***
Когда Нельсон опомнился, Генри не было рядом. Всюду мелькали незнакомые физиономии: женские, мужские; они открыто смеялись и обсуждали предстоящий вечер, распускали свежие слухи, пили игристое вино и наслаждались суматохой, утопая в ней, чувствуя себя уютно, как дома. Стивенсон надул щеки, посмотрел по сторонам и пришел к впечатляющему выводу, что умудрился потеряться почти сразу. Он обогнул оркестр, от безысходности здороваясь со всеми, кто заинтересованно на него смотрел, параллельно стараясь ни в кого не врезаться, но остановился, когда увидел доктора в компании очаровательной дамы. Вероятно, это была та самая Джейн, о которой ему рассказывали, и он не стал мешать им. Нельсон верил доктору и не находил в нем способности к предательству, хотя никому не удавалось распознавать до конца, кто на что способен. А еще он отлично запомнил, как заплетался намедни его язык и как он плюнул на все, перейдя на родной датский. Кажется, он нечаянно оставил отметины от пальцев на плечах Картера, однако не был уверен. Теперь же Стивенсон стоял среди кучи людей и приветливо улыбался им, зная о себе такую правду, за которую рисковал попасть в петлю.***
– У тебя все хорошо? Ты сегодня выглядишь отвлеченным, – заметила Джейн. – Если я могу как-то помочь тебе… – Думаю, можешь, – просиял доктор. Она жила с семьей в Саутверке, но в свет выбиралась часто и любила собирать сплетни. – Отлучимся на балкон? Там меньше шума. – Вечно тебя куда-то тянет перед самым началом торжества. Ладно. Но у меня условие. Генри великолепно знал, что она намеревалась предложить ему, но все равно сделал вид, что удивлен. – Обещай мне танец, – сказала она, но заговорила настойчивей, когда тот засмеялся. – Нет, ну а что такого? От Феликса никогда не дождешься, любовь к балам покинула его давным-давно. А я не могу отдать себя в руки непонятно кому. Джейн привыкла быть оставленной супругом, к чему относилась с пониманием: не заставлять же ей плясать хромого человека, – поэтому она всегда крутилась среди подруг, находя себе уйму развлечений, и на приглашения мужчин станцевать не соглашалась за редким исключением. А Картер для нее был гораздо выше исключений. Доктор сто лет не танцевал, а все воспоминания об этом невольно отсылали к мыслям о Бэлле, такой лучезарной и сияющей, подобно драгоценным камням ожерелья на шее старшей сестры. – Обещаю, – он мягко взял ее под руку и повел в сторону балкона, где абсолютно никого не осталось. Зрелищное открытие вечера собрало всеобщее внимание, а те, кто совсем не любил плясать до потери сил, давно разбрелись по игральным столам или сидели на диванах в каминной, блаженно покуривая сигары. – Кого высматриваешь? – миссис Хоггарт улыбнулась игриво, по-лисьи. Она постоянно была по отношению к нему предельно наблюдательна, вот и сейчас эта черта не подвела ее: перед самым выходом Генри обернулся в зал, однако ни за кого не зацепился взглядом. – Своего друга. Попозже непременно вас представлю. – Друга? – она забыла, как давно он не произносил подобных слов. – Не тот ли скандинав, о котором ты мимолетно упоминал? – Он самый, – Картер в несчетный раз изумился ее памяти на всякие мелочи, которым лично он не придавал значения. – Доктор Стивенсон. – Не думала, что вы продолжите общаться. При мне ты назвал его легкомысленным, излишне амбициозным, мечтательным и, если не ошибаюсь, резковатым. – Первое впечатление порой ошибочно, – он кашлянул в кулак, стоило им оказаться на улице. Воздух отдавал прохладой, и фиолетовые, лиловые с позолотой оттенки неба уплыли вдаль, за кроны сосен, оставляя после себя чернеющую синеву. – В любом случае, я рада, что ты нашел понимающего тебя человека. Джейн сказала это, и что-то внезапно озадачило ее, нечто такое, чего она сама от себя не ожидала, однако не могла удержать внутри. Доктор заметил неладное в ее ускользающем взгляде и в том, как она цеплялась подрагивающими пальцами за обручальное кольцо. – Помнишь, ты часто спрашивал, злюсь ли я на тебя из-за Бэллы? – Джейн улыбалась, но почему-то казалось, будто она вот-вот заплачет. – Ты отвечала, что нет. – А я злилась! – выпалила в сердцах она и прижалась к нему. – Злилась на тебя, Генри, но не из-за сестры, а потому что ты умер вместе с ней! Он вздрогнул – фраза полоснула по сердцу ножом. Он понимал, что именно этими словами точно описывалось его минувшее состояние, но само звучание, острое, как лезвие гильотины, заставляло ужаснуться. – Мне было больно видеть тебя таким. И это была моя утрата тоже, а не только твоя единственная! Ей пришлось нелегко. Родители винили в смерти Картера, и по этой причине ее общение с семьей рассыпалось в труху, подобно вековому дубу, полому и съеденному жуками изнутри. Она находила утешение в объятиях Феликса, в светлых лицах детей, но она так же горько плакала, как и остальные, и столь же сильно тосковала. Однако Генри не видел этого за собственной скорбью, которая окутала его сплошным коконом, не обращал внимание, как она осунулась тогда, почти вполовину, и что ее глаза совсем потухли от усталости. – Прости, – он накрыл плечи Джейн руками, боясь прикасаться к голове, чтоб не испортить аккуратно заколотые волосы. Ничто на свете ни стоило ее печали, тем более он сам. – Пожалуйста, прости, что изводил тебя. Я никогда не был тебя достоин, ни единого твоего мудрого слова. Генри многое потерял в тот период: знакомства, связи, востребованность, – но мог потерять гораздо больше, поэтому имя Джейн в его сердце навеки отождествлялось с бесконечной благодарностью. – Прощаю, если ты впредь не будешь так запускать себя. Она ненавидела ворошить прошлое, нанесшее ей столько ран, но она не один год потратила, безвозмездно отдавая Картеру весомую часть сил, когда хотелось порой пожаловаться, дать слабину. И все же она держалась, поскольку любила Бэллу, полностью разделяя ее мнение относительно доктора, считала его замечательным, с удивительно огромной, но легко ранимой душой, которую он умело скрывал от посторонних. – Клянусь. Я тебе до конца дней своих обязан. – На твоем месте я была бы обязана тому, благодаря кому ты снова стал прежним, а это точно не я. Тем неповторимым Генри, которого мы с сестрой знали, – Джейн выпуталась из его рук и отвернулась, вытирая платком глаза. – Я скучаю по ней. Она так долго отрезвляла его, оказывалась плечом, на которое он охотно опирался, а сейчас, спустя столько лет, ее собственная стена обрушилась, выпуская наружу все еще оголенную боль. – Вы, врачи, говорите, что старые раны не кровоточат, но это ведь неправда. Они по-прежнему рвут изнутри и никогда не перестанут. – Если бы кто-нибудь придумал средство, которым можно лечить сердце, пережившее утрату, так же понятно и доступно, как избавлять тело от какого-нибудь нарыва, то мир превознес бы этого человека, – сказал Картер. – Но потом бы проклял его. – Почему? – Потому что все, чем люди искренне дорожат и по чему безутешно горюют, потеряло бы ценность. Я тоже скучаю. Но Бэлла не выносила скорби и не хотела бы, чтобы по ней долго рыдали. Особенно самые близкие люди. – Это мои слова! – воскликнула Джейн, смеясь сквозь слезы. – Признаю, я грешен заимствовать изречения мудрых, – доктор картинно положил руку на сердце. – И… насчет того, кому я обязан. Я вас познакомлю, – произнес он загадочно, отводя глаза. – Всему свое время. – Боже мой, неужели я права?! – тогда миссис Хоггарт подскочила, обернулась, изнемогая от любопытства. Она быстро заморгала, позволяя ресницам просохнуть, и снова ласково заулыбалась. – Как ее зовут? Генри замычал, почесал затылок, рассчитывая, что она смилостивится над ним и не станет допытываться. Ему искренне не хотелось лгать ей, называя случайное имя. – Ладно, я знаю, ты не любишь говорить о чем-то раньше времени. Главное, чтобы рядом с ней ты чувствовал себя уютно, – заключила Джейн, кутаясь в накидку при новом порыве ветра. – Если она способна дать тебе все, в чем ты… – Постой, – он вежливо прервал ее и навострился, замерев в предвкушении. – Ты слышишь? Раздались фанфары, сменившиеся витиеватой мелодией, исполняемой в большинстве своем на пианино, которую невозможно было спутать ни с одной другой: заиграл «Большой блестящий вальс» Шопена. Музыка звучала тише, но из-за отдаленности казалась мягче, плавнее, нежели в самом зале, как если бы предназначалась исключительно для них двоих. Картер поклонился и пригласил Джейн на танец. – Здесь?! – ахнула она, сбитая с толку. – Я обещал тебе, и посмотри сама: вокруг никого, за исключением природы. Разве не здорово? А там, внутри, ты всегда найдешь себе компанию, – он настоял, приобняв ее за талию, прежде чем она ответила. Ей не оставалось ничего, кроме как взять его за руку, а вторую невесомо опустить ему на плечо. Они затанцевали по всему балкону, наполняя его легким смехом, без шума, почти в темноте, однако оба в те мгновения были счастливы как никогда в обществе друг друга – две близкие души, связанные единым горем. – Кажется, ты собирался обратиться ко мне, – опомнилась Джейн. Она уверенно ступала по мрамору, который отзывался глухим цокотом на движения ее невысоких каблучков. – Да, в самом деле. Ты ничего не слышала о Рауш? – О семье владельца стекольной фабрики? Почему спрашиваешь? – Вспоминал о них на досуге, любопытно стало. У них больная дочь, Кэтти, кажется. Давненько они ко мне не обращались. Джейн задумалась. Ей было приятно наблюдать, как он наконец хоть чем-то интересовался. – Последний раз я видела их в начале лета, они приглашали нас с мужем и детьми к себе. – В самом деле? – Генри считал главу семейства – Теодора Рауша – довольно скрытным, невзирая на богатство, которое многие на его месте не постеснялись бы показывать налево и направо. – Да. Феликс служил вместе с Теодором, прошел с ним войну. Им есть что обсуждать часами напролет, и это пытка для моих ушей, клянусь. Морская тематика вгоняет меня в тоску. – Le monde est petit, – удивился он, устремляя взор к чистому вечернему небу. Все как-то слишком удивительно складывалось, гладко, словно по зара- нее написанному сценарию. А может, вовсе ничего удивительного, – убеждал себя доктор, – просто он долгое время оставался безразличен к обстановке окрест себя. – Еn fait. Я видела Кэтти, дела у нее не особо. Рауш была жива, и у Картера свалился камень с сердца. Один из целой груды камней. – В каком смысле? – Она единственная из детей, кто все еще живет под отцовским крылом, но этому есть разумные причины. Из-за недуга она не справляется с воспитанием двоих детей, поэтому ее нечасто к ним подпускают. Бедная. Я бы давно убилась, если бы мне не позволили видеть сыновей, – Джейн прикусила нижнюю губу и опустила голову, раздумывая, чего еще важного не озвучила. – И с мужем ей не повезло. Чисто мое мнение. Он не хочет иметь ни к чему отношение, особенно к мальчику. Готова поспорить, и руку на нее поднимает периодически. Чего еще говорить о мужчине, который отказался от собственной фамилии? Только то, что всем хочется любыми путями стать «Рауш». – Ты сказала, ее супруг не уделяет внимание сыну, – доктор чуть сбавил темп, иначе его настигала одышка. Все-таки он свое отплясал. – Первенцу? Ему было непонятно, как подобное вообще получилось, но определенные мысли уже крутились в его голове, боясь отыскать подтверждение. – Честно говоря, история темная, – миссис Хоггарт пугливо оглянулась. Она не понаслышке знала, что у стен имелись свои уши, глаза и болтливые рты. – Никто не в курсе подробностей, но ребенку уже шестой год, а я… – сбилось дыхание, – я точно помню, что вместе с мужем видела Кэтти от силы два последних года. Их дочь недавно научилась ходить. – Вот как… – Генри покрепче взял ее за талию и наклонил назад, заглядывая в ее восторженно распахнутые глаза. – Но все ведут себя, словно ничего не случилось, а я не лезу не в свое дело. Ее супруг занятой человек, дипломат, мог уехать на год-другой в Париж по зову долга. Доктор услышал достаточно, чтобы выдвигать теории, минуя стадию гипотез. Однако стоило удостовериться наверняка, ведь с такими вещами не шутят. – Боже, что мне делать? – произнес он, и в этот предательский момент музыка угасла, знаменуя окончание танца, а аплодисменты еще не успели набрать силу. – Что? – Я говорю, Боже, храни Королеву! – воздел к небу руки. – Невероятный бал! А что касается Раушей: вот бы мне их навестить. Никогда не забуду, каким чудесным вином Теодор предпочитал угощать гостей. А истории, что он рассказывал, – похлеще моих, заслушаешься! Они до сих пор живут в столице? – Не совсем. Перебрались на юго-восток в пригород, в Гринвич. Ни с того ни с сего Генри стал чересчур возбужденным, но Джейн списала все на то, что уже забыла, каким он бывал ранее: задорным, веселым, не лишенным притом интеллигентности; мог отпускать некультурные шутки в подходящем кругу, и они всегда вписывались в контекст. – Даю слово, Рауши окажутся рады твоему приезду, как и половина города. Ты совсем обленился и не выезжал из столицы уже сколько? Не сосчитать, – легкий шутливо-укоризненный толчок в грудь придал ее словам веса. – А Теодор о тебе спрашивал, между прочим. – Отлично. Приятно слышать, что мое имя до сих пор где-то за пределами Лондона известно. Значит, не все потеряно. Что ж, – Картер поклонился, а она ответила реверансом, – думаю, отличное время познакомить тебя с мистером Стивенсоном, если ты не против. Надеюсь, он не сильно заскучал без меня. Ты подождешь здесь? – Куда я денусь, – она навалилась на перила, обмахивая веером раскрасневшиеся щеки. С окончанием вальса люди начали выходить на улицу; балконы и крыльцо вновь ожили, так что Джейн отныне не стояла там одна. Она лишь догадывалась, через сколько вернется Генри, но точно могла утверждать, что если они с этим Стивенсоном заранее не договорились пересечься в определенное время в каком-нибудь относительно пустом углу, то встретиться им будет непросто. И все же она настроилась ждать, сколько потребуется, лишь бы увидеть воочию человека, которого доктор не стеснялся называть своим другом – а к понятию дружбы он относился избирательно. – Вам здесь не холодно? – негромкий голос с ненавязчивой хрипотцой вывел ее из задумчивости. С ней говорил мужчина в строгом фраке с крупными металлическими пуговицами, а также в жилете и рубашке с пышным жабо и неприлично высоким воротом, придававшем его образу безвкусный, нелепый, местами отчужденный вид. Бледный, всклокоченный, он напоминал дворового кота после драки, в которой потерпел поражение, и сохранилось в нем нечто жалкое. – Нет, не стоит беспокоиться, – Джейн ответила вежливо, но без какой-либо заинтересованности в дальнейшем диалоге. Окинув незнакомца придирчивым взглядом с головы до ног, она заметила в его трясущихся руках нечто наподобие шкатулки. Тем не менее, разговор продолжился: – Я… я видел вас в зале с доктором Картером, – мужчина то и дело опускал глаза в пол, сдерживая ржавое, осевшее дыхание. – Мне так неловко просить вас… Нет, забудьте, извините за беспокойство. Он отвернулся, чтобы уйти, и почти сделал это, когда Джейн обратилась к нему с благосклонным: «Постойте». У нее плохо получалось отказывать; ее доброе сердце не отворачивалось от людей до последнего, даже от тех, кому не доставало воспитания представиться. Жаль, что из-за спины неизвестного она не увидела, как гадко он улыбнулся и как вспыхнули подлостью выступающие из орбит глаза.***
Нельсон нашелся в галерее – пил фруктовое вино, развалившись на диване в компании юных воздыхательниц. Игнорируя их томные взгляды, он без единой непристойной мысли повествовал им о себе, во всех подробностях излагал излюбленную историю о том, как чуть не погиб под копытами полудиких коров. Когда Генри подошел, он особо не захотел отвлекаться, обольщенный кокетливым смехом, окружавшим его. Но доктор умел заставить себя заметить: – Милые дамы, – объявил он, встав прямо перед ними и поздоровавшись, – с вашего позволения я заберу доктора Стивенсона ненадолго. Благодарю. Он уважительно взял Нельсона за локоть и поднял с дивана. Тот не противился, но постарался сделать вид, будто ему и здесь было неплохо, хотя, конечно, общество Картера он без сомнений предпочел бы любому другому. – Приятно, мистер Стивенсон, что вы завели новые знакомства. Но позвольте представить вас миссис Хоггарт, неправильно заставлять ее ждать на балконе. – Да что вы раньше не сказали?! – он немедленно ускорил шаг, а договаривал вполголоса: – Знакомства? Умоляю, они столь же значимы для меня, как бальные туфли для лошади.***
Они вышли на балкон, и Джейн опять умилилась. Она была верна Феликсу и нарушать обеты не собиралась, но ничто не мешало ей смотреть на других мужчин и судить об их привлекательности. И ей как женщине опытной, проницательной потребовалось немного, чтобы усмотреть в Нельсоне здравые амбиции, подкрепленные запалом. Не перечесть, сколько подобных ему людей разбили свои надежды здесь, в Лондоне, были признаны выжившими из ума или кончили свои дни с бутылкой крепкого алкоголя в обнимку. – Доктор много мне о вас рассказывал, – оживился Стивенсон после того, как их представили, – исключительно хорошего. – А мне о вас совершенно ничего, полное безобразие! – Джейн отошла от перил, оставив на них шкатулку, которой там не было ранее. – Вы иностранец, не так ли? – Верно, из Дании. Словами не передать, как я благодарен доктору. Он многое сделал для меня. – Похоже, не вы один, – она взяла шкатулку и протянула Картеру. – Пока не забыла: вот, тебе передали. Он уставился на нее с беззвучным вопросом: «Кто?» – ведь ни с кем не назначал встречи. Внутри, судя по весу, находилось что-то немаленькое, а снаружи, на лакированной крышке, был выжжен незамысловатый столичный пейзаж. Нельсон перевел глаза со шкатулки на Джейн, а с нее – на Генри и шагнул к нему; встал чуть позади, почти касаясь плечом. – Он назвался твоим близким приятелем. Объяснил, что лично отдать тебе не может, хочет сделать сюрприз, а потому и имени называть не станет. Сам догадаешься. – На нем был надет этот… ну… – оторопь выбила очевидное слово у Стивенсона из головы, так что он обхватил ладонями шею, показывая, что имел в виду. – Высокий ворот? Да, был. Господи Боже… Кто он? – энтузиазм покинул Джейн в считанные секунды. На встревоженных лицах напротив не читалось ни капли хорошего. Доктор молчал, впиваясь глазами в деревянную крышку, словно пытался заглянуть сквозь нее. Дух праздника бесследно исчез, унося с собой все до единого приятные впечатления, отдавая взамен горький, как деготь, страх. Было очевидно, что бросаться в погоню бесполезно, так как Дэвис за четверть часа мог оказаться где угодно в темных окрестностях. – Трудно сказать, миссис Хоггарт. Генри, открывай, – попросил Нельсон. Он вспомнил опасения Картера, и ему сделалось жутко от мысли, что они вот так претворились в жизнь. – Прямо здесь? – Почему нет? Думаешь, там что-то безобразное? – Что?! – Джейн схватилась за голову, а потом закрыла руками рот. Она абсолютно ничего не понимала, за исключением того, что сейчас не лучшее время спрашивать. Картер отошел в самый угол, избегая нежелательных глаз и ушей, на всякий случай отдалил шкатулку от себя и стал понемногу приподнимать крышку. Он затаил дыхание, даже музыка для него стихла, а сердце – наоборот, грохотало в груди. И он едва не выронил все из рук, когда оттуда что-то громко задребезжало, затилинькало. Он открыл полностью – незамысловатый механизм закрутился быстрее, и тогда стало возможным узнать мелодию: – «Падает Лондонский мост», – Нельсон не в совершенстве знал английскую культуру, однако успел выучить наиболее известное. Доктор смотрел, будто завороженный, как зубцы цепляли выступы вращающегося цилиндра, выстукивая известный мотив, и не сразу обнаружил записку, которая осталась на внутренней стороне дверцы. Прочесть ее он собирался в одиночестве. – Это всего лишь музыкальная шкатулка, – вспыхнула Джейн, усердно обмахиваясь веером, – и что она вас так смутила? Вы находите это забавным? Или что происходит? Генри! Он дернулся и прищемил себе палец, когда захлопывал крышку. Мелодия оборвалась на последних нотах. Потеряв на нервной почве терпение, Джейн перевела свой по-матерински требовательный взгляд на Стивенсона, и тот почувствовал себя беспомощным. – Вообще-то, – прокашлялся он, – дело в том, миссис Хоггарт, что… – Что иногда даже сами англичане не понимают английского юмора! – усмехнулся Картер. – Ну Уилсон, ну чертов фокусник! Задолжал мне денег, свинья, а теперь бегает развлекается, так еще на глаза мне попадаться боится. Невыносимый человек. Мне порой кажется, что он потихоньку лишается рассудка. Именно по этой причине я не обижаюсь на него. Вышло убедительно. По крайней мере, для той, кто ничего не знала о возвращении Капл-Брейкера. Генри чувствовал: история близилась к завершению, вопрос лишь в том, трагичным ли оно окажется. Надо бы предупредить Феликса, – решил он и уже успел придумать для этого замечательный предлог. – Ну у вас и знакомые, – Нельсон не считал его выбор правильным, но все равно подыграл. Надеялся, что он держал ситуацию под контролем. – Подождите, а вы на кого подумали? – не унималась Джейн. – Вы говорили про высокий ворот. – На него и подумал, просто для меня он порядком мерзок, отсюда и отношение. Да. Я успел познакомиться с ним в первую неделю своего пребывания здесь. Миссис Хоггарт замолчала, ища в их честных, располагающих глазах намек на лукавство, однако, так ничего и не заметив, смирилась. Она находила это странным, но у нее не было веских оснований, чтобы в чем-либо уличить их. Картер предложил всем пройти в зал, иначе их пребывание под прохладным вечерним небом затянулось, выпить чего-нибудь приятного и отлично провести время. Только вот сам отлучился, не выпуская шкатулку из рук. Спрятавшись от всех почти под самой лестницей, он вытащил записку. Отныне руки не дрожали, а сердце оставалось твердым, как гранит. Он подготовил себя к чему угодно и готов был смело принимать новые условия, но лишь затем, чтобы в конечном счете превзойти Дэвиса. Послание оказалось немногословным. Приветствие, основная часть, в которой Уилсон призывал не счесть его великодушным ввиду возникшего затишья, и заключение, пожалуй, самое доходчивое: «…Мои дни сочтены, доктор Картер, но не думайте, что я не захочу забрать вас с собой. Если вы не обыграете меня в первый и последний раз». Случись бал немного раньше, Генри бы непременно сохранил эту записку, как остальные, чтобы они до самой его смерти напоминали ему о злосчастных днях, но сейчас он порвал ее без сомнений. Порвал, а после заскочил в гостиную и швырнул все в камин до последнего клочка. – Послания любовницы? – заметил какой-то полный господин, вытаскивая изо рта дымящую сигару. Он искренне рассчитывал, что его слова не долетят до ушей доктора, но не вышло. – Я предпочел бы именно это, – бросил он, вгоняя того в позорный ступор. Генри не стал скандалить. Он вспоминал себя, особенно молодого, который не следил за языком и исключительно по Божьей воле не нарвался на неприятности. Однако карма все равно настигла его в лице Дэвиса. По возвращении в шумный зал, где без него вовсю отплясывали польку, ироничное высказывание вдруг обрело для Картера совершенно иной смысл. Его разум был холоден, переполнен решимостью, отсюда в него приходили такие замыслы, которые он ранее не мог себе представить. Генри расправил плечи и настроился на чудесный остаток вечера. Он только что испытал невероятное явление – когда длительный испуг перерос в безрассудную смелость – и он поддался этому.***
Дэвис не ушел далеко – закончились силы, и ноги едва донесли его до ближайшей дороги. Боль в груди с недавних пор стала ему верным компаньоном, наравне с удушьем, перед которым угроза повешения теряла свою кошмарность. Он посмотрел налево, потом направо, невольно отмечая торжествующую тишину ночи поодаль от центра неугомонной столицы. Ни один экипаж не держал туда путь. Пока что. Разумеется, к рассвету здесь пройдут дюжины. Уилсон сошел в сторону, в заросший кювет, и осознанно рухнул в него. Потом заполз повыше и сел, опираясь на ствол молодого клена. Он не умел плакать с самого детства, потому как его слезы ничего не значили и никому не было до них дела – что десятки лет назад, когда он пристроился в цирк, что сейчас, в шаге от его смерти. «Как же страшно», – думал он, цепляясь за влажную, скользкую траву, однако выражение его лица осталось безучастным. Он понимал неминуемость своей участи, но теперь она вцепилась в него мертвой хваткой, а он, точно кролик во власти удава, после неравной борьбы отбросил попытки сопротивляться и молча ожидал конца. И то, что кролик больше не трепыхался, совершенно не значило, что он не испытывал дикого ужаса перед своим палачом. Но в отличие от ушастого зверька, столь же обреченного и жалкого, Дэвису многие вещи сходили с рук. Навряд ли кролик в мгновения последних вздохов станет бояться встречи с Создателем, потому что не думает об этом, потому что ничего такого он не сделал. И удав тоже не сделал. Только Уилсон.