Артур потрепал себя за щеки и начал жаловаться, что такими темпами у него отсохнет рука, взглянул на время и пробубнил:
– Чего-то они задержались… Да и вообще, ты когда-нибудь видел, чтобы доктор с кем-нибудь так охотно общался? Лично я ни разу не встречал человека, которого бы он назвал своим другом. Или, по крайней мере, хорошим приятелем.
Лайонел отрешенно замотал головой: он не слушал его. И отсутствие
Картера было ему как нельзя нужно.
– Сейчас вернусь, – он встал, распрямив затекшую спину, но Грин схватил его за рукав:
– Ты ведь знаешь, это глупо.
– Глупо что? Извиниться?
– Если только ты чисто случайно на нее засмотрелся, – он говорил укоризненным шепотом. – Я просто предупреждаю, что это вас обоих может поставить в неудобное положение.
Он слишком близко был с ним знаком, чтобы иметь полное представление о степени его легкомыслия в некоторых вопросах.
– Мне приятна твоя забота, милый друг, – одернул руку, – но сейчас это
лишнее.
Лайонел ориентировался на запах специй, безошибочно выведший его из гостиной на кухню. Из печи валил жар, вода закипала, на столе лежали мытые овощи и сырая свинина – Джанет готовила завтрак. Сама она вскоре показалась из кладовки с консервами в руках; себе под нос она напевала мотив песни, известной всем англичанам: «Падает Лондонский мост». Но делала это так, что больше походило на колыбельную.
– Господи! – воскликнула она, когда заметила его, и сразу отложила банки. – Мистер Ланкастер, если не ошибаюсь. Я что-то могу сделать для вас?
Она не ожидала встретить Лайонела здесь и не особо хотела. Однако ни тени недовольства не отразилось на ее лице.
– Да, выслушать мое раскаяние.
– Что вы, вы совсем не обязаны, – Джанет впервые рассмотрела его, далеко не сразу обратив внимание на его ненавязчивое косоглазие. Куда больше ее впечатлили извинения, однако ответила она на них равнодушно:
– Давайте просто забудем.
Ее трудно было смутить одним только взглядом, но она слишком дорожила своим нынешним положением, чтобы объявить это вслух.
Лайонел убрал руки за спину, кивнул и, опомнившись, попятился, когда зацепился каблуком за небольшой порожек и потерял равновесие. Мисс Бойл закрыла себе рот и вся сжалась, но он вовремя ухватился руками за дверной проем. Подтянулся, поставил на пол обе ноги и повторил свое прощание, на что добился-таки от Джанет кроткой улыбки.
Доктора, наконец, спустились вниз, и еще с лестницы стало слышно, с каким увлечением они беседовали. Кажется, Нельсон рассказывал, как однажды гонялся по грязи за дюжиной разбежавшихся коз. Как они пришли к такой теме – неясно, однако обоих она сполна устраивала.
Уходили гости уставшие, однако сытые, благодаря стараниям мисс Бойл, и по-своему довольные. Сошлись на том, что наработки останутся здесь. у Нельсона в квартире, ибо если об их промыслах узнает инспекция, в его дверь постучат в последнюю очередь.
Однако в дверь постучали с самого утра, когда все еще собирались. Визитеры притаились, застыли марионетками в гостиной с задернутыми шторами, а Стивенсон, игнорируя свербящее под ребрами беспокойство, повернул округлую ручку.
– Ох, почта, – выдохнул он вместо приветствия, причем намеренно громко, чтобы его услышали.
На пороге стоял человек в красном сюртуке с позолоченными пуговицами поверх синеватого жилета, в светлых брюках и с невысоким окаймленным цилиндром на голове, что относило его к служащим Королевской почты. Так он и представился. Тем не менее, стоячий воротник его рубашки доходил до самого подбородка и был безвкусно обмотан шерстяным галстуком, придавая ухоженному образу нелепость.
– Мистер Ридж?
– Вы ошиблись, – Нельсон не выспался, вернее, вообще не спал и по этой причине особенно злился, что у него отнимали время. – Прошу, впредь читайте надписи на почтовых ящиках, прежде чем стучаться. Стивенсон. Моя фамилия Стивенсон, – он услышал, как в гостиной опять началась возня, обернулся и, пока мысль не ускользнула от него, сказал: – Доктор Картер, умоляю вас, ничего не забудьте!
Почтальон вынул из поясной сумки листок, развернул его и отчего-то застыл ненадолго, будто бы разучился читать; потом пробежался по перечню глазами сверху донизу и сообщил, что ничего мистеру Стивенсону не приходило. Он забросил мешок обратно на плечо, извинился за беспокойство, и на том они попрощались с обоюдным равнодушием.
***
Пару дней спустя Картер снова появился около дома Нельсона, объятый трепетным предвкушением. Ноги сами принесли его туда, однако встретивший его Стивенсон занервничал, сходу поинтересовался, не случилось ли чего.
– Если вы о документах, то я вернул оригиналы в полной сохранности и в установленные сроки, так что инспекторам на глаза не попался. Мы закончили вскрытия, я думал, вы придете.
– Увы, я был в самом деле занят, но я рад, что все прошло гладко. Так чем могу быть полезен?
Будучи закаленным лондонскими нравами, он осмелел, преподнес себя в правильном окружении и, к своему удивлению, особых преград не встретил. Его бумаги о датском образовании вызывали любопытство, и общество отчего-то считало, что за морями знания другие и методы отличаются. Один кавалерист нахваливал его без конца, все рассказывал, что ни один врач в Лондоне не ощупывал лошадиные ноги так «вдумчиво и технично», как делал это он. Разумеется, то была несусветная чушь, но Нельсон не спорил.
– Вы приглашаете меня на прогулку? – переспросил он, после того как доктор объяснился.
– Вы здесь довольно долго, но, готов поспорить, толком ничего не видели, а я знаю достойные места.
– Из меня паршивый гуляка, – прозвучало неохотно.
Внимание Генри не то чтобы надоело ему, просто он не находил в нем перспективы, а в себе – повода эту инициативу поддерживать: работа ветеринаром приносила доход, а за бессонную ночь в компании Картера ему заплатили лишь новым опытом. Однако опыт, к превеликому сожалению, не являлся валютой.
– Прошу вас, сделайте одолжение, – сказал доктор. – Я не вовлеку вас в дурное общество, даю вам слово. Да и вышло так, что я уже отпустил кучера.
Нельсон повеселел. В то же время Генри выглядел настолько солидно в длинном фрачном пиджаке с бархатными лацканами, с узким галстуком в виде плоского банта на шее, что язык не поворачивался отказать при мысли о том, сколько времени он потратил на впечатляющий образ. Тогда Стивенсону на полном серьезе показалось, будто с ним пытались сблизиться. И если он не ошибался, то Картеру следовало перевернуться в воздухе, потому как к понятию дружбы он относился весьма придирчиво. Он подумал еще немного, чисто из принципа поддерживая антураж, и попросил дать ему с четверть часа на сборы. В конце концов, всяко лучше развеяться, чем сидеть дома и в сотый раз перечитывать на английском «Собор Парижской Богоматери».
***
Людей на улице было полно, не протолкнуться. Лавки потихоньку закрывались, торговцы собирали барахло и утаскивали с глаз долой куда подальше. И все равно Нельсон готов был поклясться, что их регулярно обворовывали, а потом, наверное, воровали они сами – так и держались на плаву. Лиловое небо под эгидой туч еще больше мрачнело, и не получалось рассмотреть первые, самые яркие звезды. Диалог поначалу не особо задался: Стивенсон ожидал чего-то высокомерного, поэтому отвечал на все односложно, а доктор – наоборот, проявлял вежливость и то, что отдаленно напоминало обходительность – одним словом, не давал причин для неприязненного к себе отношения.
– Замечательно видеть вас в хорошем расположении духа, – отметил Нельсон, когда они шагали по улице Короля Уильяма. Он держал руки в карманах.
– Именно, – Генри всю дорогу улыбался, регулярно отворачиваясь под предлогом любования архитектурой. – Встреча с инспекторами прошла на редкость удачно. Я даже ни разу не сорвался на Рихтера, а знаете почему?
– Нет.
– Потому что он не пришел. Наверное, снова избивал свою жену.
– Понятно.
– Мы с господами Грином и Ланкастером произвели доскональное вскрытие обоих тел. Впрочем, об этом я уже говорил. И знаете, что? – спросил он.
– Боюсь представить.
– А вы не бойтесь. Рана на шее мужчины отличается своей формой, указывая на нож совершенно другой модели. Да и вообще все исполнено грязно, неаккуратно. Я это к тому, что оказался прав, и Капл-Брейкер мертв, а дальше я с радостью позволил инспекторам ловить подражателя, – он шел бодро, невзирая на возникшую в эмоциях одышку. – Пускай проводят опознание, ищут свидетелей и все такое.
– Славно, – улыбнулся Нельсон. – Нет, в самом убийстве ничего замечательного, я не об этом. Вы поняли меня.
Доктор кивнул, и тогда Стивенсон впервые за вечер спросил его, куда они направлялись.
– О, я собираюсь вывести вас к Лондонскому мосту, если вы еще не слишком устали.
– Меня довольно трудно утомить прогулкой, – он не признался, что его ноги уже гудели. – Просто покажете и все? Может, посвятите меня в историю?
Нельсон лучше говорил. Быстрее, свободнее, и его акцент стал слышаться мягче, а в какой-то момент и вовсе показался Генри приятным.
– Что ж, известен он с римских времен и в последний раз был перестроен в 31-м году. Мне стоит обременять вас именами и датами?
– Вовсе нет, – вдохновленная улыбка на его лице выглядела теплее в свете фонарей. – Спасибо.
Стивенсон смотрел на все вокруг, на местных и на иностранцев, которые отличались по таким же растерянным, как у него, глазам. Создавалось впечатление, будто каждый здесь привык к общественному безразличию, поэтому совершенно не стеснялся изъясняться в полный голос. Всюду на улицах раскатисто смеялись, кричали, жестикулировали, и от этого гула с непривычки трещала голова.
– Я слышал про ваш знаменитый английский эль, – Нельсон созрел для кратковременного перерыва, чтобы позволить ногам отдохнуть, а фонарщикам – повсеместно зажечь свет.
– Да, и мы, право сказать, этим гордимся. Не знаю, насколько оправданно, – задумался Картер. – Вы хотите попробовать?
– Я бы не отказался.
– Тогда давайте остановимся здесь, – он перевел его на другую сторону улицы, и они оказались под вывеской заведения с незамысловатым названием «Эльхаус».
Внутри все было обставлено в классическом духе паба с репутацией: круглые столы, длинная барная стойка, игральные комнаты, – и все это тонуло в сгустившемся запахе табака.
– Разве в Англии не принято отдавать предпочтение семейным ценностям, подражая Королеве Виктории? – прошептал Стивенсон, почти не размыкая зубов. Его давно мучил этот вопрос, ибо увиденный им Лондон сильно разнился с ожиданиями, навеянными художественной литературой. – Вы не подумайте, я не осуждаю, однако все выглядит порядком… не так, как я представлял себе.
– Скажу вам без преувеличения, – Генри мягко взял его под руку, притягивая к себе, – принято-то оно принято, но не все с этим согласны. Возьмите мистера Ланкастера, например. Виктория – великая женщина, потрясающая правительница и много делает для страны, но люди не всегда это понимают. Вдобавок, согласитесь, существует громадная разница между комфортным времяпровождением и доведением себя до животного состояния.
Они с трудом нашли свободные места в углу, рядом с плотными шторами грязно-зеленого цвета. Нельсон хорошо разбирался в хмельных напитках, но по праву предоставил выбор доктору. Тот оценил возлагаемые на него надежды и вернулся с двумя крýжками кремового эля, – с того самого момента, когда они оба признали напиток отличным, их разговор пошел на лад.
– Так вы ни разу не пожалели о выборе профессии? – поинтересовался Картер.
– Нет. В последние годы Дания перешла к активному животноводству, и я практически не вылезал с ферм, работа всегда находилась.
– Тогда почему уехали?
– Как бы сильно я ни верил в себя, я должен был трудиться без сна и отдыха как минимум двадцать восемь часов в сутки, чтобы нам не пришлось продавать имение по кускам. С развитием Орхуса жить в нем стало дорого, а ветврачи пускай и стали востребованы, но никто не торопился переплачивать: развелась тьма специалистов, каждый из которых считал себя лучше и умнее остальных. Конкуренция, сами понимаете. Я бы с удовольствием смирился с этим и потолкался локтями за место под солнцем, если бы не обстоятельства, – он с сожалением цокнул языком. – Вообще моя жизнь далека от идеала, однако я совсем не хочу портить замечательный эль скверными историями.
– Ваше право. Скажу только, что идеальной жизнью живут одни кретины. Они ничего вокруг не понимают, поэтому мало что может их глубоко задеть.
– Здравое суждение.
– Должно быть, вы любите животных, – глазами доктор улыбался, но внешне оставался невозмутимым, и такой благодушный вид подходил ему.
– Забавно. А вы, получается, любите людей.
Они засмеялись.
– Мне интересна ваша компания, – разоткровенничался Стивенсон. Он мысленно благодарил Картера за отточенные навыки убеждения, а себя – за то, что от природы легок на подъем. – Может, мы еще увидимся вне рамок преступления.– Ничего не имею против, – теперь Генри широко улыбнулся.– Вы приятный собеседник, чего бы я не сказал при первой встрече. Уж простите, все тогда вышло не очень. Нельсон разглядел в нем своенравного человека, местами резкого, который по неведомой причине стеснялся расположить к себе, предпочитая выглядеть упертым занудой. Однако ему было дело до остальных – он терпеливо слушал, с интересом спрашивал, и взгляд его выражал участие. Обычно исходное впечатление, которое Стивенсон формировал о людях, впоследствии подтверждалось, но сейчас он был рад лицезреть обратное.
***
– Вы представляете, что я вспомнил! – смеялся Нельсон.
Они с доктором не были чрезмерно пьяны, как могло показаться, а просто веселились под натиском почти безветренного позднего вечера. Они прогуливались вдоль моста, уворачиваясь от прохожих. Внизу шумела Темза, у пристаней с обоих берегов качались лодки, а по дороге тянулась вереница экипажей, увешанных фонариками с закоптелыми стеклами.
– И что же?
Генри никогда не обращал внимания, как смеются люди, и мало находилось тех, кто делал это рядом с ним в последние годы, но смех Нельсона показался ему притягательным; он не был громким или раскатистым, однако на его фоне доктор перестал слышать что-либо остальное. Как только он заметил это за собой, то мгновенно привел мысли в порядок, иначе потерял бы нить разговора.
– Как-то давно я услышал одно короткое стихотворение, и оно настолько засело мне в голову, что… Боже, нет, забудьте, вы сочтете меня бесстыдным развратником!
– Да что там такого, мистер Стивенсон?! Раз начали, то договаривайте. Гарантирую, вам не удастся отпугнуть меня взрослой поэзией.
– Так и быть, слушайте, слушайте внимательно. Уйму лет в родном селении я был лучшим скотврачом, – он уже хохотал, и на вторую половину дыхания не хватило. А Картер, глядя на его покрасневшее лицо, раззадорился сам, и окончание анекдота виделось ему не столь важным. – Отодрал там между делом всех свиней и всех…
– Господа! – кто-то вдруг каркнул, и аккурат возле них остановилась инспекторская карета, глянцево-черная, с высокими бортами и двумя впряженными лошадьми.
Из окна высунулся взъерошенный узколицый немец в форме и с небрежной щетиной, которую забыл сбрить с утра. Как оказалось позже, это был Йенс Рихтер. Он едко прищурился, повел прямым носом из стороны в сторону и стал неимоверно походить на гончую, отрастившую со скуки бакенбарды. Он никак не рассчитывал увидеть доктора смеющимся в чьей-либо компании, но ему несказанно повезло: не застав Картера дома, он ехал обратно, готовый обрушить на себя гнев комиссара, когда услышал знакомый голос на мосту.
– Чем обязан? – Генри тщетно пытался успокоиться, Нельсон смахивал рукавом слезы.
– Мне неловко прерывать вашу идиллию, доктор, но у нас приключилось убийство, требующее вашего личного присутствия.
– Что? С какой стати? – было неясно, смеялся ли он по-прежнему с шутки или уже с инспекторских слов. – С чего бы меня звать на место преступления? Я врач, мне нечего там делать.
– Доктор Картер, – его речь правда резала слух. Инспектор будто выплевывал слова, разжевывая притом букву «р»: – Вы выпили?
Он наградил Нельсона уничижительным взглядом, дождался, пока тот заметит на себе его немой укор, и сразу отвел глаза.
– Почему мое хорошее настроение наталкивает вас на выводы о пьянстве? – Генри встал на половину тротуара, равно как и Рихтер занял целую полосу движения, и упер в бока руки.
– Знаете, я всегда рад помериться с вами достоинствами, но сейчас немного не та ситуация. Комиссар Пембрук распорядился вас отыскать.
– Он тоже там?
– Да.
После этого веселье доктора скоропостижно испарилось: если Луис, считавший себя никуда не пригодным калекой, выбрался из комиссарского кресла куда-то, кроме собственного дома, – дело срочное. К тому же Йенс выглядел потрепанней обычного.
Инспектор открыл настежь каретную дверь, подтолкнув ее ногой, и сделал пригласительный жест.
– У меня условие, – не торопился Генри. – Мистер Стивенсон поедет с нами, если сам не возражает.
– Как я могу быть против, – он улыбнулся Рихтеру прямо в раскаленное лицо, и ни унции стеснения не блеснуло в бойком голосе.
Если бы в нем не находилось эля, он принял бы, вероятно, другое решение, но без эля его в принципе не было бы сейчас на мосту, поэтому догадки не имели смысла.
– А это еще кто?
– Я? – вступил Нельсон, прежде чем Генри открыл рот. – Я алиенист. Так ведь, доктор?
Грешно было восторгаться убийством и инспекторским бешенством в придачу, но он не помнил, когда в последний раз что-то разжигало чистый азарт в его сердце и заставляло забыть о денежной составляющей.
– Да-да, один из лучших на моей памяти, – Картер взялся за ухватный ремень и заскочил на подножку, а как только начал садиться, то по случайной намеренности двинул Йенса плечом.
Стивенсон заскочил в карету последним, и, стоило ему захлопнуть дверь, Рихтер скомандовал: «Трогай!» Резвые кони сорвались с места в галоп, а извозчик прокричал, требуя уступить служебному экипажу дорогу.
***
Они приехали к многоквартирному дому в два этажа. Вокруг фонарей кружились мотыльки, а у нужного подъезда с распахнутой дверью курили констебли. Генри понял, где их ждали: там, где в поздний час горел яркий свет и в окнах мелькали силуэты. Дурное предчувствие поддернуло его: всего несколько раз его приглашали лично взглянуть на картину убийства – два года назад.
Доктор спрыгнул на землю и, минуя приветствия, бросился внутрь дома. Но наверху, прямо у входа в квартиру, был остановлен Пембруком, а как только стал пререкаться, требуя впустить, комиссар ударил тростью о пол так, что все на этаже вздрогнули.
– Я никуда тебя не пущу, пока не поклянешься не терять самообладание. На лестницу поднялись Стивенсон и Рихтер, но держались от Генри поодаль, дабы не попасть под горячую руку.
– Я что, так часто это делаю?! – любые предостережения заставляли его нервничать, несмотря на обратное их предназначение. – Извините. Ладно, я клянусь.
Комиссар запустил его в квартиру, следом прошел Йенс, а Нельсона Пембрук намеренно задержал, выставив трость ему поперек груди.
– Кем бы вы ни были, – сказал он взыскательно, – я готов официально взять вас на должность советника и установить регулярные выплаты, если дадите делу ход. Ситуация складывается мерзкая, и мне не жалко средств во имя результата. Это понятно?
– Предельно, – Стивенсон подался вперед, но его до сих пор удерживали.
– Тогда определитесь сейчас. Я не позволю случайным людям быть в курсе деталей расследования, это не развлечение ради скрашивания досуга.
У Нельсона щеки загорелись: добровольная помощь с одним лишь шагом через порог грозилась превратиться в обязательство, в ответственность, подкрепленную законом, и он испугался. В самом деле испугался до онемения в кончиках пальцев. То, о чем говорил комиссар, было очевидным, правильным, но Стивенсон не задумался об этом всерьез, прежде чем прыгнуть в инспекторскую карету, а теперь пришлось. В его распоряжении имелась альтернатива, однако бежать из дома было бы унизительно, гнусно по отношению к себе самому, а из двух зол принято выбирать меньшее.
С другой стороны, пока что он не столкнулся ни с чем, превосходящим его возможности, а потому здраво рассудил: получилось однажды – получится и впредь. К тому же он был наслышан, как щедро платили всем, кто оказывался хоть как-то привлечен к инспекторской деятельности.
Нельсон пожевал губы, одернул полы фрака и снова попросил войти:
– Вы позволите? – это показалось ему исчерпывающим, куда более содержательным, нежели что-либо еще.
Пембрук молча уступил проход. Он не выглядел ни довольным, ни разочарованным, – только глубоко разбитым.
Тела находились прямо в гостиной; убитых двое – юноша и его спутница.
Он сидел на диване с открытыми помутневшими глазами, в позе, отчетливо демонстрирующей колотую рану на шее. Его голова была откинута на спинку и неестественно наклонена, а кожа – пурпурно-серого цвета, словно пепельная, с мраморным узором из просвечивающих вен. Белая рубашка, заправленная в шерстяные брюки на высокой талии, изрядно побагровела.
Она лежала на спине на полу, в нежном сатиновом платье, и безжизненный взгляд ее смотрел куда-то вправо, в сторону двери, так, чтобы встречать любого вошедшего. На ней не было ни капли крови, только почерневшая от отека шея выдавала мученическую смерть.
Чувствовался сквозняк из-за открытых всюду окон, и было неясно, почему никто до сих пор не закрыл их.
Нельсон тихо приблизился, стараясь ровно дышать, и спрятал за спину подрагивающие руки, сожалея, что не мог убрать туда же глаза, наполненные ужасом. Он не испытывал отвращения. Жалости тоже не было: сочувствие никак не помогает мертвым, оно необходимо лишь живым, чтобы перенести утрату, – считал Стивенсон.
Один из молодых инспекторов усердно записывал, а другой негромко диктовал ему. Но Генри пребывал отдельно от остальных. Он ничего не говорил, ни о чем не спрашивал, только размеренно ходил по комнате кругами, то приближаясь к убитым, то отдаляясь от них. Его губы были плотно сомкнуты, а пальцы правой руки лихорадочно крутили цепочку карманных часов.
– Слизистые высохшие, – наконец произнес он, замерев за спинкой дивана.
Он не спеша обхватил ладонями лицо покойного и попробовал разжать челюсти. Безрезультатно. Тогда Картер ощупал мышцы, особое внимание уделяя подвижности суставов.
– Трупное окоченение достигло своего пика. Окраска трупных пятен слабо и неравномерно выражена, что указывает на обильную кровопотерю, при надавливании не изменяется. Таким образом, смерть наступила примерно сутки назад. Вы обыскали тела?
– Я запретил. До твоего приезда, – ответил Пембрук. – Если что-то и есть, будет справедливо дать тебе взглянуть на это.
– Тогда к чему сгущать краски? Знаю, все напоминает нам о печальном опыте, но я не вижу смысла предаваться панике, – доктор жестикулировал. Он проверил одежду убитого, заглянул ему за шиворот, отодрав присохшую к коже ткань. После – опустился на корточки рядом с девушкой, приговаривая: – Избавьте меня от такого взгляда, ей-Богу, будто вы меня уже… похоронили…
Завершающие слова дались ему с трудом. Он откашлялся, потом аккуратно отодвинул грудной вырез и просунул в декольте два пальца, вытаскивая оттуда свернутый в тонкую трубочку лист бумаги, перевязанный лентой так безупречно, будто внутри таилось любовное признание.
– Ну вот… – вздохнул комиссар.
Картер потянул за бант – его руки не дрожали. Он пробежался по содержимому записки отсутствующим взглядом и неожиданно закивал, с чем-то соглашаясь. Генри поднялся, проходя к двери грузными шагами, совсем не такими, что были недавно на прогулке, и по дороге вручил письмо Стивенсону, не осмелившись посмотреть тому в глаза: боялся всего, что Нельсон мог в них увидеть.
– Читайте вслух, – подал голос Рихтер, убедившись, что доктор действительно ушел.
– И не подумаю, господин инспектор.
– Старший инспектор.
– Прошу прощения, господин старший инспектор.
Нельсон воспитывался в неискушенной честности, и подорвать доверие Картера он мог исключительно в том случае, если с него затребовал бы этого комиссар. А Пембрук не вмешивался до тех пор, пока встретивший сопротивление, обескураженный Йенс не собрался громко негодовать, – тогда он велел ему закрыть рот. Наверняка взгляд Луиса, с которым он в те мгновения изучал Стивенсона с ног до самой макушки, полнился множеством всего важного, но Нельсон не смотрел.
Заголовка в письме не было, оно начиналось с личного обращения; отсутствовал, естественно, и адрес отправителя. В глаза в первую очередь бросалась последняя строка, выведенная крупными подчеркнутыми буквами:
«Привет из глубин Английского пролива». 
