Иноходец

      О чём будет разговор, Кирилл представлял себе довольно смутно. Заранее он не выстраивал никакой определённой стратегии, всё должно было зависеть от обстоятельств, от того, какое впечатление молодой человек произведёт на Кира. Хотя один аспект переговоров был уже готов и изменениям не подлежал: сам Кир с Борисом оставаться дальше не собирался. На первый взгляд, претендент на его место выглядел сущим ангелом. Типичный мальчик-колокольчик, хрупкая фигурка, славное личико с ямочками на нежных щеках, целомудренный румянец. Ну вот как такую прелесть пытать неудобными вопросами? А ведь придётся… Кирилл вздохнул и облокотился на стол: — Скажи, пожалуйста, ты как долго планируешь оставаться с Борисом? Мальчишка занавесил испуганные глаза густющими ресницами и прошептал: — Я… я не знаю. Он переигрывал. Может быть, Веретенин и не совсем точно расшифровывал талантливую игру его лицевых мускулов, но оставалось ощущение какой-то общей неправильности, какой-то тотальной лживости. Если летом рядом с тобой угнездится ледяная глыба, необязательно ведь дотрагиваться до неё, чтобы удостовериться, что её температура ниже ноля градусов? Холод-то всё равно идёт во все стороны. И Кирилл решил назвать всё своими словами, вряд ли здесь оценят его деликатность: — Ну, хотя бы примерно? На все пять лет рассчитываешь или… Или точнее будет сказать — курсов? А, может, надо в семестрах срок отсчитывать? От несправедливой обиды дрожь пала на пухлые коралловые губки, и пацан пробурчал: — Вам-то что? Может, я люблю Бориса? — О, и такое может быть? — Кир в наигранном удивлении покачал головой. – Нет, милый, ты уж определись в своих желаниях. А то через месяц опять вильнёшь хвостом, и что тогда? Опять Боря мне челом бить будет, чтобы вернулся? Я не собираюсь кочевать всё время, как цыганка по базару. К их столику подошла официантка: «Что будете заказывать, молодые люди?» Не интересуясь мнением своего визави, Кирилл лаконично сказал: — Два кофе, пожалуйста, — ещё не хватало кормить соперника обедом. То ли парень просёк это завуалированное пренебрежение и решил ответить адекватно… То ли в последней фразе Кирилла увидел несомненное подтверждение своему влиянию… Но в любом случае реакция у него была отменная: за те несколько секунд, что Веретенин отвлёкся на официантку, от оленёнка Бэмби не осталось ни рожек, ни ножек, ни хвостика. Кириллу даже захотелось протереть себе глаза. Куда девался нежный вьюнош с робкими интонациями и ускользающим взглядом? Сейчас перед Киром, вальяжно развалясь в кресле и слепя наглым белозубым оскалом, сидела блистательная, самоуверенная блядь, неуязвимая в своём профессиональном равнодушии. — А ты так уверен, что Борис тебя позовёт обратно? — пропал даже мальчишеский фальцет, и голос у парня мастерски играл вкрадчивыми бархатными интонациями на две октавы ниже. — Или ты такой верный, и готов переезжать туда-сюда каждый раз, когда понадобится твоя жилетка… ну, заодно и жопа? Вот и проявилось настоящее лицо у ангелочка. Что ж, даже легче в таком ключе разговаривать: — А ты такой заботливый, что обо мне переживаешь? — Кирилл улыбнулся. Как ни странно, это получилось почти без труда. — Не надо обо мне, о себе переживай. Ты ведь умненькая шлюшка, и наверняка будешь искать себе кого-то побогаче, чем Боря. Так вот хочу предупредить, что не всё в жизни можно деньгами измерить. Может, зря ему Кир комплимент насчёт ума сделал? Хотя откуда тот мог знать о планах Кира, если сам Кир не собирался о них распространяться? Да и пользоваться этими рычагами Кирилл собирался в последнюю очередь. Суть веретенинской угрозы заключалась в следующем. Ни для кого не секрет, что даже оплата за обучение со всеми сопутствующими поборами не гарантировала успешной сдачи всех экзаменов. Немаловажную роль играли и некие подводные течения, на которые отдельно взятый студент, да ещё родом из провинции, влиять никак не мог. Знакомства, связи, взаимные услуги — это то, на чём стояла и стоять будет светская жизнь, да и не только она. А у Кира была возможность запустить одну из лопастей, создающих эти подводные течения в нужной жизненной акватории: Галина Иннокентьевна, одна из материного «триумвирата», была домохозяйкой, но при этом любимой и ценимой женой, к просьбам которой супруг всегда относился со всем вниманием. А муж Галины Иннокентьевны занимал довольно высокую должность в департаменте образования… В общем, действительно умный человек вполне мог бы додуматься до нужного вывода. Но Бэмби-фальшивка почему-то решил, что Кир ему вещает о неких моральных ценностях, преступать которые в столь юном возрасте… и далее в духе Руссо и Песталоцци. Веретенин равнодушно слушал, как эта рыбка-прилипала пытается показать свои достижения в области плохо замаскированных оскорблений, и отпивал маленькими глотками принесённый кофе. Кофе горчил. Дрянной кофе, дрянной мальчишка, дрянная жизнь. Может, и правда ему врезать, чтобы заткнулся наконец? С этой смутной мыслью Кир поставил чашку и перегнулся через стол: — А ну цыц, ты, шваль подзаборная…  Нет, щенок не испугался, наоборот, глаза у него заискрились от предвкушения, и белые острые зубки обнажились в оскале. Но уже в следующее мгновение гадёныш нацепил свою первоначальную маску и плаксиво скривился. Моргая влажно мерцающими глазками, он пролепетал: — Боря! А мы тут… понимаешь… Кирилл обернулся — за его спиной стоял Бутаков и переводил взволнованный взгляд с одного любовника на другого. Вот как, не выдержал, значит. Не поверил обещанию Кирилла, примчался, чтоб лично уберечь от него своё лживое сокровище. И у Веретенина со звонким щелчком сорвало какую-то внутреннюю щеколду. Он сначала хихикнул, постарался задавить этот звук, но не смог. И расхохотался во весь голос. Он пытался отдышаться, сказать что-то, но стоило увидеть глупо вытянувшиеся физиономии этой сладкой парочки, держащейся за руки как два детсадовца, и новый приступ истерического ржача сгибал Кира пополам. Он хотел бы сказать Борису, что не собирался портить товарный вид у его новой игрушки, которая сама кому хочешь голову откусит и выплюнет. И что лучшая месть Борису со стороны Кира — оставить его с этой пиявкой, которая не только деньги из него тянуть будет. О нет, такая дрянь попутно и душу из партнёра вытянет, а потом равнодушно оставит спиваться в одиночестве! Кир хотел бы и мелкого уверить в том, что в своё время и на его бодренький цинизм найдётся чья-нибудь жёсткая, властная и безжалостная рука, сожмёт так, что выть впору… Он бился в петле истерики, не в силах объяснить этим двум идиотам, что от их желаний в этом мире ничего не зависит. И что каждый гробит свою жизнь сам, искренне полагая, что стремится к лучшему. Чувствуя, как Борис нерешительно пытается привести его в чувство смазанной пощёчиной, Кир кое-как взял себя в руки, отдышался и жадно выпил воды, принесенный расторопной официанточкой, испуганно посматривающей на него. — Всё, всё… нормально, — кое-как выдавил он. Действительно стало легче, как будто в груди пузырь какой-то лопнул, и внутрь стал поступать живительный кислород. И даже настороженный вид голубков уже не вызывал никаких эмоций, кроме желания поскорее уйти. Что Кир и сделал, с удовольствием оставив за собой последнюю реплику, которая, как известно, запоминается лучше всего. Послав своему теперь уж точно бывшему любовнику ослепительную улыбку, Кир поднялся, преодолевая дрожь в ногах, и небрежно сказал: — Кстати, заплати за кофе. Пока у тебя есть такая возможность… * * * Когда-то, краем уха Кирилл слышал словосочетания, которые относились то ли к Пикассо, то ли ещё к кому — «голубой период», «розовый период». Нет, понятно, что это не имело отношения к ориентации, а определяло именно цветовую направленность в творчестве. И хотя Кира никак нельзя было причислить к богемной братии, он тоже мог бы теперь разделить свою недолгую жизнь на части, и каждой присвоить свои оттенки. И незамысловатая его биография разграничивалась отчётливыми отметками: до поездки в деревню и после неё. Тот отрезок, что находился посередине, был окрашен зеленью чистой листвы и глянцевой терракотой загара; кусок до него — как палитра трудолюбивого художника, остался весь в ярких разноцветных, незапоминающихся пятнах, и ни один цвет там не преобладал. А вот последний период упорно заволакивался угрюмой свинцовой серостью. Сказать, что депрессивный тон жизни придавали неудачи в делах, было нельзя — хотя Кирилл и ушёл из-под непосредственного руководства Бутакова, он ощутимо выиграл и в должностном, и в материальном плане. Борис без возражений отпустил в новообразованный филиал, курирующий совместное с иностранцами предприятие. Там и знание языков пригодилось, и опыт участия в переговорах. Особенно Кириллу понравилось то, что новая работа не ограничивалась сидением в офисе, и частые командировки вносили в его жизнь существенное разнообразие: дороги, гостиницы, новые лица. Свежие впечатления в какой-то мере растворяли серую душную пелену, укрывавшую его дни, как смог укутывает мегаполис. Тамара Андреевна, которой приходилось довольствоваться всё более редкими визитами сына, списывала его нынешний образ жизни на то, что Кир заразился вирусом карьерного роста. Правда, время от времени она устраивала полностью отбившемуся от рук отпрыску мини-скандалы, темы которых были довольно противоречивыми: в одном телефонном разговоре она могла а) потребовать в ближайшее же время обеспечить её внуками и б) предложить познакомить с одним «приличным и обеспеченным мужчиной». Кирилл в ответ на материнскую заботу только улыбался, благодарил и отвечал, что подумает. На самом деле, в личной жизни наблюдался изрядный застой. Новый коллектив в отличие от прежнего не обладал той же толерантностью и дружелюбием, многие относились к Кириллу как к выскочке и хуже того — как к боссовой подстилке. Видимо, просочились кое-какие сведения с предыдущей рабочей площадки. Поэтому ни с кем близко Веретенин не сошёлся, поддерживал со всеми ровные, корректные отношения, и, если откровенно, чихать хотел на то, о чём шипит клубок офисных змеек. Даже собственная склонность к сплетням приказала долго жить: не заниматься же перемыванием косточек себе самому? Редко, но иногда случалось: в командировке пересекался с кем-то симпатичным, кто мог правильно расшифровать его улыбку и заинтересованный взгляд. От разового секса он не ждал особых чудес, получалось ослабить напряжение — и слава яйцам. О Никите в обычное время он старался не вспоминать, но вот в нужные моменты, чтобы подстегнуть организм, возбуждающие картинки сами приходили на ум: кольцо загорелых сильных рук, горячее требовательное тело и нежный шёпот в ухо: «Камышинка моя…» А то бывало и так. После тяжёлого дня наваливалась глухая, расплющивающая усталость, и в голове билась одна мысль: «Зачем? Зачем всё это? Не живу, а существую…» Страшно хотелось пожалеть себя, до пьяных в зюзю соплей, до полного отупения. Но утром, одному, в муках похмелья становилось ещё гаже. Поэтому Кирилл такой метод перестал использовать. Один раз, когда стало в очередной раз тошно, он разыскал старый блокнот, куда переписал кое-что понравившееся из дерматиновой тетрадки Льва Ивановича. Перечитал, и стало стыдно самого себя — разнылся, как трёхлетка с расшибленной коленкой. Вот кому было по-настоящему плохо, кто всю жизнь держал в себе боль и улыбался окружающим, скручивал в комок желания слабой плоти, а пожаловаться при этом мог только тетрадному листу: Мы упали с тобой. Только вверх, а не вниз. И звёзды кололи нам голые плечи. Ты глаза закрывал, ты шептал «отвернись». Что мне сделать, родной, чтоб тебе стало легче? Мы летали с тобой до недолгой зари, Но вернуться назад так непросто, так поздно. Как голодного хлебом, ты собой одарил, И ушёл. И под крыльями кончился воздух. С перебитым хребтом не взлететь никогда, Бьюсь, зову, вьюжу пыль на дороге. Нить разорвана, бусин скользит череда, Тихо катится всем вам под ноги. * * * Кирилл с трудом перестроился в левый ряд и выругался сквозь зубы: к столичным пробкам он кое-как привык, но чтобы за пятьдесят км от Москвы тащиться со скоростью рожающей улитки, это уже слишком! Если он до темноты домой не попадёт, можно распрощаться с планами сходить в клуб — просто не останется ни сил, ни желания. Ох, если бы не мамочка с её вечными закидонами, можно было бы гораздо продуктивнее использовать пожалованный начальством отпуск. Две недели да ещё и летом — чего ещё желать замотанному труженику! Но Тамара Андреевна возжелала, чтобы сын поработал её персональным извозчиком. Уикенд «девочки» проводили на даче Ольги Рудольфовны, и, как Кирилл не отнекивался, пытаясь удрать пораньше, без шашлыка его не пустили. Что ж делать, за возможность пользоваться маминой машиной — это ещё не самая тяжёлая плата. Автомобиль был очередным увлечением Тамары Андреевны. Самым дорогостоящим, но, увы, опять до конца нереализованным. Поэтому, оформив доверенность на сына, она преподнесла это как подарок ему на двадцатипятилетие. Кир подарок принял с благодарностью, машина была кстати, особенно в связи с разъездным характером его нынешней работы. И отдельное спасибо за то, что малолитражка не выглядела откровенно дамским вариантом. Звонок он едва расслышал, поскольку в это время был в душе. Мельком брошенный взгляд на дисплей ясности не внёс: номер звонившего был неизвестен. Или давно позабыт. — Алё, слушаю… Да, я. Кто?.. Лодыжка, ты, что ли? После той поездки они увиделись всего лишь раз: Анюта устроила им разудалую вечеринку по поводу «возвращения в цивилизацию», а потом всё опять увяло… И вот теперь, спустя год, Артём зачем-то вспомнил о его существовании. Кирилл уже не испытывал к нему никаких отрицательных эмоций, но общаться почему-то не тянуло. Слишком многое висело на этой ниточке, соединяющей их, слишком значимое для Веретенина, и раз за разом бередить вроде бы зажившую рану — нет уж, увольте. — Да, дома. …Да, на колёсах. А что случилось-то? …Так позвони отцу или Аньке, я не знаю… Ах, всего один звонок разрешили… Ладно-ладно, еду уже. Какое, говоришь, отделение? Кирилл положил телефон и усмехнулся: Тёмыч в своём репертуаре, не меняется наш мистер «Справедливость». История, торопливо изложенная им по телефону, была вполне в его духе. Понесло этого неисправимого социалиста на какой-то очередной митинг, то ли какой-то партийный, то ли в поддержку секс-меньшинств, а полиция возьми да загреби самых горлопанистых из несанкционированных. Понятно, что задержали Тёму всего лишь до вечера, но материальный ущерб был нанесён значительный — телефон заглючил, денег на такси не осталось, Анька оказалась недоступна, вот и пришлось Лодыжке уговаривать первого откликнувшегося из списка. Кирилл никогда не был столь ярым общественником, но уважал чужие убеждения, а больше того — самого Артёма. Поэтому собрался быстро и поехал по указанному адресу. Особого оживления возле полицейского участка не наблюдалось, и Кир порадовался — не придётся в очереди локтями толкаться, вызволяя узника совести. Припарковался он удачно, и уже поспешно направлялся к ступенькам отделения, как вдруг откуда-то сбоку его весело окликнули: — Кира, мы здесь! Веретенин чуть не споткнулся, услышав этот бодрый голос. Повернулся на звук. На металлическом ограждении, окружающем какие-то сумбурные зелёные насаждения, сидел Лодыжка и махал ему рукой. А возле него стоял верзилистый полицейский. Кирилл испугался. Это что же, Лодыжка всё-таки под арестом? Ведь не для почётного же караула ему выделили человека в форме? Он торопливо подошёл к ним: — Привет, что случилось? Артём улыбнулся широко, довольно, как отгадавший последний вопрос в телевикторине: — Привет. Да всё нормально, вот старого знакомого тут встретил. Ты, кстати, не желаешь с ним поздороваться? Кир растерянно перевёл взгляд на лицо служителя порядка, полускрытое козырьком форменной кепки. Упрямо сжатые губы, холодок в серо-зелёных глазах. Скуластая индейская маска неизменного кирпичного обжига. — Никита… — выдохнул Кир, едва удерживаясь, чтобы не броситься полицейскому на шею. — Ты… Как ты тут оказался? Артём поднялся и, отряхивая джинсы, озабоченно затараторил: — Так, вы тут общайтесь давайте, а мне пора, ребятушки. Батя уже звонил, обещал выдрать по первое число… — Ах ты… гавнюк ты, Тёмыч! — обиделся на такую подставу Кирилл, но Тёма попятился от них, продолжая сиять. Потом вскинул над головой сцепленные руки: — Короче, мир вам, дети мои! — развернулся и убежал в ту сторону, где негромко общалась меж собой кучка молодых людей, видимо, таких же недавних арестантов. Кир вновь повернулся к молчаливому Никите: — Значит, ты теперь в полиции служишь? И давно? Тот наконец-то пошевелился и сказал: — Седьмой месяц, — голос у него прозвучал так, словно эти слова были первыми после недели молчания, и Карташов кашлянул, прежде чем продолжить. — У меня смена два часа назад закончилась. Кирилл ждал, что сейчас прозвучит: «Может, посидим где-нибудь?» Но Никита опять замолчал, замкнулся. Вот, значит, как: намекает, что ему домой пора. А до этого стоял, болтал, и тёмкина компания, выходит, была ему подходящая! Внутри опять ожили колючие вихрики обиды и гнева, что душили тогда на поляне, когда не вышло даже попрощаться по-человечески. Но колотить Никиту Кир не стал, просто произнёс так, будто они уже обо всём договорились: — Тогда сделаем так: едем к тебе, ты переодеваешься и… где-нибудь поужинаем вместе. Там и расскажешь, каким ветром тебя к нам в Москву занесло. * * * Почему-то Кир подумал, что живёт Карташов в каком-нибудь служебном общежитии, но оказалось, что нет — жильём ему служила съёмная квартира в многоэтажке спального микрорайона. Подняться туда вместе Никита даже не предложил, и Кир дожидался его, барабаня пальцами по рулю, в тщетной попытке успокоиться. Минут через двадцать Ник вернулся, всё так же молча сел и пристегнулся, не глядя на Кира. Веретенин бросил на него косой взгляд: джинсы, простая светлая рубашка с коротким рукавом, ёжик ещё мокрых торчащих волос. Ну, ресторан и так не планировался, однако сам Кирилл в подобной ситуации собирался бы тщательнее. Хотя… Кир так и не научился разбираться в особенностях загадочной крестьянской души! Просто хотелось так думать… Что Нику он всё же не столь безразличен, что он постарается хоть как-то произвести на него впечатление. А он всё так же хмур и неразговорчив, как и в начале их знакомства. Кир тихонько вздохнул и повернул ключ зажигания: — Ну, место для ужина я сам выберу, да? А ты пока начинай рассказывать. Вначале Никита говорил неохотно, но потом понемногу расслабился. — Меня в Москву Геннадий Петрович перетащил. Сказал, совсем засохнешь на хуторе, а тут всё же столица, перспективы… Он и помог везде устроиться: и по работе, и квартиру где снять подсказал. Сейчас конная полиция в Москве вовсю развивается, специалистов не хватает, так что меня чуть не с руками оторвали. Сначала только в конюшне был, и учёба параллельно, а теперь уже и на патрулирование посылают. Собственно, так мы с Тёмкой и встретились сегодня. Он меня узнал, да успел только руками чего-то посигналить, их быстренько и запаковали. А я коника после смены на место поставил и опять в это отделение. Думал, опоздаю, а гляжу — он меня на улице дожидается. Кирилл постарался стереть с лица довольную улыбку. Ну, Тёмыч, жук навозный… В такой ситуации, когда самому надо выкручиваться из неприятностей, он ещё сумел им встречу организовать! Обязательно надо потом поблагодарить его. Чем бы сегодняшнее свидание с Ником ни окончилось, Кир уже в долгу перед Лодыжкой. Кстати, а у них действительно свидание или как? За ужином они ни о чём серьёзном старались не заговаривать, но всё равно сбивались на зыбкую почву воспоминаний об их бурном романе и замолкали, как по команде. Выглядело это примерно так: — Как там тётя Рая? Не болеет, всё так же ходит туда стряпать? — Да чего ей сделается, она крепкая. Геннадий Петрович на моё место пенсионера одного пристроил, так уж она его строит на десять рядов, только пух летит. Боюсь, как бы не женила на себе. Юрка их уже дразнит: тили-тили-тесто, жених и невеста… — и молчание, которое прерывает не выдержавший Кирилл. — А как же Юрка тебя в Москву-то отпустил? Никита ниже склонился над тарелкой: — А кто он мне — жена или надзиратель? Мы… в общем, разбежались мы с ним. — И он вот так просто согласился? — не поверил Кир, вспомнив яростные наскоки ревнивого крысёныша. Не вязался такой мирный финал с Юркой, слишком много страстей кипело в этом тощем парне. — Не просто, — подтвердил Карташов. — Я сказал, если ещё раз ко мне подкатится с этим делом, расскажу в деревне. Мне-то самому уже похер, вряд ли туда вернусь, а у него Олеська, оказывается, в то лето была беременная, третьим. Пацан родился, ага. Я ещё поглядеть успел перед отъездом, — улыбнулся Ник. — Маленький, лысый, морщится… смешной, короче. И Юрка пьяный всю дорогу ходил, гордый такой, счастливый. Может, и правда, успокоится теперь. И ни один не решался заговорить о том, что касалось их самих. Могло ли снова сложиться слово «мы», была ли надежда, что совпадут хоть краешком картинки их теперешних жизней? Про себя Кирилл знал точно: он бы в своей композиции многие детали перерисовал или даже стёр начисто, лишь бы можно было вставить на их место кусок жизненного фрагмента под названием «Никита Карташов». Ну и что, что он по сути остался тем же конюхом, и даже хуже — стал полицейским. Оказывается, Веретенин и не подозревал, насколько сильно его заводят высокие мускулистые парни в форме… Когда они, отужинав, решили немного пройтись, Кир почувствовал, что пора что-то делать. Никита сам не заговорит на нужную тему, а если и Веретенин промолчит, неважно — из скромности или из гордости, то они расстанутся, и, вероятно, теперь уж насовсем. — Ты сейчас куда, домой? — прощупывая почву, поинтересовался Кирилл. Никита отозвался не сразу. — Да. Надо ещё сменный комплект постирать, если Митька стиралку починил. Кир замедлил и без того неторопливый шаг: — Кто?.. Кто это — Митька? Почему Ник молчит? Почему медлит ответить? И почему смотрит куда угодно, но не на Кира? — Квартиру мы с ним на пару снимаем. Так дешевле выходит. Так и хотелось крикнуть, как Станиславскому: «Не верю!» Ох, не обмануть Карташову поднаторевшего в расшифровке чужого вранья Кирилла. Но ни умалчивания Бориса, ни откровенные оскорбления его вшивого козлёнка не ранили так, как эта красноречивая пауза. — Вы с ним трахаетесь? — Кир постарался, чтобы это прозвучало как можно безразличнее, но всё равно в горле тренькнула надрывная нотка. Никита дёрнул плечами, тоже напуская в ответ равнодушной сухости: — Ну, так… бывает иногда. — Иногда? А, ясно. Когда напьёшься… Кирилл втягивал в себя воздух мелкими порциями, сосредоточенно и аккуратно, как лекарство из градуированной мензурки. Например, седативное какое-нибудь. Точно, оно самое — чтобы урезонить вдруг зачастивший пульс, изгнать давящую височную боль. Интересно, этого он тоже называет камышинкой? Никита нервно захлопал ладонями по карманам, ища сигареты. Но, когда прикуривал, пальцы почти не дрожали — Кир следил за ним, не отрывая взгляда. Надо же, а ведь раньше Карташов не курил, подумалось Киру. После пары затяжек Ник твёрдо сказал, глядя на узор тротуарной плитки: — Зря ты так думаешь. У нас с ним всё по согласию. У Кира губы сжались в нитку. Но он ещё держался. — О как. Совет и любовь, значит. Резко отброшенная сигарета прочертила пологую дугу и рассыпала искорки, чуть-чуть не долетев до урны. Никита развернулся и наконец-то прямо поглядел в глаза. Видно было, что он не может выбрать подходящих слов, и что у него так же, как и у Кира, рвётся из груди сокровенное, запечатанное на сто замков, запретное для произнесения вслух… Трещит натянувшимися до предела душевными сухожилиями, жалко хлюпает в передавленном горле, полыхает в глазах голодным блеском. — А у тебя… не так, что ли? Или по клубам таскаешься? Губы Кира дёрнулись, но не от обиды, а от попытки унять нервную улыбку: ревнует ведь, а? Неужели тоже помнит этот месяц? Его, Кира, помнит? Он медленно, дразняще облизнул губы, удовлетворённо заметил, что Никита так и прилип взглядом к его чуть заметной улыбке. И словно бы в задумчивости, протянул тоном капризной профурсетки: — В клуб, говоришь? Ну, не знаю… Давненько уже там не был. А ты что, приглашаешь, что ли? — и вот теперь улыбка во все тридцать две жемчужины, как контрольный выстрел. Но, видимо, перестарался Кирюша, переусердствовал с обаянием, потому что Никиту откачнуло от него чуть не на метр. — Нет… — и лицо такое, будто ударить готов. — Не ходок я по клубам. И вообще… уезжаю скоро. Сиять Веретенин перестал за долю секунды, как будто рубильник переключили: — Куда? Надолго? Никита помялся и нехотя сказал: — Домой, родню проведать. И Геннадий Петрович ещё к себе звал, кобылку новую посмотреть. — В отпуск, значит, — с облегчением сообразил Кир. – Ну, дело хорошее, я и сам нынче в отпуске… А активно заработавшие в голове шестерёнки уже проталкивали решение того, какими путями можно попасть на эти лошадиные смотрины. «Лодыжка, неужели ты не позвонишь, чтобы узнать результат твоих своднических усилий?» А вслух Кир небрежно предложил: — Так что, подвезти тебя? А то и правда постираться не успеешь? * * * Артём всё же позвонил. Правда, на следующий день, когда Кир уже извертелся от нетерпения, и останавливало его только то, что номер, с которого он вопил «sos», действительно мог принадлежать кому-то другому. Тому же Никите, например. А с ним пока Киру общаться не следовало. Наоборот, надо было отпустить повод на всю длину и выбирать мягко, незаметно, по дюйму притягивая к себе обратно норовистого иноходца… Разговор с Тёмой полностью подтвердил все предположения Веретенина. И намерения — тоже. Правда, сам Лодыжка только от Кира узнал о лошадином пополнении на ранчо, но обещал всё в подробностях узнать у отца и обеспечить Киру проезд, хотя бы в одну сторону. В крайнем случае, узнать точный маршрут, чтобы Кирилл мог добраться самостоятельно до деревни, а уж в гостеприимство тёти Раи они оба верили свято. Пока шли их оперативные переговоры и совещания, пока Кир сосредоточенно думал, что брать с собой, пока пикировался с Тамарой Андреевной и рекламировал ей подмосковные электрички как средство постижения современной жизни, всё это время его не покидало ощущение возврата в прошлое. Когда мир вокруг ещё не был затянут серой дымчатой завесой, а вертелся вокруг Кира радужной каруселью; когда хотелось многого, и многое сбывалось; когда даже случайный флирт длиною в несколько минут тонизировал больше банки энергетика… Эх, да что там долго рассуждать! У него появилась цель в жизни: вернуть Ника. И, как по мановению волшебной палочки, для достижения этой цели в организме включились дремлющие до поры силы и способности. Теперь Кир нравился сам себе, и улыбался, встречая в зеркале уверенный, блестящий взгляд. У него всё получится. Не может не получиться, потому что с собой он везёт секретное оружие. Но, тссс… Он даже пару раз репетировал перед тем же зеркалом применение этого супероружия: надо же знать, как выглядишь, когда шёпотом произносишь «Я тебя люблю»?