Частная жизнь в Верхнем городе

Хоук все-таки решился перебраться в особняк к Розалин. Нехотя согласился остаться, вверив собственный дом на попечение рабочих — в имении царила полная разруха. Он явился утром, с небольшим узлом вещей и неизменным исцарапанным посохом. — Мне сказали, что работы там на неделю, — сообщил он заспанной Розалин, бросившейся его встречать. Она протерла глаза и сонно велела служанке-эльфийке накрывать к завтраку. Слуги, приставленные к Розалин Варриком, были на редкость умелы, сообразительны и, что немаловажно, немногословны. Худенькая девушка, которую Розалин назначила своей горничной, быстро научилась ей молча и споро помогать, особенно в том, что требовало хотя бы двух рук одновременно. И сейчас она, неслышно соскользнув по ступеням, накинула на плечи Рози вышитый халат. — Красиво тут стало, — глухо сказал Хоук и присел на банкетку, опустив глаза в пол. Варрик и впрямь постарался. Дом изнутри оказался светлым и радостным, чистым, свежим. Стены обтянули бледно-кремовой тканью, пусть неяркой, но все же вычурной — будто Варрик выбирал ее себе на рубашку, но в последний момент передумал. Заботливая рука гнома угадывалась и в выборе мебели — все было несколько тяжеловесным, узорным, с позолотой и червлением, но Розалин нравилось. В Оствике тоже любили изрядно замысловатую роскошь. Но именно эта обстановка, эта прозрачная и тронутая золотом свежесть вдруг бесцеремонно и жестоко подчеркнули то, насколько Хоук сдал за последние недели. Нежная ткань на стенах оттенила серость и тусклость его лица, яркие лучи, проникавшие через промытые до блеска витражи, подсветили углубившуюся морщину на лбу и веер совсем новых — у глаз. Он сидел, опустив голову, и Розалин будто впервые увидела, что седины в отросших почти по плечи волосах — хоть в пригоршню собирай. — Гаррет, — тихо позвала она, не решаясь сойти с последней ступеньки лестницы. Босые ноги холодил отполированный мрамор. — По ночам лириумные призраки не являются? — спросил он, подняв на нее покрасневшие глаза. — Нет, — тихо ответила Розалин. — Ты… располагайся? Он решительно встал, резким движением отбросил волосы с лица и отмахнулся. — Пройдусь. Да и помешал я, как вижу. Хоук выскочил из дверей в прохладное осеннее утро, спиной чувствуя растерянный взгляд Розалин. Дом Фенриса был тем же самым только снаружи, а внутри не осталось совершенно ничего. Ничего из того, что подбрасывала услужливая до омерзения память. И от этого было еще больнее. — Ты уничтожил последнюю память о нем, Варрик, — пробормотал Хоук, быстрым шагом заворачивая за угол. — Но ты прав. Давно пора было.

***

Хоук оставил город в момент, когда в затылок дышал жаром костер, которым обратился несчастный Киркволл. Он таскался по деревням и городам, ночевал под мокрыми деревьями в лесу, стремился дальше и дальше, влекомый попыткой найти себе дело. Выяснить, что же такое красный лириум, казалось ему чрезвычайно важным. Но чем дольше он странствовал, чем дальше уходил от Киркволла, тем чаще в голову прокрадывалась зловещая мыслишка, что узнать страшный секрет красного лириума ему нужно лишь для того, чтобы оправдать себя самого — перед самим собой же. Но он гнал эту мысль снова и снова, забивая голову кучей других, заталкивая ногами на самое дно сознания. Вокруг вертелись люди и события. Письмо Варрика, проблемы со Стражами, Скайхолд, Крествуд, Адамант, Тень и… Розалин. Темная тусклая боль, оставленная предательством Изабеллы, осторожно отступила, оставив где-то между ребер только странное тепло, усиливающееся вблизи этой совершенно обычной темноволосой девчонки, внезапно ставшей для всего Тедаса странным шансом на выживание. Красный лириум поделился местом в мыслях щедро — теперь иногда получалось вспоминать и то, как хрупкая леди Инквизитор висла у него на шее, окутанная тонким шелком, как она проснулась на его плече в самое первое утро, как выпала из разрыва на забрызганный чужой кровью пол Адаманта, белая от усталости, стискивая руку с полыхающим Якорем. А потом он сбежал. Глупо, стыдно, трусливо. Поначалу жгла обида, терзала несправедливость — он понимал, что Логэйн остался в Тени по большей части потому, что Розалин не смогла пожертвовать собственным любовником даже во имя искупления ошибки, за которую только сам Хоук ответственность и нес. Выбрала сердцем, выбрала не умом — так же, как зачастую выбирал когда-то и он сам, а потом платил, платил, платил сполна: чужой и своей болью, предательством, лишениями, угрызениями совести. Он уехал из Адаманта утром, почти без оглядки, а в глазах маячило бледное лицо Розалин, изуродованное темными отметинами усталости, обожженное пустынным солнцем. Она отпустила его даже без лишних прощаний, обессиленная и выжатая, лишенная эмоций и желаний. Просто кивнула, когда он уезжал, и снова погрузилась в письма. Он карабкался по каменистой осыпи к Вейсхаупту, привязав внизу лошадь, ветер полоскал изорванный у подола плащ, впихивал в приоткрытый рот пригоршни пыли. Красный лириум, ошибка Кларель, Архидемон, решение Инквизитора призвать Стражей на службу… Первый Страж принял его и выслушал, дал ночлег и несколько дней передышки. А потом — снова в дорогу, куда только глядели воспаленные глаза. Письма от Варрика приходили нечасто. Но в одном из конвертов, который Хоук получил почти на границе Андерфелса с Орлеем, лежал еще один листок. Несколько рваных, малопонятных фраз, конец последней расплылся чернильным пятном — на бумаге остался след от слезы. Он спрятал письмо на самое дно дорожной сумки и в конце концов привез с собой в Киркволл. Возможно, именно тогда он решил, что вернется за ней, когда все закончится. Но задержался. Слишком. Он гнал коня как сумасшедший, не спал, плевал на погоду, пока на горизонте, наконец, не замаячили Морозные горы. Боялся не успеть. С какой-то стати Создатель его пощадил. И она не прогнала — да, проплакала полночи, лежа у него под боком; под утро, обсыпая проклятьями, лупила его по груди единственной рукой, а он терпел. Потому что заслужил. На рассвете уснула, красная и дрожащая, а проснувшись, сообщила, что едет с ним. И Хоук был непривычно счастлив. Казалось, что шанс все наладить снова оказался у него в кармане. Их ждал Киркволл. И именно Киркволл начал разрушать все. Каждый угол дышал воспоминаниями. Каждая улица, каждый вывороченный из брусчатки камень. В спинах горожан мерещились люди из прошлого, те, что ушли. А те, кто остался, стали совсем не такими, какими Хоук их когда-то запомнил. Варрик был сух и деловит. Варрик решал задачи куда более важные, чем бытовые проблемы старого друга, внезапно вернувшегося в город. Варрик нехотя кинул на стол пачку документов на дом и сообщил, что у него почти нет времени. Хоук понимал. Авелин стала теплее и мягче, взрослее и спокойнее. Она искренне обняла его при встрече, пригласила в свой дом, в котором Хоук сразу же почувствовал себя лишним. Там было место только для троих — Авелин, Донника и их сына, с которого старая подруга не сводила нежных глаз. Парнишка и впрямь был славным. Очень похожим на мать и неуловимо напоминавшим Хоуку Карвера. — С его рождением я стала другой, Хоук, — тихо шепнула Авелин после окончания трапезы. — Какой-то цельной, ты понимаешь, настоящей… Хоук понимал. Розалин, почти не выходя из бывшего дома Фенриса, тоже погрузилась в дела. Писала пачки важных писем, иногда выбиралась в Крепость Наместника, чтобы обсудить с Варриком заумные детали каких-то торговых сделок между Оствиком и Киркволлом. От имени распущенной Инквизиции — народ требовал Инквизитора, хоть Розалин и отбрыкивалась — посетила свежеотстроенную Церковь, отстояла мессу и сказала несколько слов прихожанам по праву Вестницы Андрасте. Хоук понимал. Хоуку снились сны. То ухмыляющийся Фенрис, то тихий и какой-то пришибленный Андерс, то уходящая вдаль ссутуленная Мерриль, то Изабелла, нагло помахивающая перед лицом какой-то тоненькой фривольной брошюркой, в которую во сне превратился том Кослуна. То брызжущий слюной Себастьян, требующий крови, забывший моментально про все заветы. Прошлое настигало Хоука безжалостно и сводило с ума, преследовало его в бесцельном брожении по городским переулкам, било в затылок наотмашь. Он добрался до порта и устроился на полуразрушенном постаменте того, что когда-то было памятником Защитнику Киркволла. Варрик осторожно сообщил Хоуку ранее, что в нем было слишком много металла, чтобы просто оставить стоять в тяжелые для города времена, и его пришлось переплавить. Над головой надрывались криками чайки. Впереди маячил призрачный остов Казематов. Хоук оперся спиной на торчавший из постамента штырь и устало прикрыл глаза. Этот город пережевал и переплавил все то, что составляло прошлое Гаррета Хоука. А было ли у него здесь будущее, Хоук уже не понимал.