Иноходец

      Пару дней ничего значительного в усадьбе не происходило. Юрка, хвала богам, не показывался, Артём опять с головой погрузился в пучину своих творческих замыслов, к Раисе Сергеевне приехала племянница с детьми, и впервые за долгое время парням пришлось самим заботиться о завтраке. По молчаливому трёхстороннему уговору они решили держать женщину в неведении относительно поджога. Да и вообще все вели себя так, словно ничего экстраординарного здесь не происходит. Что же касается Никиты, то казалось, будто парень задался целью чуть ли не переустроить всё поместье полностью. Он и новую дверь на бане навесил взамен обгоревшей, и перекрасил всё, что возможно, и каркас для новой теплицы установил в огороде, а уж коняшки в эти дни получали от него заботы больше, чем за весь предыдущий месяц. Конюх сознательно заваливал себя работой, и его бурная хозяйственная деятельность сводила на нет все планы Кирилла. И ведь ничего сверхъестественного не замышлялось — подойти, улыбнуться, поговорить. Но даже такие, простые на первый взгляд действия, требовали от Кира немаленьких усилий. Надо было контролировать собственное выражение лица и беспечность интонаций, не допустить, чтобы Никита просёк, насколько его общество волнует мающегося от безделья дачника. Да и не всегда находился подходящий повод к разговору. А уж перевести тему так, чтобы натуральный, мать его, блондин догадался, куда клонит собеседник — и вовсе казалось неосуществимым. Никита по-прежнему упорно уклонялся от любого контакта с гостями, и, следовало признать, у него это прекрасно получалось. Тонкая, на намёках, дипломатия в отношениях с конюхом была полезна как десертная ложечка при копке картофеля. Откровенно же предложить себя вместо Юрки для Кира было неприемлемо, как ни донимали эротические фантазии по ночам, и как ни мучила неспадающая эрекция днём. Кирилл повадился бегать на речку купаться, тянул с собой Артёма, но тому Камшарка не нравилась из-за отсутствия нормальной рыбалки и обилия летучих кровососущих тварей. Поэтому он именовал речку Кошмаркой, а загорать звал с собой на облюбованное место — плоскую крышу беседки. Навес только с виду выглядел хлипким. На самом деле он спокойно выдерживал Тёму со всем тем хозяйством, что он успел натащить туда. Веретенин уже давно заметил, что в тех местах, где Лодыжка задерживался дольше часа, тут же начинали скапливаться его вещи. Дополнительный вес Кирилла также не заставлял скрипеть опорные столбы, и он успокоился: опасность переломать кости в результате обрушения навеса им вроде бы не грозила. Свесившись с края крыши, он печальным взором проводил Никиту, который выехал с подворья верхом на Батисте, и в поводу за ним плёлся Арлекин. Жеребец капризно фыркал и нетерпеливо перебирал тонкими ногами, как будто его не устраивала или компания, или скорость, с которой шествовала их маленькая процессия. Кир подумал, что до сих пор так и не увидел воочию пресловутый аллюр иноходца, не разобрал, чем же он так хорош. Никита как-то объяснял, что подходящих мест для нормальной скачки, в полную силу, в округе не так много: лужайки в близлежащей роще слишком малы, в поле возле обрывистого речного берега встречаются кротовьи ямы. «Вот с фермерских лугов сено уберут, можно будет там и в намёт коня пустить», — пообещал Никита. Ну, о значении загадочного слова «намёт» Кирилл догадывался, испытывать его на себе не собирался, но свист в ушах ощущал уже сейчас. Потому что он, похоже, и сегодня пролетал как фанера над Парижем: конюх увёл коней пастись, и значит, вернётся ближе к вечеру… Кир вздохнул и перекатился на спину, заслонив глаза согнутой в локте рукой. — Господи, скука-то какая, хоть вешайся… — пробормотал он. Прошелестела страницами отложенная книга, и Тёма завозился рядом. — Что, прямо так уж и вешаться? — с весёлым любопытством поинтересовался он. — Даже ни одной попытки не сделаешь? Кир убрал руку и настороженно посмотрел в голубые глаза под козырьком низко надвинутой бейсболки. Глаза лучились мягкой насмешкой. — Попытки… чего? Тёма невинно захлопал рыжими ресницами: — Ну… Например, ущипнуть Ника за его симпатичную попу… Кир резко принял сидячее положение и сосредоточенно стал смотреть перед собой. — Та-а-ак. И давно ты заметил? — Давненько, — Артём почесал комариный укус на голени. — Даже если бы ты про свои сексуальные вкусы заранее не сказал, можно было догадаться. Только Ник спиной к тебе повернётся, а ты уже мысленно эти лохмотья с него сдираешь. — Ах да, как же я забыл, — постарался иронически улыбнуться Кир, — ты же у нас самый умный! — И умный, и наблюдательный, — невозмутимо кивнул Артём. – Вот, например, я не только заметил, что Никита выехал на неосёдланном Батисте, но и даже могу сказать, что этот способ называется охлюпкой. А Арлекина он взял на чембур… — И зачем ты мне это говоришь? — перебил начинающий закипать Веретенин. — А затем, прелесть моя недотраханная, что вы оба уже поднадоели своим томным и нервическим видом, прямо как две девицы с ПМС. Мне будет гораздо комфортнее, если вы наконец согрешите, и в дальнейшем будете мучить уже друг друга, а не меня. Действительно, уж в чём-чём, а вот в отсутствии наблюдательности и интеллекта Лодыжку никак нельзя было обвинить! — Может, подскажешь, как это сделать? — в вопросе Кира саркастических и жалобных интонаций было примерно фифти-фифти. Но Артём не стал дальше издеваться и продолжил уже серьёзно: — Как тебе получше закинуть удочку, я правильно понял? Мда, вопрос не праздный. Надеюсь, ты осознаёшь, насколько вы оба разные на самом деле? Кир усмехнулся: — Ну, я тоже не совсем тупой. Осознаю. — Будем надеяться… — пробормотал в сторону Артём. — А раз не тупой, подумай, что может тебя приблизить к Нику. Что может вас объединить, хотя бы временно, заставит его взглянуть на тебя без предубеждения. Вы с ним по жизни здорово не совпадаете, оба в своём роде эндемики… — Тём, я вроде лекцию не заказывал, — укоризненно заметил Кир. Артём виновато развёл руками: — Ну, извини, попробую объяснить доступнее. Эндемики — это живые объекты, присущие какой-то определённой среде, живут и здравствуют только в родной местности, а высади в чужеродную почву — вероятнее всего, пропадут. О, вот тебе и пример! — Тёма показал пальцем на газончик, где цеплялась за жизнь полузасохшая юкка. — Представь, как эта цаца по-мексикански уговаривает местную крапиву потесниться и не душить её! А та ей в ответ — фигушки, или будь как все, или подыхай. — Или подыхай… — машинально повторил Кир. Мысли, хаотично кружащие до сих пор, вытолкнули на поверхность что-то похожее…  Ну, конечно! Накануне вечером, валяясь в кровати, Кир перелистывал пожелтевшие страницы тетрадки с антикварной дерматиновой обложкой, что отдала ему тётя Рая. Крючковатый почерк Льва Ивановича и в самом деле отпугивал острым, не сразу узнаваемым переплетением букв. Слова почти без интервалов, сливающиеся в неровные строки — это напоминало что-то среднее между записью кардиограммы и хаотически скрученной проволокой. Но мысли и чувства, которые были запечатлены на этих страницах, заставили Кира забыть о трудностях распутывания. Ещё когда Раиса Сергеевна рассказывала о лебединой верности своего родственника, у Кира мелькнула смутная догадка, которую тогда не было времени толком осмыслить. А расшифрованные записи подтвердили: Лев Иванович был геем. И об этом знал только тот, кого он любил, перед кем не смог притворяться. Кому доверился, и кто его в итоге оттолкнул. Именно этими словами человек, вынужденный жить в одиночестве, таясь от чужого любопытства и враждебности к таким, как он, описывал свою тоску: «В. сказал, что они переедут в N-ск до конца года. Что мне делать? Сил уже не осталось. Хоть ложись ночью к нему на порог и подыхай…» Артём, не замечая его напряжённой позы, тем временем продолжал: — Кстати, Никита понимает это даже больше, чем ты. Инстинктом понимает, спинным, а не головным мозгом. Может, поэтому и не спешит идти к тебе навстречу. Значит, нужно двигаться тебе, Кирюша. Хочешь его получить — ищи точки соприкосновения, заставь его доверять тебе. — Я понял, — тихо сказал Кир. — Кажется, понял… Блин, Каа, ты и впрямь самый мудрый в джунглях! Тёмыч расплылся в польщённой улыбке: — Да ладно тебе… Эх, жалко, что вы мне раньше не попались, голубки, я бы в свой диплом по соционике ещё и сексологический аспект ввернул! И мудрый Каа вновь растянулся на застеленных старым одеялом досках, подставляя солнцу впалый живот и ребристые бока. * * * Разговор с Артёмом здорово подстегнул Кира, заставил собраться и задуматься о путях достижения желанной цели. Как-то так получалось, что Тёме он верил безоговорочно, и если из его высказываний следовало, что связь с Никитой возможна, то значит, так оно и есть. А вот о способах подката, о темах для разговоров и прочих нужных вещах он предоставил догадываться Киру самому, хотя наверняка мог и подсказать. Ан нет, только улыбнулся и напутственно потрепал по плечу — не промахнись, Акела! И Акела, то есть Веретенин, стал думать. Действительно, точек соприкосновения у него с Никитой ужасающе мало. Значит, надо пробиваться там, где он наверняка зацепит Карташова, заставит общаться с собой. Столичная жизнь для конюха была откровенно неинтересна, новинки киноиндустрии и книгопечатания как темы для разговора тоже как-то… неперспективны. Хобби? Одно, оно же работа — кони. Вот тут наверняка можно удержать внимание Никиты на какое-то время. Но для этого придётся преодолеть себя, свой страх перед этими огромными копытными. Сделать над собой усилие и приблизить раскрытую ладонь с половинкой яблока к хищной лошадиной морде — это для Кира стало таким подвигом, что впору и Геракла потеснить. К его большому удивлению и просто безграничной радости руку ему не оттяпали, а дальше уж пошло легче — и прикасаться, и кормить коня стало даже нравиться. К Батисту, по-прежнему пугающему его резкими движениями и громким недовольным ржанием, Кирилл осмотрительно не приближался, а вот к медлительному мерину, деликатно подбирающему с его руки лакомства, он быстро привык. И вскоре уже мог сделать Никите щенячьи глазки с просьбой помочь взгромоздиться на Арлекина. — Может, его даже седлать необязательно, а? Как думаешь, я удержусь охлюпкой? — ввернул он к месту запомнившееся забавное словцо, чем заработал удивлённый взгляд Никиты и улыбку. — Давай не будем рисковать. А оседлать мне не тяжело, — и тут Кир заработал главный приз. — На речку поедем? По узенькой тропинке ехать бок о бок было затруднительно. Поэтому Никита держался сзади, давал советы, не спускал глаз с жокея-новичка, который всеми силами старался попасть в такт размеренным покачиваниям под собой. И ещё Кирилл отчаянно боялся соскользнуть с неудобного сидения на землю, до которой, казалось, лететь и лететь с такой высоты. Ничего, обошлось. А потом он, безмерно гордый собой, купал «своего» коня, обмениваясь с Никитой улыбками. Они даже поболтали, так, ни о чём особенном, правда, при этом Кир старался не пялиться на практически голого собеседника, опасаясь выдать себя. Но близкое соседство громадного коняги продолжало держать в состоянии лёгкого опасения, отвлекая от сексуальных поползновений. Так что никакой выпирающей частью тела Кир не проиллюстрировал свои наполеоновские планы. Оставалось только придумать, как эти тайные планы оформить в нужную форму и преподнести Карташову так, чтобы не заработать ни презрительного взгляда, ни чего-нибудь более увесистого с его стороны. То, что конюх знает, с какой стороны мальчиков любят, ещё не гарантировало, что он отнесётся к Кирочке так, как хотелось бы. А хотелось Веретенину на самом деле практически невозможного: чтоб его брали страстно и неистово, так, чтобы мозги вместе со спермой вытекали, и в то же время относились достаточно уважительно, чтобы не держали за шлюху. Кир всё не мог выкинуть из памяти последние слова Бориса, и пусть они были несправедливы, но ранили от этого не менее больно. Никита не знал его так хорошо, как человек, год проживший рядом, но возможно, что и он посчитает Кирилла не просто доступной, а ещё и предлагающей себя дыркой? Юрку-то он костерил почём зря, поставит ли и Кира на одну доску с похотливым крысёнком, бесстыдно напрашивающимся на еблю? Очень бы не хотелось… Кирилла озарило в тот момент, когда они с Никитой были на одной из тех полянок, что были нанизаны на тропинку, как медные бляшки на нитку мониста. Он упросил показать-таки ему бег иноходца, и теперь смотрел, смотрел во все глаза. Стоя в центре поляны, Никита держал в руках длинную верёвку — корду, и медленно поворачиваясь, подбадривал бегущего по кругу Батиста. Другим концом привязь крепилась к чему-то из сбруи на лошадиной голове, не мешая жеребцу ритмично и ладно переставлять ноги в размашистой, плавной даже на вид рыси. Наверно, резвому Батисту доставляло немалое удовольствие двигаться на скорости, сжигая лишнюю, накопленную в конюшне энергию. Ну да, Никита же что-то говорил по поводу стоялых жеребцов… Интересно, это к нему самому как-то можно отнести? Кирилл прислушался к негромкому, воркующему голосу конюха, который осыпал иноходца похвалами и ласковыми подбадриваниями. «А ведь ему больше не с кем так говорить! — дошло до Веретенина. — Так доверительно, так спокойно, зная, что конь не отвергнет его заботу и любовь… Он сбежал сюда, в эту пустынную усадьбу, в эту дощатую каморку, и общается через силу со всеми — тётей Раей, родителями, и со мной тоже. А свою нерастраченную ласку он дарит Батисту, хотя мог бы расщедриться и на кого-нибудь ещё…» Его внутреннее восприятие словно очистилось от мутной дымки собственных желаний, мешающих правильно оценивать происходящее. Момент истины, вспышка понимания, осветившая закоулки чужой души. В сознании Кира возникла отчётливая картина чужого одиночества. Ну да, Никита одинок и наверняка несчастлив, как был одинок и несчастлив Лев Иванович, к примеру. Наверняка за столько лет общество в этой закоснелой глубинке так и не избавилось от своих гомофобных убеждений. А ведь здесь нет ни гей-клубов, куда можно сходить расслабиться, ни интернет-сайтов для знакомств с определенными целями. Да любой другой на его месте вообще с ума бы сошёл, так что Юрке, может, ещё и спасибо сказать надо. Тем временем Никита уже закончил с тренировкой. Стреножив Батиста, он хлопнул его по крупу, отправляя пастись на аппетитные тёмно-зелёные коврики травы в тени деревьев, окружающих поляну. А сам повернулся к Кириллу и что-то спросил. Что именно, Кир не понял, потому что даже не вслушивался. Потому что в голове крутились свои мысли. Потому что это было гораздо важнее… Он медленно подошёл к удивлённому его молчанием Карташову. Глядя на Батиста, неспешно общипывающего какой-то кустик с мелкими синими цветочками, Кирилл начал говорить то, что по какому-то наитию возникало в его голове: — Иноходец… То есть по-иному ходит. Конь всего лишь по-другому переставляет ноги, а люди его уже в бракованные записали, чуть ли не в уроды. Геннадий Петрович говорил, что его к породистым кобылам на племя не возьмут. Но он же живой, красивый! Он так же дышит, как и все, и вкусненькое любит, и больно ему, как остальным… нормальным, — Кир набрал в грудь побольше воздуха и взглянул Никите в лицо. — Я вот тоже… иноходец. В определённом смысле. Потому что люблю не только девушек, но и парней тоже. Ну и что? Кто-то считает, что это ненормально. Да пусть хоть пополам треснут, а я знаю, что я не урод, и не ошибка природы! Кир будто держал на вытянутых перед собой руках тяжеленный щит. Удерживал из последних сил защиту, которая закрывала то ли его от Никиты, то ли наоборот. Потому что тот, кто стоял напротив, слышал его, понимал и, ещё не до конца веря, уже открывал свои внутренние ставни. Кир буквально кожей чувствовал его волнение, и пусть Никита застыл, как стоп-кадр, терракотовая индейская маска уже не могла спрятать бушующие за ней эмоции, и в потемневших глазах разгорались пугающие огоньки. Кирилл молча ждал, пытаясь справиться с охватившей тело дрожью. Обострившимся по-звериному чутьём он знал, что сейчас ему больше нельзя сделать ни единого намёка, нельзя даже на сантиметр сократить расстояние между ними. Первый шаг должен сделать другой, тот, кому этот шаг нужен, как глоток воды в жару. Тот, кто, калеча себя, мучительно пытается перестроить свой аллюр, только чтобы не выламываться из общего строя. Сделает ли Никита этот шаг? Поверит ли? Секунды томительно растягивались, падали свинцовыми гирьками, а Никита всё так же стоял, прожигая его взглядом. И Кир опустил глаза, скрывая в них горечь своего поражения. У него не получилось. Теперь осталось только развернуться и молча уйти, по привычке держа гордо развернутыми узкие плечики. Он почти успел дойти до края поляны, когда в спину ему ударился горячий ураган, обхватил поперёк живота сильными руками, крепко прижал к твёрдому телу, зашумел над ухом возбуждённым хриплым дыханием, заставил выгнуться от упирающейся в поясницу окаменелости. Голова сама запрокинулась назад, и жаркий рот тут же атаковал открывшуюся для поцелуев шею. Кир застонал от облегчения, от восторга, от того, что происходящее так точно укладывалось в рисунок его сексуальных грёз. Он ведь знал, что Никита будет хорош, предчувствовал это, только ещё разглядывая его тело: гладкое, бронзовое, в восхитительной оплётке тугих мускулов. Он уже сто раз прочувствовал на себе эти смелые прикосновения, в мыслях и снах, но Киру и в голову не могло прийти, что его эротический герой, его нелюдимый викинг способен шептать так нежно, так восхитительно-беспомощно: — Не уходи… Кир… Камышинка моя… * * * Звонкое лошадиное ржание разбудило Кира, и он недовольно заворочался, пытаясь поглубже закопаться в подушку. Машинально протянул руку, нащупывая сползшую с плеч простыню. Полежал, просыпаясь окончательно, чувствуя, как на лицо наползает бессмысленно-счастливая улыбка. Потом повернулся на спину и потянулся всем телом, в котором ещё гуляли-гудели отголоски ночного удовольствия. Кир был пропитан этим удовольствием насквозь, до последней дрожащей жилочки, до обломанных о спину Никиты ногтей, до надорванных голосовых связок. Уже третью ночь Карташов проводил в его комнате, неизменно исчезая до того, как Кирилл проснётся. Сегодняшняя ночь превосходила по накалу две предыдущие, даже Артём приходил колотить в дверь с криком: «Эй, полегче вы там, кролики озабоченные! Дом развалите!» Кажется, Никита полностью освоился в его постели, убедился в том, что никто не собирается его гнать отсюда после того, как кончит пару-тройку раз, едва не теряя сознания от оргазма. Кир и сам не знал, что так бывает, что можно плавно сползти в обморок лишь от того, что тебя хорошенько прокрутит на гигантской центрифуге острого, до боли, наслаждения. И как здорово валяться потом выжатой досуха тряпочкой, едва набирая сил на дыхание, чувствуя под боком такое же обессиленное, покрытое горячим потом тело. Это теперь, по прошествии нескольких дней, Никита перестал трястись после каждого неосторожного движения. Перестал испуганно вглядываться в веретенинские реакции — так ли сделал, не испортил ли ненароком чего в хрупком любовнике, не навредил ли своей грубой силой их столь же хрупкой, ненадёжной связи? А вообще-то это была кирова вина: слишком уж громко и по-девчоночьи он взвизгнул и стал вырываться, когда в первый раз ему ткнулся в зад готовый к безжалостному абордажу клинок. Пришлось обломать пылкого любовника, деликатно разъясняя про растяжку, смазку и прочие нюансы. Кирилл ещё долго фыркал, вспоминая недоумённое выражение лица Карташова, который явно не подозревал о таких тонкостях гомосексуального соития. Ну, конечно, когда пялил Юрку, быстро и по-злому, не обращал внимания на то, что крысёныш лез к нему уже подготовленный. Из задумчивости Кира выдернул шум нарастающего во дворе скандала. Он быстренько подорвался с кровати, но на несколько секунд замер, шипя от обложившей поясницу боли. Ох, кажется, кролики ночью действительно переусердствовали — задница требует как минимум полпуда «Релифа»… Кир осторожно отвёл в сторону тюлевую занавесь и выглянул в окно. Как по заказу, помяни чёрта — он и появится! Внизу бесновался Юрка. Он орал, размахивал руками и чуть ли не наскакивал на неподвижно стоящего Никиту, подобно бойцовому петушку. Тот отвечал что-то тихим голосом, но видно было, что надолго его сдержанности не хватит. Заглушая юркины вопли, с крыльца их старалась перекричать тётя Рая. Кир от волнения прикусил костяшки пальцев: сейчас Юрка устроит им всем принудительный камин-аут, идиот ревнивый! Суслик гиперсексуальный! Но не успел Кир ничего толком придумать, как Никита схватил своего предыдущего хахаля за руку и потащил за собой в гостеприимно раскрытые настежь ворота конюшни. Кирилл было выдохнул с облегчением и тут же напрягся сильнее прежнего. Нет, только не это! Он прекрасно помнит, каким именно способом конюх может воспользоваться, чтобы угомонить буйного посетителя. Да если он… они… там… Веретенин заметался по комнате, торопливо натягивая шорты и майку. Использовать для сексуальных утех никитину клетушку, а точнее, его сомнительной чистоты и удобства топчан, Кир отказался сразу и категорически. Но для того, чтобы завалить на это ложе непривередливого деревенского механизатора, топчанчик вполне годился. Порывом стихийной ревности его вынесло на крыльцо, но дальше не пустила собственная осторожность и тётя Рая, перекрывающая путь. — Нет, чего удумали-то, а? — она с ходу включила Кира в свидетели происходящего безобразия. — Не будет он возить, как же! Поди, не к себе в сарай, и не сворованное, за всё денежки плачены… Ишь ты, хочу — заеду, хочу — ручкой помашу!  Кир, со всем заранее соглашаясь, кивал головой, как китайский болванчик, лихорадочно размышляя, как бы вытянуть из тёти Раи побольше подробностей происшествия, но тут она внезапно переключилась на другую волну. Подслеповато прищурившись на что-то, не прикрытое лямками белой Cotonella, тётя Рая довольным тоном протянула: — Вона как… Да вы с Никиткой, видать вдвоём по девкам-то нынче шастали? У того такие ж метины по шее рассыпаны. Кир хихикнул истерически. «Ага, два иноходца. Кони в яблоках, бля!» Повариха продолжала покачивать головой, то ли укоризненно, то ли одобрительно: — И где ж вас так жарко привечали-то? Ты, Кирушка, гляди, аккуратнее с нашими девушками: как на горячем поймают, так и жениться заставят! Вон как Юрка-то ярится, глянь только. Сам давно окольцованный, а всё едино его налево тянет. Такой кобелина и до старости не перебесится, помяни моё слово! Никитку вот взревновал, паразитина такая, небось, обидно стало, что дружок — птица вольная, гуляй — не хочу… У Кира на душе стало немного легче: как обычно, тётя Рая скандальную сцену интерпретировала в своём, наивном понимании. Ну и слава Богу, меньше знает, меньше скажет… Но вот что делать с тем, что эти «друзья» скрылись из виду? Вот чем они сейчас занимаются? Он постарался взять себя в руки, и отправился умываться, как обычно. Как ни в чём ни бывало, сел за стол завтракать, но расслабиться смог лишь тогда, когда стихло вдали возмущённое тарахтение древней трёхтонки. Торопливо сказав спасибо штатной кормилице, он поспешил на конюшню. Пусть Никита не думает, что обойдётся сегодня только юркиными нападками — у Маугли под языком скопилось достаточно колючек, чтобы воткнуть их в шкуру одного любвеобильного иноходца! Можно сказать, что первоначальный любовный угар у Кирилла уже немного развеялся, и в данный момент он был полон стремления прояснить кое-какие вопросы, связанные с личной жизнью Карташова. И пусть никогда раньше Веретенина не терзали муки ревности, однако делить Никиту с кем-то ещё он не намеревался. Вот уедет обратно в Москву, и пусть тогда Ник трахает хоть всю деревню, хоть Батиста с Арлекином впридачу! А пока Кирилл с ним, Юрки и близко быть не должно. Пошли все вон, самому мало… Никиту он нашёл сидящим на тех самых тюках с сеном, которые когда-то облюбовал в качестве экзотического любовного ложа, но до коих пока не дошли руки. Ну, или что там должно дойти в таком процессе. Не теряя времени на приветствия, уселся ему на колени, скрестил за спиной длинные ноги и подарил глубокий, тягуче-сладкий поцелуй. Дождался, пока под майку не нырнут шершавые тёплые ладони, и только тогда соизволил оторваться и выдохнуть: — И что это такое было с утра пораньше, можно узнать? Никита увлечённо шарил руками под майкой, тёрся лицом о нежную кожу на шее Кира и, кажется, о чистосердечных признаниях не желал даже думать. Всё, чего Кир от него дождался, было долгое томное «Ммммм..» Чувствуя, как в паху привычно вспухает жгучий комок возбуждения, а яйца наполняются тянущей, чуть болезненной тяжестью, Кирилл выгнулся в надёжно удерживающих его руках, часто задышал и решил, что допрос можно немного отложить. А ещё лучше — перенести в другое, менее многолюдное место. На речку, например. И пусть солнце убьёт джунгли на три дня полёта! К намеченному разговору Кир вернулся в тот же день. После обеда, провожаемые ехидной ухмылкой Артёма, они отправились попасти коняшек, и вот тогда Веретенин вцепился в любовника крепче пиявки. Как ни пытался Никита отвертеться от предложенной темы, как ни хмурился при упоминании юркиного имени, а держать ответ пришлось — Кир напрямую сказал, что в курсе того, чем они занимались, и что в понятие «дружить» их действия вряд ли укладываются. А теперь он ждёт уверений в том, что Никита не собирается иметь параллельно двух любовников. Слово «любовник» и послужило детонатором для взрыва гнева: — Да какой нахуй любовник! — взвился Карташов. — Сука он, а не любовник! Да и я тоже… Никита внезапно растерял весь пыл и поник. Они сидели на опушке рощи, раскинув на земле многострадальный брезент с наспех затёртыми пятнами от спермы. Терзающий их обоих сексуальный голод ненадолго отступил, и парочка просто обнималась, глядя на то, как кони щиплют луговые соцветья. Кир извинтился так, чтобы улечься Никите головой на колени, и спокойно сказал: — Да расскажи уже всё, как есть. Вот увидишь, самому легче станет. Никита запустил пальцы в его короткую, задорно торчащую чёлку. Мягко поглаживая колкую макушку и затылок, он разглядывал Кира так, словно видел первый раз или хотел насмотреться на долгое время вперёд. Смотрел с непонятной тоской, и вообще выглядел как преступник, получивший пожизненное. — Нет, Кир, вряд ли легче будет. Я в себе этот камень уже столько лет ношу, а он легче никак не становится. Иногда кажется, что весу даже и прибавляется. — Ну, хватит тут трагедию на пустом месте разводить! — Кир сердито оттолкнул руки Никиты и тоже сел. Укрытый краем брезентового полотнища, их спины удобно подпирал ствол поваленного дерева; сквозь густое переплетение ветвей солнечный свет до земли добирался с трудом, и казалось, в траве кто-то разбросал мерцающие золотые монетки. Вокруг звенело летнее разноголосье, и никак не хотелось верить в то, что такой замечательный мир можно омрачить какой-то гадостью. — Кто из вас первый начал, ты или Юрка? Никита помолчал и сказал: — Валерка.