***
В морг никто не поехал за ненадобностью, но ближе к середине дня к Генри наведался Рихтер в компании комиссара и с абсолютно всем, что могло быть связано с Капл-Брейкером. Инспектор скромничать не стал, прицепился к Нельсону с расспросами, удобно ли он разместился, в шутку посоветовал следить внимательно за доктором, который вел себя страннее обычного, и быстро перешел к делу, пока у Картера не задрожало нижнее веко. Совместными усилиями дошли до заключения: при крушении «Альбертины» погиб невиновный человек. – Но я отказываюсь признавать, что абсолютно все здесь – чушь! – Йенс лихорадочно перебирал свои давние записи. – Должно быть, на определенном этапе мы что-то упустили. – Согласен, ваши мысли были и остаются в большинстве своем правильными, – сказал Стивенсон, – только теперь у нас есть описание внешности и новые факты. Раньше Капл-Брейкер придерживался своего графика, а теперь преступления не привязаны к датам. И они, к превеликому сожалению, участились. Однако следует выяснить, что именно заставило его уйти в тень два года назад и что вынудило вернуться. И почему. Он положил в центр стола один портрет, составленный со слов мисс Бойл, и второй, нарисованный Ланкастером. На обоих был запечатлен круглолицый мужчина, немногим больше тридцати лет на вид, с густой растительностью и почти сросшимися бровями, которые отвлекали внимание от жутких, вытаращенных глаз. Неухоженные волосы были убраны назад в кривой пучок. – Да, какой кошмар… – поморщился Генри. – Это же верх небрежности. И кто в здравом уме подпустит к себе такого бродягу? – Вполне возможно, вчера он был просто не в форме и способен выглядеть опрятней, – слова Нельсона прозвучали бы смешно, если б ситуация позволяла хотя бы улыбаться. – Он решился на отчаянные и, очевидно, спонтанные меры, в результате чего ошибся. Меня больше волнует вопрос, каким образом он узнал мой адрес и то, что именно с меня надо спрашивать разоблачающие документы. Вразумительного ответа не прозвучало. Рассмотрев портрет внимательнее, Стивенсон подумал, что взгляд нарисованного мужчины ему знаком. Его глаза были будто навыкате, броские, воспаленные и какие-то безумные без преувеличений. Однако похожего лица он точно не видел за время пребывания в Англии и не сумел найти в памяти никакого завершенного образа. – Мы отыскали свидетелей, они видели гада уходящим в сторону Кассон-Стрит, но дальше он скрылся, – Йенс развел руками. – Я много негодяев ловил за свою долгую жизнь, – Пембрук терпеливо молчал и слушал, но под конец решил, что настал его черед говорить, – но этот первый, кто поступает бесконечно нагло. Он оставил в живых свидетелей, способных его опознать. Зачем? Занервничал и растерялся? Вот уж не думаю. – Его преступления имеют для него смысл. Это своего рода личное, хотя с жертвами он не знаком, – сказал Нельсон, откинувшись на спинку кресла. – Должно быть, он счел мистера Ланкастера мертвым, а Джанет оказала сопротивление, что могло сбить его с толку. Тем не менее, оставлять свидетелей – рисковый шаг, не спорю, который указывает на отсутствие страха быть опознанным. Генри заслушался. Он сидел, положив ногу на ногу, и глазами вдохновленно улыбался, однако Йенс все испортил своей дотошностью: – В плане, он думает, что мы не поймаем его, узнав его личность, или что мы вообще не опознаем его на основании показаний? – Не знаю, но пока под данное описание подходит половина Лондона. Нужна конкретика. Все поникли, задумались каждый о своем. Однако нетронутых тем оставалось предостаточно, о чем Пембрук не постеснялся напомнить: – Он обладает поразительной меткостью и определенными познаниями в анатомии и в химии, раз создал летучее вещество, которое делает человека беспомощным. Кто в состоянии сотворить такой яд? – У парфюмеров есть куча всего, но работать с эфирными лечебными маслами – немного другое дело. И он обязан был доказать эффективность опытным путем, – Рихтер был начитан и образован, находчив и в меру суров, а в столице такие черты ценились и недурно окупали себя. – Врач? Удобно проверять что-либо на пациентах, согласитесь, доктор Картер. – Допустим, – он не повелся на провокацию, но специально кашлянул, изъявляя недовольство. – Откуда тогда столь необычные ботинки? – А он не мог их сделать самостоятельно? – спросил Нельсон. Самая верная тактика – набрасывать варианты до тех пор, пока кого-нибудь не осенит или пока они случайно не попадут в точку. – Прибить железную пластину к подошве? Мог, чисто теоретически. Но покойный подозреваемый, к примеру, обращался к сапожнику, – инспектор сверил записи. – Да, верно. У него были проблемы с походкой, поэтому обувь предписали укрепить вставками, чтобы уменьшить косолапость. – Беда… – досадно причмокнул Пембрук. – И много таких косолапых в городе? – Кто ж их считает, надо разбираться, – Йенс хлопнул себя по ляжкам. – Дел по горло, а мы никак не можем миновать стадию догадок. И никакой связи между жертвами на сей раз тоже нет, за исключением отношений и, как верно подметил мистер Стивенсон, среднего достатка. Тела опознали, родным сообщили. На том все и встало. – Неполноценный урод… – грубо отсек Картер. Он смотрел на портрет и искренне ненавидел того, чьего имени пока не знал, а потом неожиданно возбудился: – Дайте-ка показания мисс Бойл и мистера Ланкастера! – он стал внимательно изучать исписанные страницы, выискивая нужное, и озарение возникло на его сосредоточенном лице. – Да, отлично, совпадает, все совпадает! Не обмолвившись ни словом более, он вскочил, подбежал к книжному шкафу и, опустившись на одно колено, достал из самого низа толстенные медицинские труды середины века. Генри сдул с обложки пыль и вернулся, а книгу положил в самый центр стола, раскрыв перед тем на нужной странице. – Вот, смотрите! Так называемая мерзебургская триада. Капл-Брейкер пучеглазый, потому что серьезно болен. Мисс Бойл упомянула, что он весь был взмокший, словно его окатили водой, а мистер Ланкастер заметил у него тремор и одышку. Периорбитальный отек, зияние нижнего века и поднятие верхнего – прямое следствие неправильного кровосмешения в области щитовидной железы, известного как болезнь Базедова. Замечательный предлог отвлечься от убийств на пару лет и заняться здоровьем. – Позвольте, – Стивенсон притянул книгу к себе. – Здесь указано, у людей с таким заболеванием с годами развивается склонность к ревматизму. Как раз поэтому он всячески избегает стычек, ведь его кости ломкие, а суставы сильно болят. Выходит, он не вылечился за период затишья. – Именно. Склоняюсь, что его состояние ухудшилось, вызвав в нем приступ отчаяния, и он вернулся. – Мисс Бойл сказала, что отбилась от него ударом в живот, – Йенс поднял к потолку глаза, ища там незримые подсказки, и потом договорил. – Доктор, эта болезнь способна вызвать проблемы с желудком? – С желудком нет, не слышал, однако нередко упоминается обнаруженное при вскрытии воспаление поджелудочной железы. Боль же в эпигастральной области может быть обусловлена массой причин. В частности, лечением. Побочные эффекты – нередкое явление. Отлично, все еще подходит, – он облизал губы, готовый вслух молиться кому угодно, лишь бы этот путь вывел их к цели. – Более того, раз мы заговорили о лечении… Эвкалиптовое и другие эфирные масла обычно назначают в дополнение к терапии. – Но характерный зоб на шее, – продолжал читать Нельсон, – никто не говорил про него. Если только не… – Высокий воротник! – закончили синхронно. Они повернулись друг к другу, переполненные волнительным экстазом от настоящего прорыва и от того, что они достигли этого вместе. – Генри! – крикнул вдруг комиссар и расхохотался, а потом закашлялся. – Неужели я снова тебя узнаю?! Он уже позабыл чудесные времена, когда видел Картера таким оживленным. Все позабыли. – Господа, я не успеваю за ходом ваших врачебных мыслей, – осадил их инспектор. – Нельзя ли подробнее? – Йенс, собираемся! – скомандовал Луис, стукнув тростью. – Нечего тут рассусоливать, оставь их. Мои мозги пускай и рассохлись от старости, но даже я понял, кого нам надо искать! С поразительной легкостью Пембрук ковылял до инспекторской кареты. Он велел Рихтеру не тратить силы впустую на протоколирование, взять подопечных и направиться прямиком в лондонские больницы: прочесать одну за одной, требуя архивы последних лет, и высматривать в бесконечных списках мужчин, больных Базедовой болезнью. А если совпадет с нарушениями походки – они добились результата. – Нельсон, – комиссар задержал его у дверей экипажа, пока Генри вернулся в дом. Он любил обращаться по именам и считал, что в своем почетном возрасте мог себе это позволить. – Спасибо тебе. – За что? – Затрудняюсь понять, как именно, да и не мое это дело, но ты хорошо влияешь на Генри, – он говорил серьезно, поучительно, а вот сидящий подле него Йенс почему-то сразу отвернулся. – Эм… – Стивенсон почесал затылок, не придумав ничего лучше растерянной усмешки. – Спасибо, что мне тут еще сказать. – А не надо. Следи только, чтобы он не натворил глупостей, и сам на его опасные идеи не ведись. Расследование вертится вокруг него и затрагивает много личного. Нельсон посчитал его слова странными. Доктор Картер взрослый человек, чтобы ему указывали, как поступать, а у него имелась собственная голова на плечах, дабы сортировать предложения. Однако он не спорил с комиссаром – так принято; Пембрук крикнул кучеру торопиться, и в следующий миг кони под свист бича сорвались с места в галоп.***
Минувшая ночь показалась Лайонелу вечностью, наполненной сплошными муками, словно его позвоночник сдавливали и перекручивали изнутри, намереваясь превратить в спираль. Она – боль – опоясывала грудь железными прутьями, была тошнотой в животе и шумом в ушах, песком в его спутанной голове. Ему с трудом удавалось дышать, а подступающий кашель казался невыносимой пыткой. Он ждал, когда его накроет жар, утягивающий в бредовые видения, и легкие загорятся огнем, говоря о неминуемом конце. Ему не хотелось ни о ком и ни о чем думать, чтобы воспоминания об ошибках прошлого не добили его совсем, и только живая благодаря ему мисс Бойл даровала его сердцу должное спокойствие. Вряд ли она придет к нему так рано и в принципе появится, однако он тешил себя представлениями, что она хотя бы волновалась о нем. Он считал время, периодически проваливаясь в поверхностный сон, и все отчетливей в его сознании вспыхивало желание дотянуться до револьвера в тумбочке и покончить с этим. Ланкастер наплевал на то, что его окрестят слабым – мнение тех, кто ходил по земле в полном здравии, а ему самому к тому моменту будет все равно. К утру он потерял всякую надежду, его разум окончательно помутился в страданиях. Он помышлял начеркать записку, но его порыв быстро угас: это лишнее. Да и писать ему особо нечего и некому. Артур был в курсе, как Лайонел ценил их дружбу, а на покаянные романы семье не осталось сил. Джанет? Не стоило трепать ей душу, она и так натерпелась. С горем пополам он вытащил из ящика прикроватной тумбы заряженный кольт, который валялся в самом низу, под кучей карандашных эскизов. На улице рассвело, за окнами раздавался привычный шум колес, копыт, пешеходов, и кто-то громко сокрушался с утра пораньше о том, что его обворовали. Лайонел прокрутил барабан, взвел курок и приставил дуло к подбородку. Он смотрел на потолок и на то, как стремительно на нем мелькали тени. Естественный страх пробрал его до костей, заставляя пальцы предательски дрожать на рукояти, и ровно на секунду насущные проблемы показались ему не такими смертельными – нечто неосязаемое молило его одуматься, сердце трепетало в тяжело вздымающейся груди. Ланкастер зажмурился, сцепил зубы, сопротивляясь, и уже решился, как вдруг незапертая дверь тихонько приоткрылась и из-за нее выглянула Джанет. Она не сомневалась, что он еще спит, поэтому спустилась по ветхой лестнице как можно аккуратней, однако к собственному потрясению застала его с кольтом у головы. Они встретились взглядами, и повисло более чем натянутое молчание. Никто понятия не имел, что говорить, как избежать непоправимой катастрофы. – Так, – выдохнула мисс Бойл, медленно ступая в комнату. Ее голос был фальшиво спокойным и строгим. – Отдайте это мне. Сейчас же. Лайонел вытаращился на нее, разинув рот, но возразить ничего не сумел. Палец мигом соскочил с курка – он не надеялся, будто кто-нибудь явится и остановит его, но вот появилась Джанет, словно божественное знамение, и поперек его горла встал болезненный ком, не позволяющий вымолвить хоть слово. – Давайте, – она протянула руку и взяла кольт, убрала его на верх шкафа, а потом начала: – Господи Боже, вы что это, стреляться задумали?! Да как вам такое в голову влезло?! – она стала расхаживать туда-сюда, активно жестикулируя. – А если бы я не пришла? Вы бы что, пулю в себя пустили? – Я поддался порыву, – его дыхание сбивалось. – Ну, знаете, когда не находишь иного способа сбежать от боли. – Нет, не знаю и слышать ничего не намерена! А обо мне вы хоть вспомнили?! Она-то представляла, каково это – не находить выхода, и то, что даже ей удалось пробить брешь в неприступной стене, возведенной из плодов нравственного упадка, заставило ее перестать обвинять жизнь в собственных бедах, переложив на себя весомую долю ответственности. – Вы – единственная, о ком я вспоминал, – выпалил Лайонел, но Джанет в волне эмоций пропустила его слова мимо ушей. – И как тогда, по-вашему, я обязана была отнестись к вашей гибели? Думаете, это бы не сломало меня – принятие того, что спасший меня человек отказался бороться и просто… просто ушел в небытие? А этот, мистер… как его там… – она честно старалась вспомнить, но разум ее был занят другим, – Ваш друг? А доктор Картер? Да ни о ком вы не вспомнили, кроме себя самого! Ланкастер вскрикнул, попытавшись приподняться – он сделал так специально, чтобы она перестала отчитывать его. Он был глубоко потрясен, сам не до конца соображал, что чуть не натворил, а его оправдания могли сделать только хуже. Мисс Бойл сразу прекратила говорить и бросилась к нему, укладывая обратно легким движением руки. – Когда придет доктор? – спросила она, посмотрев на часы. – Он оставил вам какие-нибудь рекомендации? – К обеду он привезет лекарства и, надеюсь, пиявок. Тогда и пропишет лечение. – Ладно, ладно… Давайте так: о вашей глупой попытке свести счеты с жизнью я рассказывать не стану, но если дадите мне слово не повторять ничего подобного. – Клятвенно обещаю. Вы не уйдете? – А надо? – Нет-нет, ну, то есть… Если вы хотите, конечно. Однако мне бы не помешала компания. Наедине с самим собой чего только в голову не лезет. – Вот и решили, мне торопиться некуда. К тому же теперь я побаиваюсь вас оставлять одного, ей-Богу. Вы неимоверно напугали меня, мистер Ланкастер, порядком больше, чем пробравшийся в дом мерзавец. Ей казалось, что после нападения она не будет спать ночами, что станет вздрагивать от любых шорохов, а грубое мужское лицо, впечатавшееся в память, подобно клейму, и эти сумасшедшие, звериные глаза не дадут ей покоя. Она в последний раз плакала вчера поздним вечером, когда никто не видел, однако потом заснула как убитая и проснулась вполне себе обыденно. Доктор Стивенсон еще поинтересовался перед отъездом, с трудом застегивая набитый чемодан, как она себя чувствует, а Джанет встряхнула плечами, ответила, что нормально. То ли она успела охладеть ко всему, хотя ей так не казалось, то ли сразу понимала, что успокаивать и чрезмерно жалеть ее никто не станет, поэтому не могла позволить себе роскошь поддаваться унынию.***
Ближе к вечеру у Нельсона опять разболелась голова, глаза начали слезиться, и, когда Генри вернулся домой, уставший и расстроенный состоянием Ланкастера, он лежал пластом на кровати, оставив распахнутой дверь в комнату. Его веки были сомкнуты, он дышал глубоко и ровно, отчего доктор поначалу решил, будто он спал. Картер остановился у порога. Постоял немного, затем прошел внутрь, тихо ступая по ковру. Он замер у изголовья, затаив дыхание, и слегка наклонился к смиренному лицу Стивенсона. У него во рту пересохло от клокочущего внутри волнения, причем волнения приятного и желанного, которого он не испытывал с тех самых пор, как… – Вы что-то хотели, доктор? – Нельсон, не раскрывая глаз, повел одной бровью и хитро улыбнулся: понял, что Генри принял его за спящего, и он чуть не расхохотался, когда тот с громким: «Боже правый!» – отскочил назад, едва не ударившись спиной о дверь. Картера воротило от паршивой неловкости. И он не ощущал бы себя настолько мерзко, если б в его голове не роились двойственные мысли и не пришлось бы выкручиваться: – Ваше состояние показалось мне странным, – произнес с предельно честными глазами, когда Нельсон повернул голову. Увы, с легким румянцем на щеках он сделать ничего не мог, кроме как соврать при необходимости, мол, так и было. – Я лишь хотел удостовериться в обратном. – Как там мистер Ланкастер? – Потихоньку, – доктор не нашел более подходящего выражения. – Мисс Бойл с ним с самого утра, обязалась готовить отвары для компрессов и делать все, что в ее силах. Следующая неделя будет решающей. Если его чудом минует инфекция, то выздоровление станет вопросом времени. – Дай Бог. – Так что с вами такое? – У меня голова раскалывается, – признался он. – Ерунда. – И ваши красные глаза тоже? Ну нет, такие вещи запускать нельзя, это может дурно кончиться. – Какие-то предложения, доктор? Генри, – неуверенный вид Картера все больше забавлял его, – только не говорите, что собираетесь втирать мне опий. – Думаете, иные методы лечения мне не доступны? Выглядит, будто вы сомневаетесь в моих врачебных навыках. – Ни в ко-о-оем случае, не-а, – промычал Стивенсон и заворочался. Он помнил, что надо бы переодеться, снять штаны для верховой езды и рубашку с просторными рукавами, однако не находил сил банально подняться. Боль опоясала голову плотным кольцом, лишая всякого намерения двигаться. – Я к тому, что само пройдет, вот увидите. – Я не желаю ничего видеть, я хочу этому поспособствовать. Но мне нужно разрешение. Все-таки лечение – дело добровольное, – ему снова хотелось пожаловаться на наплевательское ко всему и всем отношение Ланкас тера, но он посчитал это излишним. – Я весь ваш, – Нельсон до такой степени устал от недомогания, что охотно согласился, ни о чем ином не задумываясь. – Если не будете ширять меня длиннющей иглой и выпускать по шесть унций крови. – Да что вы, я лечу, а не калечу. Вам ведь не ставили мигрень? – Упаси Господи! Мучиться от приступов по несколько дней кряду, не поднимаясь с постели. – Тогда оставьте вашу кровь при себе, – Картер удалился в комнату напротив – его собственную – и вернулся спустя несколько минут, пряча что-то за спиной. Стивенсон напрягся, но виду не показал. Он нечасто обращался к врачам – почти никогда, – а теперь поселился у одного из них и наивно полагал, что обойдется без неприятностей. Однако закон подлости сработал безукоризненно, и его отличное самочувствие вдруг ухудшилось на нервной почве, требуя стороннего вмешательства. Он вытянул губы, подавляя желание спросить, что там такое, и отодвинулся, когда Генри опустился на край кровати. В руках он держал, как выяснилось, небольшую баночку с затертой этикеткой. – К счастью, я приготовил линимент на прошлой неделе, – он попросил Нельсона приподняться. Тот сел рядом и свесил на пол ноги, как сразу зажмурился – перед глазами резко потемнело. Стивенсон поддался, когда доктор развернул его за плечи спиной к себе, но никак не ожидал, что в следующий момент он потянет назад, укладывая его голову себе на колени. – Ого… – он глядел на него снизу вверх и понимал, что ни капли не стеснен, хотя не мешало бы. Ему стало любопытно: если бы он раньше практиковал походы к врачам из-за всяких пустяков, то к своим годам перележал бы на коленях у дюжины мужчин? Или у Картера имелась своя неповторимая методика? Тем не менее, было удобно. – А как называется эта процедура, позвольте спросить? – Да никак она не называется, – Генри зачерпнул пальцами немного мази и заметил, как мандражировали руки – непростительно для человека его профессии. – Ложитесь ровно, закройте глаза и постарайтесь ни о чем плохом не думать. Нельсон закинул ноги обратно, вытянулся и смиренно вздохнул, не особо рассчитывая на результат. Когда доктор коснулся его висков, нанося прохладный маслянистый линимент из иссопа и мирры, по всей комнате распространился остро-пряный аромат. Этот вселяющий упоение запах лишил Стивенсона былого равнодушия, и он почувствовал, как с легкими движениями опытных пальцев боль уходила, испарялась через поры и рассеивалась вовне, даруя заслуженное расслабление. Места для гнетущих мыслей не осталось, и единственное, о чем он думал тогда, – как жаль, что он ни разу до этого не лечился, а еще больше жаль, что не обратился к Генри днем ранее. Руки доктора постепенно смещались выше, пока не влезли в волосы, сминая их, пробираясь к коже головы, причем делали это настолько восхитительно, что Нельсон от удовольствия засопел. – Вы просто волшебник, Генри. Честное слово, – он не дал ему повода заподозрить, будто что-то не так, поскольку все на самом деле было замечательно до самых мурашек по коже. Сам Картер его безмятежности не разделял. Он молча изводился, мучился от того, какие образы возникали в его голове, а извращенные мысли теплым узлом завязались внизу живота. И в меру румяные щеки вспыхнули красным – страшный стыд, но великое счастье, что Стивенсон этого не видел. После стольких лет его сердце, изувеченное огромным шрамом, снова откликнулось, однако на сей раз, – о, ужас – отошло мужчине. Генри спорил с ним, доказывал неправоту, даже молил о том, чтобы оно остыло, чтобы не издевалось над ним, но ему безжалостно отказали. Он всегда отвергал литературу о неразделенном влечении, а переживания героев виделись ему жалкими, однако вот он сам выглядел жалко, и эта горечь, по описаниям сошедшая со страниц любовной лирики, колола хлеще настоящих игл. – Я сейчас засну, – произнес Нельсон, глуповато ухмыляясь. Его острые очерченные губы застыли маняще разомкнутыми. Сонливость навевал филониум, добавленный в малом количестве для усиления эффекта, но Стивенсон не задумывался об этом, а если говорить совсем откровенно, то ему было все равно. – И на здоровье, сон всегда во благо, – сказал Картер почти шепотом. – Нет, я серьезно, я вот-вот усну прямо у вас на коленях, Генри, – его язык совсем заплетался. – А это уже как-то… ну, знаете… Он забыл, как по-английски будет «двусмысленно», а когда вспомнил, то фраза потеряла свою актуальность. Он услышал сквозь полудрему, как негромко усмехнулся Картер, над ним или просто так, но в итоге сдался, будучи уверенным, что тот непременно разбудит его, как только ему надоест с ним возиться. «Как интересно мы с вами дружим», – подумал Нельсон вслух, на несколько мгновений разомкнув тяжелые веки. Вид у доктора был заботливым, а взгляд – таким чистым, что в нем нелепо перемешалось счастье с безнадежностью. Картер воздержался от комментариев, убирая назад его мягкие всклокоченные волосы и наблюдая, как туманятся его глаза; он бы с радостью ответил ему, только не разобрал ни единого слова: Стивенсон нечаянно заговорил на датском.