***
Розалин сидела прямо на полу, на пушистом светлом ковре, прислонившись головой к стене около оконной рамы. Мягкий солнечный свет, проникавший из сада, впрочем, ничуть не приносил ей радости. Она провела взаперти уже несколько бесконечных дней, и даже визиты вечно испуганной Глории с едой и свежим платьем превратились для нее в настоящую радость. Прохлада камня, ощущавшаяся через узорчатую ткань, которой были оклеены стены, приносила гудящей голове некоторое облегчение. Тем не менее, Рози медленно, но верно впадала в мрачное отчаяние. Никто не придет. Никто не вытащит ее из этого заточения, и ей придется принять все условия Алехо и сгнить здесь, в вечно запертой комнате, выходя лишь к важным гостям и изображая из себя покорную супругу. Конечно, если кому-нибудь не удастся сравнять это имение с землей. Рози усмехнулась, но тут же вновь поникла. Не нужно иллюзий, никто не придет. Никто не знает, где ее держат. Всего пару дней назад Рози почти чувствовала, что брат где-то рядом, а теперь казалось, что она сама это придумала, чтобы радостно обмануться и хотя бы немного унять тоску. Где-то там, недосягаемо далеко, наверняка, сходит с ума мать. Отец мечется по дому, как разъяренный лев, придумывая планы кровавой мести — Гарланд Тревельян всегда был страшен в гневе. Кара плачет. Ее некрасивое лицо распухло от слез. Бледная Эва молится в своей комнате, дни напролет поддерживая огонь в лампаде перед статуэткой Андрасте. А за ледяным штормовым морем Хоук меряет шагами пустые холодные комнаты своего особняка, недоумевая, почему она не приезжает, как обещала, не спешит вернуться в дом, который он ей почти подарил вместе с собственным сердцем. О том, чем занимался Максвелл, Рози попросту не хотела задумываться. Если Антива еще не сгорела дотла… Скрип дверных петель не дал ей почти вслух произнести свои предположения — Рози уже несколько раз ловила себя на попытках побеседовать с самой собой. Она повернулась к двери. В комнату, прижав к себе чехол с очередным нарядом, прошмыгнула бледная Глория. Розалин сумела на мгновение выглянуть в коридор — охранник у дверей был ей знаком, но почему-то это был не Маттео. Всего лишь один из головорезов Алехо, надменный долговязый тип с вечно прилизанными помадой кудрявыми короткими волосами. Когда дверь закрылась, она с трудом поднялась — успела отсидеть ногу — и поманила к себе Глорию. Та подошла, неуверенно и смятенно, комкая белоснежный фартучек. — Где Маттео? — обеспокоенно шепнула Рози. Глория побледнела и потупилась. — Он… Сеньор приказал его высечь, — едва слышно прошептала она. — Я не видела его уже пару дней, и стражники у ворот смеялись, что viejo lobo* едва ли переживет трепку. Розалин в ужасе закрыла рот рукой, сдерживая вскрик. Хотя она, конечно же, подозревала, что Алехо не оставит без наказания нанесенное ему публично оскорбление. Но легче от того, что исход был ожидаемым, не стало — Рози понимала, что если Маттео действительно избили до полусмерти, и он не сумеет оправиться, то она всю жизнь будет винить себя в его гибели. — Ты не видела его? — снова шепнула Рози. Глория мелко затряслась, обхватив себя тонкими руками, по смуглой щеке скатилась слеза. — Нет, сеньорита, — ответила она одними губами. — Но если он умрет… — Присядь, — Рози мягко взяла девушку за плечо и, усадив на край софы, устроилась рядом. — Не надо плакать. Она гладила Глорию по руке, пытаясь успокоить, но куда больше усилий вкладывала в то, чтобы не разрыдаться самой. Маттео, сильный и смелый, спокойный и надежный, достойный и честный человек заслуживал гораздо большего, чем погибнуть, как побитая собака. — Он же такой… — тихо, стараясь лишний раз не всхлипнуть, заговорила Глория. — Он всегда был добр ко мне. Когда Петра ругала меня или била за то, что я перепутала, с какой стороны подавать сеньору чай, он всегда меня успокаивал и вступался. Петра уважает его еще с тех пор, как они оба служили сеньору Дарио, и всегда слушает, пусть и нехотя. Я знаю, что он лежит в казарме стражи, в нижних комнатах, где сыро, темно и эти гадкие крысы... — Глория закусила губу и тоненько застонала и тут же, испугавшись собственного голоса, закрыла лицо руками. Рози ласково приобняла ее за плечи. Девушка дрожала, вторя раздиравшему ее плачу. И Рози ее понимала. Прожив в особняке совсем недолго, она успела понять, что старая Петра, надменная андерка, служившая у Алехо домоправительницей, мягкостью нрава не отличалась. Розалин уже как-то замечала странный красный след на лице Глории, но расспрашивать тогда не стала, хотя уже тогда заподозрила, что эта отметина — от грубой пощечины. — Если он умрет, то никого здесь не останется, кто бы хорошо ко мне относился, — снова заговорила служанка, необыкновенно доверчиво прильнув к плечу Розалин. — Петра снова начнет меня ругать и заставлять делать самую грязную работу. Она всегда считала меня бездарной… И никто за меня не заступался, кроме Маттео. Никто… — Тише, — Рози глубоко вздохнула, стараясь не выдать собственной боли. — Маттео поправится. Такие, как он, просто не сдаются. Неужели здесь нет больше никого, такого, как он? Или как ты? Простого, честного человека, кто бы мог о тебе позаботиться? Глория шмыгнула носом и задумалась. — Старые слуги, которые служили сеньору Дарио, почти все уволились, сеньорита. Никто не смог вынести нрава молодого сеньора и того, как Петра с нами обращается. Она же была у сеньора Алехо няней когда-то, он доверяет старухе почти как себе. Став домоправительницей, она почувствовала власть и начала унижать тех, кто разрешал себе слишком вольно говорить о новом сеньоре или слишком тепло поминать сеньора Дарио. А я… я просто неудачно попалась ей под горячую руку когда-то, и с тех пор она надо мной издевается. Нет, сеньорита. Почти никого не осталось. Только Хуан, конюх — он неплохой человек, добрый, но сильно пьет. Сеньор Алехо держит его лишь потому, что нет больше никого, кто бы так разбирался в лошадях. И Маттео. А еще иногда приходит мой старший брат. Он раньше работал здесь, а потом узнал, что торгуя вразнос виноградной водкой можно заработать больше. — Личико Глории неожиданно посветлело. — Иногда он меня навещает. И Петра, если очень попросить, даже отпускает меня на день-другой в город, домой. Брат забирает меня, мы отправляемся гулять по Антиве, он, конечно, со своими бочками — ведь нельзя пропускать ни дня торговли, — а я еду в повозке с ним рядом. В эти дни нет никого счастливее меня, сеньорита. Рози горько усмехнулась и покачала головой. Да. Свобода — это то, что всегда начинаешь ценить слишком поздно. — Простите, сеньорита, — спохватилась Глория. — Я… зря это говорю. Вы тут сидите… одна, взаперти, а я вам… — Ничего, — с усилием улыбнулась Розалин. — Так приятно, что ты мне доверилась. Хорошо, что вы поддерживаете друг друга, слуги, которые против дурного обращения сеньора Алехо и старой Петры. Это очень важно. Вы должны держаться вместе, и тогда, возможно, станете настоящей силой. А теперь помоги мне переодеться. Этот тип за дверью, боюсь, скоро заинтересуется тем, что ты здесь так долго делаешь. Когда Глория, заметно расправив плечи, ушла, Рози снова присела у окна своего эркера и начала что-то чертить по ткани на колене брюк. У нее возникло некоторое подобие плана. И, если позволит Создатель, разузнать новости из города будет не так уж и сложно.***
— Итак, — гордо заявил гном по кличке Цимбал. — С чего господа желают начать? — Ты говорил про винное хранилище, для которого поставлял камень, — ответил Максвелл, поднимаясь из-за низкого стола. Конечно же, к еде он и не прикоснулся. — Как пожелаете, — подобострастно ответил Цимбал и цыкнул на Хельгу. Кем она ему приходилась, женой или кухаркой, Хоук разобрать так и не смог. Гномка поспешно подобрала несвежие юбки и юркнула за дверь. — Идем прямо сейчас? — Да, Цимбал, — кивнул Хоук. Гном поморщился, будто ему на тарелку положили дохлую жабу. — Прошу вас, господин Хоук, зовите меня по имени, — заявил он. — Мое настоящее имя Орим, а эту дурацкую кличку оставьте Варрику. Слышать ее не могу! — Цимбал — это музыкальный инструмент? — зачем-то спросил Хоук. Орим хмыкнул и развел руками: — Да, и что теперь? Когда-то папаша притащил домой эту глупую андерскую штуковину со струнами, и я долго таскался с палочками от нее под мышкой, делая вид, что умею играть. А когда об этом узнал пройдоха-Варрик, ну то бишь, узнал, что я только делал вид, а вовсе не играл, то и обозвал меня Цимбалом, чтобы, как он тогда сказал, отучить меня врать. Тьфу! Будто бы эта безбородая сволочь всем и всегда говорит правду! Хоук усмехнулся. В чем-то старина Орим был прав. Максвелл наградил обоих гневным взглядом и процедил: — Хитросплетения отношений в благородных гномьих домах меня сейчас на удивление мало занимают. Давайте займемся делом, друзья мои, потому что торчать в этой пропахшей наговым паштетом халупе я больше не намерен. — Откуда вы знаете про наговый паштет? — изумился Орим. — Гномы почти никогда не подают его людям. — Я знаю несколько достойных господ из дома Кадаш, которые могут превратить в наговый паштет любого, кто несет слишком много чепухи, — сверкнул глазами Максвелл, и Орим, будучи и без того не слишком-то высоким даже для гнома, съежился еще на треть. — Хватит. Идем. — Да, — испуганно ответил Орим. — Следуйте к выходу, друзья мои. Я лишь прихвачу свои ножи, а то, знаете ли, район, через который мы пойдем, спокойствием не славится. — Только не вздумай сбежать, — беззлобно предупредил Хоук. Орим бешено замотал головой. — Что вы, господин! Чтобы я и отказался от прогулки в компании знаменитого Защитника Киркволла? Не одному Варрику теперь хвастаться такими знакомствами, видят Предки! Максвелл обреченно вздохнул. Впрочем, Орим появился почти моментально. Действительно, за пояс его теперь были заткнуты два широких орзаммарских тесака. — Вперед, друзья мои! — торжественно объявил гном и важно прошествовал к двери. — Да поможет нам Создатель, — едва слышно пробормотал Максвелл. Хоук постарался сделать вид, что ничего не услышал. *Старый волк