Девятнадцатилетние

Rojden — знаешь Jimin | ОЖП Я кидаю ему в лицо высохшие салфетки и завернутые в них таблетки активированного угля. Маленькие черные кнопочки летят в разные стороны, а он поднимает выжженную рыжую голову и ошалелыми глазами смотрит на меня. Я хватаю его за тонкие, почти хрупкие запястья с не изменившими форму пальцами и встряхиваю как следует. — Ты опять?! Я бью его салфетками по лицу, как половыми тряпками, которыми убираю за котом и мою пол. Уайт, наш кот, смотрит на нас безучастно, наполовину мордой в пустой миске. У меня спутавшиеся после сна волосы, и я в одной сорочке на голое тело, а сверху еще даже не успела завязать шелковый в синий цветок халат. Я шла в туалет и наткнулась на это на стиральной машинке. Чимин глядит затравленными зверем из-под челки. — Ты хочешь довести себя до анорексии? Иди сюда, я собираюсь избить тебя до полусмерти. Чимин срывается с места и бежит в гостиную. Я не знаю, что у тебя на уме, да и не хочу В доме полный хаос. Мы еще не успели завезти все вещи, на кухне нет стола и не на чем есть, потому что из посуды две кружки, купленных мною на распродаже. В коридоре валяется обувь, микроволновка в коробке, прямо в проеме кофемашина. Я запинаюсь о шторы, которые мы еще не успели повесить в гостиной и иду прямиком туда, где Чимин пытается от меня спрятаться. На ходу ловлю запрыгнувшего на пустую полку шифоньера кота и опускаю между стеллажей. Гостиная напоминает мне всеобщий разгром. Эту ночь мы спали на незаправленном диване, ютились на одной подушке, потому что вторая нераспакованная где-то там же, где и шторы. Телевизор стоит у угла, мы его еще не повесили. Одежда валяется там, где мы ее вчера бросили в пылу желания страстного соития на новом, неочерненном диванчике. Теперь эта комната тоже пахнет грехом. И наверняка чиминовой спермой. Я даже не сняла простыню, мы так и спали на ней голыми. Я просто привязал бы тебя к себе, чтобы всю жизнь целовать Чимин прячется на заставленном коробками балконе. Я собираюсь распаковать кофемашину и сделать нам хотя бы кофе в двух кружках. — Можешь сидеть там до конца жизни! Если ты выйдешь, тебе жопа. — До конца жизни не получится, — бурчит он и появляется на пороге балкона. На нем растянутая белая футболка, прикрывающая его достоинство… и все. — Намджун позвонит в семь, уеду на репетицию. — Если ты грохнешься на этом еб*нном концерте в обморок, я не буду за тобой ходить. — Будешь, — улыбается он. — Я знаю, что когда ты материшься, ты чертовски переживаешь. Значит, будешь. Знаешь, моя душа рваная, вся тебе Я смериваю его взглядом, полным ненависти, но он прав: я не могу долго злиться, и я наверняка подниму весь Сеул на уши, если он хоть кашлянет чуть не так. Я вздыхаю и иду на кухню. Достаю пачку кофе и засыпаю в притащенную машинку, которую поставила на пол и подключила к самой доступной розетке. Доступная розетка. Начинаю тихонько хихикать с собственной игры слов: интересно, сколько в этой розетке уже побывало штекеров? Можно ли считать ее шлюхой или я только что лишила ее девственности? Понимаю, что у меня слишком извращенные наклонности и Чимину как-то придется с этим справляться. Он обнимает меня сзади неожиданно. Я дергаюсь и пихаю его в бок, из-за чего, простонав, он отходит к стенке, где стоит холодильник. — П*здуй отсюда, — я беру сахар и кладу себе в кружку две ложки. Самое предательское для меня — он даже не пытается оправдываться. Десять килограмм назад он еще как-то пытался скрывать, недоговаривать, увиливать, списывать все на плохой аппетит и нагруженность, тяжелые репетиции и адские денс-практики. Но не сейчас. Я вижу этот необратимый процесс достаточно долго (мы познакомились, когда мне было девятнадцать), чтобы Чимин осознал, что попытки оправдываться бессмысленны. Он специально вызывает рвоту. Когда ужинает со мной в ресторане, когда на завтрак есть мою стряпню, когда перекусывает в столовой компании. Он загружает себя по самое не могу в тренажерке и у него остаются силы на секс со мной регулярно, иногда даже сверх того. Я перестала удивляться, но не перестала злиться. Мне нужен здоровый румянец его щек и не нужны пролегшие круги под глазами, нужны его бедра и пресс, а не их жалкие остатки. — Ну милая… — я показываю ему средний палец. И знаете что он делает? Он его кусает! Я ойкаю и толкаю его, но он прихватывает меня за локоть. Мы оба сверлим друг друга взглядом: он, прислонившийся к стене с новыми голубыми обоями и я, держащаяся за его футболку пальцами. Отлипаем неожиданно. Кофемашина оповещает меня о приготовленном напитке. Разливаю по кружкам благородную коричневую жидкость с пенкой. — Я исправлюсь. — Нет, Чимин, не исправишься. Я твои загоны знаю. Он всегда чувствует себя несовершенным и обязанным стать лучше. — Не знаю, какая сволота вбила тебе в голову, что это нормально, но это не нормально. Завтра пойдешь к психологу. Я выбью из тебя эту дурь. Он улыбается. — Но это же ты психолог. Мне только недавно дали квалификацию и взяли в клинику неподалеку. Мы поэтому выбрали квартиру в этом районе. Тихий, спокойный, комфортный. — Ко мне и пойдешь. Я хотя бы беру не так много, как мои коллеги. Могу натурой. Он уже ржет и давится кофе. Вот меня, матершинницу, алкоголичку со стажем, самую ленивую и самую грубую девушку со своими тараканами он полюбил и считает меня своим идеалом. А себя не принимает ни в какую. Ох, как бы треснула… — Кстати, Намджун просил передать, что Джин раскритиковал твои котлеты. Но блины под малиновым джемом на десерт сошли… — Я Джину-то тоже прическу могу подправить, — сквозь зубы процедила я, — видать, корона стала великовата. — Когда новоселье устроим? Завтра? — Ага, если ты к этому времени всю мебель по местам расставишь и оставшееся купишь и привезешь. Чимин смотрит на меня расстроенно. Сам же хотел уютный собственный уголок. Ему не терпится всем похвастаться. — Ладно, так уж и быть, покупки беру на себя. Возьму с собой ребенка-переростка. Дай мне ключи от машины, — я целую его в щеку и собираюсь помыть посуду. Чимин медленно собирается на работу. — И передай Джину, что я тоже та еще тварь мстительная, и на новоселье могу и не пригласить. За дикую радость, что даришь мне, не представляю, чем расплачусь Чимин смеется и выходит из кухне, оставляя легкий шлейф одеколона. А я смотрю в бескрайнее чистое небо… и думаю о цвете штор. Кажется, нам еще потребуется в кухню. Уайт мяукает и трется о ногу. И я понимаю, что счастлива. Несмотря на маленькие бытовые проблемы, счастлива. Жизнь идет на лад.