struck-through circle

*** Его зрение направлено вглубь себя. Вне зрения — другой мир, другие люди. Такие же, как Марти, уверенные, что всё делают правильно. Простые вещи. Вечные ценности. Некоторые идут дальше в своей бесконечной уверенности, и превращают человеческое тело в пыточный холст, как Реджи Леду. Или выкапывают детей из чрева, чтобы впоследствии закопать. Как Шармейн, лживая сучка, рыдающая в таких же лживых объятиях Раста. Он гладит её спутанные волосы; вены на его руках проступают так отчётливо, будто он хочет продавить ей голову. Лицо по-прежнему холодное и равнодушное, голос, однако истекает притворным участием. И Шармейн начинает говорить, сжимая руку Раста, пока тот утирает её слёзы бумажным платком. Марти не выдерживает такой душещипательной сцены и выходит из допросной, оставляя Инквизитора и его жертву наедине. Он уверен, что Расту удастся превратить её неровную, косноязычную речь в полноценное признание. — Вот же блядь, — с отвращением говорит Марти, бегло читая каракули «Болотной Медеи». — Теперь ей точно вышка светит. Если сокамерницы не сократят срок. — Или она сама, — Раст быстрым движением убирает бумаги в папку. — Я посоветовал ей покончить с собой. Для неё это будет лучший выход, — его тон совершенно будничный. Марти не удивлён. Инквизитор на то и Инквизитор, чтобы сеять смерть. — Странно советовать людям то, чего не решаешься сделать сам. Ты это серьёзно, Раст? Раст подходит к нему так близко, что Марти чувствует запах его одеколона. Врывается в зону комфорта, ломая барьеры, пробивая все преграды, который Марти возвёл между ними после той ночи, когда обнаружил себя сжимающим его руку. Доверительно наклоняется и шепчет, тревожа тёплым дыханием ухо: — Если бы я хотел умереть всерьёз, то был бы уже мёртв. * Иногда Марти кажется, что Раст относится к нему так же, как к смерти. Дразнит, раззадоривает, то приближаясь, то отдаляясь. Его путь к нему усеян обломками рухнувших стен. Но он оставляет, однако, почтительное расстояние между, смотрит на него так, словно почти погиб, но никак не решается дойти до конца. И Марти остаётся только скрипеть зубами от беспомощности. * — Человек сам себе судьба, — Раста вновь переклинивает, и он принимается за своё. То есть, читает проповеди пьяному Марти. — Но ему не подогнать остальных людей под себя. Марти его не слушает. — Эта сука собирает документы на развод! Я оступился один раз, один грёбанный раз, а она уже решила лишить меня семьи! — Бедный-бедный детектив Харт, — говорит Раст с сарказмом. Марти в бешенстве швыряет в Раста стакан. Тот уворачивается и неожиданно смеётся. — Даже силе ненависти не добавить тебе меткости. И у Марти срывает башню. Он хватает Раста за руки и с силой вжимает в стену. Он желает выбить из техасца всю его спесь, плевать, что тот сильнее. Плевать, что Коулу ничего не стоит переломать ему все кости, оборвав попытки Марти сделать хоть что-то. Плевать на его замашки психопата и на то, что когда он поднимает на него свои полупрозрачные, острые глаза, что-то внутри начинает болеть, как свежая ссадина. Его дёргает и плавит, когда он смотрит ВОТ ТАК, в переносицу. Словно держа его на прицеле. Раст ударяется спиной и резко выдыхает. Он не сопротивляется, лишь смотрит на Марти тяжёлым, рентгеновским взглядом. Они оба почти не дышат, и в наступившей тишине, кажется, можно услышать движение крови по венам. Марти не чувствует никакой опасности, ослабляет хватку, и уже хочет отпустить Раста, понимая, что всё это выглядит пиздецки странно, но слишком поздно. Алкоголь разогнал его кровь до немыслимого градуса. Теперь на лице Раста ни тени недоумения. Он острый на ощупь, словно нашпигован гвоздями. Одеревеневшими пальцами он сжимает его воротник, второй рукой проводя по его спине, даже через ткань ощущая дрожь, бьющую напарника. Марти чувствует, как неуверенно, опасливо тот открывается ему навстречу. Словно давно ждал этого. Как из нот собирается мелодия, так и он собирает новое тело Раста из прикосновений. Тело, которое теперь отзывается на ласку так, будто своими пальцами Марти вдохнул в него жизнь. Он кусает его в шею, чувствуя бешеное биение пульса. Он понимает, что это неправильно, но в голове больше не бьётся настойчивое «Мэгги, Мэгги…» — эффект, которым не обладает даже самый крепкий виски. Руки Раста в это время неуверенно изучают рельеф его спины. Гибкие запястья, нагретые жаром кожи пальцы… Марти грубо раздвигает его губы своими, задвинув глубоко в сознания все чувства, кроме одного — безумной жажды. Раст слишком устал от алкоголя и недосыпа. Голова кажется совсем пустой, словно Марти своими действиями вытащил из неё все мысли, мучающие его на протяжении дня и ночи. К тому же, в нарочито грубых прикосновениях кроется что-то похожее на нежность. Когда Харт неуверенно целует его, Раст замирает: давно никто не прикасался к нему так…интимно. И он сдаётся на милость победившего. позволяя тому накрыть его губы своими. Целовать Раста всё равно, что пить горячий горький чай. Но Марти пьёт его снова. И снова. И снова. Рассекая свой рот горечью кипятка. * Но Раст чувствует одно лишь равнодушие, когда Марти расстёгивает ремень, действуя с нарочитой уверенностью. И когда несмело разводит его колени. Равнодушие и тупую, саднящую боль, сменяющуюся ничем. С каждым движением обнажаясь перед ним всё больше, задвигая в самый дальний угол сознания мысли о сожалении. Теперь он ощущает только отсутствие боли и упоительную пустоту в теле, а главное — в голове. Словно член Марти — переключатель, запускающий в нём процесс избавления от всего, в том числе и от боли. И Раст знает, что будет позволять напарнику делать с его телом всё, что тому заблагорассудится. Он будет иметь и использовать его, внушая простому, доверчивому Марти ложную уверенность, что всё наоборот. Не испытывая при этом стыда или отвращения. Просто делая ещё один шаг в пропасть. * Марти не может уснуть из-за мучившего его стыда. В квартире стоит резкий запах смазки, пота и спермы. Или ему это только кажется? Промаявшись на своей раскладушке, он встаёт и спускается вниз. Раст не спит. Его силуэт выделяется на фоне незанавешенного окна. Такое чувство, что он всё это время ходил по комнате, а затем резко остановился. Марти берёт со стола сигареты и закуривает. — Прекрати на меня пялиться, — говорит Раст, не оборачиваясь. — Нужен ты мне, — хмыкает Марти. Встаёт и подходит к магнитофону, одиноко стоящему в углу. Он нажимает на кнопку проигрывателя. Скупость музыки разбавлена раздражающими слух шумами, словесным фаршем и шелестом кассетной плёнки. Всё правильно, какую ещё музыку может слушать такой, как Раст. Как ни странно, посторонние звуки и присутствие Коула притупляют его стыд. — Эта группа называется Throbbing Gristle, — Раст по-прежнему неподвижен. — Мне всё равно, — говорит Марти и, подходя к напарнику, нащупывает пряжку на его ремне, краем сознания отмечая, что Коул даже дома «застёгнут на все пуговицы». Раст не отстраняется, наоборот, Марти чувствует его возбуждение. — Не думал, что ты такой легкодоступный, Раст, — сквозь зубы говорит Марти, нарушая пространство их дыхания, слитого в одно. «Ты же любишь боль, чёртов ублюдок. Так получи». Раст молчит. И Марти с жадностью впивается в его плотно сжатые губы. Он не снижает темп даже тогда, когда голова Коула ударяется об стену. Он кусает его губы, крепко вжимая руки в матрас, желая причинить ещё больше боли. За все его нравоучения и унижения. Лицо Раста /искажают пароксизмы экстаза/, и Марти забывает о своих обидах. От того, что проклятый техасец способен на столь сильные эмоции, он едва не кончает. Однако сдерживается, продолжая терзать Раста с прежней грубостью. Коротко остриженные ногти глубоко впиваются в его острые бёдра. Он почти ненавидит себя за то, что надеется, будто после этой ночи их отношения изменятся. Но даже массаж простаты не отбивает у Раста желания умничать. * Крошечный распятый Иисус является молчаливым наблюдателем за тем, как свершается преступление против природы. Раст отказывается снимать его со стены, несмотря на возмущение и многократные просьбы Марти. Словно ему доставляет извращённое удовольствие содомия под сенью Господа. * — Как думаешь, могли два варщика мета убить столько людей и остаться незамеченными? Сатурналии, ритуалы, секты — здесь замешано гораздо больше людей, — говорит Раст однажды. — Наших парней мы взяли. Точнее, ликвидировали. А то, что ты сейчас мне говоришь называется паранойя. — Нет, Марти, это не паранойя. Люди продолжают пропадать. Просто мы об этом не знаем, — глаза Раста лихорадочно блестят, и Марти думает, что Раст вновь принялся за старое. — Мы закончили в самом начале. Я был прав, Дора Лэнг — алтарь. И я не думаю, что Леду удавалось похищать людей, не создавая лишнего шума. Тут замешан кто-то более влиятельный. Вспомни, как быстро Таттл прислал опергруппу, едва мы напали на след. — Хочешь доебаться до преподобного? Или до губернатора? Может, сразу арестуешь их, чтоб наверняка? — с иронией говорит Марти. — Нет, просто побеседую. И начну с Билли Ли. В конце концов, пропавшая Мари Фонтено училась в его школе. — Даже не думай. Спокойная жизнь настолько надоела? Раст усмехается. — Смертью больше, смертью меньше. Ты стал удивительно чёрствым, Марти. А как же твои принципы, благодаря которым Реджи сейчас отдыхает в земле? — Заткнись, — шипит Марти. Раст, как всегда, бьёт в самое больное. Хренов садист. — Ладно. Хорошо. Подумай над тем, что я сказал. До вечера, Марти. И он просто уходит. Оставляя взбешённого Марти наедине с неугомонными воспоминаниями о замученных детях. И ублюдке Леду, словно в трансе повторяющему несвязные слова о времени. Харт постоянно забывает спросить у Раста, о чём тот говорил ему, когда напарник держал его на мушке. * Кесада отстраняет Коула раньше, чем тот успевает достать преподобного. Его нездоровая активность нихуя не понравилась Герасси, и вот Раст хлопает дверью, показав на прощание «фак» всему управлению. Упрямый, заносчивый засранец. Иногда Марти хочется залезть Расту в голову, чтобы навести там порядок. Безупречный и долговременный. Вырвать тоску из его вен, равнодушие из глаз, залить в уши другую музыку. А иногда ему самому хочется сойти с ума, чтобы быть ближе к Расту. Но он боится, что и тогда не поймёт его. Он не открывает ему уже третий день. После того, как Коулу «дали отпуск», Марти его больше не видел. С невероятной для него настойчивостью он приходил к дому, ставшему ему почти родным, но натыкался только на темноту в окнах и запертую дверь. Марти знал, что кричать бесполезно. И взламывать дверь тоже — Коулу это не понравится. Но на четвёртый день, основательно напившись, он стреляет в замок. Распятие со стены никуда не делось. И жутких фотографий прибавилось с тех пор, как Марти был у него в последний раз. Коул сидит на матрасе с отсутствующим взглядом. — Выпьешь? — спрашивает Раст, не глядя на вошедшего. Марти садится рядом, молча берёт Раста сначала за одну руку, потом за другую, проверяя вены. Он боится, что Коул начнёт ставиться внутривенно, но тот на удивление чист. — Нет, — наконец отвечает Мартию — Что с тобой, блядь, творится? — Смерть всегда побеждает, Марти. Даже в галлюцинациях. — Ты снова что-то принял, да? Переживаешь из-за отстранения? Кесада, конечно, говнюк, но в одном он прав — тебе необходимо отдохнуть. Раст смеётся. Но каким-то неживым, трескучим смехом. — Я видел небо, закручивающееся в спираль. И лабиринт… — Тоже закручивающийся в спираль? — хмыкает Марти. — Не перебивай, — неожиданно зло говорит Раст. — Лабиринт, из которого нет выхода тем, кто отчаянно пытается спастись от смерти. Там только мёртвые. Моя несчастная-счастливая дочь ждёт меня на выходе. Дело за малым — разорвать связь с жизнью. Но когда я пытаюсь сделать шаг ей навстречу, лабиринт меняется. Он…Он кажется мне живым существом, земля под ногами мягкая, словно раньше там было болото. И я сбиваюсь с пути. Человек…зовёт меня… — Слушай, ты это придумываешь или как? — Марти встаёт и берёт с тумбочки бутылку виски. Без алкодопинга Коула воспринимать сложно. Всё ещё. — Это моё страдальческое мировосприятие, — усмехается Раст, поигрывая зажигалкой. — Но на самом деле — просто галлюцинация. — Чёрт, Раст, мне порой кажется, что ты помешан на страданиях. Ты ищешь их так же старательно, как улики. Чего ты хочешь этим добиться? — Я уже упоминал о том, что мне не хватает смелости для самоубийства. Надеюсь, что кто-то сделает это за меня. — Ты, блядь, серьёзно? Снова начинаешь плавить мне мозг этой своей депрессивной хернёй? — Сам спросил, — пожимает плечами Раст, — И сто раз пожалел об этом. Тебе на работе смертей не хватает? — Более того, я думаю о смерти даже когда ты ебёшь меня. * Раст измождён и подавлен. Он зашёл в тупик, и он чувствует бессилие. Пока где-то продолжают погибать женщины и дети, он просто пьёт пиво и изредка трахается с напарником. Раст топит ненависть к себе в алкоголе и, чтобы отвлечься, рассказывает Марти про Аляску. — Аляска — одна бесконечная зимняя ночь. Даже звёзды кажутся кристаллами инея, приклеенными к холодному чёрному картону. Мне постоянно было холодно, и даже дышал через раз, словно боялся, что дыхание может примёрзнуть к носоглотке, — Раст зябко передёргивается. — Я представлял себя в ледяном карцере, вырубленном прямо в скале. И мечтал поскорее уехать. Что я и сделал, дождавшись совершеннолетия. — Ты вернулся в Техас? — Да, там и встретил Клэр. Потом родилась София. Я чувствовал себя почти счастливым, Марти. И только в Луизиане в полной мере осознал, что жизнь — бессмысленный бег по кругу. Так что в какой-то степени Леду был прав. — Что он сказал тебе тогда, на ферме? Перед тем, как… — Что время — это плоский круг. А любая смерть — перерождение. Всё перерастает и повторяется. Мы навечно заперты в циферблате, даже самоубийство — не выход. Всё повторится, и ты никогда не встретишь тех, кого любишь в той тьме, в которую попадаешь после смерти. Тебя вытащат и заставят жить вновь. Под другим именем, другой жизнью, с другими воспоминаниями. Я думаю, что это самое страшное. — Ты слишком много думаешь. Расслабься, выпей ещё пива, — Марти быстро утомляет болтовня Раста. Он бы с большим удовольствием отправился наверх, но что-то удерживает его здесь, рядом с человеком, которого он давно перестал воспринимать, как постороннего. — А может, времени вообще не существует. Я не могу запретить себе думать, Марти. Его лицо вновь оформляется в скорбную, каменную маску. Иногда Марти не может поверить в то, что сидящий на расстоянии вытянутой руки человек, всего пару часов назад был податливым, послушным и по-хорошему тихим. Если бы можно было выебать из него всю боль, Марти незамедлительно сделал это. Лишь бы не видеть такого Раста вновь. Марти всегда было просто разбираться в чувствах. Любовь к Мэгги, дочерям, влечение к Лайзе и девочкам из стрип-клубов. Но к этому мрачному типу было что-то другое, идентифицируемое с трудом. Не любовь, конечно, это же смешно. И не влечение — его хотелось не просто трахнуть, но и достать до самого дна души, в надежде понять, разгадать, дотронуться. Неважно, чем — членом или невидимыми жгутами разума. Простого и понятного разума детектива из глубинки. * Они трахаются каждый раз, когда Марти пьян или хочет забыться, чтобы не думать о Мэгги. Желания Раста в расчёт не идут. Расту, кажется, вообще наплевать на то, что Марти проделывает с его телом. И Харту никуда не деться от наркотического запаха его кожи, его механических поцелуев с привкусом сигарет. Линии их тел подходят друг другу идеально. Но Марти моментально трезвеет от взгляда внимательных глаз. Его не покидает ощущение того, что Раст продолжает вести анализ в своей голове. И невысказанная злость на напарника заставляет его двигаться резче, грубо кусая солоноватую кожу, оставляя на бледном мраморе шеи глубокие очертания зубов. Но даже боль не может стереть с лица Раста равнодушие. Всё это так неправильно, так АБСУРДНО. Но только в эти моменты Марти чувствует, что Коул оживает. И его больной, страшный взгляд сменяется на безмятежный. Сознание Коула опять вовне. Очередной бессмысленный секс с Марти ничего не меняет. Очередное возрождение через грязь. Надо ли ему и грязь ли это он всё ещё не знает. И не хочет думать об этом сейчас.