Убить и воскресить любовь

— Довольно! — ударив по столу, воскликнул отец. — Я достаточно долго терпел твои глупости, но с меня хватит! А ведь ужин начинался очень даже неплохо — родители, не разговаривавшие друг с другом после прошлой ссоры, наконец-то снова общались и даже шутили, но стоило отцу завести разговор о моей предстоящей свадьбе, как тут же разразился очередной скандал. Я наотрез отказался жениться на омеге, которого отец прочил мне в мужья, а папа горячо поддержал меня, вызвав негодование супруга. Никогда раньше я не видел его таким, он был не просто зол — он был в ярости. Онемев от шока, я зачарованно наблюдал, как бокал с вином, слегка качнувшись после мощного удара, выплеснул несколько капель на белоснежную скатерть. Отчего-то стало не по себе, до противного озноба. Красное на белом — словно зловещее предзнаменование. — Я просто хочу, чтобы наш мальчик был счастлив, Генри, — накрыв ладонью руку отца, попытался успокоить его папа. — Он будет счастлив с омегой, которого я ему выбрал, если ты прекратишь забивать ему голову этой ерундой, — чуть сбавив тон, произнёс отец. — Я закрывал глаза на твою блажь, пока он был ребёнком, но время сказок закончилось, Дженсену пора взрослеть. — Это не сказки, и ты прекрасно об этом знаешь, — упрямо продолжил папа. — Только Истинный омега сделает его счастливым! — Да сколько можно?! — выдернув руку, отец в бешенстве вскочил со стула, который от столь резкого подъёма опрокинулся на мягкий ковёр. — Ты хоть понимаешь, что на кону огромные деньги?! От этого слияния зависит благосостояние нашей семьи и всего будущего поколения, а ты рассуждаешь о какой-то бредовой подростковой фантазии. — Да как ты смеешь распоряжаться жизнью сына во имя денег?! Он тебе не товар, который можно выгодно продать! — вознегодовал папа. — Я не позволю ему страдать так же, как я страдал все эти годы. Уже открыв рот, чтобы возразить, внезапно отец замолчал и, подняв шокированный взор на супруга, долго и пристально вглядывался в его глаза, чуть прищурившись, затем отошёл к окну, устало потирая лоб. — Я работал как проклятый, чтобы наша семья ни в чём не нуждалась, я заботился о тебе, исполнял все твои прихоти, а ты все эти годы страдал?! — глухо произнёс отец, и столько боли было в его голосе, столько обиды и невыразимой муки. — Да, ты был хорошим мужем, самым лучшим, — подойдя сзади, папа дотронулся до его плеча. — Но я люблю и всегда буду любить своего Истинного альфу. Без НЕГО моя жизнь пуста. — ОН бросил тебя, — словно раненый зверь, взвыл отец, обхватив голову руками. — Бросил, но именно я был рядом и помог выбраться тебе из бездны отчаяния. — ОН не бросал меня! — едва сдерживая слёзы, дрожащим голосом воскликнул папа. — Думаешь, я не знаю, что мои родители, сговорившись с твоими, подставили ЕГО, заставив бежать. И я совсем не уверен, что ОН сам покончил с собой в том убогом мотеле. — Да что ты несёшь?! — развернувшись, отец влепил ему звонкую пощёчину. — Кто дал тебе право обвинять моих родителей в таком?! От хлёсткого и довольно неслабого удара, хрупкого омегу отбросило на пару метров, пытаясь удержаться на ногах, он ухватился за край стола, но рука соскользнула. Из-за неловкого падения, он сильно приложился затылком о спинку стула, но даже не поморщился, словно не чувствовал физической боли, поскольку боль душевная раздирала во сто крат мучительнее. — Ты поднял на меня руку, Генри?! — ошарашено сказал папа, словно не веря в происходящее. Гримаса боли и глубочайшего сожаления исказила красивое лицо альфы. Упав на колени возле омеги, он взял его тонкие руки в свои, лихорадочно целуя. — Прости меня, Сэмми! Ты моя жизнь, моя душа, прошу, не обесценивай всё то, что так дорого мне, — впервые я видел, как сильный и властный альфа, растеряв всю суровость, выглядел таким несчастным и жалким. — Умоляю, не дай этой чёртовой Истинности встать между нами и разрушить нашу семью. — Не смей! Слышишь, никогда не смей говорить так об Истинности! — оттолкнув отца, зашипел папа. — Это величайшее благо, предначертанное судьбой. Наши сердца были повенчаны вечной любовью на небесах! И как бы ты ни старался — в моём сердце, в моих мыслях не ты, а мой возлюбленный альфа. Гневно сверкнув глазами исподлобья, отец поджал губы, затем сделав глубокий вдох и выдох, дабы совладать с собой, спокойным, но каким-то опасным голосом спросил: — Может ты и в постели представлял ЕГО, а не меня? Папа не ответил, лишь виновато опустил взгляд, судорожно сцепив пальцы рук. — Какая же ты дрянь, — покачав головой, вымолвил отец, после чего резко ударил его кулаком в лицо. Вскрикнув от боли, омега схватился за нос, из которого полилась кровь, пачкая дорогую рубашку, подаренную супругом на день рождения. Красное на белом — что может быть страшнее?! — Хватит, умоляю! — соскочив с места, я рванул к отцу, который уже замахнулся для очередного удара, и вовремя перехватил кулак, метивший в скулу. — Ты же его убьёшь. — Ах ты, щенок! — отшвырнув меня, словно тряпичную куклу, заорал разъярённый альфа. — Убирайся немедленно в свою комнату! — Прошу тебя — одумайся! — взмолился я, осторожно отползая, от надвигающегося, словно грозовая туча, отца. Он выглядел пугающе спокойным, но в глазах его будто сверкали молнии, казалось — одно неверное движение, и ослепительная стрела пронзит тело, выжигая внутренности и разрывая сердце. Я не раз в мыслях сравнивал его с Тором — Божеством из мифов Древнейших — такой же огромный, сильный, с длинными белыми волосами и голубыми глазами. Но в эту минуту сходство было просто поразительным, не хватало лишь красного плаща и Мьёльнира. — Я сказал — вон отсюда! — процедил отец, сжимая до хруста кулаки. Противиться словам главенствующего альфы я не смог, его внутренняя мощь подавляла мою волю, причиняя сильную головную боль. С трудом поднявшись, медленно, будто на ватных ногах, я вышел за дверь, но в комнату подниматься не стал, а припал к замочной скважине, затаив дыхание. — Не смей издеваться над моим сыном, — сквозь слёзы прокричал папа. — Твоим сыном? Ах вот оно что! — присев на корточки, отец ухватил омегу за подбородок. — Уж не хочешь ли ты сказать, что твои преждевременные роды были вовсе не преждевременными?! Дженсен совсем не похож на меня, ни одной схожей черты, зато у него медный оттенок волос и эти смешные веснушки, как у тебя и у НЕГО. — Ты же знаешь, что схватки начались раньше из-за известия о ЕГО смерти, и Дженсен твой … — шокировано начал папа, но остановился на полуслове, внезапно его взгляд словно заледенел, а голос стал тихим и равнодушным. — Хотя да, он не твой сын, поэтому оставь нас в покое, Генри! В одно мгновение вся ярость схлынула, оставив лишь растерянность и горечь на суровом лице альфы, будто что-то сломалось в нем. Привстав, отец тяжело опустился на рядом стоящий стул и, закрыв ладонями лицо, глухо произнёс: — Дженсен мой сын, даже если не я зачал его, но я вырастил его на своих руках. Я вставал ночами, когда у него резались клыки, и утирал слёзы! Я делил с ним все радости и горести взросления! Я заботился о нём все эти годы, и я всегда буду любить этого несносного мальчишку! Если хочешь уйти — я не стану тебя держать, но МОЙ сын останется со мной. Зажав нос, дабы не запачкать всё своей кровью, папа осторожно поднялся на ноги и поплёлся к двери, я едва успел отпрянуть к стене, когда она распахнулась. — Мне некуда идти, — обернувшись на пороге, тихо ответил он, после чего захлопнул за собой дверь. Словно во сне, папа прошёл, не замечая ничего вокруг, напоминая бледную тень, бесшумно скользящую вдоль стены. Лишь когда он скрылся из виду, я снова приник к замочной скважине и опешил — мой отец, огромный, могучий альфа горестно рыдал, уткнувшись лицом в ладони: — Что я наделал?! Будь проклята эта Истинность! Будь прокляты все Истинные пары! *** Распахнув глаза, я жадно хватал воздух ртом, словно рыба, выброшенная шальной волной на берег, невыносимая боль сдавливала грудь тяжёлым камнем вины и сожаления. Сколько бы я ни пытался забыть тот день, он снова и снова всплывал в памяти, во снах, разрывая в клочья душу. Из-за чёртовой твари и моего глупого упрямства страдали самые близкие, самые дорогие люди, но страшнее всего, что отец так и не узнал правды, уйдя в мир иной с мыслью о том, что я ему не сын. Буквально за несколько дней до их гибели я всё же отважился и спросил папу, и он, грустно улыбнувшись, признался, что сказал супругу те слова сгоряча, от обиды, но именно он мой биологический отец, без всяких сомнений. «Только пока я не готов рассказать об этом Генри, сынок, но со временем, когда всё утихнет, я обязательно ему покаюсь», — взъерошив мои волосы, сказал он. Но так и не успел… Когда слепящая боль начала утихать, и дыхание выровнялось, я наконец осмотрелся. Ещё не отойдя до конца от кошмара, я не сразу понял, где нахожусь, но увидев рядом Истинного, злобно скрипнул зубами. Сознание услужливо воскрешало в голове картины прошедшей ночи, возбуждая и раздражая одновременно. Я обнимал и целовал его с такой любовью, с нежностью, вместо того, чтобы грубо отодрать как последнюю шлюху. И чёрт возьми — я пометил его, признал своим! «Да как я вообще позволил себе так расслабиться, о чём только думал?!» — разозлился я, с ужасом нащупав запёкшиеся ранки на тонкой шее. Всё это время Джаред мирно спал, положив голову мне на плечо, и счастливо улыбался во сне. «Мерзкий ублюдок, я сотру эту улыбку с твоего лица навсегда!» — словно пробудившийся вулкан, ненависть огненной лавой стремительно выжигала едва пробившиеся сквозь окаменевшую почву ростки чувств, превращая их в пепел. Скинув его руку со своей груди, я отбросил одеяло и перевернул сонного омегу на живот. После чего, взобравшись сверху, резко проник в него до основания, почти на сухую. От такого грубого вторжения Истинный вскрикнул и проснулся. — Дженсен, мне больно, — жалобно заскулил он, изогнувшись. — Заткнись и терпи, подстилка! — яростно прорычал я, уткнув его лицом в подушку. — Ты всего лишь тупая дырка для удовлетворения моих потребностей. Драл я его долго и со вкусом, сходя с ума от тесной, горячей задницы. Едва оргазм подступал, я ненадолго останавливался, оттягивая восхождение к пику блаженства, и снова устремлялся в манящую глубину. На удивление, он даже не пытался сопротивляться, лишь тихо плакал, сминая простынь руками, словно смирился. Ведь я уже забрал у него самое ценное — невинность, а сейчас отбирал последнее — надежду. «Нет никакой любви, есть только зависимость, но я сильнее! Уничтожить! Растоптать! Унизить!» — настырно повторял я про себя, желая заглушить душераздирающий вой обезумевшего от горя волка. Спустя пару часов, вдоволь насладившись им во всех позах, я наконец позволил себе кончить, но не в него, а на лицо, словно дешёвой бордельной шлюхе. Он лежал подо мной на кровати, обняв себя руками, дрожа от страха и пронизывающего холода, царившего в этой комнате и в моём голосе. — Вот так-то лучше, — с каким-то извращённым удовольствием, я размазывал пальцем своё семя по его влажным от слёз щекам. — Теперь ты настоящая шлюха, такая же грязная и порочная. Моя Истинная шлюха. Он вздрогнул, будто от удара, но глаз так и не открыл, боясь взглянуть в лицо своего мучителя, не желая верить в то, что так жестоко над ним надругался его Истинный альфа. Невзирая на мучительную боль, Джаред отчаянно пытался отстраниться от этого кошмара и сохранить в памяти другой образ того, кто избран для него Небесами. Того, кто ещё совсем недавно покрывал его лицо поцелуями с такой щемящей нежностью, того, кто шептал ему ласковые слова и трепетно прижимал к груди, словно самое драгоценное и очень хрупкое сокровище. Да только я не оставлю ему даже этого маленького островка надежды. — Смотри на меня, подстилка! — зло прорычал я, слегка сдавив ему горло, отчего он в ужасе распахнул глаза. — Смотри и запоминай! Ты всего лишь убогое ничтожество, безродный ублюдок, и я никогда не признаю тебя своим, несмотря на метку. Эта ночь была показательной, чтобы ты вкусил то, чего у тебя никогда больше не будет, и метка на шее тебе как клеймо, чтобы всегда помнил об этом. Отныне я буду трахать тебя как последнюю блядь, и ты будешь покорно подставляться мне, без истерик, иначе я уничтожу Бивера. — За что ты так со мной? — прошептал Джаред одними губами. — За то, что ты вторгся в мою жизнь и разрушил мою семью! — с ненавистью заорал я ему в лицо. — Если бы не ты, ничего бы не случилось, мы бы не повздорили и они не сели бы в тот самолёт, а праздновали Рождество дома, как всегда, в кругу семьи. Они были бы живы, ЖИВЫ, если бы не ты! Ты убил их, и всё это твоя расплата за то, что отнял у меня самое дорогое! С каждым словом ладонь сжималась всё сильнее, ярость полностью затмила разум, лишь судорожные трепетания подо мной и предсмертные хрипы смогли отрезвить и заставили остановиться. — О, нет! Так легко ты не отделаешься, — похлопав по щекам, я привёл Джареда в чувство. — Истинность — это проклятие, и ты познаешь его в полной мере, мразь. Встав с кровати, я наклонился, чтобы поднять с пола халат, и заметил старое фото, выпавшее из альбома, сиротливо лежащее неподалёку. На нём была запечатлена пара: крупный, темноволосый альфа на переднем плане и совершенно невзрачный омега, чуть позади, нежно прильнувший к сильному плечу. Лицо альфы показалось мне смутно знакомым, но в памяти не было ни малейшего отклика. Немного поразмыслив, я бросил фото обратно на пол — раз не могу вспомнить, значит и встреча наша была незначительной, возможно нам просто доводилось пересекаться где-то на мероприятии, где обычно всегда людно. Заострять на этом внимание я не стал, поскольку хотелось побыстрее убраться отсюда. Несмотря на то, что я выплеснул свою злость, камень в груди по-прежнему давил, даже будто стал тяжелее. Накинув халат, я оглянулся на омегу, тот уже откашлялся и осторожно отполз на край кровати, поджав худые колени, закутался в тонкое одеяло. — Нечего разлёживаться, подстилка! Приведи себя в порядок, через пару часов завтрак, будешь прислуживать нам за столом, — зло процедил я в спину и направился к двери. Но обернулся на полпути, вновь посмотрев на кровать, что-то беспокойно ёкнуло в груди. Окинув взором смятую простынь, я заметил несколько небольших пятнышек крови. «Всё-таки я его порвал» — какое-то сумасшедшее злорадство охватило меня. — «Красное на белом — что может быть прекраснее?!»