Падает Лондонский мост

Джанет постояла в компании господ недолго и поняла, что больше вопросов к ней не осталось. Рихтер сообщил, что позднее заберет ее в участок давать показания и что это может затянуться. Она кивнула - собственная участь в сравнении с травмами Ланкастера не заботила ее, - сходила умыться и вернулась к Лайонелу, села рядом с ним на пол и что-то тихо ему говорила, время от времени шмыгая носом. А он надломленно улыбался и столь же негромко шептал ей в ответ. Ему было безумно страшно, настолько, что появилось желание забыться навсегда, лишь бы не испытывать на себе последствий обретенной травмы. Нельсон, придя в себя, улыбнулся, поблагодарил доктора за проявленную инициативу, но оставлять квартиру отказался. Тогда Генри не постеснялся предложить еще раз, настойчивее, и как-то слишком открыто намекнул, что за него волнуется.  На самом деле, он не волновался - он испугался до сумасшествия, готовый на любые шаги, лишь бы никто более не пострадал. В особенности Стивенсон. - Мистер Ланкастер серьезно ранен, и не для того, чтобы вы сейчас упрямились, - добавил он.  Это било по больному, а Лайонел, услышав словно из-под купола свое имя, забеспокоился, принялся выпытывать у Джанет, почему о нем говорят. Йенс молча переминался с ноги на ногу, но в конце концов с философским видом заявил, что не видит в задумке доктора никаких сомнительных помыслов. Он сказал это убедительно, а про себя подумал, что Картер, видно, совсем свихнулся на почве Капл-Брейкера. Рихтер знал его долго, многое вместе с ним прошел и имел право утверждать, что последние годы тот провел в избранном им одиночестве, которое никому не позволял нарушать. Именно тогда он из именитого, общительного и авторитетного врача, не пропускавшего ни одного светского раута, превратился в кого-то патологически уставшего от жизни.  Нельсон осекся: слова доктора зацепили его, а вкупе с инспекторской настойчивостью вызывали подозрение. – Бросьте, Генри, – он спустился обратно и встал напротив Картера, уперев в бока руки. – Хотите сказать, вы готовы принять меня со здоровыми чемоданами и лошадью? На неопределенный срок? – Вполне. У меня вокруг дома высоченные ворота, а дверь помимо обычных замков закрывается на щеколду. А еще конюшня на четыре головы, если вам интересно. Как раз на случай гостей. – Извините, я не стану поддаваться панике. Не стану, да.  Идея переезда показалась ему не совсем уместной. Его с раннего детства воспитывали по правилам, согласно которым мужчине позволительно бежать из дома в одном случае – когда тот горит, и это при условии, что он уже вытащил оттуда свою семью. – Так вы никому ничего не докажете, только подвергнете себя неоправданной опасности, – вмешался Йенс, заметив, что у Генри кончились аргументы. – Дело, конечно, ваше, но я бы задумался, стоит ли оно того. Капл-Брейкер боится вас, и это о многом говорит. Я могу обратиться к комиссару и попросить приставить к вашему порогу констеблей, но в оживленном районе Лондона такое мероприятие вызовет волнение.  Он по-прежнему считал Нельсона обманщиком с невероятным талантом вводить в заблуждение всех, включая доктора Картера, однако его мнение не стоило ничьей жизни.  – А как же мисс Бойл?  – Она вполне может поселиться среди моей прислуги, но что-то подсказывает мне, – Генри убрал руки в карманы и посмотрел в сторону лестницы, – что она захочет остаться с ним. – Боюсь, не ей выбирать, – хмыкнул Рихтер.  – Если мистеру Ланкастеру так будет лучше, – вздохнул Стивенсон, а потом устало поплелся наверх. – Я бы подумал над вашей идеей, если вы не против, доктор.  Он утомился спорить, нервничать, искать во всем неведомый смысл и надумывать лишнего. Проблемы следовало решать поочередно, уделяя каждой положенное внимание, и приоритет был очевиден.  – Сколько угодно, я слов назад не заберу. У нас есть вопрос актуальнее, – указал на Лайонела, – как его доставить домой? Карета у ворот, но на руках его не понесешь. – Исключено. Только твердая ровная поверхность. – Нельсон обвел глазами вокруг, потом поморщил нос и сказал, отмахнувшись: – А знаете что? А давайте снимем дверь. Вон ту, на входе в гостиную. Владельцам квартиры я сегодня же напишу и обязуюсь компенсировать ущерб.  Никаких денег и никакого имущества ему не было жалко, лишь бы не усугубить состояние Лайонела, от одного вида которого болело сердце.  Так и поступили. Ланкастера привезли домой – в почти что подвальную комнату с низкими потолками и мутными узкими окнами, сквозь которые робко пробивался дневной свет. Там, вплотную к длинной стене, стояла узкая кровать, у ее изголовья – небольшой стол, а напротив – еще одна такая же кровать, незастеленная. Рядом с пыльным шкафом темнела дверь в небольшую уборную.  Лайонела уложили на спину, и все, за исключением Картера, вышли. Боль вернулась к нему, и тряска в карете не способствовала улучшению. Вскоре по приезде его вырвало, а грудь начало разламывать, словно ее сжимали в стальные тиски. Доктор осмотрел его повторно, раздетого по пояс; промыл побои, обработал царапины, нанес мазь на места, где начинали показываться гематомы. Он видел, как на глазах Ланкастера не высыхали слезы и ему приходилось закусывать ткань снятой рубашки, чтобы немного заглушить срывающиеся стоны. – Вы знаете, какое лечение я вам составлю? – спросил Генри. Он осыпал его вопросами, по делу и без, рассчитывая таким образом отвлечь. А тот не отказывался, послушно отвечал: – Да, знаю.  Лайонел рассказал ему про кровопускание, втирание и питье филониума, про кучу отваров и компрессов, но сразу заявил, что не позволит себя зацементировать.  – Скажите, доктор, для меня все кончено? – он говорил смиренно, пускай вопиющий испуг все равно проглядывался на его лице. Каждая фраза давалась ему с передышками и паузами; мелкие капельки холодного пота покрывали лоб. – Вы только честно скажите. – Вам придется несладко в ближайшие месяцы, особенно, если вы продолжите ставить свои условия, – обычно Картер был щедр на прямоту, однако здесь заметно смягчал выражения. – Но я не вижу поводов опускать руки. Как говорится, nil desperandum!  Он ценил Ланкастера как человека. Если опустить его ветреный образ жизни, с ним интересно было беседовать, хотя доктор мало делал это за пределами морга. Он предпочитал держать профессиональную дистанцию, ставил довольно жесткие границы, но это не мешало ему выделять Лайонела и Артура среди остальных амбициозных выпускников. Возможно, потому что они были единственными, над кем он однажды взял шефство в надежде не сойти с ума. Наставничество придало его существованию какой-то смысл, поэтому не только молодые люди оставались обязанными ему накопленными знаниями, но и он был перед ними в своеобразном долгу: ответственность – лучшее воспитание для человека, застрявшего в коконе собственных проблем и совсем не замечавшего ни чужого горя вокруг, ни чужой радости. – Прозвучит странно, но я даже рад, что оказался там, – произнес Ланкастер, – полагаю, он бы убил мисс Бойл. – Вы спасли ей жизнь, это заслуживает уважения, – согласился доктор, – он бы и вас убил, только не получилось. Мисс Бойл сейчас дает показания, а к вам инспекторы наведаются позже, как только будете готовы. – Если дадите мне лист бумаги и хоть что-нибудь, чем можно рисовать, я не только расскажу, но и покажу вам его, – не умолкал он. – Поверьте, его лицо я запомнил надолго. И Стивенсон был прав: в драку он не годится. А что насчет вещества? Что это за смесь? Лично я почувствовал там эвкалипт.  – Хотите истину? Так извольте: я без понятия. Я сейчас нахожусь с вами, и ваше здоровье для меня в приоритете, ничем другим я не собираюсь пока что забивать голову и вам не советую.  Доктор порылся в саквояже и вытащил оттуда инструмент, от которого у Ланкастера волосы дыбом встали. – А… без этого совсем никак? – заскулил он, прожигая взглядом металлический поршень, изнутри которого выглядывали шипы. – Если только вы хотите получить осложнения с летальным исходом. От гипсования вы отказались, снизив свои шансы на успешное выздоровление почти вполовину, и опять собираетесь капризничать? Надо пустить кровь, вы ведь сами все знаете. При травме позвоночника откуда? – Из области чуть выше правой лопатки, – Лайонел откинул голову и прикрыл глаза. Он слышал, будто удовольствие от такой процедуры сомнительное и что есть риск заражения. – А нельзя поставить живых пиявок? Они делают это куда менее болезненно. – Они последние месяцы в дефиците, сейчас не получится, придется заказывать у аптекарей. Но я сделаю это до вечера и попрошу по старой дружбе вписать вас первым в очередь.  Ланкастер молчал, продолжая страдальчески смотреть на него. – Прикажете мне вас уговаривать? – Извините, – он-таки подчинился за неимением иного выхода, – мне пока что трудно принять свое положение, но я постараюсь.  Лайонела отравляла изнутри мысль, что он в одночасье остался калекой, при этом ничего толкового за свои годы не достиг. Он отдалился от семьи, упиваясь чувством мнимой свободы, и ему казалось, будто у него навалом времени жить в свое удовольствие, не задумываясь об обязательствах. А теперь, изнывая в страданиях, отчетливо увидел, что одиночество, к которому он упорно стремился и которое благословил, есть самое отвратительное на свете. 

***

Рихтер распорядился обеспечить мисс Бойл наиболее комфортные условия – с ней беседовали в кабинете самого комиссара Пембрука. Задействовали всех, включая лучшего портретиста.  – Скажите, – Йенс то краснел, то бледнел, то ему становилось жарко, пока он записывал за ней подробности и вопросы задавал непростые, – напавший не пытался проявить к вам иного рода действия?  – Нет, – Джанет вцепилась в подол платья так, что костяшки пальцев побелели. Ей сделалось плохо, стыдно, страшно; глазами она умоляла инспектора более не пытать ее на этот счет, и он не стал. – Он прижимал меня за шею к кровати обеими руками, – она попыталась показать, но слишком сильно дрожала, потом прекратила и осеклась, взглянув на Нельсона.  Тот сидел в дальнем углу, потому как мог считать себя единственным человеком, способным успокоить мисс Бойл своим присутствием. Теряясь перед людьми в форме, окружившими ее, она иногда посматривала на Стивенсона, взывая о спасении, на что он плавно кивал и едва заметно у лыбался уголками губ. Или одергивал Рихтера, если тот ставил вопрос неподобающим образом.  – Потом я услышала, как появился мистер Ланкастер, – Джанет собралась и продолжила. – Он тоже услышал, поэтому отвлекся от меня, и я смогла ударить его ногой.  – Куда, не помните?  – В живот. Его перекосило от боли, тогда я смогла вырваться.  Последние слова были произнесены ею с неподдельной гордостью, и Йенсу подумалось, что он сам, глядя на нее, готов был расплакаться. Вскоре мучения закончились, и Джанет отпустили, с трудом уговорив принять денежное вознаграждение, что в три с лишним раза превышало ее обычное годовое жалование. Что делать с такими деньгами, она не представляла. Новую жизнь на них точно не начать, не имея никакого образования: оставалось только добавить их к собранным двенадцати фунтам и копить дальше. Может, хватит когда-нибудь на приличные похороны, если будет, кому хоронить ее.  – Я благодарна вам за то, что вы остались, – призналась она Стивенсону по дороге домой. – Поверьте, это меньшее, что я могу для вас сделать. Прошу, простите меня, я совсем не хотел кричать на вас. Наверное, тогда я испугался сильнее вашего. – Оставьте, я даже не обратила на это внимания.  Мисс Бойл старательно игнорировала взгляды прохожих, которым обычно не было ни до кого дела. Однако сейчас они пялились на ее синяки на лице и шее, на одетый не по погоде плащ до самых голеней, скрывающий истрепанную одежду. Смотрели и наверняка обвиняли ее, думая о чем-нибудь гадком.  – Нет, простите, но я не понимаю, – нарушил молчание Нельсон, нервно двигая на голове цилиндр с низкой тульей. – Вы не сочтите мое сравнение оскорбительным, но не каждый мужчина даст такой отпор человеку с ножом в руках. Все же, что вами руководило?  Она вздрогнула, сомневаясь, стоит ли отвечать. Поскольку если говорить, то начистоту, а если молчать, то до гроба.  – Не знаю. Наверное, страх. Я стала бы бесполезна для него, сказав  правду... Вы вправе не верить мне, но тогда я думала, что так мне легче будет умирать. А теперь понимаю, что это чушь и что умирать все равно было бы ужасно.  Джанет повернулась к нему и сразу заплакала, удивляясь, что в ней по-прежнему остались на это силы. Однако слезы радости казались невесомыми в сравнении с таковыми от горя. Она совсем не привыкла, чтобы с ней считались, поэтому чуткость мистера Стивенсона вместе с его неслыханным простодушием растрогали ее окончательно. А Нельсон, шагая рядом, смотрел на нее тепло, практически по-семейному ласково, – именно так показалось мисс Бойл, и впервые за многие годы она почувствовала, что в целом мире не осталась одна.  – У вас в Дании так заведено? Проявлять участие? – Пожалуй, это само собой разумеется. Естественно, бывает всякая прислуга и всякие домовладельцы, но моя позиция такова: в определенных ситуациях стоит идти людям на уступки, даже если они находятся в моем подчинении. Я не хочу, чтобы меня потом всю жизнь и после смерти проклинали как деспота. – Это точно не про вас, – улыбнулась Бойл, размазывая по щекам слезы. – Мне повезло, что вы решили снять эту квартиру.  – Скорее, именно мне повезло с вами, – он приобнял ее за плечи, – иначе мерзавец заполучил бы все, на что мы потратили бессонную ночь, а вместе с тем огромное преимущество. И я хотел бы сменить тему. Доктор настаивает на переезде к нему, но я сильно сомневаюсь. А вы что думаете? Он и вас готов с радостью принять.  По прошествии времени лишние эмоции отпустили его, и Нельсон принял отзывчивость Картера без тени небрежности. Он размышлял об этом при любом удобном случае, и его категоричные взгляды успели притупиться. Генри определенно не являлся плохим человеком и точно не желал никому зла, – он был несчастным по глупости, а некая вина терзала его сильнее кого бы то ни было, пока он продолжал втягивать других в свои неприятности.  – Что я думаю? – повторила Джанет, приставив к губам указательный палец. Она и не вспомнит, когда кого-то в последний раз интересовало ее мнение. – Вам стоит согласиться. – Правда? – в глубине души ему хотелось услышать такой ответ, ибо он совпадал с его решением, однако его до сих пор одолевало волнение. Во временном сожительстве как таковом не было ничего кошмарного, просто Нельсон считал их с Генри недостаточно знакомыми, а изначально добрые помыслы могли обернуться взаимными неудобствами. – Абсолютно. Если кто-то от чистого сердца предлагает вам помощь, от нее не следует отказываться. Тем более, доктор Картер – человек  влиятельный. Я в миролюбивом смысле говорю. Он не лишен чувства долга и порядочности, а к вам так вообще относится с особой обходительностью. Вам виднее, но я назвала бы это дружбой.  Стивенсон улыбнулся. Его радовало, что он каким-то образом ухитрился добиться к себе особенного расположения со стороны доктора, и ему не впервые на это указывали. Теперь заметила и мисс Бойл, отчего Нельсон невольно задумался, чтобы оно все значило, однако к толковым выводам не пришел.  – А за меня не беспокойтесь, – продолжила Джанет: – Нужно ведь следить за хозяйством, иначе все плесенью покроется. И вряд ли кто-то заявится снова. Очевидно, здесь он ничего не получит.  – Да… – протянул Стивенсон, касаясь переносицы. У него разболелась голова. – Раз так, то не стесняйтесь периодически навещать мистера Ланкастера, я разрешаю. Уверен, он будет рад вас увидеть. И я обещаю вам: подонка отыщут и вы еще лично посмотрите, как его осудят за все грехи. 

***

Они расстались на одном из перекрестков, откуда Нельсон направился к Ланкастеру домой справиться о его самочувствии, а заодно, если повезет, застать Картера и сообщить ему о своем решении, коли предложение оставалось в силе. Однако почти у самого подъезда он наткнулся на Артура. Тот шел быстро, пряча руки в карманах и не поднимая головы, но заметил Стивенсона краем глаза и вспыхнул: – Что вы здесь забыли?! – очевидно, он был заведен. Нетрудно понять, почему. – Лайонел вам никто, и вы ему – тоже, так зачем приходить? – Мне запрещается теперь переживать за него? Я, по-вашему, чудовище? И выбирайте тон, я старше вас на добрый десяток лет. – Вы здесь не нужны, – Грин понизил голос, вложив в него еще больше презрительности. – Вы только и делаете, что рассуждаете и умничаете, но от этого ничего меняется. Лайонел без вашего надуманного алиенизма дал расследованию толчок, и вот что случилось с ним по вашей вине. – По моей, простите? – Вы не ослышались, простите! Вы разве не знали, почему он так рвался туда? Прекрасно знали, но пустили все на самотек. Его участь предназначалась вам, – он указал на Нельсона пальцем. У него тряслись руки, а вокруг губ появилась белая полоса. – Прицепились доктору на хвост и считаете себя незаменимым исследователем? Всяко лучше, чем лечить свиней, не так ли? Прибыльней.  Стивенсон несколько раз открывал рот, дабы возразить, однако тот настолько пылко говорил, что не позволял и слова вставить в свою насыщенную тираду: – Вы не первый, кто пытается пройти по головам за счет доктора Картера, скажу честно, но единственный на моей памяти, кому это пока удается. Понятия не имею, что в вас такого, – Артур разочарованно покачал головой с отвращением и злобой, потом заскочил за дверь. – Сделайте одолжение, не приходите сюда больше.  Примерно через полминуты на улицу вышел Генри. Он увиделся с Грином на лестнице и сразу заметил, в каком скверном расположении духа тот пребывал, но ничего по этому поводу не высказал. Нельсон по-прежнему стоял на углу как вкопанный, смотря куда-то себе под ноги, и о чем-то усердно думал. Он не казался негодующим, скорее, удивленным тем, что услышал. И он даже не отозвался с первого раза, когда доктор обратился к нему. – Что бы он вам ни наговорил, – Картер не был особенно внимательным к таким вещам, но догадался, что они словесно сцепились. Он положил руку Стивенсону на плечо, на сей раз не получив сопротивления, – не принимайте близко к сердцу. Он дерзкий по натуре своей, но быстро остывает. Сейчас за него думают эмоции. – Ничего, в его словах довольно много правды, пускай она и нелицеприятная. Правды, да, – Нельсон поднял на него глаза. – Но это отнюдь не важно. Как мистер Ланкастер?  Генри цокнул языком, встряхнул плечами и выдавил сухое: – Плохи дела. – Ходить сможет? – С ногами у него все в порядке. Ему угрожает целый ряд осложнений и инфекций, включая пневмонию.   – М-м-м-м… – промычал Нельсон себе под нос, а потом хлопнул себя ладонью по лбу, сорвавшись. – Если бы я только не отпустил его! – Так, я попрошу! – осадил его Генри.  Он полностью разделял его терзания, однако у него совсем не осталось сил их обсуждать. Он призвал его мыслить трезво, а заодно поинтересовался, успел ли Стивенсон обдумать его предложение и принимает ли его, на что получил желаемое согласие.  – Замечательно. Завтра утром я пришлю к вам Майкла, он поможет уложить вещи, – Картер встрепенулся, переполняемый слегка неуместным предвкушением, которое всячески старался подавить. За считанные минуты он вдруг испытал ту привязанность, которая, как он полагал, навсегда оставила его душу. Странно, непонятно, но неоспоримо. И он смело мог заявить, что не простил бы себе, случись что с Нельсоном серьезное. – Умоляю, грядущей ночью будьте предельно осторожны! – Непременно. У меня на этот случай револьвер с патронами всегда поблизости, к вашему сведению. Мисс Бойл захотела остаться здесь, как вы и предполагали. Я позволил ей посещать мистера Ланкастера в любое время. – Чудно. Он как раз про нее спрашивал. Ему сейчас необходим постоянный присмотр, поэтому я бы назвал ее визиты обязательными. Вы хорошо себя чувствуете? – он вдруг потерял ход мысли и присмотрелся к нему, подойдя слишком близко, настолько, что они почти столкнулись носами. И если бы не медицинский предлог, Нельсон бы смутился. – Вполне, – повел он одной бровью, но не отдалился от него. – Вы считаете по-другому?  Он немного приукрасил истинное положение дел. У него до сих пор раскалывалась голова, глаза покраснели и чесались, но он не видел смысла жаловаться: на фоне остального это выглядело бы, в его понимании, эгоистично.  – Поэтому и спрашиваю. Но спорить с вами не стану, – доктор отошел. – Тогда до завтра? – Да. Спасибо еще раз. Учитывая, сколько я вас знаю, это крайне любезно с вашей стороны. Вы замечательный друг.  Стивенсон не кривил душой. Невзирая на шероховатости, он чувствовал себя в обществе Картера комфортно, и у него не получалось отныне отделаться от осознания, что оказываемое внимание ему нравилось. 

***

Как и планировалось, в восемь утра следующего дня Майкл ждал Стивенсона около его дома. Тем не менее, переезд выглядел весьма своеобразно: доктор Картер, весь при параде, в начищенных до блеска ботинках и с зачесанными по-новому волосами, в результате встретил одного кучера с экипажем, полным вещей, и лишь спустя примерно час у особняка показался Нельсон верхом на своей лошади. Он прискакал на собранном галопе, в верховом фраке с укороченным передом и длинными полами, которые развевались наравне с воронόй лошадиной гривой. Стивенсон остановился у калитки, почтительно кивнул, а Генри не сразу опомнился, чтобы поздороваться в ответ: у Нельсона была подтянутая фигура, широкая грудь и сильные длинные ноги, что эти светлые эластичные брюки на высокой талии невероятно подчеркивали. Картер поймал себя на возмутительном понимании, что не в первый раз находил его симпатичным, но никак не мог от этого откреститься, сколько бы ни старался. Да и смотрел Стивенсон на него как-то необычно, заинтересованно, и улыбался с особенной чувственностью. По крайней мере, так показалось Генри.  – Что ж, – заговорил он, погладив Банкета по морде, – добро пожаловать.  Нельсон спешился, отряхнулся, и они пожали друг другу руки. Но потом Стивенсон вдруг шагнул навстречу с объятиями, признавшись, как сильно рад с ним увидеться. Проснувшись утром после неспокойного сна, он посмотрел на мир свежими глазами, без предрассудков, паники, без суеты. И он внезапно осознал, что доктор стал ему по-своему близок и что он в некоторой степени соскучился по нему. Картер был харáктерным, местами трудным к пониманию, но при этом поразительно отзывчивым и даже харизматичным, когда не начинал занудствовать. И то, как безупречно он нарядился сегодня, не могло остаться незамеченным.  Генри поначалу растерялся, а затем обнял его в ответ, аккуратно дотрагиваясь до его спины. Бережные, мягкие прикосновения, когда пальцы опускались вниз почти до самой поясницы, не очень походили на дружеские в восприятии Нельсона, и ему сделалось занятно, однако он не нашел в себе ни малейшего порыва отстраниться.