голоса, мерзкие шепотки, выматывающие из последних сил, тратить которые нужно было на столько всего, кроме страхов, и оглушительные обвинения во всех грехах, вытаскивающие из глубин памяти всё новые и новые повинности, уязвляли самую душу. И как стыдно ещё было за это! Трус. Он же совсем недавно решил, что страхи над ним не властны. А всё равно боялся. И весь подъём от решительного настроя обратился в прах. Вот так, одной ночью. Яку просто заплакал — и всё сломалось внутри. Суга, Суга, где ты, выпиши таблетку. Я так не могу. Я сам не могу. — Пойдём, умоемся, — позвал его из этого клубка тьмы голос Льва. Яку не хотел вылезать из одеяла. Холодно и противно. Его затрясёт только сильнее. — Пойдём, — повторил над ухом Лев. — Я включу обогреватель сильнее пока. Снова слегка затошнило, когда Яку встал, опираясь на его протянутую руку. За Львом невозможно было не пойти. Он был тёплым, надёжным, единственным, к кому можно было прижаться и тоскливо завыть, жалуясь на самого себя. Лев не дал ему просить прощения ни за потревоженный сон, ни за самоуверенные советы, выданные Яку ему, когда тот сам плакал в его руках из-за своих печалей. Поцеловал его, держа в своих руках, и Яку чувствовал, как сильно дрожит подбородок, задевал зубами губы Льва и жмурился от света. Он сжал кулаки у него на груди, стараясь не думать и не дышать. Не быть. Чувствовать Льва рядом — и больше ничего. Лев умыл его и за руку привёл обратно на диван. Обернул одеялом и на себя накинул хантен. Поглаживал Яку руки, стараясь отвлечь его этими ощущениями. Спросил про приёмы или упражнения, чтобы отвлечься. — Суга-сан не мог тебя не научить, правда? Что он говорил делать? ...Я позвоню ему? — Нет, — отказался Яку от звонка. Припомнил только один совет: — Надо. Блять, я не знаю. Говорить цв-вета, — запнулся Яку. Глупо это. Ну глупо же. — Давай, — схватился за этот метод Лев. Сразу же предложил предмет: — Хантен? — Красный, — глухо отозвался Яку, стараясь глядеть только на ладони Льва перед собой. — Ага. А полоски, — подбодрил его Лев. — Чёрные. — Пушинка, — предложил он дальше. — Серая. — Огонёк на телевизоре. Яку пришлось повернуть голову. В ней было так пусто, так безнадёжно. Зачем этот огонёк там вообще?.. — Синий. — Потолок. — Не знаю, серый. Белый. Наверное. — Хорошо. Штора. Яку глубоко вдохнул. Назвал цвет. Ещё один. Следующий. — Лапки Ваты-чан. — Её тут нет... — А ты представь, — Лев подсунул под его руки Пушинку. — Тёмные, — припомнил Яку. Фасолинки. Яку попытался улыбнуться пришедшему в голову сравнению. Лев перечислил почти всё в комнате. Спрашивал про зубные щётки, тарелки, шарфы, заставляя отвлекаться. Эта глупая игра срабатывала. Стыд притуплялся. Сидя умытым, дышать было легче. Яку не верил, что это дотягивало до панической атаки. Снова подумав о том, во что он превратился, чем отвлекает Льва от сна — сам говорил, высыпаться так важно! — опять не сдержал слёз. Зло растёр их по щекам, вытер вспотевшую шею. Лев переключил обогреватель в его обычный для ночи режим. Готов был сидеть рядом и держать за руки, словно ему это ничего не стоило. Будто Яку того стоил. Ничтожество, сказал в голове голос. Да иди ты нахуй, бессильно разозлился Яку. Ох. У него с Сугой ещё бездна работы. Все доводы, разборы, цели, хорошее настроение — всё это шло отдельно. Где-то далеко. А страхи-пауки, вот они. Оплели его, завернули в кокон, и можно только плакать. Заебали, поганые. Лев снова прорвался сквозь эту дрянь: просто поцеловал его, мягко коснувшись пальцами щеки. Хороший, какой он хороший. Яку всё-таки поднял голову. Всмотрелся в его глаза. Без вопроса ответил: — Зелёные. Лев улыбнулся и пересел ближе, смог обнять его прижать к себе, не потревожив ногу. Сокровище. — Сокровище моё. — Яку-сан. — Я тебя люблю, — вышло сипло, но Лев услышал, на секунду сжал его крепче и улыбнулся, снова поцеловав. — Я рядом. Всегда рядом. — Ты здесь, — притянул его руку к своему сердцу Яку. Прикрыл глаза. Ком в горле отступил. Голова ещё болела, но слёзы перестали безудержно проситься наружу. Не осталось больше сил мысленно уничтожать себя и чувствовать это давление. Да ни на какие чувства не осталось. Вот только нельзя было оставить Льва хотя бы без одного "спасибо". — Я лучше потом поплачу. От радости, когда мы с тобой поднимемся на какую-нибудь гору. — Плакать не стыдно, — щекотно шепнул ему в ухо Лев. — А беспокоить тебя всё-таки стыдно. Я же ни с чего. — А так бывает. Ну и что? — Истерика какая-то. Не понимаю, почему, — пробормотал Яку, отклоняясь от своей цели. — Вы слишком долго делали вид, что не боитесь новой операции. Сами говорили, что стараетесь гнать от себя эти мысли. Не надо было. — А что надо было, каждый день ныть и вгонять себя в настоящую депрессию? И тебя тоже, хм, — Яку не понравилось, что Лев вернулся к своему обычному обращению на "вы". Будто между ними было какое-то ограждение. Он вцепился в его майку, чтобы не чувствовать этого, нет-нет-нет. И не плакать снова! — Я не знаю, как правильно надо было, — осторожно сказал Лев. — И я не в укор говорю. Предполагаю. Но это неважно. Даже если мы никогда не поймём, почему сегодня с вами это случилось. — Их ещё много будет, уверен, — вздохнул Яку. Он всё-таки лёг. Лев устроился рядом, обняв его, и не стал выключать свет. Смотрел в его глаза. Яку это успокаивало. Он бы лежал так до самого утра. — Они и раньше бывали? — спросил его Лев. Кто — они, истерики? Приступы бессмысленного отчаянья и недовольства собой? Вспышки страха? — Бывали, — через силу признал Яку. Язык обожгло, Яку не позволил себе сказать "не жалей меня". А Лев жалел. Смотрел на него с состраданием. — И ты один был... — прошептал он. Яку немедленно зажмурился, боясь, что слёзы снова навернутся на глаза. Уже давно прошло то время, когда он бесился от чужого сочувствия. От Льва оно даже чуточку льстило, позволяло чувствовать себя окружённым заботой. У Льва она проявлялась не в причитаниях, а действиях. Он помогал с обувью и с полотенцем в ванной, не оставлял ничего нужного ему на полу, не просил дотянуться, куда Яку не доставал. И в одиночестве Яку страшно давно не плакал, заглушал чувства усталостью от работы, после того как совсем бросил терапию. А потом вышло так, что Лев всегда был рядом. Мирились они или переживали о своём, он оставался рядом и не молчал, не таил своих мыслей и чувств. Яку не знал толком, кто из них сделал первым этот важный шаг, но теперь они оба умели находить друг для друга слова утешения. Новых слёз он испугался не из-за прошлого одиночества и не из-за жалости. Уже от радости, слишком резко сжавшей его без того уставшую грудную клетку. Лев опять не использовал то слишком вежливое обращение. Как же хорошо. Вот бы он скорее привык. Яку смог ему улыбнуться теперь. Лев удивлённо вскинул брови, но тут же улыбнулся сам, мягко прислонился своим лбом к его. Яку подался ему навстречу. Сквозь головную боль протягивал лепестки распускающийся нежный цветок, пришедшее к нему успокоение. — Мне всё ещё стыдно, что я тебя разбудил этим, так и знай, — прошептал Яку. — Но я благодарен за твоё терпение сейчас. — Я же ничего... Я разве... Ох, Яку-сан, — растерялся, но ещё раз улыбнулся Лев. Какое же это ничего. Очень даже чего. Очень много чего! — Я тебя люблю. Я выдержу, честно. Я очень постараюсь выдержать. И я ни капли не сомневаюсь, что ты будешь рядом. Я знаю, ты будешь. Мне просто так жалко, что это отнимет у тебя столько сил и терпения. — Я вам всё, что у меня есть, отдам, Яку-сан. Уж наверное, Яку чем-то это заслужил. Голоса пауков заткнулись, не спешили подсказывать. Они не умели помнить о хорошем, зато быстренько затирали все достижения грязным комком паутины. Прямо сейчас у Яку не было сил настроиться и разогнать их с фонарём и палкой, но он хотя бы мог не слышать их, чтобы заснуть теперь без новых кошмаров. И ничего, что Лев вернулся к этому своему "Яку-сан". Пусть обращается, как хочет. Яку сам его поцеловал. Приподнялся, выключил свет ночника. Лёг обратно и был притянут ко Льву близко-близко. Сам прижался крепче, отыскал в темноте его губы, потёрся носом о кончик его носа, снова и снова целовал, чувствуя его ладони на своей пояснице. Было так приятно. Даже боль в голове немного утихла. — Ты от меня не прячься, — снова перестроился Лев, немедленно вызвав у Яку сладкие мурашки по всему телу. — Не бойся меня будить, если снова станет страшно. Не хочу, чтобы ты тогда один был. — Ты меня спас сегодня. Нет, правда. Как маяк в буре. — Яку-сан! — Спи, герой. Я тоже буду спать. Я усну теперь. — Без слёз? — Без. Яку снова его поцеловал и провалился в дрёму, укутанный мерещившимся ему цветком покоя. Лев его оберегал, пряча в своих руках. Яку умел справляться с кучей других штук. А со своими демонами — не в одиночку. Рядом для этого были не только психотерапевт Сугавара и любимый Лев. Разок Яку порыдал так же Куроо в плечо. И в подушку при сестре. Минеко-нее-чан жалела его, но и помогала потом тоже, по-своему. Так он оказался втянутым в ресторан и стал его частью. Надо тоже завести себе дневник и записывать туда всё хорошее, чтобы было, на что ориентироваться. И пусть Лев ему туда пишет что-нибудь тоже, чтоб нападающая на Яку тьма не пыталась вдалбливать ему, что всё милое Яку сам себе выдумал. Он чуть-чуть отдохнёт и снова начнёт бороться. Он научится. Яку обещал своему котику, что справится.