Колыбель для монстра

      Я больше не хочу видеть что-либо.       Шум дождя и краски мирозданья сливаются в одну единственную точку, а ты остаешься посреди Ничего. Там нет ни ветра, ни звезд, ни людей, ни памяти. Нет вопросов о собственной принадлежности и о смысле жизни. Нет будущего, к которому нужно стремиться и постоянной потребности что-либо делать. Нет счастливых воспоминаний, дающих надежду. Тебе больше не нужно бояться и помнить бесконечные правила. Собственные желания становятся совершенно неуместными, поэтому ты перестаешь чувствовать хоть что-то. Больше нет ни злости, ни обид, ни разочарований. Тебе больше не нужно молить о прощении, принятии и понимании. Ты Нигде и медленно, но верно превращаешься в Ничто.       Я больше не хочу чувствовать что-либо.       Больше не будет обвинений в собственной слабости. Все это и есть свобода. Та самая, о которой ты мечтал так долго. Свобода по имени Смерть. Такая прекрасная и загадочная. Ты видишь ее уже не в первый раз, поэтому просто киваешь старой знакомой, такой вечно занятой. Будь твоя воля ты бы уже давно пригласил ее на чашечку чая. Вы бы смогли обсудить столь важные когда-то вопросы и воспоминаний. Но, увы и ах, Смерть в крепкой связке со Временем. А его, как известно, вечно не хватает. Поэтому ты просто смотришь в ее пустые глазницы, пытаясь найти хоть какой-нибудь отголосок чужой заинтересованности, а там, как обычно, просто темнота, не сравнимая ни с одной безлунной ночью. Эту тьму не сравнить ни с гнилью человеческих сердец, ни с их помыслами и душами. Это особая чернота. В ней есть отголосок Бесконечной Тьмы и беспечность чего-то такого далекого и не понятного, из-за чего слезятся глаза.       Я не хочу такой реальности.       Ты смотришь на Смерть не моргая, стараясь не упустить того момента, когда она вновь покинет тебя. Она всегда уходит не прощаясь. Такая загадочная и вечно занятая. Ты презираешь ее за жестокость и игнорирование собственно персоны. Смерть дразнит тебя — ты знаешь, но все равно каждый раз обижаешься на очередное предательство. Потом, конечно, детская обида проходит и возвращается надежда на скорую встречу. Ты любишь Смерть и ее заигрывание. Ты уже просто больше не можешь без этой глупой игры, считая себя каким-то неполноценным и уродливым, если она на тебя не посмотрит. Это зависимость. Это одержимость. Это неправильно и совершенно глупо. А пока ты убеждаешь себя в собственном дебилизме, игра продолжается. Бесконечный повтор собственной никчемности, делающим тебя поистине живым.       Я не желаю быть спасенным.       Мириады далеких и недостижимых звезд исчезают у тебя перед глазами и ты знаешь, что они были последним светом. Теперь ты наедине со Смерть в абсолютном Нигде и тебе уютно. Тишина и спокойствие будут длиться до тех пор, пока она не покинет пространство, променяв тебя на очередного другого. Ты ждешь этого момента затаив дыхание. Однако, он все не наступает и не наступает, а потом до тебя доходит такая простая и очевидная мысль, что ты еле-еле удерживаешь себя чтобы не засмеяться — Смерть, наконец, выбрала тебя. Она больше никуда не спешит. Больше нет кого-то другого, нуждающегося в ней больше чем ты. Сегодня она посвятит себя только тебе. И больше нет ни утекающего Времени, ни угнетающего Долга.       Я хочу просто уснуть…       Смерть подтверждает твои умозаключения и распахивает свой плащ, укутывая твое бренно тельце теплом и заботой. Тебе остается лишь закрыть глаза, вдохнуть ее запах и приготовиться к чему-то большему, что есть Ничто. Но вот незадача — ты до сих пор глупый и наивный ребенок с верой и надеждой, забывший, что у Смерти, Времени и Долга просто отвратительное и извращенное чувство юмора.       Именно поэтому, закрывая глаза ты проваливаешься обратно на бренную землю. Тебя ждет пытка, пострашнее душа из серной кислоты и признаний любви сумасшедшего лаборанта. Ты — Небо, глухое и слепое, жестокое и влюбленное в Ураган. Ты слишком сильно привязан ко всему, что хоть как-то отрицает существование Ничего. И именно поэтому ты проживешь достойную жизнь и увидишь свое будущее множество раз подряд. Это уже не Пути Реинкарнации, а Река Жизни, причем чужой и не сбывшейся. Сегодня ты получишь то, чего желал больше всего на свете. Смерть придет к тебе двести двадцать семь раз. Тебе остается лишь приготовиться к Священной Инквизиции, тем более дрова под ногами уже начали тлеть.       … и исчезнуть из этого мира навсегда.

***

      Все начинает неожиданно и совершенно негаданно. А может все это было ожидаемо, просто представлялось по другому. Наверное, все должно было быть не так и происходить по другому. Но начало такая вещь, которую не совсем можно предугадать. Так что сложилось, как сложилось. Остается лишь глубоко вдохнуть и смириться.       Мгновенье и удары струнных бьют по мозгу и телу раскаленной плетью, превращая их в кровоточащее мясо. Чарующая мелодия его собственной жизни больше напоминает средневековое наказание розгами, чем песню. Хотя, «чарующего» в музыке собственной души столь же мало, как и человечности в собственном ДНК. Но Сиело продолжает с упорством ишака лежать неподвижно и слушать-слушать-слушать. Он вздрагивает в такт бесконечности ударов, отчитывает ритм и улыбается. Нумерованный хохочет во всю мощь собственных легких, царапает скользкую кладку и бросается из крайности в крайность, из раза в раз натыкаясь на стены. Неподвижное и немое сумасшествие, сопровождающееся громогласной истерикой и бесконечной атакой всех возможных поверхностей. Его горе подобно парадоксу, когда из ничего происходит что-то, а это что-то, в свою очередь, становиться ничем. Сиело это кажется забавным, поэтому он думает о термодинамике и ее применении на собственной шкуре.       Вы не можете выиграть.       Вы не избежите убытков.       Вы не можете выйти из игры.       Три закона, приводящие к друг другу и взаимодействующие в одной связке. Парень подвывает в такт музыке, отстукивает ритм собственным телом, самозабвенно расцарапывает каменные глыбы и пытается услышать хоть малейшие зачатки реальности, где отсутствует похоронный реквием по общим ценностям. Сиело переживает чужие жизни, прекрасно понимая куда катится его собственная. У него нет над ней какой-либо власти, хоть со стороны и кажется, будто бы он свободен. Но это вовсе нет так. Нет-нет-нет, все вообще не так, как кажется со стороны. Если взять отдельно взятую личность и вывернуть ее разум на изнанку, может вскрыться много чего интересного.       Так, например, если вскрыть Неббиа подобным образом, окажется, что тот боится до дрожи в коленях все то, что его окружает. И это не просто ублюдочное окружение и жестокость мира. Это страх от осознания того, что все, что есть вокруг него и есть настоящее, являющееся частью мирозданья. Жестокие люди, вопросы без ответов, уродливые мутанты, безымянные дети — все это есть и вне лабораторий. Все ЭТО и есть составляющие мира. И это действительно страшно, когда понимаешь всю суть и природу тех, у кого на самом-то деле и повода нет ненавидеть друг друга. Да, однозначно, подобное изречение это уже слишком. Причина и желание убить кого-либо могут быть обоснованы и поняты. Но именно это-то и напрягает Мукуро. Он просто не понимает как что-то единое, что-то, что родилось в одно и тоже время, что пережило и прошло через то же самое, может желать другому чему-то, по сути своей такому же существу как оно само, зла. Неббиа просто не понимает и не принимает это, искренне желая прекратить чужие и свои мучения посредством уничтожения всего и вся. Достаточно альтруистическая мысль, обоснованная и понятная, только общественно не принятая.       Если же вывернуть самого Сиело, то можно ужаснуться количеству страхов, комплексов и жестокости в отдельно взятом тельце. Так, например, любовь он выражает весьма собственнически, искренне считая, что ради нее можно умереть, убить и быть убитым. В защите ценностей для нумерованного нет границ, поистершаяся мораль подсказывает все новые и новые идеи, а окружение просто боится дать ему отпор по причине того, что парень — чудовище. Вот и получается замкнутый круг, где Сиело способен ради важных ему людей на все на свете, даже на убийство их самих, а они ему это и не запрещают. И снова парадокс, где никто не может выиграть, избежать убытков и выйти из игры. Термодинамика, мать ее, великая вещь, достойная отдельного восхваления и приступа истерии.       Сиело согласно подвывает собственным размышлениям и пытается размазать себя об стену с такой самоотдачей, что многотонные камни трогательно пищат о пощаде. Впрочем впустую, он сейчас ничего и никого не слышит, замыкаясь в собственной агонии полностью. Она рвет тело, разум и душу во всех переносных и прямых смыслах. Сиело сейчас кажется сам себе кровавым месивом биомассы, с обнаженными нервными клетками, которые все трутся и трутся и трутся о поверхность воздуха, но никак не могут загореться. Нумерованному холодно, ему нужно тепло и он безумно желает устроить костер из собственных костей. Ему нужны полыхающие угольки где-то внутри, где пусто и больно. Сиело отчаянно нуждается в душе, которую, кажется, потерял на поверхности одной из границ крайностей.       Собственный крик достигает самой высокой и низкой ноты одновременно. Невозможные октавы разрывают связки своей мощью и Сиело ничего не остается, как беззвучно реветь в пространстве, наполненном чужими воспоминаниями и мечтами. Постепенно, со скоростью падения лепестка дерева сакуры, чужие разумы становятся его и вот Сиело уже мечтает стать певцом. Он желает о бесчисленных красках и чтобы ветер трепетал волосы во время езды на велосипеде. Парень мечтает признаться в любви и вдохнуть воздух свободы, на котором он обязательно бы уплыл далеко-далеко. Сиело хочет сбежать туда, где есть пальмы и разноцветные птицы; туда где бесконечные пески и жара; туда где можно словить сверчков и найти самые редкие виды бабочек. Парень хочет стать звездой и растворится в небе под звуки колыбельной собственной сестры, которую обязательно нужно защищать до самого конца. Он хочет закрыть глаза и просто исчезнуть, став никем, а потом обязательно забраться на вершину самой высокой горы и прокричать имена-номера каждого исчезнувшего. После же, укутавшись в плед, он бы просто сидел на диване и под звуки фильмов о далеких и прекрасных мирах, уснул, прижимаясь к собственному брату. Сиело помнит каждую щербинку на стенах в каждой камере и все операционные столы Эстранео. Но это не важно, ведь все это лишь кошмар. А сам он просто пересмотрел ужастиков на ночь. И нет ничего и никого, что есть зло. Сиело снова живет в сказочном замке, где королева повелевает волшебством, а вместо лошадей у них драконы.       Тело, состоящее из костей и мяса, из внутренностей и щепотки волшебства, судорожно трясется на горизонтальной, а может и вертикальной поверхностях одновременно вместе со всем миром. Такие бесценные и важные воспоминания рвутся наружу подобно струи воды, что извергается китом и Сиело просто перестает быть. Он исчезает отовсюду и его больше нет ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Он становится просто Ничем. Его больше никто и никогда не сможет отыскать, а все потому что он рассыпался в прах двести двадцать семь раз подряд. Отныне и навсегда он частица Дерева, а его имя становится одним из кровоточащих воспоминаний на коре. Он станет местом поклонения, к которому приблудятся дикие животные. Разрывающий пространство и время крик теперь станет простым безмолвием Ничего, ставшим живым надгробием. И подобное спокойствие, этот вечный покой и бессмертие души, познавшей истинную свободу, пугает сильнее любого сумасшедшего лаборанта, любящего свою работу.       Ничему и Никому страшно так, что это невозможно уже даже выразить ни словами, ни чернилами. А все из-за того, что у Ничего и Никого нет чего-либо, что могло бы заледенеть. Невозможно больше ни закричать, ни заплакать. Есть только искра, что можно считать остатком разума или же душой. Или же это можно назвать коллективной мыслью, ведь подобная искра не единственна в своем роде. Их несколько сотен, может тысяч, может миллионов. Они все светятся в унисоне и резонансе относительно друг друга, создавая бесконечно яркий костер света. Он повсюду и переполняет все мыслимые и не очень физические рамки, оттого и переливается сквозь границу, становясь чем-то более обретающим форму. Вскоре пламя затвердевает и вот уже рвется сквозь множество щелей и дыр. Люди признают в этим «что-то» кровь, не подозревая, что она пришла из Ничего.       А потом, когда кроваво-красное Ничто прольется на землю и напитает корни, оно вернется обратно в Никуда. И так будет продолжаться на протяжении многих лет. А все потому что Небо — самое жестокое из всех возможных существ. Глухое и слепое, оно замкнуто в себе, навечно обреченное быть с самим собой. Оно не знает ни прощения, ни поощрения. Все, кто ходит под ним — безлики и такие не важные, что проще просто стереть их в пыль, что вскоре станет очередной звездой. И в картине всего перевернутого мира, где есть только реальная жизнь, с настоящей жестокостью, которую так отчаянно желает истребить один вскрытый Туман, остается лишь искра, подвергнутая бесконечной агонии. Она будет тлеть до тех пор, пока энергия, сконцентрированная в одном месте, не начинает снова стремиться к местам более низкой концентрации. Возрастающая энтропия, мать её, не может вернуться к прежнему энергетическому состоянию, но может стать чем-то другим. И вот обыкновенная искра, снова становится человеком, но уже не таким, как прежде. У него больше нет того же имени, зато есть воспоминания беспроглядного ужаса и жизней множества, чьи неупокоенные души согласны жить в бесконечном Ничто, лишь бы дождаться остатки своей, теперь уже не многочисленной, семьи.       Подобная жертва вызывает тихий всхлип. А потом еще и еще и еще и еще, пока слезы и крики не начинают душить. Нумерованный плачет навзрыд словно ребенок. Зажавшись в угол и закрыв уши руками, он кричит так, как никто и никогда еще ни разу не кричал. В этом бессвязном нечто, так напоминающем объявление войны божкам, можно отчетливо услышать бесконечную мантру-заклятие о прощении. Он просит набраться терпения и дождаться. Он умоляет никогда не угасать. Он клянется в скором соединении, а пожар внутри него разгорается все сильнее и сильнее, пока что-то эфемерное, не становится физически ощутимым. И тогда обычная искра, не менее обычного человека, становится всепоглощающим пожаром. Его огонь заполняет пространство и время, выжигая собственное естество, убивая само себя. Это зарождение и угасание звезды, ускорившей свой жизненный цикл из-за простого комплекса выжившего.       Это нормально.       Так будет правильно.       Наверное.       Хотя, скорей всего нет.       Может даже не совсем и нормально.       Точно же, совершенно не нормально.       Да вы издеваетесь? Это же полное сумасшествие!       В вакууме пространства слабо пульсирует что-то, отдаленно напоминающее светлячка. Он совсем маленький и такой невзрачный. Совсем еще слабый, делающий первые жадные вздохи и излучающий первые огоньки света. Он родился только что, опоздав на семнадцать лет. Его ждали так давно, что некоторые уже и забыли об этом событии. Некоторые просто потеряли веру. А некоторые уже давно слились с землей. Однако их жертвы, ожидание и вера не так уж важны для того, кто впервые осознал самого себя. У него еще все впереди. И пусть светлячки живут относительно не долго. Это тоже сейчас так не важно и незначимо.       Первый вздох, первое шевеленье пальцами, первая неуклюжая попытка подняться. Первые шаги и прикосновения. Он остался таким же, став немного другим. Воспоминания о прошлом и настоящем по-прежнему рвут душу и сознание. Из-за горя утраты беспрерывно льются слезы, но остановиться сейчас просто невозможно. Ему нужно наружу. Туда, где свежий ветер и прохладная земля. Он хочет ступить на нее и взмахнуть крыльями. Он хочет почувствовать прохладу воды и напиться ею до отвала. Именно поэтому раз за разом он бьет в одно и то же место, сдирая кожу о ледяные шипы чужого волшебства.       Еще и еще и еще и еще и еще. Сбежать из заточения сейчас кажется самым важным. Инстинкт ведет вперед, а совесть не позволяет бить в полную силу. Где-то там, в темноте стонет еще не родившийся светлячок. Но он не спешит помочь своему будущему-настоящему брату, прекрасно зная, что нет смысла вмешиваться в процесс перерождения — это только навредит. Поэтому, зажмурившись, он продолжает бить снова и снова, с каждым разом все отчаяние.       Его зовет земля.       Его зовут звезды.       Его зовет ветер.       Его зовет вода.       Огонь внутри светлячка разгорается все сильнее и сильнее, напитывая мощью тело. Удары становятся все увереннее, все сомнения уже позади, а ледяная преграда больше не кажется такой болезненной. Она рушиться подобно лавине и по звуку напоминает разбившийся хрусталь, однако светлячка не волнует все тонкости чужого чудотворства. Он сам маг, которому остро необходимо приложиться всем телом к земле.       Бесконечный лабиринт из камня кажется смутно знакомым, будто бы он уже был здесь. Может это просто память многочисленных голосов, может воспоминания из прошлого, а может лишь иллюзия. Не это сейчас так важно. Ему нужно выбраться отсюда поскорее и память услужливо подсказывает нужный путь. Светлячка ведет его собственный огонь и это впервые, когда он уверен в чем-то на все сто.       Тело светлячка сейчас неимоверно медлительно, но это вовсе не раздражает и не напрягает. Он наслаждается этим оттягивающим моментом перед встречей с наружностью. Каждый шаг, каждый вздох, каждая напрягающаяся мышца вызывает такой восторг, что невозможно удержаться ни от улыбки, ни от смешка. И он смеется. Весело и счастливо, щурит глаза и запрокидывает голову, но продолжает шагать вперед. Весь мир сейчас кажется настолько потрясающим, что даже запах сырости приводит светлячка в экстаз. Он заново открывает для себя прохладу и чувство баланса, учится скорости и точности. Спустя мгновенье, а может и вечность, светлячок начинает бежать. Это особенный бег. Впервые он бежит не от чего-то, а к чему-то. Это его первое самостоятельное решение, не очерненное чьим-либо вмешательством. Он хочет это сам. И вот он уже на полпути к собственной личности.       Вторым шагом к становлению самим собой, светлячок делает, когда пересекает пустынные холлы и распахивает дверь в наружность. Ветер и дождь приветствуют огненное создание, которое совершенно не бояться промерзнуть и затухнуть. Пламя внутри него угаснет еще не скоро, оттого он так беспечен. Светлячок пока что слишком молод, чтобы понять собственную смертность и услышать отчет безжалостного и безликого Времени. Он просто шагает ему в такт, внося в наружность собственную уверенность и счастье. Движения кажутся такими простыми и плавными, что огненный ребенок начинает смеяться еще громче. Он слышит музыку и танцует во славу ее создателей. Все в мире сейчас кажется ему таким легким и простым, что поддавшись мимолетному порыву, он превращает прохладную и влажную землю в лед. Дождь становиться снегом, а серое небо переливается искрой свежей зелени.       Плавные движения и счастливая улыбка. Искра души переливается отблесками пламени в глазах и светлячок скользит по оледеневшей земле. Он знает так много движений и стоек, что хватило бы на месяц беспрерывного танца. Перед глазами возрождаются силуэты давно ушедших, еще живущих и таких далеких людей. Они танцуют вместе с светлячком и улыбаются в ответ. Огненное же создание не прекращает смеяться и открывать для себя таких знакомых незнакомцев, не переставая подмечать схожесть их и собственных движений. Кажется, он потратил всю свою прошлую жизнь на то, что быть похожим на кого-то. Это подобно уважению к тем, кого он любит больше всего на свете и ни в коем случае он не отречется от этих воспоминаний. Просто теперь он больше не копия кого-то. Он сам по себе. Больше нет потребности заполнять собственную ущербность чужими достоинствами. Светлячок станет самим собой, со своими ошибками и поражениями, своими недостатками и достоинствами. У него впереди целая жизнь, чтобы открыть себе самому свои таланты. И плевать на Время. У огненного ребенка есть личный Ураган, который раздует пламя до размеров Адских котлов.       Поворот, скольжение вперед, разворот и резко уйти вправо. Светлячок танцует импровизированную программу. Его смех звенит колоколами, разрывая пространство. Снег все продолжает валить, лед трещит от собственной силы, а он танцует-танцует-танцует. Разум щекочет осознание свободы, легкие наполняются запахами и он скользит, оставляя на поверхности собственные отпечатки присутствия. Светлячок утверждается в этом мире, закрепляя за собой право не просто на существование, но на жизнь. Самую настоящую, без каких-либо границ и рамок. Но Время против такой легкомысленности и многозначительно продолжает отбивать ритм чужой жизни.       Неуклюжее движение и дитя огня летит на оледеневшую поверхность своего танцпола. Подобная неудача не задевает и не огорчат, он все так же продолжает смеяться. Слезы все так же текут из его глаз, окрашивая белоснежную поверхность собственного волшебства густыми, практически черными каплями. Светлячок недоуменно и заторможенно проводит ладонями по лицо, удивленно понимая, что это кровь. Он плачет кровью, а земля вокруг вовсе не каток. Снег перевоплощается в свое истинное обличие и щедро поливает огненное дитя водой. А светлячок, такой глупый и неразумный, сидит посреди грязной и мокрой земли. Ладонями он месит коричневую жижу, пытается слепить снеговика и смеяться взахлеб собственной недальновидной глупости. Продолжительность жизни светлячка от года до двух лет и он уже давно израсходовал свой выделенный природой шанс, все это время пренебрегая чужим замыслом.       Сиело вовсе никакой не светлячок, а зачатки собственной личности можно спокойно отпустить на волю, пусть хотя бы что-то будет свободным. У нумерованного же есть долг и обязанности перед Семьей. Вария, Вонгола, нумерованные — все они рассчитывают на него, хоть того и не особо признают, принимают и понимают. Феникс Скайрини, Савада Тсунаеши, Сиело, пиявка — все это он сам, тот самый глупый светлячок, рожденный ребенком огня, ставшим сыном Вечной Тьмы. А вся эта легкость и простота всего лишь мимолетная мечта, которой не суждено сбыться.       Чувство собственной принадлежности ставит все на свои места и немного отрезвляет, только вот истерика все никак не прекращается, как и попытки слепить из жидкой грязи снеговика. Собственная сила сейчас кажется такой недоступной, а миссия по созданию снежного друга такой важной, что парень не замечает ничего вокруг. Он не видит людей, что смотрят на него из окон поместья, не чувствует и Неббиа, что стоит в дверях, из которых он сам вырвался еще совсем недавно. Сиело не чувствует их взглядов, переполненных скорби и жалости, понимания, принятия и желания помочь. Однако никто из них не спешит ему на помощь. Под дождем и в грязи, рядом с затухающим нумерованных они бы все казались такими оскорбительно неуместными, что проще было бы просто убить их на месте.       — Пиявка, ты забыл о морковке, — голос Урагана доноситься сразу отовсюду, а потом появляется и сам Потрошитель.       Как всегда в своей неизменной форме и полосатом свитере, с короной на голове и обезумевшей улыбкой на губах. Он с размаху плюхается рядом с нумерованным на землю. Упомянутый овощ, как и несколько баллонов лака для волос небрежно брошены в лужу неподалеку, а сам Бельфегор начинает самозабвенно лепить из грязи шарик. Земляная жижа стекает по его рукам, форма уже давно безвозвратно испорчена, а Потрошитель все лепит снеговику голову, подключая к этому процессу не только свою ловкость, но и пламя Посмертной Воли.       — Глупая пиявка совершенно беспомощна перед задачами высшего ранга, — хохочет маньяк, и бросает в руки Сиело уже твердый шарик головы их будущего мини-снеговика. — Ловкость рук и никакого мошенничества. Вставляй нос на место и рисуй рожу, а Принц слепит этой твари кишки.       Сиело согласно кивает, утирает грязными руками щеки и слепо шарит по поверхностям луж, уже давно ставшими озерами. Спустя может минуту, как раз, когда Принц начинает вслух задаваться вопрос о половой принадлежности снеговика, парень находит-таки нужный овощ и втыкает его аккурат посреди лица. Морковка входит в затвердевшую глину в трудом, но нумерованный старается. Потом, найдя первую попавшуюся палку он ломает ее на несколько частей и поочередно вставляет в лицо снеговика. Глаза и рот выходят кривыми и совершенно ассиметричными.       — Пиявка, Принц решил, что снеговик будет без пола, зато с прессом. Давай сюда голову и ищи ветку с листами. Вставим ему в зад. Будет павлином, — Потрошитель командует парадом и кажется совершенно увлеченным. Хотя, почему «кажется?». Бельфегору действительно весело и хорошо. Он соскучился по своему Небу.       Ветка с листьями на поисковой призыв не откликнулась, зато нашелся одинокий цветок ромашки, который каким-то чудом не затонул в огромных лужах-озерцах. Потрошитель находке порадовался и с пошлыми комментариями вставил их снеговику в задницу несчастный цветочек. После, соединив все части их творения и «приварив» их пламенем Ураган, они щедро залили грязевого снеговика лаком. Конечный результат заставил Сиело улыбнуться. Забавно получилось. Морковка перевешивает хрупкое тельце, оттого их творение сейчас утыкается носом в жижу. Снеговик никогда не увидит ни неба, ни звезд, ни луны. Только отвратительное месиво под собой.       Он сам похож на этого снеговика.       — Принц всегда подозревал, что хорош во всем на свете, — самодовольно ухмыльнувшись, Потрошитель поднялся на ноги и потянулся. — Все, пиявка, пошли отмываться.       Протянутая рука было невозможно горячей на ощупь. Сиело держался за нее, все так же продолжая сидеть в грязи. Кровавые слезы уже давно высохли, оставляя на щеках разводы. На губах все та же застывшая улыбка отчаявшегося счастья, а в душе понемногу затухающий огонь светлячка. Огненному дитя не выжить под дождем, каким бы ярким его пламя не было.       — Эй, Феникс, все хорошо, — глаза Потрошителя скрыты за челкой, однако нумерованный уверен, что взгляд за ней пристальный и цепкий, видящий его насквозь. — Пойдем.       — Я должен жить, — и черт его пойми то ли это чужая установка многолетней давности, то ли собственное желание.       — Я не дам тебе угаснуть, — обещает Потрошитель, и нумерованный понимает, что его утверждение на самом деле было мольбой о спасении и просьба помощи. — Я не дам тебе сбежать и умереть. Я буду поддерживать тебя, даже когда ты будешь молить меня о смерти.       Губы автоматически, на уровне рефлексов, растягиваются в улыбке. Тело, подчиняясь приказам мозга, поднимается с колен. Чужая искренность заглушается шумом дождя, а слова тонут в мерзкой жиже. И все вроде бы так, как и должно быть, только вот Сиело только что умер двести двадцать семь раз и он опустошен. Светлячок души прекратил свое существование, захлебнувшись в этом вакууме. Сам же нумерованный смотрит на своего человека и понимает, что абсолютно пуст. В нем больше не осталось ни слов, ни просьб, ни признаний. Он простая оболочка, с гулким эхом внутри. Уставшая от всего марионетка, желающая лишь спокойствия и собственной кончины.       — Я не дам тебе сбежать от меня, — Принц никогда не устанет повторять своему любовнику одно и тоже. — Ты мой до скончания времен, пиявка. И Принцу откровенно плевать на твои душевные терзания. Устал — взбодрю. Плохо — развеселю. И никогда не отпущу.       Благодарность. Она пробивается сквозь пустоту, заставляя сердце стучать в бешенном ритме. Воспоминания заполняют пространство и Сиело помнит, что испытывает к этому человеку столько разных эмоций, но благодарность всегда останется самым ярким чувством из всех. Бель его понимает, принимает и знает. Он не бросит, не предаст, не продаст. Потрошитель останется с ним до самого конца и дольше. Сиело знает, что в этом мире нет человека, согласного бы добровольно продать свою душу Дьяволу лишь бы быть с неконтролирующим себя чудовищем. Никто бы и никогда не пожертвовал собой без остатка ради него. Никто бы не принял навязанные правила и истории. Никто бы не посчитал мир нумерованных реальной вещью. Никто бы не принял их всех так, как это делает Бельфегор. Он слышит их песни, любит их сказки, видит их мир своими глазами. Принц вписывается во все рамки чужого воображения настолько гармонично, что становиться его частью. Он принимает, понимает и подстраивается под чужие потребности, не теряя своего «Я». Бельфегор — Ураган. Стихия хаоса, такая необузданная, но все равно верная одной единственной цели — быть с ним, защищать его, оберегать, разжигать огонь надежды и не дать сдастся.       Не важно как убедительно будет умолять Сиело — Бельфегор не позволит умереть просто так. Он насильно будет кормить, поить и заставлять дышать. Никто и никогда так больше не поступит. Вонгола сжалится, как и Вария. Аркабалено не посмеют ему навредить, но запрут где-нибудь и будут молится за здравие. Тот парень, что назвался кровным братом — Савада Мамору, да? — то же бы не выдержал и убил максимально безболезненно. Может быть даже в Колыбель запер. Так же бы поступил и Девятый. Оставшиеся братья и сестры тоже не стали бы сопротивляться воле своего Неба. Лишь одна произнесенная мольба и его бы разорвали на части, а потом сожгли. Сиело думает, что Неббиа стал бы первым, кто пустит ему пулю в глаз. Какие бы песни не пел Туман, но вечный свет — его единственная слабость, ради которой он способен на все, даже если это значит лишится своей опоры.       Бельфегор же не такой. Его не сломить мольбами и просьбами. Он не отреагирует если Сиело прекратит двигаться и ляжет пластом. Принцу наплевать на перемены настроения, на чувства пустоты и утраты. Чужой голод, похоть, сумасшествие и безбашенность его так же не трогают. Он просто будет рядом и если надо заткнет. Если понадобится заставит шевелится, есть, спать, гулять, двигаться. Он улучшит самочувствие, заставить забыть о потерянных и заполнит опустошенность собой. Он насильно впихнет свой образ в каждую брешь чужого сознания и заставит чужую Вселенную крутиться вокруг себя. Бельфегор тоже чудовище, отличающееся от нумерованных лишь своим видом. Именно поэтому Сиело продолжает оставаться рядом с психически нестабильным Потрошителем — Бель заставит его жить по-настоящему.       — Без тебя я ничто, — Сиело больше не пуст. В нем живет благодарность и верность, заставляющие зрачки расширятся, а дыхание учащаться.       — Принц тоже рад тебя видеть. А теперь пойдем, тебя еще отмыть надо, — мимолетное прикосновение губ к губам и искренность, из-за которой начинает искрить воздух. — Больше никогда не оставляй меня так надолго в одиночестве.       — Больше никогда, — клянется дитя огня, послушно следуя за свои человеком.        Сиело действительно похож на того самого нелепого снеговика, а еще он Небо. Глухое и слепое, такое наивное и доброе, совершенно безумное и жестокое, неизлечимо больное, но больше никогда не одинокое и оттого абсолютно счастливое.