Дни и ночи святого Мунго

7. Я очнулся и задергал руками, пытаясь выдраться из пут. Лицо Берти было совсем рядом, глаза расширены, на лбу – крупные капли испарины. Я со всхлипом втянул воздух и замер – путы держали крепко. Берт утерся рукавом, потом неверными пальцами начал расстегивать пряжку, я, наверное, так рвался, что затянул все намертво, в итоге ему пришлось воспользоваться заклинанием. - Стой, - прохрипел я. Во рту пересохло, слова получались какими-то сиплыми. – Ты… что-то нашел? Берт молча помотал головой, ремень лопнул, и я, кашляя, перекатился на бок. В голове гудело, как после сильной температуры, все казалось каким-то ватным. У моего друга тряслись руки, да и сам он выглядел не ахти. Я, конечно, должен был его расспросить подробнее, удостовериться, но мы оба так измучились, что просто сползлись в один змеиный комок на деревянном топчане, накрылись одеялом и заснули, не раздеваясь. Мне снилась Праматерь. С самого отрочества не видел ее, а тут… Синие немигающие глаза спокойно и внимательно смотрели на меня, струились крупные кольца темных кудрей, текла драгоценная чешуя. Шумело море. Я проснулся очень рано, сквозь щели в неровно сложенных и плохо проконопаченных стенах втекал жидкий серенький свет. Берт крепко спал, натянув клетчатое одеяло на голову, в волосах у него запутались соломинки. Я осторожно уселся, потер ладонями лицо, прислушался к себе – вроде, ничего страшного не произошло. Когда у нас в аврорате были курсы окклюменции, мне в голову не смогла влезть даже Амалия, ее потом водичкой отпаивали. А Берт ничего, даже не покалечил. Недооценивает он все-таки себя. Было ощутимо холодно, нам, конечно, не пришло в голову позаботиться об обогревателе, я получше укрыл Берта, пусть выспится, вчера был адский денек, да и позавчера, если вдуматься, тоже. Торопиться уже некуда. Зашнуровал ботинки, натянул куртку и пошел искать, где умыться. Я чувствовал себя не просто грязным, а хотелось сразу сбросить кожу и остричь волосы под ноль. Сортир у Майка был формата «будочка во дворе», а вот душ, слава богам, нормальный, вода нагревалась в баке дровами, да еще и ванна имелась, старая-престарая, огромная, облупленная, но мне и такая была в радость. Я воровато согрел воду заклинанием и некоторое время блаженствовал в кипятке, окунувшись туда с головой. Боже-господи, хорошо-то как! Горячая вода! Часа полтора я точно бултыхался, за всю эту гребаную неделю. Вода ласково согревала, и я стал засыпать обратно. Потом в дверь поскреблись, я буркнул «войдите». Оказывается, Берт уже воспрял ото сна и искал меня по всему двору. Я, честно говоря, не особо рвался его видеть – после вчерашних садо-мазо развлечений с ремнями и ментальным изнасилованием. Ну не изнасилованием, хорошо, я сам предложил. Но смотреть ему в глаза как-то… не хотелось. Боялся покраснеть. Берт тоже как-то неловко косился в сторону, и вся эта идиотская ситуация напоминала… ну да, случайный секс в дороге. Теперь всем неудобно, да и вышло не очень, а общаться придется. - Не переживай, все нормально. - Я не переживаю. Арчи, ты точно в порядке? - В полном. Я нехотя выбрался из воды и замотался в потрепанное полотенце сомнительного сероватого цвета. Ну, все лучше, чем ничего. Сел на край ванны, обнял себя за плечи. - У тебя сигареты не найдется? - Ты же не куришь. - Теперь курю. Едкий дым обжигал горло, и тошнотворное состояние потихоньку сменилось простым омерзением. - Ну и что ты там вчера разглядел? – мирно спросил я и снова затянулся. Какая же все-таки дрянь - это курево. Берт обычно курил трубку, но она теперь погребена где-то под развалинами его дома. - Да ничего особенного, - он отвел глаза. Ну да, конечно. - Давай колись. А то знаю я тебя, постеснялся лезть далеко, слился, а потом я буду ходить по ночам и пить кровь. - Видел Ника. Он был словно… как развороченный изнутри. - Это напарничек его так. М-да. А еще что? - Еще… Арчи, слушай, ну зачем ты спрашиваешь? Ты чист. - После ванны я, несомненно, чист, - я старательно отжал волосы и потянулся за палочкой, высушить. – Берт, не увиливай. - Еще видел праздник, майское древо и тебя в платье, - выпалил Берт. Я рассмеялся. - О, это же лучшее воспоминание моего детства! Здорово было, да? Я на нем патронуса строю. На самом деле у меня не получался патронус вплоть до третьего курса. Я бесился, тренировался до потери пульса и не мог его призвать. Ясное дело, что школьники и не обязаны, но я же самый лучший, самый способный, я же должен. Вот только с радостью у меня всю жизнь было плоховато. Однажды зимой я шел вечером через двор, кинул взгляд на окно гриффиндорской гостиной и увидел там Берти. Веселого, смеющегося, такого… такого родного. Я стоял под окном, пока не закоченел, а потом вернулся в нашу спальню и призвал патронуса. Змею, конечно. Не напрягаясь. С тех пор у меня не было проблем с радостным воспоминанием. Надеюсь, оно ему не попалось. Я часто приходил на это место, когда никто не видел. Артур Лувеллин, гордость факультета, с тоской таращится на силуэт какого-то второклашки-гриффиндорца. Усмеяться. Берт вроде бы попустился, поняв, что ничего такого зазорного в майском древе нет, и осторожно стал расспрашивать про даму со змеиным хвостом. Похоже, он решил, что это у меня извращение такое. Знал бы он, какое у меня на самом деле извращение. Я затолкал окурок в пустую банку, оттер руки с мылом и рассказал ему про Мелюзину и про ее детей. Он, наверное, и раньше слышал, но теперь увидел воочию. Наверное, должно впечатлять. - А почему… вы все ее помните? - Нет, не все. Дальше он спрашивать не стал, да я и не углублялся. Натянул одолженные Майковы штаны и футболку с затертым изображением какой-то магловской рок-группы, Жуки, что ли. - Берти, я поеду прокачусь по окрестностям, к завтраку вернусь. Ты… извини, что я вчера на тебя накричал. Мой друг кивнул и проводил меня каким-то растерянным взглядом. Черт, мне все равно было неловко, да и ему тоже. Ну, ничего, забудется. Я почистил пони, подкупил его украденным на кухне сухарем и осторожно взнуздал. Седло было старое, потник весь в комках, так что я плюнул и поехал так. Впрочем, если это конское создание и бегало когда-то галопом, то теперь уже забыло, как это делается. Мы чинно выехали со двора и отправились в холмы. Пони думал, что пасется, я думал, что прогуливаюсь, и всем было хорошо, а главное – я был один. Мы миновали разбитую дорогу с фермы, гору соломенных брикетов, прикрытую черным полиэтиленом и придавленную старыми покрышками от трактора. Тоже метод. Дальше уходила тропинка в пологие холмы, поросшие пожелтевшим вереском, разнотравьем. В августе тут, наверное, хорошо. Пахнет медом, зреет ежевика. Жаль, что, скорее всего, я не доживу до августа. Я усилием воли отогнал от себя дурные мысли, подвязал повод, бросил его на шею своего гордого скакуна и ссутулился на его спине. Пони сам выбирал дорогу, щипал какую-то уцелевшую траву, находил редкие куртинки «жеребчика». Я, не мигая, смотрел вперед, на линию горизонта, очерченную плавными волнами. С Атлантики опять набегали облака, но пока солнце еще грело. Порывами налетал ветер. Мелюзину помнят только женщины нашего рода. Поэтому девочки в семьях ценятся выше. Она приходит к ним в снах, видится в изгибах ветвей, говорит с ними в бреду и болезни. Она – Праматерь. Но моим родителям нужен был первенец. Наследник. В детстве я не просто видел Фею источника, я был ею. В колыбели моя добрая матушка иногда находила змею. Купаясь, я замечал чешую на своих плечах. В зеркале отражались немигающие синие глаза. Мелюзина пела мне песни, когда я лежал с температурой. Шум моря вызывал у меня мучительную тоску. Подростком я уже не смотрел на себя в зеркало – я видел там тонкие руки, женские очертания губ, мягкие тени под глазами. Мне некого было спросить. В Хогвартсе наш декан как-то упомянул о зелье, которое применяют, чтобы изменить пол ребенка еще во чреве матери. У нас был факультатив, только для слизеринцев. Ну как факультатив, Северус приходил в гостиную, и мы разговаривали обо всем на свете. О власти. О предназначении. О том, как управлять людьми. Как не дать управлять собой. Для всего есть зелья. Я не очень интересовался, но исправно слушал, чтобы потом рассказать Берту. Он ужасно любил всякие травки. Я тогда задал несколько наводящих вопросов и задумался. Потом решил забыть. Потому что в половине случаев применение этого зелья приводило к смерти ребенка. Без вариантов. Я не мог думать такое о своей матушке и выбросил из головы. Потом была история с майским древом. Наверное, я нарочно устроил все это, чтобы посмотреть, не мелькнет ли что в глазах моей прекрасной, идеальной матери, которая после меня произвела на свет еще двух красавиц дочерей. Но им не пела Мелюзина. Только мне. Я снова уставился на волнистую линию горизонта, она расплывалась. То, чего я хочу, – невозможно. Ничего не отменишь. Идет война. Мой Берти. Сквозь жухлый вереск и заросли багульника ломилась какая-то светлая точка. Я зло сморгнул слезы и пригляделся – длинноногий вепрь, светящийся, полупрозрачный, весь расписанный кельтскими спиралями. Патронус Шона. Вот война и отыскала нас. *** Ничего не случилось. Ну правда, ничего не изменилось от этого чертова сеанса. Ничего такого я не узнал об Артуре Гриффине, чего бы не знал раньше. Но сам Арт, кажется, так не считал: он нервничал, дергался, а потом и вовсе удрал в холмы. Я бы составил ему компанию, но второго коня у Майка не было, и все равно верховая езда не по мне. Гриффель покачивался на кудлатой лошадиной спине, уезжая в горьком молчании, холмы заросли вереском, и вся картинка как-то удивительно напоминала иллюстрацию к волшебной сказке. Я не мог отделаться от мысли, что струящееся зеленое платье ему шло просто офигенно. Ясное дело, что шутить на эту тему было бы чистым свинством. Положение наше было откровенно незавидное. Денег - ни пенни, ни галеона, все, что мы захватили с собой, развеялось по дороге. То есть мне оставалось или улыбнуться кузену и сказать: чувак, мы тут у тебя поживем, а ты нас корми-пои, ни о чем не спрашивай и все такое, или подойти к толстому фраеру в темном переулке и сказать “акцио, кошелек!”. Не знаю, что творилось сейчас в Лондоне. Никаких новостей не было - даже магловские газеты Майк игнорировал. И вот что еще меня мучило: я невольно оказался дезертиром. Мне ли не знать, как сложно у нас на этаже, - рук не хватает катастрофически, потому что дело такое: студентов не так уж много, да и нельзя к нам необстрелянных. И вот я беру и сматываю, и что теперь делать? Правда, те, кто приходили за мной, на наш этаж уже не попадут. Ни один из пяти. Кузен смотрел на меня глазами, полными благоговения. Голова не болела, тошнота прошла, как не было, да к тому же не надо было тратить время и средства, ходить к доктору. Ох уж, врачи эти - им только волю дай: придешь с насморком, а они не успокоятся, пока тебе аппендицит не вырежут. Жуткие твари эти доктора! Я невинно спросил его, типа ничего, что я тоже доктор? “Какой ты доктор, Готти! - отмахнулся Майк. - Ты и на доктора не похож. Кстати, друг твой… Все с ним нормально? Я его не очень смутил? А то у нас тут бардак такой, ты-то свойский, привычный, а перед людьми стыдно”. “Маки, - вздохнул я, - ты соль земли и божий ангел. Все у тебя нормально. Ты нас принял как королей, а у меня, вот честно, сейчас такой поганый момент, что хуже и не придумаешь. Ни денег, ни жилья, одни проблемы… Но мы ненадолго тебя обременим, не думай. То есть свалим, как только появится возможность”. - “Да ты что, Готти, что ты несешь такое?! - улыбнулся кузен. - Ты же вроде как из этих, и друг твой тоже. Что же я, совсем дурак, чтобы Добрый народ от дома отваживать? Мне еще жить тут!” Я заржал и посоветовал Майку выставить для Арчи на ночь в углу кухни блюдце с молоком, а сам, как добрый брауни, отправился готовить завтрак. Каша сварилась, гренки сжарились, и кофе-машина выплюнула три чашки отличного душистого кофе (фильтры пришлось менять, конечно), и в этот самый миг, ни секундой раньше, во двор въехал Арт, ловко соскользнул с коня и церемонно приветствовал хозяина. Нюх у него, не иначе. И весь день они провели фактически неразлучно, в трудах: красили сарай, ковырялись с трактором, лазили проверять что-то на сеновале, я и представить не мог такого, вот правда! К вечеру трактор зафыркал и заработал, и Арчи добился этого практически без помощи палочки. Ну все же, будем честны, не совсем без палочки: ржавчину счищать вручную - дураков нет. А вот завалившуюся крышу над усадьбой мы восстанавливали уже как настоящие маги, залезли на чердак, попросили Майка не подсматривать и навели там полный марафет: укрепили балки, задраили дыры и на всякий случай поставили на кровлю дополнительную защиту от воды. “Вот так и возникают народные легенды, - заметил Лувеллин. - Накормишь фейри супчиком, а он тебе потом дворец отгрохает и коня подарит”. Разумеется, ремонт и все прочее все равно придется делать, но еще лет шесть или семь, пока мой добрый кузен раскачается, у дома хотя бы крыша течь не будет. Тетя Рози могла бы мной гордиться. Короче, уработались мы за день так, что вечером рухнули на кровать и уснули сразу. Ночью прилетела сова от Ли. Собственно, я даже не знаю, какой у него патронус, - он никогда его не присылал. Сова принесла письмо и свежий выпуск “Пророка”, очевидно, в качестве иллюстративного материала. Письмо было страшноватым. Вежливо и чуть отстраненно, в обычной своей манере, Ли информировал меня, что в Мунго полный завал, на отделение поступило больше двух десятков тяжелораненых, никто не может понять, что происходит, но мобилизованы даже “цыплята” - второй курс стажировки у них пройдет сразу как третий. Он не знает, что там и как у меня случилось, но общее мнение таково, что было бы прекрасно, если бы я смог выйти на работу, а они с Маргарет позаботятся обо всем остальном (стоит многозначительный смайлик). Если нужны деньги, надо немедленно написать об этом, и Маргарет тут же отправит требуемую сумму. Просьба ответить в любом случае, доставка уже оплачена. Сова смотрела на меня серо-желтыми очами и ждала, пока я напишу ответ, потом взмахнула бесшумными крыльями и унеслась. Я остался на крыльце и смотрел на темное непроглядное небо. Сигареты лежали наверху, жаль, а курить хотелось. Мунго… вот оно как. Лувеллин молча протянул мне пачку, взял с крыльца газету, бегло просмотрел… “Арт, я должен валить. Они там реально зашиваются. Маргарет в курсе…” - протянул ему письмо от Ли. Артур бесстрастно пожал плечами. “Да я, собственно, тоже от Шона отмашки ждал. Утром вместе выходим”. - “Кончились наши каникулы?” - “Кончились, Берти. Докуривай, и пойдем наверх!” Я в затяг дышал табачным дымом и холодным чистым воздухом. А мой друг Лувеллин сидел рядом, уткнувшись лбом мне в плечо, и молчал. Я курил и ощущал, словно бы слышал каким-то шестым чувством, как в нем звенит и вибрирует странная волна - то ли звук, то ли переливчатый стон, то ли холодный шелест. Это пела Мелюзина. Я не спрашивал Арта. Я просто слушал. А потом мы встали и пошли спать. 8. Я наскоро обнял Берта и отправился в знакомое нам с Шоном место на окраине Лондона. Он сказал, что будет ждать в "Бродяге", мы там иногда выпивали аврорской компанией. Патронус от Шона был кратким, деловым и страшным. Если даже моему напарнику не до шуточек, значит дело совсем плохо. Я аппарировал в грязный тупичок рядом с забегаловкой, удачно попав между лужей помоев и какими-то ящиками, огляделся, потом пошел в назначенное место, небрежно помахивая палочкой. Я не хотел сюрпризов и неприятностей. Шон, Билл и еще двое наших сидели за замызганным столиком, над красной клетчатой клеенкой болтался следящий портал. Засранцы даже не скрывались. Это значило, что Министерство… ну да, Министерство больше ничего не контролирует. Потому что не может. Молодой магл за стойкой с остекленевшим взглядом протирал бокалы - снова и снова, по нескончаемому кругу. - Амелия погибла, - бросил мне Шон вместо приветствия. Я спрятал палочку, отодвинул стул и сел. - А Министерство? - Не знаю. Общагу авроров брали штурмом. Оборотни, с ними колдуны. Сильные, много. Я увел несколько человек, когда стало понятно, что не удержимся. Остальные по большей части ушли группами, держим связь через патронусов. Редсон и Дэвис погибли. Донован оказался предателем, он… в общем, тоже погиб, - Шон дернул углом рта. Мой напарник был бледен как смерть, еще бледнее обычного, под глазами черные круги. Остальные выглядели не лучше. Сколько же они не спали. Меня слабо уколола совесть. Мы с Бертом спали, ели, а мои друзья тут дрались. Но, если честно… жизнь и безопасность Берта я обменял бы на любое количество авроров, даже самых хороших. Да, я знаю, что не прав. Здоровяк Билл сгибал и разгибал ложечку для кофе, в его лапищах она казалась совсем смешной и маленькой. Я протянул руку и конфисковал ни в чем не повинный прибор. Шон подлил себе скверного кофе из френч-пресса, забрызгав клеенку еще сильнее. - Каковы дальнейшие планы? - я кинул взгляд в мерцающее и слабо бликующее окно портала. Там мелькали какие-то тени, и ни черта было не разобрать. Чтобы пользоваться следилкой, надо сильно сосредоточиться, а я сейчас был способен только убивать. Много. Эффективно. Амелия была хорошим руководителем. Я часто с ней спорил, но она была хороша в своем деле. Может быть, лучшая. Начало войны - это самое тяжелое время. Ты не понимаешь, что происходит, у тебя нет никакой информации, а та, что есть - искажена. У тебя нет союзников. Шон стал говорить что-то об ордене Феникса, который еще при жизни организовал Дамблдор, но я покачал головой. - Шон, прежде всего пострадают маглы, ты же понимаешь. Никакому Фениксу до них и дела нет. В первую очередь, так как смертоедам больше не надо прятаться, они будут убивать маглорожденных, просто чтобы поразвлечься. - Ты что, предлагаешь поставить охрану у каждого дома в Лондоне? - тоскливо протянул Шон. Нет, я бы предпочел поставить охрану вокруг Мунго, хотел сказать я, но промолчал. У Мунго есть свои средства защиты, и как бы не посильнее наших заклинаний. - Надо разослать следилки по улицам, придется потратить много сил, но ничего не поделаешь. Мы, сука, лондонские авроры, и должны защищать всех, и маглов, и колдунов. Семьи, Шон. Дети. Берт, Берти, подумал я, но снова задавил эту мысль. Увидимся вечером… если получится. День выдался адовый. Нет, не так. Достаточно сказать, что половину его я вообще не помню. На улицах творился беспредел. Кто-то из ублюдочных смертоедов снес заклинанием половину железнодорожного моста, и пассажирский поезд рухнул в Темзу. Мы ничего не успели сделать. Оставшихся в живых авроров было несколько десятков, если не считать тех, кого Дамблдор забрал в свой орден, и теперь они болтались неизвестно где, не отвечая на мои призывы. Мы кое-как наладили связь друг с другом и действовали парами, как привыкли. Многие смертоеды были просто наслушавшейся пропаганды молодежью, они развлекались, гоняли по улицам ополоумевших от страха маглов, били стекла, наводили мороки. Но верховодили там опытные колдуны, которые выжидали годами, чтобы взять свое. Слава Богу, что они так же рассеяны, как мы. Колдовские семьи сопротивлялись, кто-то отбивался в собственных домах. По слухам, осадили Хогвартс. Дементоры сорвались с цепи, их приходилось отпугивать патронусами, они отступали, возвращались, как стервятники. Пировали в осажденном Лондоне. Под вечер я уже не отличал своих от чужих. Я охрип от бесконечных инкантаций, руки тряслись. В памяти остались какие-то обрывки. Вот Шон разбил стекло уличного автомата и жадно глотает энергетик из банки. Я кидаю “аддеско”, не глядя, не думая, потому что из раскрытого окна несутся крики и призывы о помощи, а у меня от ненависти звенит в ушах. Из дома выбегают двое обожженных и кричащих подростков в черных мантиях, катаются по газону. Они все еще горят. Я с минуту тупо смотрю на них, потом добиваю "сектумсемпрой". Я больше не могу. Большее зло. Меньшее зло. Я не знаю. Мне некогда думать. Билл отчаянно сигналит, мы возвращаемся к Министерству, стая дементоров шевелится, как разложившийся кит, из темного марева вытягиваются смутно видимые фигуры. Я никогда не видел столько. Но я устал и словно оглох, кажется, из меня просто нечего выпить, в леденящее смрадное облако бросается мой змей, кабан Шона, барсук Билла и вдруг, ярким проблеском, серебряный единорог. Я оглядываюсь - за углом дома прячется какая-то девчушка. Я с ней не знаком. К ночи я вымотан, грязен как сто чертей, но почему-то даже не ранен. Чьими-то молитвами. Змей во мне снова просыпается, я едва могу говорить, но это нам с Шоном уже и ни к чему. К полночи наступает затишье. Кажется, колдуны из Министерства оклемались и подтягивают свежие силы. Мы с Шоном ночуем на каком-то чердаке, на грязном полу лежит рваное тряпье, какие-то матрасы. Я успел только послать очередного патронуса Берту и отрубился.