Падает Лондонский мост

Генри медленно сполз по двери и сел на пол, поджав в коленях ватные от страха ноги.  – Могу обращаться на «ты», доктор?  – Как угодно, Уилсон, – ответил он, и в коридоре вдруг замолчали. – Делюзеон.  – Раз ты в курсе, кто я такой, я избавлю тебя от лишних историй, – он тоже сел, и в итоге они оказались спиной к спине, разделяемые дверью.  Дэвис разозлился. Он не привык уступать, но здесь Картер обошел его, что ломало напрочь ту превосходную картину их беседы, которую он себе нарисовал. – Так вот, зачем ты пришел. Себя похвалить. Готов поспорить, я буду в роли избранного слушателя. И чем я заслужил такую честь? – Генри непроизвольно повернулся к двери, понимая, что все равно никого не увидит. Ему оставалось лишь представлять, какие эмоции преобладали на чудовищном лице.  Уилсон ждал этого. Более того, он за этим пришел. Чтобы лично окунуть доктора лицом в помои и подчеркнуть, насколько коварными бывают необдуманные слова.  – Ты знаешь, чем. Быть может, знаешь лучше меня. Многое в мире происходит из-за обидных случайностей, которым эгоистичные личности стараются найти объяснение, обращая все на себя, но это не твоя ситуация. Изначально мои деяния не несли в себе никакой цели, а что может быть паршивее на свете, чем не иметь перед собой определенной задачи? Каждый месяц я выпускал пар, полагая, что мне становится легче. Так оно и было какое-то время, но потом делалось только хуже, и в один момент я осознал, что в кабале, понимаешь?  – Нет, не понимаю. Откуда мне понимать?  Это низменное подобие исповеди, столь же внезапное, как и появление Дэвиса в целом, не внушало доверия, но из него стало известно: своих жертв он выбирал по такому же случайному принципу. Генри не умел искать скрытые смыслы, поэтому не собирался подыгрывать, изображая хоть малейшее сочувствие с целью превзойти его на уровне понятийного мышления. В конце концов, копаться в чужих головах – прерогатива Нельсона, он же предпочитал работать с телом, где все намного понятнее.  – Не очень-то и хотелось, – огрызнулся Уилсон, обхватив руками колени. – Зато с твоим каламбурным выступлением перед газетчиками у меня возник стимул, и, наверное, я должен благодарить тебя. Раньше у него тоже был стимул, куда более прекрасный, но как-то не сложилось.  – Не стоит. Ты мог выбрать для себя другой путь, знаешь ли. И что точно не умещается у меня в голове, так это причина, по которой ты променял прежнюю жизнь на то, что имеешь сейчас.  – Да ничего я сейчас не имею... и никогда не имел.  – Неправда. Тебя любила публика.  – Вот именно. Но кто бы полюбил мои срывающиеся трюки? Кому бы понравилось видеть, как у меня посередине выступления все валится из рук к чертям собачьим? – он говорил сквозь зубы.  Доктор усмехнулся.  – Как по мне, с меткостью у тебя все в порядке, раз ты умудряешься попадать ножом строго между позвонков. Долго учился?  – Не особо. Ничего трудного, пока человек стоит на месте и не шевелится. Прямо как восковая фигура. Да, – Дэвис вздохнул с сожалением, – за кулисами была целая жизнь. Такая, что после смерти люди завещали ей свои тела.  – Неужели?  Трудно было с точностью определить, соскочил ли Уилсон с темы или излагал предысторию, но Картер не перечил ему. Сказать по правде, ему даже стало любопытно, какой идиот оставлял свои кости в цирке.  – Я серьезно. Лет семь или восемь назад разбился один из акробатов. Что еще хуже, он выбрал неудачный день и упал на глазах у зрителей, – он рассказывал спокойно, по-простому, как самый обычный человек, и это злило. – Покойникам не принято отказывать в последних просьбах, и все сделали тихо: полностью собранный скелет привезли и спрятали за кулисами. Ну, знаешь, полиция такие вещи нынче не приветствует, их мораль – закон. Зато какая наглядная анатомия.  – Умоляю, я не хочу слушать, как ты измывался над чужими останками, – скривился Картер. – А что с твоим обонянием?  За его спиной ехидно засмеялись.  – Много спрашиваешь. Тебе совсем нечего терять?  – Полагаю, так. Ты немного опоздал, Уилсон. Я уже несколько лет как мертв, и не по твоей вине, так что бояться тебя не собираюсь.  Здесь он приукрасил, конечно, но ему требовалось держаться стойко, дабы его слова звучали убедительнее. Если их встреча закончится плачевно, то он уйдет в полной уверенности, что не предоставил гаду никакого извращенного удовлетворения. Но ему было страшно, и этот безмолвный ужас пробирался через ногти прямо под кожу, поднимая дыбом волосы. Капл-Брейкер понятия не имел о его прошлом, и это стало самым серьезным просчетом в его безупречном сценарии. Оплошностью, на которой можно было выиграть.  Не дожидаясь встречных реплик и не давая шанса сориентироваться, Картер продолжил. Рассказал, что с него нечего взять, кроме его собственной жизни, утратившей смысл после смерти молодой жены.  – И что ты хочешь услышать от меня? – подал голос Дэвис.  Его настрой внезапно прибавил пессимизма. Он порывался, но не стал расспрашивать его о мистере Стивенсоне, который поселился в его доме непонятно на каком основании. Это вызывало определенные мысли, но не более того.  – Я? Совершенно ничего. Достаточно будет осознания, что не только с тобой судьба сыграла жестокую шутку.  – Разве врачи верят в судьбу? – он снова начал кашлять в кулак, а когда отдалил руку, увидел на подушечках пальцев сгустки крови, перемешанные с бессилием.  – Каждый верит в свое, Уилсон. Профессия к этому не обязывает, – Генри слышал, какими нехорошими хрипами отзывалось его дыхание. – Если откроешь дверь, я попробую помочь тебе, подберу микстуру.  Он не лукавил и готов был наступить себе на горло, лишь бы вновь не нарушить врачебную клятву, однако, окажись он незапертым, то сделает все для своей защиты.  – Ты слишком наивен, раз полагаешь, что у меня еще остался шанс на спасение.  Доктор отметил самокритичность, но воздержался от комментариев. Его слова можно было воспринять буквально, однако едва ли речь шла только о болезни.  – На спасение – нет, на облегчение – вероятно. У тебя до сих пор есть выбор: скончаться в муках или легко отойти в мир иной.  – Нет, не выйдет, – Уилсон откинул голову назад, стукнувшись затылком о дверь. – Но спасибо, что предложил, – он вновь зажег спичку и уставился на игривое пламя.  Параллельно с этим у Картера заскрипело сердце, ржавые часы в его груди. – Так ты не решишь проблему, – произнес он на выдохе, от безвыход- ности вжимаясь в опору. – Убьешь меня – последнее ведь потеряешь, Уилсон.  – Почему ты постоянно повторяешь мое имя?  – Оно красиво, – Генри ляпнул первое, что пришло на ум.  И опять не последовало ответа. Дэвис сбился со счету, сколько раз его увели от мысли.  – У тебя непростое прошлое, доктор, но уверен, ты ни разу не любил кого-то, с кем не мог находиться рядом. И у тебя всегда были люди, готовые подставить плечо.  Дэвис впервые поймал себя на откровении. И он не находил достаточного объяснения тому, почему именно тот, кому он грезил испортить существование, казался ему ближе всех остальных. Ему виделось, будто у них есть что-то общее.  – Многие создают себе кумиров и страдают от того, что не получают взаимности, это не повод срываться на весь свет.  – Нет, ты не понял меня. Как-то раз у меня появилась настоящая поклонница, – он даже глаза прикрыл, заулыбался. Он давно не улыбался. – Ей нравились мои выступления, эти сложнейшие фокусы, которые недалекая публика считала настоящими чудесами. Кэтти Рауш. И я ей нравился. Несмотря на... Несмотря на все.  – Рауш? – Картер ушам своим не поверил: каким образом дочь владельца стекольной фабрики связалась с ничтожным фокусником? А потом он кое-что вспомнил о ней и перестал удивляться.  Он видел Кэтти совсем юной. Ее отец обещал отдать любые деньги, если доктор не согласится с диагнозами предыдущих специалистов и подберет его дочери лечение. Но Генри ничем не обрадовал его: с детства Рауш докучали навязчивые, по большей части мрачные идеи, что с большой вероятностью перетекло бы в истерию годам к двадцати. Она была замкнута в себе, пуглива и неразговорчива, часто что-то бубнила под нос и все время читала сказки, в основном братьев Гримм. С ней приходилось непросто, учитывая, что она была младшей из детей, но ее любили и, по всей видимости, всячески развлекали, в том числе походами в цирк.  – Она постоянно убегала из дома и пробиралась за кулисы, – Уилсон держался за грудь, наивно полагая, что боль от этого куда-то денется, – ее выгоняли, но затем все повторялось. Пока однажды она не попалась мне на глаза, а я не разрешил ей задержаться, спрятаться в моей небольшой комнатушке.  Он чувствовал, как становилось хуже: голова раскалывалась, сознание мутнело. И он уже не понимал, зачем рассказывал дальше.  – Ты хотя бы знаешь, что она больна?! – вспылил Генри, боясь узнать окончание истории. – Она не отдавала себе отчета в том, что говорит и как поступает.  – Все было не так плохо, как ты считаешь. И к тому моменту она уже не была ребенком, чтобы постоянно сидеть взаперти.  Он никогда не забудет Кэтти. Он видел, что она нездорова, в минуты, когда ее охватывал ступор, и в эпизодических припадках, в постоянной опеке со стороны ее родителей и в том, какие причудливые вещи приходили порой ей в голову. Но рассудок не покидал ее основательно, вопреки сторонним мнениям, Дэвис являлся прямым тому свидетелем.  – Что ты с ней сделал?!  О семье Рауш Картер долго не слышал. Никаких скандалов в газетах, а на светских раутах доктор не появлялся, чтобы пребывать в курсе сплетен. Он даже не был уверен, что они до сих пор жили в Лондоне.  – Ответь, – настаивал он, игнорируя тяжелый, удушливый кашель по другую сторону.  – Похоже, я тут с тобой заболтался, – глаза Дэвиса слезились, все темнело перед ними, и он осознал, что надо бы убираться, пока дело совсем не вышло из-под контроля. – Рад был увидеться, Генри. И запомни одну простую вещь: вокруг тебя полно обмана, и он настолько же реален, сколь выдуман тобой. А с обонянием у меня нет проблем, хоть тут твоя лелеянная судьба меня не обделила. Стало быть, кто-то ошибся. Жалко.  – Подожди-подожди, стой, Уилсон! – Генри вскочил, стуча кулаками по двери, и совсем скоро, когда стихли шаги на лестнице, из-под нее начал валить дым.  Картер запаниковал. Он раньше думал о смерти, уверял себя не бояться ее, вбивал в голову, что это самое естественное явление на свете, но, когда по-настоящему оказался перед ее ликом, вся его философия в момент исчезла. Тяжелые воспоминания испарились, забылись, оставляя самые светлые: о том, как замечательна его жизнь и как много подле него достойных людей. Образ Нельсона, второпях покидающего комнату, мог оказаться последним для него.  Он громко, во весь голос позвал на помощь, отошел на пару шагов и с силой налетел на дверь плечом. И еще раз. И так бился об нее до тех пор, пока она не отворилась и Генри не сбил с ног своего лакея, который, собственно, его и выпустил.  – Что горит?! – он одержимо оглядывался, пытаясь увидеть распространяющееся пламя, однако в итоге заметил металлический поднос с кучей скомканных подожженных газет на нем.  – Видимо, это, – молодой человек бросился топтать тлеющую бумагу ногами. – Что случилось? Вас заперли?  Прислуга понятия не имела, что в доме находился посторонний: они занимались своими делами в разных частях дома и ничего особенного не слышали, — а доктор не представлял, что им сказать такого, чтоб от страха не разбежались.  Фальшивый пожар оказался очередной иллюзией, в которых Дэвису было не найти равных. И он прибавил Генри седых волос на голове. 

*** 

Нельсон не объявился вечером, сколько бы его ни ждали, и Картер, превозмогая волнение сродни безумию, заставил себя заснуть, прося Всевышнего, чтобы завтрашним утром он увидел Стивенсона дома. 

***

Артур отвратительно спал: постоянно ворочался и негодовал из-за того, что утро еще не наступило. А как только зардел рассвет, он был на ногах.  Ему снились неприятные вещи. О том, как он ночью забежал на мост Ватерлоо, где сняли все до единого фонари, приподнялся на руках и перекинулся через широкие каменные перила. Он смотрел свысока на рябящую гладь, размышляя, насколько скверно отсюда прыгать при желании, и слишком поздно услышал позади себя тяжелые шаги.  – Куда вы так неслись, право, – констебль прижал его за шею, а локтем надавил на спину, чтобы не дергался.  Артур уже слышал это. Он твердо знал, что будет дальше:  – Неужели пожар?  Грин не мог сопротивляться ему, ни единого звука не вылетало из его раскрытого в ужасе рта. Он продолжал смотреть Темзе в ее холодное темное лицо, даже тогда, когда рука схватила его за щиколотку и перекинула через перила.  Со смертельным ударом о воду он проснулся в своей постели, вскочил в горячке, комкая под собой простыни, будто бы тонул. Чем ближе становилась река во сне, тем лучше Артур видел свое отражение в ее морщинистых волнах и тем яснее понимал, что делать. 

***

Дом вдовы погибшего констебля располагался в черте города, в самом классическом районе для среднего класса. Примерно в таком же вырос Артур. Всюду бегали дети, равно как он сам на пару с Оливером много лет назад, двери подъездов были открыты, а в окнах то и дело мелькали лица.  – Миссис Коул? – он отыскал нужную квартиру на первом этаже и постучал. – Миссис Коул, простите?  Из-за двери доносились чьи-то легкие частые шаги, которые тотчас прекратились.  – Что вам нужно? – снова шаги, на сей раз ближе к двери.  – Я хотел спросить о вашем покойном муже, если позволите. У меня есть подозрения…  – Нет, не позволю! – ее низкий голос сорвался на крик. – С меня довольно таких писак, как вы, имейте совесть!  – Я не из газеты, я из морга. У меня есть основания полагать, что вашего мужа убили, – он не стал ходить вокруг да около, не та ситуация.  – Врете! Прошла куча времени, тело давно предано земле. Как вы сейчас с этим связаны?  – Возможный убийца вашего супруга убивает до сих пор, – Артур понадеялся вызвать в ней жалость, но пока вызывал лишь душевную боль. – И форма, которую вы не нашли, может быть в его распоряжении.  Щелкнул замок. Грин увидел перед собой худую, осунувшуюся женщину с убранными назад русыми волосами, с глазами, полными растерянности, под которыми расплывались темные круги. Дверная цепь не позволяла разглядеть квартиру, только небольшой коридор у миссис Коул за спиной.  – Вы ведь что-то знаете, верно? Пожалуйста, – он почти упрашивал. – Не просто же так вы приходили к инспекторам. Только я не отвернусь от вас, я обещаю.  В дальнем углу квартиры кто-то мелькнул, и Артур заметил выглянув- шего ребенка – девочку лет семи. Она тут же спряталась за угол, внимая приказу матери. – Извините. Я ничем не в силах вам помочь, – отрезала миссис Коул, захлопнув дверь перед самым носом Артура. Ей не хотелось бередить старые раны ради какого-то «возможного убийцы». – И все-таки я оставлю вам это, – Грин наклонился, подсовывая конверт. – Там есть адрес, где вас обязательно выслушают, и свидетельства, которые, надеюсь, заставят вас передумать. Он не дождался ответа, хотя стоял у порога долго. Артур спустился к выходу, расстроенный, разочарованный, но не потерявший веру в успех и в то, что сделал со своей стороны все для Лайонела и справедливости в целом. Ланкастера он навестил сразу после и рад был застать его в творческом настроении. С таким трепетом тот рассказывал о своей задумке с корсетом, что Грин волей-неволей начал считать это осуществимым. Он не спорил с ним, ничего ему не доказывал – выслушал и от всего сердца пожелал удачи. Если бы глупая, поистине сказочная затея Ланкастера дала бы результат, он не нашел бы предела счастью, так же, как мисс Бойл и все, кто за него беспокоился. 

***

Нельсон, целый и невредимый, вернулся к Картеру домой до того, как тот проснулся. Поставил в конюшню Банкета, поздоровался с лакеем и тихо проскочил наверх. Об инциденте ему не сообщили, вдобавок прислуга сама ничего толком не поняла из невнятных оправданий доктора, кроме как то, что следует молчать.  У Стивенсона вчера выдались своеобразное утро и откровенно поганый день. На Шелтон-стрит лоб в лоб столкнулись два экипажа – довольно редкое происшествие даже для столицы, где всякое, казалось, случается. Одна карета сбила фонарный столб, после чего вовсе опрокинулась. На место прибежали сразу два скотоврача, доктор человеческий и еще несколько людей, которые обладали полезными навыками и добровольно вызвались помогать. По итогу лошадь пришлось лишить страданий на месте – сломанные ноги не позволяли ей подняться, – и делать это довелось именно Нельсону, поскольку другой ветеринар волшебным образом растворился в толпе, а затем, когда прогремел выстрел, столь же чудесно появился и вовсю распрягал остальных коней для осмотра. К тому моменту Стивенсон убирал в кобуру револьвер. У него совсем не тряслись руки, только похолодели немного, зато дрогнуло сердце. Он не просто отвел взгляд, он полностью отвернулся, мягко придерживая за удила лошадиную морду, пока спускал курок.  А потом, под вечер, Стивенсон отправился на окраину к фермеру, где переловил голыми руками стадо овец, проверяя на накожниковую чесотку, – пусть только Картер попробует потом не поверить его рассказам. Хозяева предложили ему переночевать у них со всеми удобствами: сперва он отказывался, затем колебался, а под конец настолько устал, что согласился без раздумий.  Перед сном у него осталось время подумать над утренней ситуацией, лежа на узкой скрипучей кровати фермерского дома, и горло его обожглось шипучим осадком презрения: он всегда боялся выпустить из-под контроля то, что долгие годы пытался удавить внутри, и это уже вошло в болезненную привычку. В крошечном Орхусе все недозволенное вмиг выползало наружу, и Нельсон помнил, как по ночам его доводили до слез и истерики мысли о том, что мать не переживет позора от обоих детей, что их фамилию будут произносить с мерзким привкусом на языке и что ни он, ни его чувства того не стоили. Нелепо было думать, будто отношения с Картером ограничатся поцелуями и взаимными восхищениями. Нельсон и не предполагал этого, поскольку сам имел определенные потребности, но все равно стушевался. Такими темпами, по привычке прикидываясь наивным и ничего не понимающим, он рисковал серьезно оттолкнуть Генри от себя. 

***

С облегчением сбросив с себя одежду, Стивенсон замотался в полотенце и собирался принять душ, как в его комнату деликатно постучали.  – Доброе утро, доктор. Не хотелось будить вас, – он бросился открывать, а как только сделал это, Генри крепко обнял его, избегая приветствий.  Нельсон обхватил его шею одной рукой, второй придерживая единственное одеяние, не решаясь слету спросить, чем вызваны столь внезапные нежности; тем не менее, от них его глаза застилались поволокой, а сердце – спокойствием.  – Все в порядке?  – Да, в полном, – доктор не врал, он недосказывал.  Сейчас все правда было в порядке, только вот ныло плечо после того, как он одержимо бился им в дверь.  – Я скучал. Не поверите, как я успел отвыкнуть от одиночества.  Он пока не решил, скажет ли ему об Уилсоне. С одной стороны, Стивенсон наверняка извлечет из истории значимые детали, а с другой – чем меньше людей в курсе, тем больше людей в относительной безопасности.  – Так это здорово, что все в порядке.  – Здорово, да, – Картер втянул губы. Его снова уколол страх, что прошлым вечером он мог сгореть заживо.  – При всем уважении, Генри, – отпрянул Стивенсон с наигранной строгостью. У него язык всегда был подвешен, что вместе с природным очарованием открывало перед ним многие двери. – Лишь я один вправе прибавлять «да» где ни попадя, как дурачок.  – Прошу прощения, – он склонил голову, изображая стыд, а сам улыбался.  – Это вы простите меня. За то, что убежал от вас, – Нельсон отвел глаза. – Вышло некрасиво.  – Ничего, не стоило торопиться, если вы не хотели и не хотите, – Картер готов был провалиться сквозь землю, чтобы избавить себя от подобных обсуждений. – Это не главное, в конце концов.  – Вот вы неправы. Отчасти.  – И где именно?  – Я хотел этого и хочу, – осторожно прильнув к его груди, Нельсон как-то жалобно поморщил лоб, приподнял брови и вполголоса спросил:  – А вы?  – Я…  Да, – едва различимо, с придыханием.  – Тогда... – Стивенсон не успел придумать, что ему ответить, но всеми фибрами души почувствовал: так оставлять нельзя.  Он отпустил полотенце, рассчитывая на то, что закрутил его достаточно крепко, положил руки на шею доктора и притянул его к себе со словами:  – …не желаете принять душ?  Его сердце колотилось, пальцы похолодели – никогда еще ему не доводилось испытывать такое волнение. Наверное, потому что раньше он не делал этого с тем, кого пламенно полюбил. И с мужчиной никогда этого не делал.  Картер покосился на открытую дверь в ванную комнату и по-настоящему обратил внимание, что Нельсон стоял перед ним практически обнаженным. Вдруг собственная кровь стала обжигать его, отхлынула от головы и устремилась ниже, прямо под ремень.  – Вы уверены? – теперь он предпочитал переспрашивать. И делал это с вызывающей улыбкой. – Я настаиваю.  – В самом деле?  – Я не стану отныне притворяться, будто совсем не понимаю, к чему идет дело, – легкий, секундный поцелуй стал прямым подтверждением, и Нельсон ощутил ту самую точку невозврата, дойти до которой ему вчера не хватило духу.  – Ну раз вы настаиваете...  Ванная затянулась полумраком: полуденный свет пробивался сквозь единственное окошко, не в силах осветить стены полностью, однако ни- кому это было не нужно. Куда важнее оказались запертые замки и громко шумящая вода, намеренно бьющая с предельным напором. 

***

Оркестр играл Моцарта, приветствуя гостей, но танцы еще не начались. Подъездная дорожка напротив входа, обрамленного колоннами с лепниной, была заполнена экипажами; они останавливались на пару минут, высаживали людей и отправлялись дальше, к месту ожидания.  У высоких, резных дверей с позолотой стояли хозяева – они лично встречали у ступеней каждого приглашенного. Он пожимал руку, она почтительно склоняла голову. Но когда из кареты вышел Генри, владелец имения бросился ему навстречу, выкрикивая свои искренние удивления.  Картер выглядел стильно. Черный фрак с вставками из замши, зауженные брюки на высокой талии, цилиндр и начищенные ботинки. Приятно было видеть, что за годы отстраненности от светского быта он не потерял чувство вкуса. Более того, обзавелся компанией.  – Нельсон Стивенсон, мой незаменимый друг и коллега, – сказал доктор.  Нельсон раскланялся, не сдерживая улыбки, добавил, какая честь для него находиться здесь, и почему-то его рассмешило, как его только что представили.  – Коллега? – уточнил хозяин. – Вы врач?  – Я лечу животных. А также влезаю людям в головы на досуге, – усмехнулся он и сразу прибавил, заметив недоумение в лицах напротив: – Образно выражаясь, разумеется.  – Многогранный специалист! – вздохнула женщина, раскрывая кружевной веер. – Понятно, почему вы так ладите с доктором Картером.  Генри захлопал глазами, подавляя внутри кашель, сказал в ответ что-то глупое и поскорее увел Стивенсона с крыльца. Совсем недавно они до того восхитительно поладили, что у него ноги подкашивались и приходилось хватался за поручни в ванной. Подобное влечение, равно как готовность зайти настолько далеко, не возникало спонтанно, из ниоткуда. А еще Стивенсон зачем-то пошутил вчера, вспомнив о прислуге в доме, о том, что не имеет привычки вести себя громко, как потаскуха. И они почти изменили своим планам, готовые смеяться дальше, как на террасе вечерами.  Хрустальные люстры в танцевальном зале горели на полсотни свечей каждая; между дам и господ мелькали лакеи. Они предлагали напитки: воду, лимонады, игристое вино. Воздух постепенно насыщался ароматами парфюма, который с началом бала разбавится табачным дымом – в соседнем зале поставили игральные столы.  Нельсон обратил взгляд к потолку и замер, будто очарованный рождественской елью ребенок. Интерьеры пропахли изяществом, огромные пространства были украшены сверкающими в свете орнаментами, высокие зеркала и благородные полотна украшали со вкусом отделанные стены. В Дании он много где бывал, и в столицу его приглашали; их собственный дом считался некогда роскошным, однако этому не сравниться с эталоном возвышенной Англии. И ничего подобного Стивенсон бы не увидел здесь, в пределах Лондона, не окажись рядом с ним человек вроде доктора Картера.