***
Еще вчера Артур, покинув морг, влетел пулей в полицейский участок, однако надолго там не задержался: нужный ему человек не вышел на смену, пришлось ждать до утра. И вот Грин явился опять, успев сосредоточиться и привести свои мысли в порядок. – Арти! Я глазам своим не верю! – молодой человек в отглаженной, нарядной форме выбежал из-за учетной стойки в холл. – Я думал, тебя давно пристрелили за твое чувство юмора. – Я тоже по тебе скучал, Оливер, – он с радостью принял его объятия. – Я смотрю, ты тут неплохо устроился. Отвечаешь за архивы? – Есть такое. Ты в курсе, у меня с детства нездоровая тяга все записывать и раскладывать по местам. Оливер – сын ирландца и англичанки – весь был усыпан веснушками, что делало его человеком видным вкупе с рыжими вьющимися волосами. Он переехал в Лондон с семьей и поселился этажом ниже Артура, когда обоим мальчикам исполнилось лет по шесть. Они неминуемо сдружились и вместе попадали в неприятности: носились опрометью, выбивали окна, воображая себя пиратами, штурмующими вражеский корабль, и только и успевали, как получать от отцов по шее. Потом они выросли, выпустили ребяческий пыл, и жизнь повела их по разным дорогам: Грин отправился учиться, а Оливер, дослужившись до звания сержанта-квартирмейстера, занял в полицейском участке неплохое место. И он был достоин этого, поскольку вместе с жизненным опытом обзавелся ответственностью, организованностью и неподкупностью. Последнее нынче считалось редким явлением. – Вы еще не определились с венчанием? – Нет, но только посмей не прийти на застолье. Я сам вручу тебе приглашение прямо в руки, – пригрозил ему пальцем Артур. – Стану я отказываться от выпивки за твой счет, – Оливер хлопнул его по спине, да так, что у того глаза чуть из орбит не выкатились. – Так что у тебя случилось? – Не у меня, слава Богу, но случилось, – боязливо оглядевшись, он отвел его в сторону. – Личные дела констеблей проходят через твои архивы? Вокруг них стоял такой бесперебойный гам, что вряд ли кто-нибудь стал бы нарочито вслушиваться в их разговор, но все-таки Артур чувствовал себя спокойнее, когда они отошли. – Да, но сразу говорю, копаться в них я не позволю, если только не получу согласие этого человека или слово старшего инспектора, – отрезал он строго. Грин был ему дорог, несомненно, однако должен был уметь отделять зерна от плевел. – Я не подставлю тебя, ты же знаешь об этом. Вопрос странный, но никто в последние месяцы не заявлял об исчезновении формы? Может, при проверке недосчитались? Оливер поморщился, усердно вспоминая, поступали ли подобные из ряда вон выходящие инциденты. С чем угодно, но с учетом обмундирования у них никогда проблем не возникало. – Вроде не было такого. Хотя… В прошлом месяце из Темзы выловили тело констебля, оно оказалось полностью нагим. Одежду мы так и не нашли, ни у него дома, ни в участке. Течение в ту ночь было быстрым, ее могло сорвать о прибрежные камни и унести далеко за пределы Лондона. У Артура легкие словно застыли, не в состоянии выпустить воздух, который уже распирал грудь. – Его утопили? Почему к нам не привезли тело? – Насколько мне известно, оно было в вашем морге, но вас к делу не привлекали. Наверное, потому что добровольные уходы в мир иной вам не очень интересны. Грин выдержал паузу; его губы сложились в ровную полосу, пряча за собой подозрения. Он снова обратился к нему: – Ты сказал, что не отдашь мне записи на живых, а что насчет мертвых? Вряд ли я сумею как-то навредить покойнику. – Да что происходит, в конце концов, Артур?! Если собираешься просить меня нарушить правила, то окажи милость, введи меня в курс дела. – Ладно, ладно, не ругайся. Мы не могли бы зайти в архив, где нас бы услышало меньше людей? Это важно, Оливер, я клянусь. Отныне он ходил по улице, не пропуская взглядом ни одного констебля, надеясь и боясь одновременно наткнуться на Дэвиса; озирался и вздрагивал всякий раз, когда замечал боковым зрением что-то резкое, непонятное. Его неподдельный страх поддавался очевидному объяснению: ему было что терять. Однако он стремился предпринять хоть что-нибудь для искупления вины перед Ланкастером за свой неугодный болтливый язык.***
– Но это ведь не жизнь, Джанет! – взвыл Лайонел после того, как спину из-за неудачного поворота стянуло болью. Он старался держаться позитивно, но отчаяние вновь подкрадывалось к нему со всех сторон. Он безумно устал бороться, терпеть, не получая никакого толкового результата. – Я не знаю, что вам ответить, честно, – Бойл лежала на соседней кровати, глядя в потолок и согнув ноги в коленях. Она измаялась не меньше, изо дня в день наблюдая, как у него постепенно опускались руки, и никакие слова не могли вдохнуть в него новые силы. Иногда ему становилось лучше, он много разговаривал, шутил, но потом апатия накрывала его, и тогда он замыкался где-нибудь в себе, ничего не рассказывал и ни о чем не спрашивал, даже есть отказывался. Лайонел нравился ей по-человечески, и она успела привязаться к нему. Он был по натуре своей милым, вел себя с ней обходительно, уделял такое внимание, о каком она помыслить не могла. Они обсуждали интересные темы, переходя порой на любительскую философию, понятную лишь им обоим, – Джанет улыбалась всякий раз, когда Ланкастер таращился на нее, стыдясь, что недооценил ее глубокомыслие, и в то же время восхищаясь ей. Однако угнетающая болезнь подавляла вместе с ним и ее, поскольку она добровольно села к нему в одну лодку и поклялась, что сама никуда не уйдет, если только ее, естественно, не выгонят. – А не надо отвечать, словами тут не помочь. Надо что-то придумать, – запыхтел он, и его мысленные потуги были почти ощутимы. – Вы рассматривали с доктором все возможные варианты терапии, – так же безынициативно говорила мисс Бойл, – и пришли к заключению, что лучшего выхода нет. Вы ведь не потерпите гипса. – Ни за что. – Ну и чего тогда вы добиваетесь? Она порывалась назвать его глупым за такое решение, однако ему уже высказали это все, кто переступал порог комнаты, поэтому делать так не имело смысла. – Мне надо как-то облегчить нагрузку на позвоночник, тогда я смогу передвигаться свободней, – Ланкастер схватился за бумагу и карандаш. – Я понимаю доктора Картера, он в курсе самых новых методик, но это немного не то, что я имею в виду. Мою спину необходимо укрепить, не спорю, но не превращать меня для этого в камень. – Думаете лечиться самостоятельно? – парировала Джанет, свесив на пол ноги. – Вы хоть отдаете себе отчет, насколько это опасно?! – А что мне терять, в конце-то концов? Услышьте меня, проблема в том, что мои передвижения только усугубляют ситуацию, сдавливая место перелома. Но лежать мне тоже противопоказано, отсюда и минимальный прогресс. А я не хочу до конца дней просидеть на опиатах. – Ваши предложения? – Без понятия, – он просунул карандаш под загипсованную руку, потому что она чесалась. Еще пару дней, и можно будет наконец снять. – Нужно нечто прочное, но не тяжелое, что держало бы позвоночник в правильном положении с минимальным задействованием мышц, – Ланкастер объяснял и рисовал очертания мужского тела выше торса. – Но не приматывать же палки к спине, в самом деле. Он выводил на бумаге схемы каких-то приспособлений, но все они либо выходили за границы возможного, либо конструкция могла оказаться настолько тяжелой, что нанесла бы больше вреда. Однако он отказывался сдаваться, рассчитывая в этом вопросе только на себя. Джанет, и та не особо верила в его амбициозные идеи. Мисс Бойл цокнула языком и покачала головой. Она поднялась, расправляя платье, и собралась оставить его ненадолго, как это делала обычно. И тогда он громко окликнул ее, роняя на пол карандаш. – Пообещайте! – Господи, что?! – она подскочила на месте с испуга, схватилась за сердце и обернулась. – Пообещайте, что не обидитесь на меня. – Вы собираетесь дать повод? – Я собираюсь… да. Отчасти. То есть, я собираюсь спросить то, о чем дам обычно не спрашивают, – Лайонел понимал, что шансы призрачные, но это могло спасти его, и от волнения он тараторил. – Что ж, попробуйте. – На вас сейчас корсет, так ведь? Джанет сразу как-то ссутулилась, обхватила руками плечи, будто ее в чем-то упрекнули. Она бы сочла вопрос дерзким, если бы Ланкастер не убедил ее в обратном. – Да, но это немного не тот корсет, что надевается под платья с кринолином, – ответила она. Самые превосходные корсеты шили на заказ, подбирая специально под формы, из наиболее дорогих материалов, потом украшали бисером, жемчугом и вычурными узорами из золотых нитей. А стройнило все почти вдвое. – Вы позволите? – протянул руку, спрашивая разрешения дотронуться до нее. Джанет молча подошла к нему, присела на кровать, позволяя разглядеть корсет получше. Мужчины не прикасались к ней с того момента, как она выбралась со дна, но она до конца дней запомнила их грязные, грубые руки на своем теле. – Насколько он прочный? Хорошо держит спину? Лайонел видел ее стройные плечи, аккуратную грудь под темным хлопковым платьем в пол, но не посмел ничего более, кроме как провести пальцами сверху вниз до завязанного банта. – Увы. Я же говорю, он больше для вида. Но за деньги можно отыскать нечто непробиваемое, – усмехнулась она. – Погодите, какие ваши планы? – Скажите мне, его реально перешить? – у него взгляд забегал; рукой он потянулся к валявшемуся на полу карандашу, и Джанет помогла ему. – Сомневаюсь. А вот сделать новый – вполне, – она распахнула утомленные глаза, вникая в ход его рассуждений. И тогда она спросила прямо: – Вы хотите создать мужской корсет? – Не мужской, а оздоровительный, – поправил ее Лайонел, судорожно делая наброски, – то, для чего они и служили изначально: поддерживать правильную осанку. Если, например, укрепить застежку, приделать рукава и убрать талию, не знаю… подобрать качественные материалы, то получится снизить нагрузку на позвоночник. Он просто не будет так давить на самого себя, что происходит сейчас. Понимаете? – Примерно. Вы уверены, что это безопасно? – Исходя из моих медицинских познаний. – Почему тогда раньше вас никто не додумался? – А тут всего два варианта: либо они круглые идиоты, либо один я. Вот и проверим. Еще в начале века джентльмены охотно ходили в корсетах, да их и сейчас, по-моему, носят офицеры. Но они вышли из моды, вдобавок бесполезны при моей травме и выглядят откровенно убого. А как насчет улучшенной версии? – он закончил примитивный набросок и показал его мисс Бойл. – Вы со мной? Та некоторое время молчала, всматриваясь в рисунок, потом обратила взгляд на Ланкастера, лицо которого озарилось ребяческой верой, и обременительно вздохнула: – С чего нам начать? Джанет отнеслась к его новому изобретению так же скептически, как и к прошлым, хотя эскиз показался ей неплохим. Но ей хотелось дать очередную надежду ему и себе заодно, пробудить в Лайонеле какую-то заинтересованность, которая заставила бы его временно отвлечься от пагубных мыслей.***
«Какой кошмар! – единственное, что вертелось у Нельсона в голове целую ночь и наступившим утром. – И что бы сказала мать?» Но матери здесь не было, а Стивенсон давно миновал возраст, когда зависел от ее мнения. И все равно он ощущал себя непонятно. Его с самого начала влекло посмотреть, что и как произойдет, если вдруг их с Генри общение перетечет в совсем откровенное русло, но в результате, когда дошло до дела, испугался. Он в корне не представлял их близости, и излюбленные всеми стереотипы вспыхивали перед глазами и хватали за горло, заставляя с ними считаться. Вдобавок пребывание в доме Генри на безвозмездной основе делало его обязанным, а это чувство Нельсон терпеть не мог. О многом требовалось поговорить, соблюдая притом строгий порядок, иначе доктор поймет его неправильно. Но главное, чтобы он сам себя понимал. Нельсон сидел в скромной, но уютной библиотеке – это место нравилось ему больше всего в доме. Здесь была куча книг, света и растений в широких керамических горшках, а запах страниц с переплетами мешался со свежестью из открытого настежь окна. – Доброе утро, – Генри тихо подошел к нему, на что тот учтиво кивнул. – Вы не спустились на завтрак. – Я не голоден, спасибо, – он никого не избегал, ему правда кусок в горло не лез, отчего он решил занять себя чем-то полезным: изучал записи Йенса и его подопечных и забавлялся, видя, как сильно они разнились. Рихтер изъяснялся кратко, по факту, без особых подробностей, по его мнению, лишних, а отдельные пронумерованные листочки, вырванные из блокнотов его подчиненных, пестрели мелкими деталями: в попытках не упустить из диалога ни единого слова молодые инспекторы писали с такой скоростью, что грифели ломались. Их записи Стивенсон читал с карандашом в руках, обводя наиболее значимые моменты, и в его голове стала складываться общая картина, пугающая и немыслимая. – Раньше это была ее комната, – Картер тоскливо огляделся вокруг, будто впервые. – Затем появилась библиотека. Доктор молча восхищался, до чего красиво утренний свет, преломляемый колышущимися занавесками, падал Нельсону на волосы, на лицо, на оголенные руки и длинные пальцы, держащие что-то важное, а потом проскальзывал дальше, на кремового цвета ворсовый ковер. – Тут чудесно, – тепло улыбнулся Нельсон. – Почему вы не сказали мне, что являетесь автором медицинских трудов? Генри сделал вид, что не понял вопроса. Выглядело занятно: ему не шло легкомыслие. По всей видимости, человек, рожденный на свет с таким мудрым и деловым лицом, самими небесами был определен в благородное дело. – «Генри Картер. Полный справочник по строению человеческого тела, а также того, что это тело наполняет», – вдохновенно произнес Стивенсон, указывая на самую нижнюю, запыленную полку, где покоилась толстенная книга в кожаной обложке. – А, вы об этом, – доктор изобразил невинное изумление, хотя на самом деле был чуть-чуть смущен, – да так, к слову не приходилось. Я не закончил работу над ней, поэтому… не считается. Я в последний момент решил включить туда изученные мной болезни и как-нибудь их логично связать, но потом все наскучило, сошло на нет. Так что данный экземпляр – пробный и единственный. У меня лучше выходят статьи. «Наскучило». Ему было легче именовать все так, нежели вспоминать лишний раз о том, как он, овдовев при кошмарных обстоятельствах, ходил на грани чистого безумства без сна и пропитания; прискорбно существовал, утратив интерес не только к профессии, но и к себе самому. – А зря. Книга бы произвела фурор. Картер вдруг засмеялся, чем вызвал у Стивенсона растерянность. – Мы с вами правда так и будем про книгу разговаривать? Нельсон сперва выпал из колеи, но быстро собрался. У него имелся честный, заранее подготовленный ответ: – Если бы я знал, что сказать вам насчет вчерашнего, то непременно бы сказал. Но я не знаю. И если бы я не чувствовал себя, как неопытный мальчишка, то отыскал бы подходящие слова. Но я хочу, чтобы вы понимали, – добавил он уверенно, – это вовсе не значит, что я от чего-либо сбегаю. Полагаю, надо просто привыкнуть. Генри ничуть не изменился в лице. Он не сомневался в искренности его доводов, как минимум, потому что сам испытывал нечто подобное. И добавить ему, несмотря на скудность вышесказанного, было нечего. Он ненавидел математику, однако невольно обратился к вероятностям и подумал, что он, должно быть, исключение из правил, раз человек, благодаря которому вновь расцвело его сердце, разделил его осуждаемое вплоть до смертной казни влечение. – Тогда у меня к вам всего один вопрос, – доктор встал над Стивенсоном, а после наклонился, упершись в подлокотники так, что мягко столкнулся с ним лбом. – Мы с вами по-прежнему друзья? Ну, в первую очередь? Теперь, когда взаимность стала очевидной, его коснулся новый страх – перегнуть палку и склонить раньше времени к чему-то такому, от чего они оба потом окажутся не в восторге ввиду торопливости. – Разумеется, – последовала незамедлительная реплика и встреча взглядами. – На этом все и завязано. Они замерли в сокровенном оцепенении, не отрывая друг от друга глаз; каждый в те мгновения пытался прочесть чужие мысли по одному лишь прерывистому дыханию. Пока доктор не потянулся первым и не прошептал Нельсону прямо в губы: – Вы что-то поняли из записей? – Да, кучу всего! – содрогнулся тот, вцепившись руками в блокнот. – Не знаю даже, с чего начать, честное слово. Картер распрямил спину с заботливой улыбкой: – Тогда давайте начну я. – Бога ради. – Я просмотрел больничную карту Дэвиса от корки до корки и несколько моментов счел особенно важными, – он садиться не стал, принялся бродить по комнате, – но некоторые из них лишь добавляют нам вопросов. – Умоляю, не томите! – Во-первых, косолапость. Ее нет. В том смысле, что он ее вылечил давным-давно, в двадцать. – И все же обувь вполне мог оставить. Взгляните, у него толстенная медицинская книжка. Инспекторы выяснили, что все его расходы покрывал директор цирка. – Ничего удивительного. Уилсон приносил куда бόльшие деньги, чем те, которые доставались уотфордским врачам. Никому не выгодно морить дойную корову. Более того, хозяин знал его с мальчишества. Но! – он поднял вверх указательный палец. – Весной он, исходя из записей, прекратил лечение. В последние приемы он жаловался на боли в сердце и удушающий кашель, говорил, что иногда у него беспричинно немеют руки, крутит суставы, что его ночами изводит нестерпимая жажда или что он впадает в бредовые состояния. – Он поэтому ушел из цирка, – Нельсон медленно закивал, опуская глаза в блокнот. – Выступления начали срываться, директор был недоволен. Однако он клянется, что не выгонял его. Значит, Дэвис сам принял такое решение. – Зоб у него был с детства, но сильно увеличился, когда он отказался от терапии. Пришлось ему носить самые широкие и высокие воротники. – Ужасно. Недуг отнял у него все, чего он упорно добивался годами. Стивенсон отыскал в себе крупицы сострадания, как бы старательно ни изгонял их из себя. Не видя Дэвиса, не разговаривая с ним, ему выпал немыслимый шанс узнать его историю, беспощадную, несправедливую, однако совсем не удивительную для мира в целом. Нельсону хотелось вынести какой-то урок из нее, но он пока не понимал, что именно здесь так поучительно. Не понимал, потому что история еще не подошла к логическому завершению, а трудно было вытянуть мораль из чего-то, что не имело конца. – И он счел правильным отнять все у других, – обронил Картер небрежно. – Артистки говорят, он был единственным из мужчин, кто не приставал к ним, – не унимался Стивенсон. – Единственным, с кем они не боялись оставаться одни за кулисами. И они признались, как жалеют, что особо не подходили к нему, но он всегда держался особняком и сам не источал желания общаться. Или, по крайней мере, делал вид. Доктор смолчал, только губы его дрогнули, а на лбу проступили угрюмые морщины. – Как бы то ни было, – ответил он сухо и отвернулся, – его надо остановить. – Безусловно. Но одного у нас по-прежнему не хватает. Картер обернулся, не спрашивая очевидного. – Женщины, которая, смею полагать, отвергла его, – Нельсон сел ровно и вскинул брови, довольный собой и своими выводами. – Судя по всему, он никому не рассказывал о ней. – Почему вы так уверены, что она вообще была? Может, он убивал чисто из зависти? – Сомневаюсь. Очевиден личный характер убийств. Сначала он казнил возлюбленных жертв у них на глазах, что уже чудовищно, а потом душил несчастных ногой, глядя в глаза. Наступая на горло, он что-то доказывал им. Значит, в свое время ему разбили сердце, если уместно выразиться так. Да чем вы встревожены? – не вытерпел он. – Дело ведь не в том, что я вам только что рассказал, не правда ли? И не в том, что мы прояснили до этого. – Мне кажется, Дэвис придет на бал. У меня нет никаких доказательств, однако меня не оставляет мысль, что мы с ним скоро увидимся, – и как Генри только посмел думать, будто его волнение проскользнет мимо того, кто практиковался в больнице для умалишенных. – Я беспокоюсь за Джейн. Своим присутствием рядом с ней я могу что-нибудь спровоцировать. Это чувство скребло когтями по ребрам, вопреки рациональной составляющей, и Картер не ожидал, будто окажется настолько подвержен его влиянию. Он представлял все так, словно они с Уилсоном разыгрывали шахматную партию. И чем смелее становились решения доктора, чем больше он рисковал ценными фигурами, тем выше поднимались ставки обоих игроков. Последний ход был крупным, прорывным, однако стоил нескольких пропущенных, за время которых крохотная пешка в руках Дэвиса добралась до вражеской стороны и теперь, по правилам, могла обратиться в любую фигуру. И если этой фигурой окажется ферзь, то будет беспощаден. – Не обижайтесь, но ваше предчувствие субъективно, и я даже не стану объяснять это вам, – ответил Нельсон. – Если Уилсон болен, то для него не имеет значения, что происходит, и ему не нужны провокации для достижения собственных целей. Не забывайте, что бы ни случилось: вы теперь знаете, как он выглядит и кем способен представиться. Генри согласился с ним и признал, что чрезмерно осторожничает. – Иногда это полезно, – Стивенсон поднялся, слегка подворачивая рукава рубашки, потому что те надоедливо болтались. – Но сейчас вы чуть- чуть перегибаете, – сощурился, показывая между пальцами это самое «чуть-чуть». – Раз так, то я был бы несказанно счастлив, если б вы согласились составить мне компанию, – Картер убрал руки за спину и шагнул навстречу. – Мне не терпится представить своего близкого друга. Нельсон совсем не рассчитывал на приглашение, но все же был приятно тронут. Он близко не знал того общества, в котором пребывал доктор, и оправданно сомневался, что вписывался в него. Ему хотелось пойти на вечер, причем пойти именно с Генри, однако его терзали опасения, будто все это впоследствии окажется не к месту. И Стивенсон старался не чувствовать себя еще более должным, превозмогая неловкость, однако скованная ухмылка выдавала его. Настолько, что даже доктор обратил внимание: – Уверяю, там будут отличные люди, – он искал аргументы, скрашивая их пленительным азартом на своем лице. Однако, увидев тщетность попыток, объяснился: – Если вам кажется, что мое приглашение навеяно моим к вам отношением, то вы правы. Вы ведь мне нравитесь. Нельсон вытаращился на него, и оба поняли: у Картера паршиво выходило рассеивать смятение. Но он продолжал: – К вашему сведению, четыре глаза видят зорче двух. Он уже не просто предлагал, а уговаривал, и Стивенсон поддался его стараниям. Он давно не бывал на приемах. Пожалуй, с тех пор как не стало отца. И сейчас его сердце дребезжало, как в ветреной юности. – Только я хотел бы попросить вас не терять бдительность, – Генри опустил руки ему на плечи. – Вы помните, какую главную цель преследует Дэвис. Отобрать тех, кто мне дорог, и на балу у него появятся две такие возможности. Он ненавидел себя за чрезмерную опасливость, за то, что портил приятные вещи скверным предчувствием. Однако Стивенсон это понимал, и сказанное не вызывало в нем недовольства. Не отводя от доктора растроганных глаз, Нельсон согласился с ним и признался в том же духе – по-мужски, как им обоим показалось, – что Картер тоже неописуемо дорог ему: – Знаете, вы самый достойный человек из всех, которых я когда-либо встречал, и мне это нравится. Вы мне нравитесь. Нравитесь, да. Он немного не так представлял себе любовь, будучи вдохновленным пьесами Шекспира, а в итоге оказалось, что любовь в его понимании – относиться друг к другу искренне, по-человечески. Поцелуй, инициатором которого стал Генри, получился долгим, потому что на сей раз никому не хотелось отстраняться. Не прервался он и тогда, когда доктор притянул Нельсона к себе, покрепче схватив за талию, вынуждая охнуть в приоткрытые губы. Он касался его спины, поднимал руки выше, к лопаткам, и не верил до конца, что действительно трогал Стивенсона так пылко, как ему давно хотелось, и что мог не просто говорить о чувствах, но и показывать их без всякого страха. Нельсон прижался к его груди своей, отчего разница в росте стала более ощутимой, и, управляемый порывом, захлопнул ногой дверь. Потом зашел дальше, толкая Картера в кресло, и еще, позволив ему усадить себя на колени. Он понимал, что просто делал, а не думал, поддавшись обстановке, висел на грани чего-то совершенно не знакомого ему, даже запретного, и это распаляло его. Щетина на лице Генри покалывала, щекотала, особенно когда касалась нежной шеи. Нельсон чувствовал чужие руки на своих бедрах, то, как они схватились за ремень штанов, – он уткнулся Генри в плечо в стремлении унять внезапную тревогу: он хотел – его тело хотело, – но сотни лишних мыслей звенели в его голове, не позволяя отвлечься. – Стойте, – выпалил Стивенсон, когда прикосновения стали отзываться разрядами молний по всему телу, к которым он пока не был готов. – Хорошо, – Картер не возражал, не спорил, однако в очаровательных глазах блеснуло сокрушение. Нельсон обхватил его лицо руками, одаряя пылкими извинительными поцелуями. – Прошу, простите меня! Вы самый замечательный, – вторил он не без сожаления, а сам впопыхах застегивался, отходя спиной к двери. – Я могу задержаться сегодня, работы полно, – нервно ухмыльнулся, поправляя волосы. – Просто имейте в виду. Доктор ответил ему кивком, не желая усугублять ситуацию своими репликами. Стоило Стивенсону исчезнуть за углом, он откинул голову, изучая взглядом скучный потолок, отдышался немного и начал приходить в себя, понимать, что именно случилось, а произошло как раз то, чего он так сильно опасался, – опрометчивость.***
Оливер дослушал, ни разу не перебив, а потом словно взорвался: – Ты это серьезно? – парировал он, проходя мимо высоких стеллажей, до отвала забитых бумагами. – А почему газеты молчат, раз дело настолько опасное? – Им велено пока прикусить языки, – Артур пребывал не в восторге от того, что раскрывал подобные вещи, но то был его единственный шанс выяснить подробности. – Сам понимаешь, поднимется недовольство, шум. Это спугнет убийцу и оборвет те немногочисленные нити, которые он тянет за собой. – И ты полагаешь, он как-то связан со смертью констебля? – Он ведь откуда-то взял форму. Я хочу узнать, имели ли место какие-либо необычные обстоятельства, хоть что-нибудь. – Ситуация сама по себе отвратительная, – Оливер свернул, когда они достигли нужного ряда. – Здоровый мужчина, семьянин, упал с моста Ватерлоо и разбился о воду. На мостовой нашли записку, прижатую камнем. Почерки совпали. – Почему никто не видел, что произошло? – спросил Грин, а потом сам догадался: – Только не говори мне, что это случилось в ту ночь, когда на мосту меняли фонари. – Именно, вот так совпадение, – глазами он водил по полкам, упорядоченным по месяцам текущего года. – Пришли. Оливер притащил лестницу и попросил подержать ее, пока он полезет наверх. – Но важно не это, – он беспокойно перебирал документы в одном из выдвижных ящиков, а беспокоился потому, что странности действительно были, однако все, включая него, закрыли на них глаза. – После инцидента к нам постоянно приходила его вдова. Нашел! – вынул записи, а остальное поставил назад. – Она скандалила с нами, кричала и плакала, требовала расследовать смерть мужа как убийство, клялась, что он не мог прыгнуть сам. Она доказывала, что он планировал встретиться с кем-то в тот вечер, но домой не вернулся. Я добросовестно передал все инспекторам. Они отмахнулись и повторили, что дело закрыто. – Здесь записан адрес вдовы? – Грин взял в руки папку и перехватил покрепче, прижимая к груди. – Да, но дай мне слово, что не станешь работать с этим самостоятельно. Артур заверил, мысленно скрещивая пальцы, что всего-то подаст толковую идею инспектору Рихтеру и ни в коем случае не упомянет ничьего имени. Он поблагодарил Оливера, и они душевно распрощались, после чего Артур стремглав вылетел с документами из архива. Грин с детства грешил привычкой совать нос не в свои дела и взваливать на плечи ношу тяжелее той, что способен был вынести. Именно по этой причине доктор часто осаживал его в работе: видел, что именно он из двоих его учеников впоследствии станет настырным и непреклонным, подобно самому наставнику. Картер сдерживал его пыл, чтобы тот не захлестнул его и не обжег до неузнаваемости.***
Нельсон ушел, а Генри остался дома. Он сидел у себя в комнате на кровати, повернувшись лицом к окну, а на полу, под его ногами, лежал раскрытый саквояж, без которого он обычно не покидал стены дома. Перекладывание инструментов и проверка этикеток на склянках занимали время, ограждая от размышлений о том, кто и что сделал неправильно минувшим утром. А мысли эти выматывали, и возникало желание пустить все на самотек. Окно было открыто, поэтому доктор нисколько не удивился, когда дверь в комнату захлопнулась сквозняком. Он только невольно вздрогнул, не отвлекаясь, однако ему пришлось, стоило услышать где-то за спиной: – Добрый день, доктор Картер. Все случилось слишком быстро – разум едва ли сумел прокричать об опасности. – Ты... Раздался щелчок – ключ провернулся в замке, заперев дверь снаружи, и как только Генри бросился к ней, выйти уже не представлялось возможным. Потребовались жалкие мгновения, чтобы осознать, какая беда наведалась к нему в дом. Не просто наведалась, а пробралась по-крысиному через заднюю дверь и хозяйничала, будто в собственном жилище. – Боишься выпустить меня, чтоб не оказаться со мной лицом к лицу? – прошипел доктор, напирая на дверь плечом. Ноздри его раздулись. – Здесь полно прислуги. Стоит мне крикнуть, тут же появится лакей. – Ну и славно, – с пугающей беззаботностью отвечал голос, такой приглушенный, жесткий, с хрипотцой, – тогда он станет первым, кого охватит пламя. Послышался скрежет, который трудно было перепутать с чем-либо иным: чиркнула о коробок спичечная головка. Картер осекся, замолчал, прислонившись к двери спиной, пытаясь унять громкое прерывистое дыхание; оно с потрохами выдавало его испуг. При пожаре спасаться ему только через окно, а под ним была мощеная дорожка, которая при падении на нее с приличной высоты сулила переломанные кости. – Я знал, что мы придем к компромиссу, – послышался тихий смех, закончившийся кашлем. – Поболтаем? – Разве я смею отказать старому знакомому… Генри смотрел куда-то вперед, в воображаемую точку чуть выше тюля. Отныне утреннее недоразумение не казалось ему катастрофой, и он готов был вслух молиться, чтобы Нельсону не взбрело в голову вернуться в ближайшее время.