***
Картер поговорил с Феликсом с глазу на глаз. Придумал, что в последнее время в черте Лондона шарят вооруженные грабители. Якобы они налетают по ночам на богатого вида кареты, сметают все подчистую, нередко убивая находящихся в них людей. Феликс забеспокоился; его усы раздвинулись и заходили ходуном в такт узким губам. Он обсудил ситуацию с супругой и убедил ее задержаться в столице на ночь, а в Саутверк поехать днем, чему Генри непередаваемо обрадовался: хозяева пригласили их остаться в гостевом доме. После отъезда всех отдохнувших ворота закрыли амбарным замком, владения повторно осмотрели, и псари отвязали некормленых собак, дабы те без раздумий кидались на посторонних с диким лаем и разинутой пастью. И мало бы кто сожалел, если б к утру там, между собачьих челюстей, оказалась голова Уилсона Дэвиса.***
Карета не торопясь ползла домой. С погодой повезло, дождей до конца недели не обещали, но из-за минувших ливней на дороге накатали колею, всю в кочках и выбоинах. Поэтому Генри попросил Майкла никуда не торопиться, не создавать неоправданных рисков для них самих и тяжелой, неповоротливой Кассиопеи, которая неприхотливо плелась по хлюпающей земле, периодически фыркая. – Миссис Хоггарт просто замечательная, – рассуждал Нельсон, не размыкая глаз. Его язык переставал подчиняться ему больше по вине сонливости, чем вина, но оно определенно внесло свою лепту в его расслабленное, удовлетворенное состояние. – Верно, – доктор сидел рядом, такой же уставший. И плевать ему было на Дэвиса все то время, которое он провел в родной компании – больше он не лишит себя такой возможности. – Иногда у меня складывается впечатление, будто она собрала в себе то хорошее, что заложено в людях, а плохое оставила где-то далеко. Джейн четко разграничивала, с кем и о чем говорить, и не боялась вдаваться в детали, поскольку могла себе это позволить. Она не особо любила рассказы Феликса о море, о войне, находя большинство из них угнетающими, однако почерпнула оттуда приличное количество новых знаний. До рождения первенца они путешествовали во Францию, добрались даже до Германии, что произвело на них неизгладимое впечатление. – Ее супруг не даст ее в обиду, – произнес Стивенсон. – Когда мы с ним познакомились, я боялся слово поперек сказать, – засмеялся Картер, – и соглашался со всем, хотя иногда он говорил совершенно нелогичные вещи. Но я быстро раскусил, что он совсем не конфликтный. Феликс выглядел внушительно. Громадный, широколобый, он словно бы находился не в своей стихии здесь, на суше. Его долгом было покорять моря под эгидой Нептуна, вытаскивать якорь голыми руками и отважно вести судно по безопасному маршруту, расплачиваясь за это вечными ударами головой о низкий потолок корабельных кают. Однако война в дань пакостного уважения за победу английского флота наградила его хромотой и головокружением, вручила трость и, пожав на прощание руку, велела навсегда забыть о плаваниях. – Но зложелателям об этом знать необязательно, – Нельсон вытянул ноги, насколько позволяло пространство, и совсем растекся на своем месте. – Что там со шкатулкой? – А что с ней? – Не думал, о чем она могла бы говорить? – Нет, и думать пока не желаю. Почему она вообще должна о чем-нибудь говорить? – Я полагал, мелодия наведет тебя на разгадку. – К сожалению, – он утомленно поводил ладонями по лицу. – Ни малейшего намека. Не верю, что Уилсон настолько умен и храбр, чтобы оставлять мудреные подсказки о своих замыслах посредством музыки. – Там было письмо, – продолжал Нельсон, – я видел своими глазами. Доктор надул щеки. Ох, как он мечтал, чтобы зрение Стивенсона в тот значимый миг подвело его. – Я завтра же его проанализирую, если позволишь. – Нечего анализировать. Все давно сгорело в камине. Известие повергло Нельсона в вопросительное недоумение. Он собирался привести аргументы в пользу того, что это было неправильным решением, однако вряд ли бы его возмущение вернуло бумагу из пепла. Поэтому он просто осведомился, зачем Генри поступил так. – Мне осточертело хранить это, словно великую ценность, словно мне оказывают невероятную честь. – Но расследование, инспекторы… – Нет никакого расследования, Нельсон, есть только я, он и его больная голова. Нельсон осекся. В нем не осталось ни малейшего желания обсуждать это на ночь глядя, хотя сказанное порядком огорчило его. Он небезосновательно взялся помогать и имел право быть во все посвященным. – Поступай, как считаешь нужным, милый друг, – замурлыкал он, а потом приоткрыл один глаз и дополнил: – только я тебя одного не оставлю. Он положил руку на его колено, ненавязчиво, но так вовремя, и этого оказалось достаточно, чтобы доктор улыбнулся. – Спасибо. Без тебя я бы пропал. – Может, и я бы пропал, – вздохнул Стивенсон, предаваясь приятной безмятежности. – Кто знает. – Кто знает, – повторил за ним Генри.***
Лайонел уже забыл, каково это – существовать без гипса на руке. Но и после снятия его ничто не приносило ему такого затаенного трепета, как ожидания результата их с Джанет работы. Непосредственно шитьем он не занимался по понятным причинам, а периодически изменял рисунки, дополнял их, доводя каждый элемент до логического завершения. Пришло ответное письмо от его семьи, и Ланкастер оказался крайне растроган, прочитав, что, несмотря на его длительное молчание, они остались все так же любяще милы к нему, предложив любую посильную помощь. Самые обыкновенные вещи в одночасье стали для него предметом мечтаний, и не было отныне ничего важнее выздоровления. Мисс Бойл все так же нравилась ему, однако он ни разу, не считая первой их встречи, не взглянул на нее пристрастно, не проявил ни единой попытки намекнуть на что-нибудь, способное обидеть ее. Она разделяла с ним гораздо большее, чем постель, и ее присутствие было для Лайонела неоценимо. Он, конечно, старался не терять форму и при любой удачной возможности говорить Джанет что-нибудь приятное, однако на все его старания она только улыбалась, потом отвечала что-нибудь ласковое и вскоре отвлекалась, словно ничего не произошло. Стало быть, ввиду обстоятельств его слова виделись ей обыкновенной признательностью, или же она намеренно игнорировала их. – Вы готовы? – мисс Бойл выглянула из-за двери. – К чему? – Ланкастер понемногу приходил в себя после принятых опиатов, лежал и пялился в потолок стеклянными глазами. Такой молодой, старательный, перспективный, он страшился в скором времени умереть от голода. Его сбережений хватало, чтобы протянуть без заработка еще дней десять, от силы недели две, не более. А все потому, что он почти ни цента не откладывал, предпочитая спускать жалования на бестолковые развлечения. – Как к чему, к примерке, – мисс Бойл расстроилась, застав его не в лучшем настроении, но все еще надеялась привести его в чувство приятными новостями. – Я вставила шнуровку и урезала рукава по вашей просьбе. Думаю, теперь можно надевать. То, что они в итоге соорудили, тяжело было назвать корсетом в привычном понимании: без талии, согласно очертаниям мужского тела, относительно эластичный, на широких уродливых лямках, однако красота не имела решающего значения. Даже сама цель была не столь интересна, как путь к ее достижению. – Тогда попробуем, – Лайонел улыбнулся и протянул к ней руку. Он затаил дыхание и поднялся с кровати, но сразу зажмурился. Боль застряла у него в горле, лишая дара речи, к ней нельзя было привыкнуть, хотя в какой-то степени у него получилось. В такие секунды он сильнее прочего жалел о временах, когда оставался здоров, но в вместе с тем ему казалось, что всю жизнь до травмы проживал за него кто-то другой. Ланкастер перестал на кого-либо злиться – Дэвис занимал в его голове последнее место; перестал жаловаться, поскольку это являлось абсолютно бесполезным занятием. Тонкие ледяные пальцы мисс Бойл дрожали. Одной рукой она, едва касаясь, упиралась ему в грудь, пока вторая тянула шнуровку. Медленно, без рывков и дерганий. И все равно она боязливо отскакивала, когда Лайонел подвывал по мере распрямления спины, а он настоятельно просил не обращать на него внимания и продолжать. – Выдохните, – попросила она, собираясь затянуть корсет на животе. – Вроде готово. Не туго? – Кажется, то, что надо, – отрапортовал Ланкастер, вытянувшись «по струнке», как образцовый солдат. Его отрешенный взгляд не находил покоя, и это вогнало Джанет в неподдельный испуг. – Прошу, не молчите только! – Все отлично. Он окаменел, одержимо считая секунды в ожидании подвоха – того, что при любом шевелении боль разразится по его телу, испепеляя последний шанс на восстановление. – Тогда сделайте шаг вперед. – Нет-нет, мне и так хорошо. Довольно на сегодня. Пожалуйста, по-могите снять. – С чего бы? – мисс Бойл недовольно сжала губы. – Хотите сказать, я шила это ночами напролет, прокалывая до крови пальцы, ради двух минут стояния на месте? – Я пока не считаю перемещение нужным, – упирался Лайонел, чувствуя, как противно подергивало спину вокруг очага травмы. – Надо все делать постепенно. Завтра попробуем снова. – Успокойтесь и сделайте шаг в мою сторону. Сегодня или завтра, разницы не будет никакой. Вы же не инвалид, вы и без корсета ходите. – А вдруг не получится? – И поэтому вы не станете проверять? Это ребячество. Давайте, покончим с этим, и тогда я вам кое-что покажу, – она сунула руку в карман, а потом быстро спрятала сжатый кулак за спину. – Вы играете на самом слабом, что есть у мужчины, – возмутился Ланкастер, – на любопытстве. И на моих к вам чувствах тоже, – вырвалось нечаянно, а потому тихо и смазано. Ему было абсолютно неважно то, что она намеревалась показать ему – наверняка какая-нибудь забавная мелочь, поскольку только сама Джанет имела для него значение. – Что вы сказали? Лайонел часто упоминал как будто невзначай, что она милая, заботливая, бесконечно добрая и что он бы сгинул без нее в считанные дни, но с самого начала мисс Бойл считала, будто сказанное относилось к ней не как к женщине, а как к ухаживающему за ним человеку, и чувство долга за спасенную жизнь ценой собственного здоровья заставляло ее думать исключительно о лечении Ланкастера. Она отнюдь не считала себя привлекательной. Хотя бы потому, что юным леди подобало казаться нежными, словно розы из чистого хрусталя, в красоте которых сияла их невинность. Она не знала других языков, не умела фехтовать или сидеть верхом на лошади – она ровным счетом ничего из себя не представляла по меркам современности. – Ничего я не сказал, – тогда Ланкастер подумал, что ситуация уже была испорчена, а потому перекрестился и шагнул вперед. Скованно, нервно, не думая об ощущениях, пока не остановился вплотную напротив Джанет. – Больно? – строго поинтересовалась она, не опуская глаз. – Нет, – он выпустил пар через раздутые ноздри, словно бы что-то нелепо доказывал, и только затем до него дошло: – Подождите. Нет… Мне неприятно, но мне гораздо лучше. Боль не исчезла совсем, а напоминала отныне укрощенного зверя с арканом на шее: она хотела наброситься и растерзать, как привыкла, но ее упрямо сдерживали со всех сторон. И она выла, остервенело скребла заточенными когтями по позвонкам, неспособная на большее. – Боже, да вы не хотите говорить правду! – не удержалась Джанет. От радости она засмеялась, едва не подпрыгнула на месте. – Быть не может, неужели сработало? – Клянусь! – голос Лайонела вздрогнул, потом сбился на восторженный шепот. – У меня получилось пройти. П-понимаете?.. Он поднял глаза высоко к потолку, удерживая в них слезы вопящего ликования. И в этом облезлом убожестве над головой он разглядел все, что обрел снова, буквально отвоевал в сражении с безнадежным диагнозом. Рано было говорить о полном выздоровлении, однако никто не запрещал о нем мечтать, теперь в абсолютно реальном ключе. Невероятно! Доктор Картер окажется горд, когда узнает. Нет, когда увидит! – Вы что-то хотели мне показать, – опомнился он, глотая плещущие через край эмоции. Джанет протянула к нему руку – там ничего не было. Ланкастер понял это, потому что она разжала ладонь и сразу коснулась ею его щеки: – Я обманула вас. – И это того стоило. Лайонел улыбнулся, а она улыбнулась в ответ. И затем их улыбки сблизились, превращаясь в трепетный поцелуй, украшенный слезами счастья на глазах мисс Бойл. Ланкастер перестал дышать, шевелиться, думать о чем-либо, кроме этого мгновения, и ему показалось, будто он целовал женские губы в первый раз, причем губы бархатные, притягательные. – Ой, – Джанет отпрянула и стала пятиться, пока не налетела спиной на стену. – Простите! Пожалуйста! Ей подумалось, что она совершила самую большую глупость в своей непростой жизни, и не имело отныне значения, как долго она пыталась отмыться от пережитого унижения, – она нарушила главное правило, и ей оставалось лишь молиться, чтобы Лайонел не решил этим воспользоваться. – Нет, исключено, это я прошу прощения, – Ланкастер плавно подался корпусом вперед и хотел коснуться ее рук, но она одернула их, будто обожглась. – За что? – За все, за что сможете. Вы мне не безразличны, Джанет, – он нервничал, что было ему строго противопоказано. – Я не встречал никого лучше и вряд ли встречу еще такого человека, способного изменить мои взгляды на жизнь, и мне жаль, что ради этого мне пришлось пересчитать собой ступени. И в том, что я сейчас стою на ногах, исключительно ваша заслуга. Это было самым приятным из того, что мисс Бойл доводилось слышать, но в то же время самым ранящим: – Мне запрещены отношения, Лайонел. Или я потеряю работу, – в ее печальных глазах тонула благодарность. Но в знак своей признательности она назвала его по имени. – Поэтому мне тоже жаль. Он отнесся к ее словам с благородным пониманием, пообещал ни на чем не настаивать и обмолвился, будто оставит произошедшее в стенах этой скудной комнаты. Одна только взаимность вызывала в нем приступы эйфорической радости, а большее было не нужно ему, если ставило Джанет в ужасное положение. – Что именно дальше делать? Пока не представляю, – Ланкастер шатко забродил по комнате, опасаясь каждого шага. Но вид у него был по-скромному торжествующий, загадочный и полный очередных идей. – Никто, кроме вас, не верил, будто я сумею встать на ноги, но вот он я, – он развернулся, как неуклюжий пингвин. – Так что я опять попытаюсь, пока вы продолжите быть рядом. И прошу, помогите снять это с меня. Хорошего понемногу!***
– Мне кажется, или чемодан был тяжелее? – Феликс укладывал вещи в карету, пока Джейн поуютнее закутывалась в плед. – Ты, верно, забыл, что раздарил друзьям все домашнее вино, которое мы привезли из Саутверка. – Две бутылки, не мог же он от этого стать вполовину легче. – Ты забиваешь голову не стоящими того мыслями, дорогой муж, – призвала она, приглашая его наконец сесть рядом. – Когда возвращаешься домой после хорошо проведенного времени, ничего тебя не тяготит ни душевно, ни телесно. Полагаю, в этом дело. Он согласился с ней за неимением других аргументов. – С утра приезжал Генри? Или мне приснилось? Он видел их из окна – то, как Картер запрыгивал в экипаж, а Джейн что-то говорила ему вслед. – Да, приезжал, – миссис Хоггарт была уверена, что Феликс спал и все осталось незамеченным. Она стушевалась. – Ничего серьезного, просто забыл вчера пригласить меня съездить к Бэлле в конце осени. Тогда он попросил ее руки и сердца. – Прости. Она снисходительно кивнула, взяла его под руку и положила голову ему на плечо, а он велел извозчику трогать. Картер примчался ни свет ни заря, одержимый неведомой идеей, о которой страшился говорить, но готов был стоять на коленях, лишь бы Джейн помогла ему в немыслимой просьбе: одолжила на время свое вчерашнее платье. Ей сразу захотелось отрезвить его звонкой пощечиной, объяснить, что о таком не просят, – так она и сделала, а Генри понял ее, но от слов не отказался, и его тревожный, опасливый вид заставил миссис Хоггарт задуматься. Никогда бы Картеру не пришло на ум ничего возмутительного, и он ни за что не озадачил бы ее без причины, а уж если он не мог назвать эту причину, то, стало быть, перед ним висел вопрос жизни и смерти. – Дай мне слово, что я не пожалею о своем решении, – она вцепилась ему в рукав, не позволяя отвернуться. Тогда он заверил ее, будто как нельзя уверен, выразил необъятную благодарность, затем прибавил, что до гроба ей должен, и сел обратно в карету, спрятав наряд в заведомо пустой саквояж. – Генри! – сказала Джейн вдогонку. – Осторожнее… Она боялась за него, за то, что влезло ему в голову на невесть какой почве, однако страшнее было допускать, что в случае ее отказа Картер все равно пойдет напролом, начнет от безысходности метаться и точно вля- пается в беду. – С чем?! – он отодвинул шторку и высунулся из окна. – Ни с чем, а с кем! Со своим другом. Генри растерялся, вытаращился на нее, не понимая, что ответить. Расспрашивать, спорить, тактично промолчать? Они слишком долго знали друг друга и через многое прошли, чтобы высказывать любую правду в лицо. Потому что все произнесенное вслух если и звучало неприятно, то исключительно из лучших побуждений. – Это не мое дело, согласна! – Джейн невинно подняла руки вверх, а после жестом закрыла свой рот на замок. – Но я тебя предупредила. И верни мне то, что взял, в целости и сохранности! Она не осудит его на основании одного лишь «особенного» взгляда, которым он одаривал Стивенсона вчера, – она была слишком сознательна для этой нелепицы. Но ее давно беспокоило, к чему могли привести те воздержания, на которые однажды пошел Генри под гнетом Капл-Брейкера. Она никогда с таким не сталкивалась, Всевышний уберег ее, однако догадывалась, будто подобное насилие, наседающее на чувства вины и ответственности, едва ли проходило бесследно и было способно обернуться патологией. – Обещаю! – крикнул доктор из выезжающего за ворота экипажа.***
Появление в доме платья осталось незамеченным. Как минимум до той поры, пока Картер не просчитает все как следует. Стремительный регресс в состоянии Уилсона, с одной стороны, играл на руку, потому как делал его значительно слабее, однако с другой – его так называемое затишье могло оборваться в любой день без всякого предупреждения. И тогда станет совсем не понятно, как спасаться от ситуации. В течение нескольких дней Нельсон приставал к Генри с расспросами о письме и добился в этом определенных успехов, – выяснил, что Дэвис имел непосредственное отношение к Кэтти Рауш и что проблем с обонянием у него не было. Однако Стивенсон отнесся к последнему заявлению скептически, посоветовав не верить на слово. По его мнению, конченый негодяй, которому активно наступают на хвост, склонен отрицать правдивые догадки.***
Свечи в спальне Картера догорали. Их слабеющие огни дрожали при всяком невесомом дуновении, как будто боялись дождя за окном. Это был не дождь, а настоящая буря, которую город ожидал еще с прошлой недели. Капли яростно стучали по крыше, по земле, по стеклам, однако никого собой не впечатляли. – Я получил ответ от Теодора, – сказал Генри возникшему в проеме Нельсону, избегая приветствий. Впрочем, сказанное им само по себе было лучшим приветствием. – Неужели? – он изящно изогнул бровь и проскочил в комнату, заползая на кровать со стонами усталости. – И что же? – Рауши ждут нас в любое удобное время, только просили написать заранее, дабы они успели организоваться. Теодор всегда любезен к гостям. – Нас? – Стивенсон обхватил его лицо ладонями и заглянул прямо в глаза, словно бы проверял, не лгали ли ему. – Видишь, я счел нужным упомянуть, что держу знакомство со специалистом в столь узкой области, как человеческое сознание, а Теодор взмолился, чтобы я привез тебя с собой. Как здесь откажешь? Нельсон облизнул губы, захлопал глазами и совсем забыл, зачем приходил. Он уже видел, как щепетильно будет записывать подробности их с Кэтти разговора и какой невероятный опыт обретет. От такого не только руки, но и все его пытливое нутро зудело. Однако он опять остановил себя на мысли, что был полностью несамостоятельным, без сопоставимых по уровню знакомств, и что со стороны все обстояло так, будто Картер снова тащил его на себе куда-то выше. Это настолько укололо его, что даже промолчать не вышло. – Увы, все вертится вокруг известных мне людей, я сам не в восторге, – ответствовал Генри. – И знаешь, я бы отдал любые деньги желающему поменяться со мной местами. Я понимаю, почему это тяготит тебя, однако попробуй взглянуть на все с более практической стороны. Нельсон улыбнулся, убежденный доводами, и с довольной совестью продолжил суетиться. Его охваченный азартом взгляд забегал по комнате, пока внутри искрились разномастные идеи, и как только он готов был озвучить их, то со вздохом изумления воскликнул: – Боже мой! – Что такое? – Генри одернул руку, которой обнимал его. – Как что? Мне ведь нужно подготовиться, – запыхтел Стивенсон, не представляя, куда себя деть, – выстроить тактику, порядок. Это ведь важно! И перечитать сказки, я полагаю. Братьев Гримм я плоховато знаю, зато Андерсена – хоть наизусть. – Ты ведь не собираешься делать это сейчас? Мы не завтра поедем. – Вообще-то, именно так я и намерен поступить, отличная мысль, – он вскинул голову и устремился прочь с кровати. – У меня завтра выходной, могу позволить себе посидеть с книгой. Всяко лучше, чем откладывать, иначе потом не соберешься. – Ну да... – причмокнул Картер с фальшивой непринужденностью, однако глаза его были исполнены сокрушения, поскольку сегодняшний вечер был распланирован им немного не так. – Напомни мне на будущее не говорить тебе ничего особенно значимого перед сном. Нельсон захохотал, но согласился с ним, покаявшись, что с детства мог при известии о чем-либо интересующем его вспыхнуть, точно фитиль. А Генри ни на чем не настаивал. Он проводил Стивенсона очарованным взглядом, пожелав перед тем спокойной и продуктивной ночи, а сам задумался, сколько всего нужно было, чтобы он вновь обрел душевную безмятежность. Вроде как произошла целая вереница приятных и не очень событий, шокирующих, огорчающих, а началось все с одной бродячей собаки, которой пришло в голову кинуться Кассиопее под ноги посреди улицы.