***
– Давай руку, – молодой человек пригласил свою возлюбленную спуститься. Она оперлась за его плечо и спрыгнула вниз, на широкий, местами поросший тиной пирс. Рассвет стоял облачный, ветреный, и темные воды Темзы разбивались о прибрежные камни, выплескивая на сушу холодные лучи раннего солнца. Уворачиваясь от брызг, влюбленные скрылись от лишних глаз, и отныне лишь мелкие суда могли разглядеть их, целующихся под мостом Ватерлоо. – Моей семье это не понравится, – вздохнула белокурая мисс, но в ее взгляде отсутствовало сожаление. Лишь тоска от последствий в том случае, если мать не обнаружит ее утром в постели. – Я обманула экономку, чтобы заполучить ключ от дома, и если не успею вернуться к завтраку, то… боюсь представить. – Я приведу тебя вовремя, даже успеешь притвориться сонной, – он улыбался, согревая ее руки своими: – Послушай, я откладывал каждый шиллинг ради того, чтобы сказать тебе сейчас, что на пару дней увезу тебя в Кенсингтон. Пару дней, Эбигейл. Я покажу тебе, как поднимаются в воздух дирижабли. А потом мы с тобой ступим на борт одного из них. – Что?.. Джеймс! – вскрикнула она, спешно прикрывая ладонью рот. – Ты взял билеты на дирижабль? Это ведь безумно дорого! – Ничего страшного, уверен, оно того стоит, если ты согласишься. От радости она рассмеялась, после чего бросилась возлюбленному на шею, полная охватившего ее трепета. Волны совсем поднялись и вскоре стали попросту невыносимыми – настала пора уходить. Двое обогнули несущую конструкцию с другой стороны и собирались подниматься, когда идущая впереди Эбигейл остановилась, завопив во все горло. Она отпрянула назад, оступилась и непременно свалилась бы в ледяную воду, если бы Джеймс не схватил ее под руку. Он и сам закричал, стоило ему воочию увидеть двух мертвецов, спиной прислоненных к мосту. Они сидели рядом – мужчина и женщина, молодые; головы были опущены, а кожа – серая с синюшностью. Кровь скопилась под ними и успела засохнуть там, где река не могла смыть ее, и грубый ветер трепал безжизненные волосы. Обувь осталась только на убитом: дамские туфли давно унесло Темзой.***
Утром Нельсон чувствовал себя отвратительно. Мысли в голове беспорядочно роились, глаза болели от настырного света, пробивавшегося сквозь воздушные занавески раскрытого настежь окна. – Мисс Бойл... мисс… Господи... – надрывался он, однако его горло, казалось, вот-вот треснет, подобно глиняному горшку. Болезненный кашель заставил голос прорезаться: – Джанет! – докричался он наконец, приподнимаясь на локтях: надо же, он рухнул спать в уличной одежде, развалившись поперек кровати. Все на столе было разметано, чернильница покоилась опрокинутой на ковре, который, разумеется, оказался безнадежно испорчен. И Стивенсону хотелось искренне верить, будто ковер стал главной жертвой минувшего вечера. Джанет опасливо заглянула в приоткрытую дверь, а после прокралась в комнату, вытирая руки о край фартука. Она смотрела на него разочарованно, воздерживаясь от желания сложить недовольно свои полные, искусанные губы. Ранки на них выглядели совсем свежими. – Как вы себя чувствуете? – ее вежливый тон пестрил нотками безразличия. – Прошу, не мучайте меня, скажите прямо, что я вчера натворил? – Нельсон сел, похлопал себя по лицу и потрепал за щеки. – Только избавьте меня от этого взгляда. Ни одному уважающему себя мужчине не дόлжно доводить себя до подобного состояния, а Стивенсон себя уважал, поэтому и мечтал сейчас провалиться со стыда под землю. Мисс Бойл перечить не стала и, выражаясь культурно, поведала ему, как он швырялся записными книжками во все стороны, бранился, орал, что намерен сжечь их, что они не достойны никакого уважения. Не замечая льющихся по щекам слез, он без конца сокрушался, мол, не слезь он с коня, его бы никуда не украли, а человек все равно умер, независимо от его вмешательства, из чего он сделал вывод, будто никогда никому из людей на свете больше не поможет. Джанет тогда невольно обратила внимание, как необычно он начал разговаривать: несколько раз повторял слово или фразу, а в конце обязательно прибавлял: «Да». – Боже правый, мисс Бойл, прошу, простите меня, – Нельсон извинялся, но все равно чувствовал, насколько подорвал к себе доверие. – Клянусь, такого не повторится, – он свесил ноги с кровати, но его голова закружилась, и он не сумел встать. Джанет решила не отвечать, чтоб ненароком не поддаться эмоциям: в отдельные моменты вчерашней ночи ей становилось настолько страшно, что она всерьез подумывала выбежать из дома – особенно, когда Стивенсон кричал и метался по комнате, словно безумец. Удивительно, почему соседи не вызвали констеблей: район спокойный, а люди в нем, как правило, спят чутко и становятся несносными, если их будят. Она успела отвыкнуть от пьяных мужчин вокруг себя и глупо понадеялась, что оставила кошмарный опыт в прошлом. Те тошнотворные воспоминания, где клиенты, особенно побогаче, в порывах алкогольного буйства теряли человеческое обличье, а потом откупались за каждый синяк или ожог сигареты, умасливали хозяина щедрыми чаевыми и удалялись до следующего раза, когда им захочется развлечений. Однажды упившийся до беспамятства лейтенант задушил в постели девушку – такую же юную беспризорницу, как Джанет, а на следующую ночь Бойл навсегда сбежала, готовая умереть от холода и истощения где-нибудь на улице, лишь бы не оказаться удавленной жирным боровом. Она не понимала и не помнила до конца, как ей удалось успокоить Стивенсона. В какой-то миг она пошла наперекор оцепенению, просто бросилась Нельсону наперерез, обхватила лицо похолодевшими, дрожащими ладонями и, непростительно обратившись к нему по имени, попросила прекратить. Он действительно замер. Уставился на нее застеленными выпивкой и горем глазами, потом вдруг навалился ей на плечо и сказал, что, должно быть, жалок. Джанет промолчала, глотая собственные слезы, прижала его к себе и терпеливо стояла, пока он не послушался и не притих. – Я приготовила завтрак, – она опустила взгляд, словно бы это ее здесь пристыдили извинениями. Уходя, подняла с ковра чернильницу, и тогда Стивенсон окликнул ее, произнеся затем немногословное: – Спасибо вам. Огромное спасибо.***
– В самом деле, ну разве можно так убиваться из-за лошади? – мисс Бойл поставила на стол излюбленный англичанами омлет, творожный пудинг и чайничек из чистого фарфора. Перед выходом в обеденную Нельсон привел себя в порядок, переоделся, а разум его заметно прояснился после холодного умывания. Тем не менее, головная боль и сухость во рту обещали докучать до вечера. Аппетита у него не прибавилось, но он отказывался обижать Джанет своими похмельными капризами. – Если бы эта лошадь была такой, как остальные, – прожевал он и добавил: – Если бы она могла обходиться без специальных условий... Он рассказал ей, как Банкет появился в его жизни после того, как владельцы открестились от него в жеребячьем возрасте. Ему не повезло родиться с астмой, обострявшейся после поедания определенного сена – аллергия требовала особого режима кормления, чем на ферме никто заниматься не станет. Банкет не мог нести активные нагрузки верхом и в упряжи, следовательно, в хозяйстве был обузой. Его хотели забить, однако Нельсон вовремя выкупил его: случай показался ему привлекательным с научной точки зрения, и он готов был обеспечить жеребенку все необходимое, а заодно изучить подробнее течение врожденных патологий среди лошадей. – Исходя из мнения моих коллег, жить ему в лучшем случае лет семь. Сейчас ему пять. – И вы хотели проверить, окажутся ли они правы? – На самом деле, я собирался сделать их неправыми. Думал, что найду способ справиться с пороком развития. Самоуверенно, не правда ли? Но спустя некоторое время оставил попытки, – Нельсон потянулся за чашкой чая, хотя не отказался бы от стакана простой ледяной воды, – а с собой коня взял, поскольку дома до него никому больше нет дела. – Почему вы прекратили? – Джанет заслушалась, и ее стеснение задавать вопросы притупилось на фоне подогретого интереса. – Потому что привязался, – он глядел себе в тарелку, а потом поднял на мисс Бойл удрученные глаза. – Знаете, любой эксперимент имеет всего два исхода: успех или поражение, третьего не дано. И я быстро понял, что не готов ради своих теорий губить его. В конце концов, положительная динамика быстро сменялась регрессом. Может, у кого-то другого получится методом проб и ошибок достигнуть потрясающего результата, и весь мир будет благодарен ему, однако это буду не я. – Вы лечите только лошадей? – Вовсе нет. Свиней, коров, овец с козами. Но лошади, особенно в черте города, приносят наибольший доход. – Разумно. Едва ли вы увидите посреди Лондона корову на улице. Надо же, – удивилась Джанет, – вроде бы животные, а болеют, словно люди. – И не говорите. Вот поэтому я никогда не желаю лошадиного здоровья. Мисс Бойл негромко засмеялась, не скрывая, как ей импонировало общение с Нельсоном, невзирая на неприятный вечер. Он хорошо держался, оставался вежлив, обходителен и откровенно мил, что невольно подкупало ее сердце. И Джанет улыбалась бы дальше, как вдруг подскочила от неожиданного стука в дверь. – Я гостей не звал, – заранее оправдался Стивенсон, вытирая салфеткой уголки рта. – Да как бы не констебли пожаловали… Из прихожей послышался голос, заставивший Нельсона вылететь из-за стола. Но к двери он подходил спокойно, будто бы не узнал говорящего или не слишком рвался обнаружить его на своем пороге. – Доктор Картер, добрый день, – право, он полагал, что больше не увидится с ним. – Чем обязан? – Добрый, поистине добрый, – доктор стоял, расправив плечи, и источал полную уверенность в своих словах. – Кажется, я привел вам вашего коня. С крыльца открывался вид на узкую лужайку, обрамленную кованым забором, а дальше была брусчатая дорога. И вот там, рядом с каретой, переминался с ноги на ногу какой-то тощий, угловатый юноша, держа под уздцы Банкета. Ничего иного, кроме оголовья с трензелем, на нем не осталось, но он стоял гордо: с высоко поднятой головой, с раздутыми ноздрями и ушами, обращенными в сторону хозяина. Нельсон почувствовал, как крылья отросли на его ногах и понесли через ступени прямо к лошади. Он прильнул к мускулистой шее, целуя бархатный нос, и чуть не расплакался, точно растроганный ребенок, когда услышал в ответ довольное фырканье. – Должно быть, он сильно переживал, – Генри обратился к Джанет, а та в ответ кивнула. Но он словно бы не спрашивал вовсе, а утверждал. Мисс Бойл скоро ощутила себя лишней и удалилась с порога, бесшумно закрыв дверь. Более того, ей стало чересчур волнительно от личной встречи с доктором Картером, чьи имя и фотографии она не раз встречала в газетах. Читала о том, как он с успехом применял новаторские методы и издавал научные труды, на основании которых изо дня в день спасал жизни. – Я не знаю, как благодарить вас, – глаза Стивенсона сияли, и сердце готово было взмыть под самые облака. – Вы спасли жизнь моему коню. Он не виноват, что у него бестолковый владелец. – Прошу, оставьте, – Генри подлинно улыбался, держа руки за спиной. Он не нуждался в преклонении чужих колен, чтобы почувствовать себя значимым. Достаточно оказалось лицезреть, как возносился в радости почти не знакомый ему человек. От избыточного воодушевления Нельсон не находил себе места и, понимая, что начинает походить на растерянного дурака, обернулся на знакомую карету, здороваясь с кучером. Лошадиные раны, к слову, выглядели гораздо лучше, а лоб у доктора казался целым. – Могу спросить, как вам это удалось? – он повел Банкета во внутренний двор, к пристроенной конюшне, и пригласил Картера с собой, если у того в распоряжении имелась свободная минутка. Калейдоскоп переживаний, хороших и плохих, сбивал его с толку, однако он сумел выцепить оттуда жгучее чувство обязанности перед доктором, к которому отнесся с несправедливым пренебрежением. Великая удача, что вчера ему хватило воспитания не показывать столь явно своего недовольства, иначе, возможно, он не заслужил бы к себе снисхождения. – Как удалось… – Генри пожевал губы: – Честно, вопрос не ко мне. Но, со слов Майкла, – указал на кучера, – кто-то вчера пытался по дешевке отдать кашляющего коня в переулке с сомнительной репутацией. Я в таких местах не бываю. Его «честно» было фальшивым и, по его мнению, звучало в стократ лучше правды. В районе полуночи, когда расцветали подпольные торги, он велел отвезти его лично к этим вшивым ворам и обманщикам, чтобы проверить, не привел ли кто краденого вороного жеребца с проточиной на лбу – именно так Нельсон описал Банкета в инспекторском участке. Нетрудно оказалось высмотреть лошадь среди тесных прилавков и барахла, а стоило подойти ближе, как вдруг соответствующий описанию конь закашлял, да так надрывался, что люди начали брезгливо обходить его стороной. Доктор позвал его, а тот откликнулся. Развернулся к нему, глядя осмысленными печальными глазами. Генри дернуться не успел, как вор пустился со всех ног бежать за первый попавшийся угол. Естественно, не было никакого смысла бросаться за ним в погоню. – У него астма с рождения и сильная аллергия. На сено, представляете, – рассказывал Нельсон, заводя коня в стойло. Там снял уздечку, а сам никак не мог отойти, все хлопал и поглаживал лошадиную шею. – Все равно что у человека аллергия, скажем, на хлеб или на картофель. Или вообще на мясо. В обычных условиях ему недели не прожить. – Не позавидуешь. – Да... – Хотя нет, позавидовать можно. У него терпеливый и заботливый хозяин. Приятно видеть человека, готового взять на себя подобную ответственность. Я бы так не сумел. Стивенсон смутился. По какой-то причине ему хотелось переубедить доктора в последнем его высказывании, однако Картер этого не требовал, а самому Нельсону не хватало знаний о нем, чтобы размышлять о подобном. Тем не менее, его открытость располагала. Генри тоже ценил честность и именно поэтому стоял здесь. Его редко тянуло на жесты добродетели, но произошедший инцидент осел в его душе. Наверное, потому что в нем участвовало безгрешное животное. – Спасибо огромное. Правда, вы не представляете, – чем больше Нельсон благодарил, тем ярче чувствовал себя назойливым, улавливая во взгляде напротив искорки утомления, но у него не находилось иных фраз. – Это вам спасибо за то, что мне до сих пор есть, кого запрягать в карету. Вы знаете, я подходил к дому и случайно нашел, – Картер вынул из глубокого кармана жилета записную книжку, озаглавленную как «Многоличие». – Полагаю, это ваше. – Верно, благодарю, – Стивенсон глуповато усмехнулся, догадываясь, каким образом его труды оказались на улице: – Плохой идеей было оставлять вещи возле открытого окна ветреной ночью. Доктор сделал вид, что поверил ему. – Я не люблю навязываться и полагаю, что вы и без того заняты, – залепетал он уклончиво, а Стивенсон как-то забавно повел головой, будто бы подыгрывал невесть чему. – Но отчего-то мне кажется, что ваши знания способны пригодиться для благих дел. – Простите? – Стивенсон закрыл стойло и отряхнул руки от опилок. Он не особо понял, какие именно знания имелись в виду, а доктор не собирался уточнять, лишь гнул свое с очевидным жеманством: – Опять же, мне неудобно предлагать вам. Однако, если вы согласитесь помочь… – Помочь с чем? Извините, – у Нельсона не хватало терпения, когда начинали ходить вокруг да около. – Все в двух словах не описать, куда легче самому увидеть. Поэтому, при желании, приходите по указанному адресу. Я обещаю, на месте вас не ждет ничего возмутительного. Просто объяснять действительно много, а я в этом не особо хорош. – А… – Нельсон развернул протянутую бумажку, содержание которой ни о чем ему не говорило, и выражение его стало совсем растерянным. Он привык откликаться на любую просьбу, если располагал достаточными для помощи ресурсами, однако в корне не понимал, с чего бы взрослому и, судя по всему, небезызвестному человеку плести перед ним интриги, ставя в неловкое положение. Вообще Картер всем своим видом вызывал у Стивенсона волнение. Он вроде казался высокомерным и не скрывал этого, но притом его действия показывали обратное. – Буду ждать в любое удобное для вас время с двух до девяти, – Генри приподнял шляпу, равно как сделал это на прощание вчера, и засобирался уходить. – В ближайшие дни я там точно надолго. Приятно было увидеться, мистер Стивенсон. Снова. Вплоть до самой кареты, пока его провожали, доктор не сообщил более никаких деталей. И он уехал с полным уверенности лицом, уверенности в том, что оставил Стивенсона наедине с предложением, от таинственности которого свербело все его нутро. – Допустим, – пробубнил себе под нос Нельсон, рисуя в собственном воображении, как непременно клюнет на закинутый крючок. Вернее, уже клюнул, а потому, приняв это, вернулся к себе на крыльцо.