Девятнадцатилетние

Agust d — the last ожп | Yoongi | Chanmi На нее продолжали смотреть другие глаза, хотя я говорил, что я все тот же. Мне страшно было признаться не то что ей, а самому себе - как далеко я мог зайти. Стоя на лестничной площадке, прокручивая сегодняшнюю лекцию по политологии (черт его знает, зачем я пошел в универ), я выкуривал уже третью сигарету, и мне становилось тошно. Что толку от того, что я продолжал бегать и избегать сеансов с психологом? Чанми не задавала лишних вопросов. Я сказал ей, что как только пройду прослушивание, брошу универ и уйду жить в общагу к парням. Намджун неустанно повторял, что у меня талант, что я могу писать лирику и продюсировать песни, а я умолчал о том, что сломал синтезатор и дорогую аппаратуру, которую он купил мне в подарок на свою первую получку из компании. Уже больше полугода назад начали ходить слухи о Rap monster, а я все еще оставался андеграудным безликим Agust d. Наверное, он мне врал. Я не собирался извиняться за это. Позади каждого айдола-рэпера стояла своя сложная история успеха. Мне вот-вот исполнялось девятнадцать, и на мое совершеннолетие родители подарили мне месяц сеансов у доктора Хан. Чтобы вы понимали, я не выглядел как ходячий зомби, ел нормально и спать ложился вовремя, учил эту гребаную политологию в прикуску с философией и информатикой как все; прятал сигареты в карманах и жевал ментоловые жвачки. Я, честно говоря, не догонял, почему мама каждый раз вздыхала, когда я заявлялся домой, будто бы я не пришел, как обычно, вовремя и по расписанию, а умер месяца два назад и воняю в своей комнате. Она просила Чанми почаще брать меня с собой на прогулку или тащить с собой на танцы и уговаривала Джуна забрать свой дорогой подарок, в крайнем случае ведь мы не расплатимся. Чанми было трудно со мной, я это отлично понимал, и лишний раз не заявлял о том, что я, вообще-то, не любитель ее танцулек и не умею толкать крутые речи, так что ей будет вдвойне скучно, если она будет брать меня с собой. И знаете что? Она с завидной постоянностью, будто себе самой назло, брала меня везде. Даже на вечеринку с подругами, хвастаться своим парнем, который вот-вот пройдет в компанию и будет заниматься своим хобби, получая за это деньги. Чанми нельзя было вбить в голову, что я ненавижу сборища, что терпеть не могу, когда на меня пялятся и внимают каждому моему слову, словно на какое-то время я стал президентом. На меня смотрели и фыркали. Тупоголовые подружки Чанми, вцепившиеся в своих охамевших и не менее тупых бойфрендов, смеялись над нами обоими одинаково. «Твои танцульки ни к чему тебя не приведут!», «Закончишь как нищая», «Умрете в нищете, да не в обиде, ха-ха!», «Ну ты-то понятно, а он тебя чем кормить будет? Или ты его содержать собралась?», «Чан, а он у тебя не из голубых случайно? Волосы красит и глаза тоже лучше, чем ты», «Оба мечтаете о какой-то х**не», «Задумайтесь о нормальной работе!». Наверное, людям, собирающимся после школы идти работать в общепит, парикмахерскую или на фабрику, было виднее. И если дерьмо в свою сторону я мог стерпеть, потому что привык, то они зря оскорбляли Чанми. Если мое несчастье - твое счастье, то я буду несчастлив. Если мишень вашей ненависти - это я, тогда я поднимусь на гильотину. В тот вечер я вернулся домой весь в ссадинах. Мама закатила мне истерику о том, что я совсем слетел с катушек и с этим надо что-то делать, потому что я кидаюсь на людей. Им тоже было виднее, но в чем-то они были правы. Драку я начал первым. И мне было не стыдно, что кроме парней этик сук я и их оттаскал за волосы. Для меня они, раздвигающие ноги направо и налево и распускающие свой длинный язык, девушками не представлялись. Извинения в полиции от меня так и не дождались. Начались бесчисленные приемы у психолога. Я рассказывал ему, как провел день, о своем детстве и целях, что люблю, а что терпеть не могу. Первое, что он поставил мне в диагнозе, звучало как социофобия и даже в некоторой степени, в небольшой, мизофобия. Но он не знал, что это я сам себе поставил, еще когда мне не было восемнадцати. Тогда мы только начали общаться с Чанми, которая младше меня на два года. Пожалуй, в некотором роде она лечила меня, но неправильными способами, поэтому я не выздоравливал. Болезнь только укоренялась, и я старался все чаще избегать не только ее общества, но и всего в целом. Мне было комфортно с самим собой, и по сей день я предпочитаю скорее общество себя, чем кого бы то ни было еще. Я даже сам себя не знаю, так кто вообще может знать меня? Вопрос любви к Чанми остро встал на пути моего двадцатилетия. Я уже был в компании, к тому же мы собирались дебютировать. Самым удивительным для меня стали не терапия, которая положительно влияла на мое состояние, а то, что я ужился с шестью другими парнями в одном общежитии. На тот момент я не представлял, что они станут мне ближе семьи, которая не попыталась разобраться в том, что со мной творилось, а просто слепо вешала на меня ярлыки болезней и расстройств. В свою очередь Чанми прошла прослушивание в другую компанию и попала в женскую группу. Она дебютировала раньше меня чуть меньше, чем на год, и я резко осознал, что наши пути расходятся, а я и не пытаюсь их удержать. Я не хотел думать, что все это время Чанми, будучи младше меня, все понимала, но не спрашивала, а просто молча поддерживала, хоть и своими способами. Я редко оставался один, ведь мы делили комнату с Чонгуком и я не старался искать уединения. Внутренне я понимал, что если останусь один, приступы, душившие меня в шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет вернутся. Дни, когда я боялся сам себя из-за ненависти к себе, потому что был слаб и не хотел бороться с утопическим чувством ничтожности. Я скрывал ото всех и притворялся нормальным. Никто, даже психолог, не увидел, как ежедневно я борюсь с подступающей депрессией. Мне бы начали говорить, что я придумываю себе проблемы и что на самом деле ничего этого нет, что от скуки я помешался на лжи и жалости к самому себе. Люди, часто приписывающие себе депрессию, ни черта о ней не знают, потому что люди, действительно болеющие ею, не признают этого очень долго. Точнее, они не осознают, что с ними происходит. Обычное чувство подавленности у глупых сам-себе-врач можно сравнить с усталостью и апатией, когда тебе всего-навсего все надоело и хочется перемен. Мне не нужны были эти перемены. Мне казалось нормальным не хотеть ничего другого, не хотеть быть кем-то, с кем-то, что-то менять, куда-то идти. Я не испытывал чувства голода, я просто ел, когда мне говорили есть. Мне никуда не нужно было - я просто шел, когда говорили, что нужно идти. На автомате день за днем, я ложился вовремя спать и слушал маму о том, что пора прекратить заниматься ерундой и найти что-то стоящее. Ерундой она, конечно, называла мою увлеченность музыкой. Я постоянно просиживал дома за компьютером и инструментами, черкал в блокнотах строчки, приходящие на ум, записывал ноты в партитуры и мог играть бесконечно долго, выискивая нужную тональность и знаки, чтобы наложить слова на ноты. Это раздражало всех, мы постоянно кричали друг на друга, но я кричал скорее не потому, что хотел выплеснуть злость, а потому что кричали мне в ответ. В какой-то момент я забился на постели в угол и не захотел ничего. Не было даже мыслей о суициде, точнее, я не хотел покончить с собой; я просто не понимал, зачем я есть, зачем мне существовать. Я оглядывался на прошлого себя, где я стеснялся подойти к Чанми при первой встрече, где играл с парнями из класса в баскетбол и смеялся, где бежал, опаздывая на школьную экскурсию, возбужденный, где на пике эйфории я целовал Чанми под куранты новогодней ночи и где мы с родителями сидели за столом и разговаривали обо всем на свете. Всего этого будто не было в моей жизни. Будто это был не я. Будто бы я убил Мин Юнги. Мин Юнги мертв (да, это я его убил). И не было ничего, что бы радовало меня, приносило удовольствие. Я отказался от всего того, что нравилось, ради тех, кому это не нравилось - и это был пик, апогей безумности, которую я собственноручно сделал. Я не мог выбраться самостоятельно. Мне не хотелось. Человек, который понял и увидел это — Намджун. Уже тогда мы дебютировали, и я сам до сих пор удивляюсь, как не упал с пьедестала индустрии, в которой без целеустремленности невозможно было выжить. Ответом оказались шесть парней, которые не дали мне упасть, когда я не держался. То, чем всегда я хотел жить, Намджун принес мне на блюдечке. Я жадно вцепился, вдыхая аромат дебюта и будто осознавая то, где я нахожусь, впервые в жизни. Это еще была не вершина, а только одна ступень, которую я прожил с закрытыми глазами и завязанным ртом. Он сказал мне, что я слишком много хочу сказать этому миру, и то, что я молчу в угоду всем, пожирает меня. А угодить всем никогда не получится. Меня прорвало. Я плакал, не останавливаясь. Я не хотел быть слабым. Больше не хотел. Это было не то, зачем я родился — быть слабым и потакать всем. Утробное рычание моего эго внутри, впервые подавшего свой голос, напомнило мне о тех днях, когда я грезил дебютом. Черт возьми, я снова хотел почувствовать все то, что приносило мне счастье, что я мог назвать вещами, которые я люблю, которые предназначены для меня. Это было то, от чего я добровольно отказался, но чем я не мог не жить — мое стремление жить ради музыки, ради криков, разрывающих сцену, улыбок фанатов и одобрительного кивания одногруппников и старших. Мне не нужно было одобрение, за которым я гнался, пытаясь угодить всем, мне нужны были восхищенные взгляды и немые возгласы как знак того, что я победил. Мне снова хотелось жить. Когда-то вкус выступления всего-лишь перед двумя людьми, А сейчас Токио Доум перед моим носом. От Сейко до Ролекса, От AX Hall до Hymnastics Stadium, Головы множества людей, что качаются в так движениям моей руки Есть много моментов, которые по сей день хотят меня поглотить заживо, но антиутопическое чувство силы, причем не моей, а людей, которые в меня верят, дает мне надежду оставаться на плаву. Последний раз я был у психолога больше двух лет назад, и я не злюсь на то, что семья отдала меня на растерзание медикаментов и белых халатов. Последний раз мы списывались с Чанми больше месяца назад. Где я оказался, малыши? Где я был сейчас, все те, кто не верили в меня и убеждали сдаться? Я был на вершине этой чертовой индустрии, и я не дал ей себя слопать, как и не дал ни одного из парней, которые стали мне ближе, чем все. Больше месяца назад я получил дэсан, и это станет только началом того, о чем я хотел сказать всему миру. Они внимают, сидя ровно на заднице, и пускают слюни на телеэкраны; они слушают и ловят каждое мое слово и пытаются напомнить, что мы когда-то были знакомыми или друзьями. Нет, ребята, это не так делается. Я пойму вас, если вы пройдете через то, что прошел я, но понимать вас, когда вы не поняли меня? Простите, я не знаю, как вас зовут, мы знакомы? И напоследок… Вы, ребята, просто притворяетесь, что страдаете! — Тут уже целая биография, — заметила музыковед, девушка лет двадцати пяти с волнистыми русыми волосами и большими голубыми глазами. — Мне придется растянуть это на три песни! Юнги, ты уверен? Я улыбнулся и смутился. — Прости, я тебя загрузил? — Наоборот, заинтересовал еще больше. Но боюсь против толпы твоих фанаток у меня нет шансов. И душещипательных историй тоже нет, так что поразить своей песней, увы, не смогу. Я рада, что ты делишься этим в своей микстейпе, но как это уложить в один текст песни с рифмой?! — Ты обещала помочь мне с обработкой, — заскулил я и состроил щенячьи глазки. Она заливисто засмеялась, будто ничего смешнее в жизни не видела, а я внезапно начал понимать, что в следующем своем микстейпе точно обнаружится песня о том, что я влюбился как полный дурак. Плевать, что это не круто и не в стиле Мин Юнги. — Не бузи. Что-нибудь придумаем. Я же гений.