***
Грех рождается из пустоты. Это общеизвестный факт выжженного мира нумерованных. Так же он весьма логичен. Если провести простейшие математические вычисления, совершенно игнорируя философию чувств и эмоций, то получается, что пустота — это незаполненность, отсутствие чего-либо; полное отсутствие каких-либо частиц в пространстве. Вакуум. Ничто. Ничем нумерованные никогда быть не хотели. Жертвами, пленниками, оружием, марионетками — всегда пожалуйста, лишь бы было хоть что-то, что есть больше чем ничего от слова совсем. Именно поэтому каждый подопытный до последнего лелеял остаточные эмоции, ощущения, память или же чувства. Стать Пустым приравнивалось к безжизненной биомассе, которой не хотелось даже даровать спасение и забвение. Те, кто потеряли все и стали вакуумом становились чем-то наподобие низшей касты их быстро вымирающего сообщества. Даже звероподобные имели больше «привилегии», чем Пустые. Когда тебя ведет инстинкт — это нормально, ведь ты хочешь хотя бы чего-то, даже если это сводится к еде и сну. Когда же ты просто застываешь на месте и не способен двигаться только из-за своей «болезни», то это уже совсем другое. Таких нумерованных редко кто запоминал, уничтожая на автомате, не особо стараясь и стремясь к чему-то. Пустые были не просто дефектными или отбросами. Они были вакуумом, напоминанием и предостережением — если не вцепишься хотя бы во что-то, то станешь таким же. Никто не знает почему, но пустота пугала нумерованных. Возможно, подопытные просто боялись забыть о самих себе. Возможно, это было просто очередным наставлением-правилом, о котором знали все, но никто не мог вспомнить откуда произошла эта мысль. Возможно, это обыкновенная надежда на лучшую жизнь. Возможно, это просто чувство самосохранение, присущее всем людям, даже бывшим. Этих «возможно» слишком много. Даже самые одаренные не смогли бы просчитать все варианты. Но факт оставался фактом — потерять себя, забыть обо всем и превратиться в ничто было самым большим страхом подопытных. Именно поэтому каждый нумерованный цеплялся до последнего за любую идею-эмоцию-ощущение или другие факторы. Для Неббиа такой одержимостью стал Сиело. Потом уже, когда тот исчез, он был заменен ненавистью. Для Чикусы и Кена спасительным канатом, связывающих их с реальным миром, стало чувство мести. Для самого же Тсуны — чувство долга перед младшим братом. Потом это переросло в обыкновенно чувство долга к кому-то, кто стал для него близким. Смысл был один — он должен искупить вину перед семьей и получить ее прощение. Конечно, спустя годы заключения спасительное осознание не пустоты мутировало и перестало быть чем-то настолько отчетливым. Однако Тсуна всегда подсознательно помнил, что кому-то что-то должен, нет, даже обязан собственной жизнью. Возможно, это была та самая волшебница, которая обожала синие цветы. Возможно, это был Занзас Скайрини, принявший его. Возможно, капитан и офицеры Варии, воспитавшие. Возможно, это был Бельфегор, который вытащил из чужого плена. Возможно, это были ученные, создавшие его. Возможно, кто-то, кого он не помнил. Возможных «возможно» такое количество, что проще было совершенно об этом не думать и просто принять все варианты разом, одновременно приклонив колени перед всеми и сразу. Пожалуй, так было даже проще. Однако простота — это первый шаг к пустое. И не потому что первые буквы одинаковые. Просто за простотой следует лень, за ней ничегонеделанье, а потом то, что хуже смерти. Движение есть жизнь. Именно поэтому Сиело следует за своим человеком, чувствуя себя снеговиком. Ему страшно. Он знает, что снег имеет свойство таять. И не важно, что сам он сделан из грязи, пламени и химикатов — даже такая ядреная смесь распадется со временем, естественную радиоактивность еще никто не отменял. Медленно, но верно нумерованный приближается к точке невозврата, где вакуум заполнит его естество и он замрет навечно. Сиело уже видел Пустых. Они замирали на полуслове, посреди кормежки и «прогулки». Просто заносили ногу или ложку и застывали навсегда, полностью исчезая. Их сердца начинали стучать механически-ровно, потребности переставали существовать, как и какие-либо желания. Пустых всегда и сразу забирали лаборанты и уносили куда-то, откуда никто и никогда не возвращался. А нумерованные продолжали жить, игнорируя обеспокоенные взгляды ученых — глупые люди думали, что это что-то вроде эпидемии, когда в сущности это было просто… ничем? Объяснить Пустых было так же сложно, как и связь между нумерованными и их общими ценностями. С каждом шагом двигаться все сложнее, но Сиело сопротивляется. Он не хочет быть Пустым, не хочет закончить свою жизнь безмозглой тварью, которая не в состоянии даже своего номера произнести. Парень сейчас цепляется за все подряд, лишь бы отсрочить свою хуже-чем-смерть. Мимолетный взгляд на Неббиа и четкое осознание — брат борется сейчас точно так же как и он сам. — Я люблю тебя, — шепчет Мукуро, когда его Небо поравнялось с ним. — Я жил и живу ради тебя. — Ты часть меня, — Сиело плачет. Ему снова страшно будто бы в первый раз. — Ты моя Тьма. Моя память, мой конечный путь и Семья. — Я ненавижу Бельфегора, — Принц лишь недовольно кривит губы, но продолжает молчать, глядя на то, как его пиявка цепляется за противный Туман. — Я завидую ему и ревную тебя. Я ненавижу мафию. — Я должен сделать тебя счастливым. Я должен защитить, — страшно-страшно-страшно. — Я ненавижу людей. Я принесу им уничтожение и разруху, — Сиело такой не один. — Я не стану Пустым. Я буду жить, — унисон душ, тел и разума. Коллективная мысль нумерованных всех поколений. Воля, переданная сотнями душам. — Пустота должна быть заполнена, — приговор, вынесенный собственным страхом исчезнуть навсегда. Они еще не готовы сдаться.***
Мукуро хочет умереть. Это желание пришло к нему вместе с осознанием себя как личности. Потом появился Сиело и его крики. После были сказки и жажда стать единым с кем-то, любить и убивать ради кого-то. Однако желание смерти ни уходило и на секунду. Оно обжигало похотью, напоминало о себе легкими прикосновениями и шептало на ухо свой призыв. Нумерованный и по сей день не знает, что для него имеет больший приоритет — Сиело или смерть. Они вызывают одинаковые эмоции — Мукуро страстно желает обладать ими, каждый раз наталкиваясь на препятствие в виде реальности. Когда Сиело исчез, Мукуро мог покончить с собой. Он ушел бы из прогнившего мира на своих условиях и это доставило бы столько же удовольствия, как и смерть всех и вся. У него даже возможность такая была — ученые весьма безалаберны, когда увлекаются процессом создания чего-либо, оттого стащить скальпель до смехотворного легко. Но он, отчего-то, не делал этого. Просто смотрел на возможное оружие и даже не пытался к нему прикоснуться. Может из-за надежды, что Сиело жив? Нет, этой суке он никогда не верил, как и чудесам, хоть и продолжал исправно «транслировать» свои сказки всем нумерованным. Может из-за желания отомстить? Но что его останавливало совершить самоубийство, после уничтожения тюрьмы? Кен и Чикуса поняли бы и не остановили его. Более того, они смогли бы выжить без него самостоятельно. Тогда что? Ответ, как не странно был до очарования тупым — Мукуро хотел жить, мечтая лишь о смерти. Будь сам нумерованные более критичен к своим мыслям, то обязательно усомнился бы в своем здравомыслии. Но Рокудо исправно продолжал принимать себя таким, какой он есть, наплевав на всю логику мира. И все же, когда Иллюзионист забывается, он находит свои подсознательные инстинкты странными — бояться умереть, находясь в шаге от смерти, при этом желать ее так страстно, когда она далеко. Это совершенно нелогично и глупо, но именно это испытывает каждый нумерованный. Смерть, вообще, является пределом всех мечтаний его вида. При этом, они не хотят быть забытыми. Поэтому и рвут себе жилы, стараясь выжить изо всех сил — они ищут тех, кто согласиться нести на себе крест их уродства. Вот такие вот они, нумерованные, странные и совершенно не логичные, с человеческой точки зрения. Слишком грубые. Слишком жестокие. Слишком кровожадные. Слишком безучастные. Слишком отвратительные. Слишком не люди. Этих «слишком» в клейменных столько много, что в конечном итоге они начинают противоречить сами себе. Это как ходить по тонкому лезвию, когда справа и слева от тебя растянута колючая проволока, которая, хочешь — не хочешь, а царапает тебя. Их всех бросает из крайности в крайность, оттого они и бесятся, не зная и не понимая чего хотят. Людям не понять этого. А Мукуро слишком наплевать на их одобрение — он нумерованный и чувствует-видит этот мир по другому. Именно поэтому сейчас он следует за ненавистным Ураганом и Сиело. Именно поэтому, зайдя в комнату брата, в которой прописался Бельфегор, он спокойно смотрит на то, как эти двое целуются. Именно поэтому он не убивает ублюдочного варийца, когда тот освобождает Сиело от того, что с натяжкой можно назвать одеждой. Рокудо действительно любит Сиело. Он страстно его желает на протяжении всего своего существования. Это сводит с ума. Рокудо больше не способен думать о чем-то другом. Даже смерть тускнет перед напором похоти, направленной на собственного брата. И Мукуро живет этим желанием, дышит исключительно им, питается и видит его во снах. Рокудо хочет только Сиело, такого прекрасного и недостижимого. Он готов ради него сжечь весь мир и заткнуть собственное чувство самосохранения. Мукуро хочет-хочет-хочет так, что больше нет ни силы, ни статуса, ни положения, ни денег, ни званий, ни гордости. И как подзаборная шалава Рокудо согласен раздвинуть ноги перед своей одержимостью. Иллюзионист с радостью опустится на самое дно, лишь бы Сиело, в конце-концов, достался ему. И сколько бы времени они не проводили вместе — ему мало. Так чертовски мало, что начинает зудеть в голове от навязчивости этой идеи. Ни разум Иллюзиониста, ни его тело, ни душа никак не могут насытиться и от этого так хреново, что начинает тянуть выблевать остатки своей личности, в надежде, что брат полностью заполнит самим собой его ничтожное тельце. Мукуро готов рыдать как ребенок, громко и взахлеб, оттого, как внутри все натягивает от чувства неудовлетворенности. Это больно. Чертовски больно. Больнее всего, что ему приходилось пережить. Поэтому он кричит громко и с надрывом, изгибается как последняя блядь и умоляет, будто бы приговоренный к смерти, так отчаянно, что весь мир испытывает к нему отвращение. А Мукуро наплевать. Ведь все, чего он желает — это чтобы мир навсегда растаял и больше не мозолил глаза своими «слишком» и уродством, а Сиело остался бы с ним до самого конца, последнего вздоха и чуть-чуть дольше. Перевести дух, сглотнуть слюну и продолжить — Рокудо говорит обо всем этом вслух, наплевав на умирающего со смеху Бельфегора. Сиело над ним не смеется. Он смотрит так понимающе и улыбается так нежно, что нумерованный начинает говорить еще больше. Он уверен, что брат его никогда не бросит. И любовь его никогда не отвергнет. Будет слушать на протяжении вечности если понадобится и никогда-никогда не предаст. Рокудо знает, что Сиело болен любовью и обременен чувством долга не только перед всем миром, но и им, его Неббиа. А еще Мукуро моральный урод, который использует эту информацию на благо себя. Он пользуется братом — и сам Неббиа и Бельфегор и Сиело это понимают, но изменить хоть что-то не пытаются, прекрасно понимая, что бесполезно. И как бы Ураган не скалился, но поделать ничего с их привязанностью к друг другу не может. Как и с улыбкой, и чужими объятиями, и нежными прикосновениями, и чужим поцелуем. Это не впервые, когда Неббиа и Сиело целуется. Но впервые, когда они делают это так. Это не простое прикосновение друг к другу, как во время резонанса душ. Так целуются любовники. Так прикасаются к друг другу Ураган и Сиело, когда занимаются любовью. И именно этим они будут заниматься. Рокудо знает, что Бельфегор в бешенстве. А еще знает, что выхода их сложившейся ситуации нет, поэтому кронпринц делает единственное, что может — пускает Неббиа в их кровать. Никому кроме психованного маньяка это разрешение не требуется — Сиело уже сам все решил, однако все равно шепчет еле слышное «спасибо» своему человеку. Видимо пытается утешить эго любовника. Мукуро на всю эту лирику наплевать. Он слишком занят тем, что расцеловывает шею своего брата. Ему все равно и на то, что они пачкают белоснежные простыни своими грязными телами. До душа они сейчас не дойдут, страсть переполняет их. Подумаешь, провели в подземельях несколько дней, походили под дождем и по лужам. Желание взять Сиело не исчезнет из-за грязи и запаха пота. — Ши-ши-ши, животные, — в своей издевательской манере тянет Бельфегор. — Принц отымеет вас всех. — Как скажешь, — фыркает Рокудо, продолжая вылизывать своего брата. Мукуро откровенно наплевать отдавать или брать. Главное, что он сейчас с Сиело, а если ради этого придется нагнуть раком свои принципы и лечь под ублюдка-Урагана, то всегда пожалуйста. После этой ночи Рокудо просто сотрет прикосновения варийца из своей памяти, заменив их на Сиело. На его губы. На его тело. На его шипение. На его рыки. На его стоны. На его просьбы о большем. На его глаза, меняющие своей цвет. На его под и над ним, в нем и то, как Сиело кричит от удовольствия. Нумерованные куда выносливее людей — об этом малоизвестном факте Бельфегор осведомлен сполна. А еще он знает, что клейменные в постели подобны животным. Они извиваются словно змеи, расцарапывают тело до крови своими крепкими ногтями, рычат и скулят, подобно волкам. Принц уже привык к такому поведению своей пиявки, прекрасно зная о том, что Феникс сдерживает свои животные порывы рядом с ним, как может. Бельфегор был человеком, оттого Сиело многого себе не позволял. Сейчас же, когда в одной постели с ними находится Туман, Феникс здраво рассудив, что сдерживаться смысла нет, начинает вести себя так, как хочет, выплескивая весь порыв чувств исключительно на Неббиа. — Сиело, — стонет Туман, когда тот кусает его в плечо. — Быстрее. Клейменный согласно рычит и, не обмениваясь на мелочи, входит в своего брата, даже не стараясь подготовить того. Бельфегор с пошлым комментарием и маньячным смехом, следует примеру своей пиявки, и входит уже в того, кусая за шею. Сам же подросток, получая удовольствие сразу с двух сторон, громко рычит и втягивает своего брата в мокрый поцелуй. Его руки властно проводят по трясущемуся от удовольствия телу Неббиа, оставляя после себя кровавые следы от ногтей. — Мое, — Сиело смазано проводит губами по руке Бельфегора, продолжая насаживать податливое тело Иллюзиониста. — Мое, — левая рука тянет Ураган за волосы, «тонко» намекая на поцелуй. — Мое, — правая рука царапает бок и бедро Неббиа. Ему хорошо. Настолько, что наплевать и на иллюзорный барьер, которые он не выставил. Наплевать на то, что их сейчас все слышат. Наплевать на долг, память и смерть. На культурное поведение и речь, привитую ему Солнцем, тоже наплевать. Сиело сейчас слишком хорошо. Он растворяется в любовниках, получая и принимая их ласку, отвечая с такой же искренностью и желанием. — Черт, Сиело, еще, — Рокудо выгибается и рычит так, что Феникс на мгновенье задумывается, а нет ли в брате животных генов. — Не отвлекайся, пиявка, — кронпринц шипит не хуже змеи, а потом кусает ухо парня так сильно, что тот начинает кричать от удовольствия. — Ку-фу-фу, Тсунаеши, а ты мазохист, — мимолетное движение, и Рокудо вгрызается в сосок брата, принося боль и наслаждение одновременно. — Еще, — умоляет Сиело, отчетливо чувствуя, как разум начинает покидать его. На его место приходит что-то другое. Что-то древнее, вызывающее гортанный смех. Что-то безумно уместное лишь в данный момент и именно с этими людьми. Еще чуть-чуть, совсем немного, и Феникс понимает, что это инстинкт. Он не в силах ему противится, да и не особо хочет. Парень отдается ему так же, как и любовниками — полностью, без остатка и сомнений. Сиело хочет для себя и партнеров, чтобы в эту ночь им было настолько хорошо, что они бы забыли обо всем на свете. — Как пожелаешь, мое Небо, — отзывается Мукуро, чьи глаза сейчас светятся счастьем. — Я позабочусь о двуногом. Нам будет хорошо. Сиело лишь кивает и с головой окунается в чувство удовольствия. А дальше… дальше то, что невозможно описать ни ощущениями, ни чувствами. Бесконечные прикосновения и признания. Вздохи и стоны, переплетающиеся в симфонию непередаваемого блаженства. Из-за этого электризуется воздух, а кровь в венах начинает течь с такой скоростью, что болью отдается в голове. Адреналин, смешанный с пламенем Посмертной Воли и бесконечным единением возрождает не хуже секретных пуль одного знаменитого киллера. Ураган и Туман, слившись в едино, наполняют свое Небо до самых краев, заставляя изливаться бесконечными признаниями в собственной слабости и любви. Сиело не знает, какого это иметь полный набор хранителей, но сейчас и до скончания времен ему хватит и этих двоих. Таких искренних в своих чувствах и поступках, он понимает их лучше всех остальных. Неббиа и Бельфегор принадлежат ему полностью, так же как и он им. Это обоюдная страсть, где кто-то один из них порождает другого, ни в коем случае не теряя своей ценности и не заменяя другого. Мукуро причина, по которой Сиело выжил. Бельфегор следствие, из которого вытекло его желание жить. И пошла она, смерть, к чертовой матери. Ему и так хорошо.***
В стране не столь далеко, но ужасающе недоступной, жила королева, что выращивала на подоконниках фиалки. Ее глаза сверкали любовью, а душа искрила принятием всего живого. За столь невинную чистоту безликие прозвали ее ведьмой-искусительницей. Королева не обращала внимание на злые языки, она просто любила и была любима. И из этого прекрасного чувства родились чудесники, чьи глаза искрились незнакомым никому могуществом. Оно было особенным, оттого невидимым множеству безликих. Но даже собственная слепота не останавливала их в своем невежестве. Безликие ненавидели отпрысков королевы так же яростно и уничтожающе, как и ее саму. Однако, не смотря на чужое призрение, чудесники — принцы королевства — любили всех и вся, не видя различий между собой и прочими. Королева объяснила им, что безликие злы не по своей воле. Просто их заколдовали и они разучились любить. К сожалению, проклятье это слишком сильно и не поддается на чары королевы. Но если они сильно-сильно постараются все вместе, то, возможно, безликие, наконец, обретут свободу от отравляющей их ненависти. И чудесники, веря словам своей родительницы, любили ненавидящих и презирающих их. Это было сложно и порой совершенно невыносимо, но, со временем, они научились справляться с чужой ненавистью, из-за чего прекрасная королева становилась все счастливее. Годы неслись вперед табуном диких лошадей, а заклятие с безликих все не спадало. Чудесники и королева трудились изо всех сил и возможно им бы удалось в последствии разрушить чужое проклятье, однако Судьба, а может и Случай, предрекли чудесникам другую участь. И когда земля затряслась, а небо посерело замок королевы окрасился в кроваво-красным цвет безумия. Чужая жажда власти осквернила далекие земли и под ужасающие крики агонии королевы на мир обрушилось могущество одного из чудесников, что пошел против заветов своей родительницы. Он сжигал и уничтожал пришельцев, чьи руки покрылись кровью родительницы. Испуг его был настолько велик, что чудесник совершил самое ужасно преступление — он украл волшебство своего брата, погрузив того в долгий сон. Королеву же он укрыл настолько могущественным щитом пламени, что она исчезла навеки, растворившись в земле вместе с первыми каплями дождя. Вскоре после содеянного безликие и ужасающе-сильные люди заперли младшего чудесника в сырой темнице. Они посчитали его самым могущественным магом, которому было суждено править глубинами морскими. Им было невдомек, что их пленник на самом деле простой воришка, в чьем сердце бьется чужое могущество. Юный чудесник был заперт под землей, вдали от света. Окруженный уродством и ненавистью безликих, он запер свое сердце от них, не позволяя добраться до своего и чужого могущества. Со временем память его истерлась под натиском боли, и тогда-то украденное волшебство, стало его собственным, посчитав вора достойным спасения… …Осознание своего поступка пришло к нему не сразу. Оно кралось незаметно, преследуя чудесника словно тень. Когда же оно, нагнав и осмелев, прикоснулась к нему, то уже стало слишком поздно. Поэтому осознание стало простой тень, в надежде, что когда-нибудь удастся пронзить своего хозяина острым мечом Прошлого. … И однажды осознание было поглощено проглотливым и эгоистичным Туманом, принимающим любые формы во славу неизлечимо больного чудесника.***
В буре безумия и мраке тумана, Упало небо, что надеждой живет. И луна, что верит в прощение бессмертных, Все ближе и ближе к обрыву течет. Снег белого цвета, а жизнь бесконечна. Куда бежать безымянным, когда никто не пустит на порог? Рокудо тихонько поет и лениво размышляет о том, что солнце похоже на огромный желток. Мукуро кажется, что кто-то и когда-то, возможно даже те уроды, что разделили луну и солнце на две части, создал его из обыкновенного яйца. Да, это идет вразрез с историях в их песнях и подводит к наитупейшему вопросу: «что появилось раньше — то самое злосчастное яйцо или курица?», но это всего лишь теория. А они в нынешние времена очень даже позволительны. Именно поэтому Рокудо продолжает думать о солнце, как о желтке. А из белка, стекшего на землю, слепилась жизнь. Вот и получилось великое заселение всяких там амеб-водорослей на кусок земли, покрытый водой. Иллюзионист думает, что его теория о зарождении жизни на планете Земля самая глупая или гениальная из всех, которые есть на свете. Все зависит от того, под каким углом это рассматривать. Хотя, его размышления не приживутся в научном мире. Кому понравится услышать, что все вокруг лишь ошибка какого-то жопорукого повара, уронившего яйцо? Поэтому Мукуро просто поворачивается к окну спиной и к Небу лицом. Его беспокоят сны Сиело. Они наполнены запахом гари и синих цветов. Рокудо не хочет, чтобы его любовнику снилась такая дрянь, поэтому просто отгоняет ненужные и назойливые картинки рукой, перенося брата на прекрасную поляну, где всегда спокойно и хорошо. Для Иллюзиониста нет ничего проще, чем менять чужие сновидения и мысли. Мукуро же мастер этого дела, поэтому запирает воспоминание о пожаре в королевстве в самый дальний угол, где оно со временем истлеет. Да, так для него будет лучше. Закрывая глаза, мы падаем в бездну, Предпочитая слепящему свету жестокий морок. Не судите зверей по своей вы свободе. Просто простите и дайте вздохнуть. Навсегда оставьте в покое, Тех кто выбрал свой, а не ваш путь. Мукуро хорошо и лениво. Он не хочет вылезать из кровати и у него есть прекрасный повод — Сиело уснул на его груди. То что рука ублюдка-Урагана покоится на талии его любовника и задевает торс самого Иллюзиониста, он предпочитает не замечать. Это всего-лишь небольшое недоразумение, устранимое временем. У них с Сиело его предостаточно, у Бельфегора — с такими темпами — не особо много. Как не крути, но выражение «затрахали насмерть» лишь у людей работает как преувеличение. С нумерованными оно является предупреждением. Они действительно могут возлюбить своего партнера так, что тот на следующее утро просто не проснется. Для клейменных сломанная шея и перекусанные позвонки любовника являются лишь прелюдией. Однако, увы и ах, козел-вариец все еще жив, здоров и сопит не сломанным носом. Если бы не тихое дыхание его Сиело на груди, Мукуро был бы в бешенстве. Может быть, он бы даже грохнул приевшегося маньяка. Не обязательно во сне или трезубцем. Обычная деревяшка подошла бы куда лучше, чем любое другое оружие. Конечно, было бы много крови и хлюпающих звуков, но Туман не против. Он даже очень «за», понимая, что эти звуки будут куда приятнее услышать, чем тупой смех Потрошителя. Рокудо уже даже выбрал свое оружие убийства — ножка стула, что сейчас одиноко стоит в углу комнаты. Что конкретно этот предмет мебели там делает Мукуро не знает, но справедливо решает, что ему там одиноко, а в сердце у Бельфегора достаточно место для оставшихся трех братьев стула-интроверта. — Неббиа, ты громко думаешь, — Сиело говорит шепотом, еле слышно, видимо не хочет разбудить своего человека. — Оя-оя, правда? Прости, — Мукуро наплевать на сон ублюдка-Бельфегора, поэтому он говорит чуть-чуть громче, чем стоило бы. — Я чувствую себя сытым, — как-то отстраненно замечает парень, не предпринимая хоть каких-то попыток оторвать свою голову от чужой груди. — Я тоже, — Рокудо будто бы только сейчас замечает свою абсолютную насыщенность. Это странно и чуть-чуть ненормально. — Значит, мы поели. — Когда? — достаточно логичный вопрос, о котором Иллюзионисту сейчас слишком лень думать. Возможно, посреди их груповушки, они оба сорвались и кого-нибудь убили. Ну или просто ограбили кухню и подсобки с едой. Может даже перебили всех в поместье или просто устроили охоту на оленей где-то за пределами земель Вонголы. Рокудо озвучивает все варианты вслух, не особо заботясь хотя бы о чем-то. Ему наплевать если они совершили массовое убийство, уничтожив всю Вонголу или только ее прислугу. Поистершаяся мораль заставляет заботится о здоровье и целостности только его семьи. Все остальное его не волнует. — Может мы даже весь Альянс умудрились перебить, — хихикает Туман, прижимая Сиело к себе сильнее. — Разве это важно? — Не особо, — парень зевает, причмокнув пару раз, и устраивается под боком своего брата удобнее, носом, а потом и губами проведя по его оголенной груди. — Ку-фу-фу, Сиело, ты хочешь еще? — Рокудо проводит рукой по длинным волосам его одержимости, а потом, не удержавшись, целует того в макушку. Мукуро уверен в том, что существуют параллельные миры. Он верил в это с самого «детства», впервые осознав себя как личность и начав уповать на лучшее будущее. Где-то там, далеко-далеко, за границей, которую ему никогда не пересечь, есть другая реальность. Она пышет удачей, повернутой к нему лицом и глушит нерастраченной надеждой. Именно там, за тончайшей пленкой, которую не пробить ни пламенем, ни оружием, Сиело, лежа с ним в одной кровати, говорит заветное «да» и они начинают целоваться, обниматься, а после и заниматься любовью. В другой реальности, чуть правее этой, они с братом, скорей всего, полноценные возлюбленные без сторонних вмешательств в виде коронованных особ. Туман уверен на все сто, что есть миры, в которых они ни разу не подопытные и встретились просто по счастливой случайности. Миры, где у Рокудо не красный глаз и нет проклятия Шести Путей Реинкарнации. Миры, где Сиело просто Тсунаеши с любящими мамой и папой, без мафии и кровопролития. Миры, где все совсем по другому и совершенно не так, как он себе представляет. Мукуро уверен, что есть параллельные Вселенные где они с братом вовсе не братья, а враги, сражающиеся друг с другом. Есть и те, где они даже не знакомы или один из них уже давно мертв. Однако все эти сценарии куда лучше, чем тишина в ответ и проснувшийся Бельфегр, утянувший его Небо в долгий и жаркий поцелуй. Куда лучше, чем глаза наполненные счастья и полная отдача ничтожному двуногому. Куда лучше, чем остаться одному в остывающей постели, напоследок получив пожелание о добром утре от ублюдка-Урагана в виде жеста из трех пальцев. Куда лучше, чем слушать звук душа и разговора, в которых ему нет месте. Да, Неббиа сейчас совершенно неуместен между ними. И плевать, что Сиело совсем недавно отдавался ему так отчаянно. Плевать и на память с чувствами. Мукуро же, кажется, полный неудачник, которому достался самый паршивый из всех вариантов. И он завидует счастливым и не очень самому себе из других реальностей. Потому что у этих мудаков все еще живы такие понятия как «легко» и «просто», пока он давится реальностью из абсолютной неудовлетворенности. Туман переводит взгляд от собственных рук на солнце и думает, что оно его бесит. Маячит своим одиночеством, выставляет напоказ, будто бы специально дразня Иллюзиониста. Оно будто бы тонко намекает о затмении и о терпеливости. Если Рокудо выждет достаточное количество времени, то снова будет един с тем, в ком нуждается больше всего на свете. Однако нумерованный лишь показывает фак ничтожному желтку, укутывается в простынь и выходит из комнаты прочь. Ему прекрасно известно, что длина цикла лунных и солнечных затмений составляет около восемнадцати лет. Так долго он ждать не согласен. Сиело принадлежит ему, а Бельфегор может пойти на хуй и вприпрыжку.