Падает Лондонский мост

Так, давай сначала, – Нельсон стоял напротив раскрытого шкафа в позе мыслителя. – Ты забрал у миссис Хоггарт платье.  Сказать о его удивлении было равносильно молчанию, так что он, пребывая в состоянии полного недоумения, решил ничего толком не комментировать, пока не дослушает до конца.  – Я одолжил, – поправил Картер, переминаясь с ноги на ногу.  Он лихорадочно ждал, в какую сторону склонится в итоге нейтралитет Нельсона: в милость или негодование.  – Хорошо, это понятно. Дальше.  – Что, если мне спровоцировать Уилсона, подстроив свидание? – теперь он не рассказывал, а как бы спрашивал, рассчитывая вызвать снисхождение степенью своей неуверенности. – Он наверняка проследит за мной, ведь я предсказуем и почти всегда направляюсь по одному и тому же пути – через Лондонский мост… – осекся. – «Падает, падает Лондонский мост».  Доктор постоял немного в растерянности, ни слова не проронив, и ему стало плохо вплоть до одышки.  – Ты ведь не думаешь, что Дэвис делал ставки на мелодию? – Стивенсон тоже встрепенулся. – Генри, это слишком. Даже если он досконально изучил твои перемещения, убив на это не одну неделю времени, то информация о том, откуда именно он наблюдал за тобой, бесполезна. Просто мотив известный, и таких музыкальных шкатулок продается больше всего.  – А если нет? – заметался тот из угла в угол, периодически хватаясь за волосы и за лицо. – А если так и было запланировано? Я что, и сейчас невольно следую его замыслам?  – Генри, успокойся, ты себя извел, – Нельсону передалась его тревожность, и в определенный момент ему показалось, что он перестал узнавать Картера в этом несобранном, импульсивном человеке. – То, о чем ты говоришь, отдает сверхъестественным помешательством. Уилсон не настолько гениален, чтобы свести тебя с ума. Скажи, какое свидание ты собираешься устроить?  – Показное, фальшивое. Но я столкнулся с одной-единственной проблемой, – он замер напротив платья. Слова Стивенсона немного отрезвили его. – Я понимаю, что для осуществления этого мне необходима пассия на вечер. Мне не составит труда дать денег падшей женщине, и для меня она наденет какой угодно наряд, хоть на край света со мной поплетется, пока я плачý, но стоит ли оно ее здоровья и жизни в случае, если все выйдет из-под контроля? Вот и я считаю, что не стоит. А с таким шатким настроем трудно действовать.  – А платье-то ты зачем забрал? Чтобы выдать ее за Джейн?  – Именно.  – Какой толк?  – Так убедительнее. Дэвис понятия не имеет, кто такая Джейн, но он несколько раз видел нас вместе и догадывается, будто между нами хорошие отношения.  – Хочешь мое честное мнение? – Стивенсон сложил на груди руки. – Я злюсь. Злюсь, да.  – Нельсон…  – И ты так долго тянул?! – он старался сдерживаться, но получалось плохо. – А если бы я не спросил? Ты бы сохранил это в секрете? До какого момента, до появления последствий?! Генри, – порывался он продолжить, но слова мгновенно вылетели из памяти, оставляя только своеобразную датскую брань. – Это… Как ты пришел к такому? Даже к мыслям о подобном?  Он не мог определить, что в нем преобладало – обида или разочарование. Или откровенный страх, что Картера посещали подобные идеи и что он им потакал. Слава Богу, его хотя бы мучили сомнения. В Нельсоне возникла жгучая потребность выплеснуть все доктору в лицо, но он был не того склада характера: обычно он либо уходил от конфликта вежливо, либо игнорировал, спасая положение, а здесь ему хотелось рвать на себе волосы, ведь ситуация задевала его до чертогов души. Стало совсем паршиво, до тошноты: он проглатывал переживания, как приучил себя с юности, испытывая притом настоящие муки, раздирающие его грудь в клочья.  – Я всего лишь ищу действенный способ не дать Уилсону уйти, не обвиняй меня в этом, – Генри знал, что замысел его не безупречен, однако уже не представлял себя без него.  Он перестал выглядеть виноватым, а на смену фальшивой осторожности пришла хладнокровная решимость.  – Нет, – отрезал Стивенсон, шарахнувшись от него в дальний угол. – Ты ищешь способ нарваться на проблемы, чтобы кому-то что-то доказать. А ты подумал, что вообще-то не один?  – Именно поэтому я пытаюсь обезопасить остальных, тебя в первую очередь, – Картер свел брови на переносице, отчего вид его сделался требовательным, однако это не спасло его от встречного негодования.  – И кто тебя просил об этом, позволь спросить? Кто просил тебя рисковать своей жизнью и жизнью другого человека ради достижения призрачной цели, которая ясна одному лишь тебе?!  Нельсон пребывал вне себя, и чем дольше говорил, тем отчетливее в нем возникала потребность разораться. Им двигали ужас, отдающий дрожью в коленях, обращенные к нему недоверие и отверженность, которых он не ожидал. Генри не был ему соседом или коллегой, и с самого начала Нельсон верил ему во всем, закрывая глаза на риски. Но доверие имело свои границы. И сейчас, когда эти границы осыпались, то обратились в беспощадные осколки, вонзавшиеся в шею, сердце, в язык.  – Ты снова считаешь, что знаешь меня лучше, чем я сам! – вспылил Картер.  – Да, я считаю! Сказать тебе, откуда это пошло?!  – Откуда?  – Ты просто одержим им, Генри! – Стивенсон призывно вытянул руки. – И для тебя не существует иного исхода, кроме как увидеть этого проклятого Уилсона снова. Зачем? Показать ему, что ты победил, а он проиграл? Кому станет лучше? Жертвам, которые покоятся в земле, или мне, покуда я буду знать, что ты в опасности? Да только тебе в твоей навязчивой идее! – он ткнул в него пальцем.  Нельсон задумался: а давно ли это началось, давно ли доктор стал говорить и вести себя подозрительно? Не тогда ли, когда бросил в огонь записку, а ее содержание пересказал так, как ему захотелось, или раньше, во время жалоб на дурное предчувствие? Стивенсон ничего не заподозрил, пока не дошло почти до катастрофы, а Генри, доведенный до предела, не постеснялся об этом напомнить:  – Какой из тебя алиенист, если ты одержимого под своим носом разглядеть не можешь?! – он перенял манеру размахивать руками. – Ты не являлся объектом чьего-то больного интереса, и я желаю тебе никогда не вставать на мое место. И ты не понимаешь, насколько важно для меня убедиться, почувствовать, что мы с ним в расчете. Этот страх, перерастающий в злобу. А ведь мне теперь есть, что терять, к твоему сведению! Не скажу, что прямо-таки рассчитывал на твое содействие, но хотя бы не вини меня в том, что я хочу как можно быстрее это прекратить!  – А мне, хочешь сказать, терять нечего?! Меня волнует твое благополучие, если ты вдруг этого не знал. Но раз ты для себя все решил, – Нельсон прошел мимо по направлению к выходу – он был сыт всем по горло, – разве я вправе препятствовать.  – Ну нет, мы договорим, – Генри преградил ему дорогу. – То есть, ты считаешь мою идею бессмысленной от начала до конца?  – О, я считаю ее безобразной! И я доходчиво объяснил, почему.  Ему и правда хотелось уйти, выйти на воздух и проветрить голову, однако его не пускали. Впрочем, на месте доктора он поступил бы так же.  – Есть варианты лучше? Раз критикуешь, то хотя бы предлагай что-то взамен.  – Есть. Не вмешиваться и позволить инспекторам делать свою работу. Ты не всесильный, хоть пытаешься свернуть все горы на этой планете, и существуют дела, которые следует доверять людям с определенными полномочиями.  – Они не справятся, Дэвис снова обведет их вокруг пальца, как в случае с «Альбертиной», – у Картера руки затряслись. Он не мог сказать четко, зачем спорил: отстаивал ли свою точку зрения или доказывал бесполезность расследования в целом. – За время, проведенное под его гнетом, я могу заявить, что просчитываю его лучше остальных и практически ощущаю, как мне надо поступить, дабы покончить с ним раз и навсегда.  – Тогда я одного не могу понять, – шумно выдохнул Нельсон, заставляя себя успокоиться. – Ты на полном серьезе готов безрассудно пренебречь жизнями?  Он подвел к самому главному. И не остановился:  – Ладно, оставим. Но как ты дальше поступишь, если твой так называемый план вдруг сработает? Ты убьешь Уилсона, бросишься бежать? Раз заявляешь, что хорошо предугадываешь его, то каковы будут его и твои следующие действия? Вот именно, что никакие, – подчеркнул он чрезмерно долгое молчание, – что я и пытаюсь донести до тебя. Иметь стремление – это хорошо, похвально, но не советую равнять его с чем-то упорядоченным и действенным.  Стивенсон не особо ждал ответа, лишь пылко надеялся, что побудит Генри обдумать все еще раз и прийти к верным, сознательным заключениям. Он любил его, любил душой и сердцем, оттого и боялся потерять его в этом развернувшемся противостоянии, причем потерять так глупо. Генри тащил за плечами нелегкий груз, о чем предупреждал Пембрук, – самую настоящую дырявую бочку с порохом, содержимое которой тонкой дорожкой тянулось за ним по пятам. Достаточно было одной искры, чтобы все вспыхнуло синим пламенем, а Уилсон намеренно крался позади, держа в руках зажженную спичку. Но он, видимо, не понимал до конца, что если-таки произойдет возгорание, то оно уничтожит их обоих.  Нельсон шагнул за порог, рассчитывая услышать намеки на переосмысление, однако доктор спросил только:  – Ты вернешься вечером? – Да, но без понятия, насколько поздно, – ответил он безразлично, не оборачиваясь. – Поступай, как знаешь, но не забывай, что любая твоя опрометчивость дорого обойдется. Для всех, а не для тебя одного.  Больше они не разговаривали. Стивенсон собрался, оседлал Банкета и умчался на нем прочь со двора, причем на нервной почве так пришпорил, что конь прижал уши, подскочил, лягнув в воздухе, а потом сорвался с места в галоп. Картер приказал Майклу закладывать карету.  Дел намечалось невпроворот, не хватало еще душевных метаний, однако они прицепились к нему задолго до этого, да так, что никакими щипцами не вырвешь. Они истязали Генри со дня гибели Бэллы, и он сомневался, сумеет ли когда-нибудь вновь обратить лицо к солнцу, оставляя позади дрянную тень. Теперь он стоял на распутье, гадая, что есть для него лучший выход из создавшегося положения, и готов был на что угодно, лишь бы его избавили от необходимости выбирать что-то одно, гарантированно теряя другое. 

***

Уилсон очнулся от ощутимого пинка: его ударили ногой в бок. Он открыл глаза, сжался, скуля невнятные проклятья, и устремил размытый взор вверх, на того, кто надменно возвышался над ним.  – Катись отсюда! – гавкнул раздутый, как рыба-еж, господин. Его котелок сдвинулся набок, а фрак едва сходился на огромном пузе. – Посетителей распугаешь!  Зрение понемногу приходило в порядок, и Дэвис все отчетливее видел его овальное лицо с маленькими поросячьими глазками, выглядывавшими из-за округлых щек. Он в точности напоминал бы Шалтая-Болтая, если соотношение его головы и тела поменять местами.  – Где я? – сухими, потрескавшимися губами прошелестел Уилсон.  Факт пробуждения удивил его. Последние сутки он бродил по забытым Богом и Королевой переулкам, пока не выбился из сил и не упал здесь, около недешевого магазина мужской одежды и аксессуаров. Но он не помнил, как добрел до этого места, сколько он не ел и долго ли пролежал здесь, на холодной брусчатке. Он знал только, что вылетел из арендованной квартиры, не успев взять ничего ровным счетом. Оделся перед выходом теплее, скрыв китель под пальто с подкладкой, нацепил флягу с водой, забрал охотничий нож, который превосходно вонзался между позвонками, и закинул в карманы несколько флакончиков того, что облегчало ему работу.  Широкий навес уберег его от дождя – никому не хотелось иметь дело с грязными витринами каждое утро. Но он не уберег его от общественного пренебрежения. И никого не интересовали причины, равно как и прошлое. Теперь у него не было крыши над головой, ничего не осталось, кроме сгустившейся желчью ненависти.  – У моего магазина, вот ты где! Пошел! Тут тебе ловить нечего!  Господин собирался пнуть его снова, уже замахнулся, а Уилсон даже глаз не отвел, пронзая его неопределенным взглядом. В нем все нашло отголоски: и злость, повелевающая им в разгар деяний, и страсть, с которой он желал подобраться к доктору, но вместе с тем жалость и тотальное безразличие. Он бы не пискнул, если бы его забили ногами до смерти прямо сейчас.  – Чтобы через десять минут тебя здесь не было, – задыхался от раздражения и лишнего веса владелец магазина, плюнув на это дело, уходя вразвалочку в свою обитель.  Но перед тем он, задержавшись на пороге, обшарил многочисленные карманы в поисках ключей и не заметил, как оттуда вылетела визитка, выпорхнула из фрака и опустилась на землю, прямо в грязь.  Стоило входным дверям закрыться, Дэвис зашевелился. Встать с первого раза не получилось, вместо этого он завалился на бок и опять чуть не лишился сознания. Перед глазами все крутилось, подобно детской карусели, что стояла возле уотвордского цирка. Только не слышно было смеха, а разноцветные флажки на полосатом куполе заменяли струи летящей из-под копыт слякоти.  Уилсон дрожал. Он с трудом поднялся на ноги, цепляясь за стену, и к тому моменту визитка уже была у него в руках. Он не стал портить себе сюрприз – быстро спрятал ее в рукав и шатко-валко побрел прочь, куда угодно, где его оставили бы в покое. На аккуратно обрезанной бумажке красовалось название магазина, а также имя его непосредственного владельца – мистера Паркера Шеффорда – в придачу с почтовым адресом, куда довольные клиенты могли бы присылать свои эйфорические благодарности.  «Какая удача», – подумал Уилсон и незаметно для самого себя улыбнулся. Господин Шеффорд за свое последнее утро допустил две непростительные ошибки: выронил визитку из кармана и передумал бить бездомного ногой по голове, чтоб больше глаз не открыл, и ему придется созерцать последствия. 

***

Нельсон сидел на перевернутом ведре и осматривал воспаленное коровье вымя, горячее, с ссадинами и лопнувшими сосудами.  Во время утреннего доения любимой животины хозяин столкнулся с ее необычайной нервозностью, после чего обнаружил кровь в молоке и сразу бросился звать ветеринара, к которому неоднократно обращался. Корова-то ценная, продукта больше всех давала.  – У вас коровы вместе пасутся? – уточнил Стивенсон, подпирая рукой щеку.  Диагноз для него был очевиден, но он все равно монотонно спрашивал, разглядывая опухшую молочную железу.  – Дак постоянно, – кивал владелец, мистер Поттс, заранее готовясь удивиться вердикту. – Вы ж знаете, доктор.  – В стойла сами заходят к вечерней дойке?  Это был настолько классический случай, что Нельсон вполне успевал думать о другом. О том, как ему себя вести с Генри, как убедить его отказаться от безумной затеи и что предпринимать, если не получится.  – Дак у меня ж три коровы дойные всего, места свои знают, спокойные, вон хоть над ухом стреляй.  – Тем не менее, у вашей коровы ушиб вымени, повлекший за собой мастит, – он дотронулся до больного места, и животина нервно топнула ногой, взмахнула хвостом. – Стало быть, споткнулась и упала при подъеме в стойло.  – И что теперь делать-то, доктор? – мистер Поттс за голову схватился, поникнув. – Маститы-то они коварные, молоко портят. Никак мяснику отдавать?  Стивенсон наклонился, осматривая выменное дно с отекшими сосками:  – Зачем сразу под нож? Случай отнюдь не смертельный. Абсцесса нет, гангрены тоже. Вечно вы суетитесь без повода, – выглянул он из-под коровы и обнадеживающе улыбнулся ее владельцу. – У вас в доме не найдется йода? Боюсь, моего тут не хватит.  – Обижаете, дорогой доктор, – воскликнул на радостях мистер Поттс, аж беретка с головы слетела. – Сейчас, подождите минутку, спрошу у жены.  Он вернулся довольный, с бутылью йода в руках, и улыбался так широко, что были видны все его недостающие зубы, но Нельсон оптимизма не поддержал, встретил его тоскующим взглядом и молча закопошился в сумке, ища закрученные в марлю ватные тампоны.  – Вы сегодня не особо разговорчивый, доктор. Что-то случилось? Ничего серьезного, я надеюсь? Далеко не мое дело, конечно, но все-таки.  Мистер Поттс не навязывался, однако Нельсон всегда охотно шел на диалог. Это превосходно сглаживало углы его трудной и зачастую грязной работы, рассеивало неловкости и недопонимания, а сейчас он, похоже, был не в настроении. На лечении это никак не отражалось, но в его глазах исчез неповторимый трепет, который он постоянно излучал, занимаясь любимым делом.  – Все в порядке. В порядке, да, – Стивенсон мотнул головой, разгоняя прочь гнетущие мысли.  Они роились над ним, словно разозленные осы, чье гнездо только разворошили, и ни одна зараза не решалась укусить, дабы подтолкнуть его наконец к ответному действию.  Нельсон промокнул тампон йодом и поднялся с ведра, чтобы при необходимости мигом отскочить. Корова хоть и обладала славным характером, но его действия могли без труда вывести ее из равновесия.  – Мистер Поттс, могу я задать вам один вопрос? Он не несет в себе ничего личного, не переживайте.  – Дак я не переживаю. Валяйте, доктор, спрашивайте, – он подошел к любимице, встал у левого ее плеча и начал поглаживать.  Его руки были грубыми, морщинистыми в силу возраста, испещренными мозолями от каждодневного труда.  – На что бы вы пошли ради достижения определенной цели?  – Дак все зависит от самой цели. Я вот, к примеру, на себе сэкономлю, но скотину вылечу, надо ведь хозяйство в прибыли держать, иначе кому мы здесь нужны такие, коли выгоды ни себе, ни стране не приносим.  – Верно, верно. Скажем, чтобы остановить преступника?  – Чтобы остановить преступника, я получил бы военное звание и подался бы в инспекторы, а не заводил бы птицу, свиней и всякую другую скотину, – сходу ответил мистер Поттс.  Вдруг оба кинулись от коровы в разные стороны, перепугавшись грохота. Она-таки пнула перевернутое ведро, с которого предусмотрительно удалился Нельсон.  – Ну, Ария, не волнуйся, – приговаривал мистер Поттс, затягивая посильнее путы, – хотя если бы мне между ног все мазали йодом, я бы не только ведрами кидался.  Стивенсон посмеялся и сказал, что ему не хватает таких позитивных людей в каждодневной работе, что иногда он предпочел бы общаться исключительно с животными, а не с их владельцами. Но случалось и наоборот: скотина попадалась такая, что пристрелить хотелось.  – Это ваш крест, вам его нести до конца дней, – сказал мистер Поттс, и его костистое лицо было полно трогательного благодушия. – Дак что там дальше с этим преступником? Почем мне его ловить-то?  – Положим, он угрожает вам и тем, кем вы дорожите, – Стивенсон снова взял тампон и наклонился к корове. – Вы поставите на кон чужую жизнь?  – Тут другой разговор, доктор. Если речь о том, кто на что способен, то любой в силах убить или предать, особого ума не надо, дай только веский повод. Мое такое мнение, вы вправе не согласиться. Вдобавок вы ведь врач и должны понимать цену многих вещей. В экспериментах науки бесчисленное количество зверств, однако ни у кого не возникает мысли усомниться в их нужности.  Стивенсон это знал, более того, сам некогда проводил наблюдения in vivo, однако все равно тяжело было сравнивать, когда дело касалось того, кому он готов был отдать себя без остатка. Он желал лучшего для них с Картером, но это «лучшее», как оказалось, у каждого свое, одно противоречило другому, и он понимал, что не простит, если глупость доктора приведет к непоправимым последствиям. Тогда его постигнет сокрушительное разочарование, и придется с кровью оторвать от сердца здоровенный кусок, целиком и полностью принадлежавший Генри. Но разве способно сердце, лишенное желудочков и межпредсердной перегородки, биться дальше?  – Один человек собирается так поступить. А я ищу способ отговорить его, – сознался Нельсон и ощутил себя слабовольным, но его вопящая в ужасе душа сама тянулась открыться кому-нибудь чуткому и попросить совета.  – А право-то есть у вас, чтобы переубеждать? – вежливо осведомился мистер Поттс, хлопая по шее корову: процедура была почти закончена.  – Простите, какое право?  – Дак право наставлять кого-то. Тем более, что человек этот взрослый и самостоятельный, так ведь? В противном случае вы берете ответственность на себя, настаивая на правильности своих позиций и только. И вы с этим человеком должны быть довольно близки, раз собираетесь говорить на подобные темы.  – Да, мы близки.  – Замечательно, тогда просто будьте рядом с ним, что бы ни случилось, – он посмотрел в покрытое разводами и паутиной окно во двор, где играли его внуки. – Вон, у соседа моего трагедия: с утра с женой перед уходом попрощался, возвращается к вечеру, а она холодная средь дома лежит, – он перекрестился, – прямо шла и замертво упала. Вот так вот. Страшные времена, доктор, очень страшные, и надо ценить любой миг на этом свете. Только своим участием вы сумеете склонить кого-то в свою сторону, если правда того желаете.  Нельсон промолчал, и не потому, что подбирал ответ, а потому что вовсе не собирался отвечать. Над такими словами требовалось подумать в тишине и одиночестве, однако ничего из перечисленного не имелось в его распоряжении.  – Благодарю, – улыбнулся Стивенсон.  Он счел ироничным и отчасти забавным факт того, что он, при всех своих навыках, погряз в утренней ситуации, а помог ему в результате фермер, который смыслил в алиенизме столько же, сколько Нельсон в пароходостроении. 

***

Уилсон любезно постучал в дверь по имевшемуся у него адресу – ни шороха. Трудно сказать, обрадовался ли он этому, испытал ли облегчение или наоборот, легкое недоумение, но он не стал задерживаться: зашел без приглашения, открыв замок при помощи отмычки, которую первым делом выкрал из полицейского участка, пока еще ходил среди констеблей. Ловкость рук, как говорится, только и всего, и сейчас руки его не подводили.  Дэвис не растерялся в чужом доме: закрыл дверь запасными ключами, висевшими на стене по левую руку, по-хозяйски снял верхнюю одежду и остановился напротив зеркала.  Теперь он как нельзя ясно понимал, почему даже с портретами по всему городу никто не узнал его: потому что так отвратительно он еще никогда не выглядел. Он бы сам никогда не посмотрел в свою сторону, разве что, только плюнул, и точно не стал бы запоминать скверного неотесанного бродягу, портившего настроение всякому, кто обращал на него внимание. Где-то там, под паклями грязных, спутанных волос, под безнадежно больными глазами однажды ютился молодой любимец публики и одной неповторимой женщины. Но, похоже, он умер: Уилсон давно не видел его.  Квартира была двухэтажной, как у мистера Стивенсона, однако обставлена изысканнее. Дэвиса не привлекали картины и дорогие махровые ковры, которые он топтал грязной обувью, – он заметил стоявшую в углу деревянную лошадку на колесиках, а рядом, на комоде в прихожей – семейную фотографию. Еще там валялась стопка неразобранных писем, как раз от супруги. Датировались почти двумя неделями назад.  Уилсон распечатал одно и прочел, что они с детьми спокойно добрались до лечебных вод, прекрасно себя чувствуют и с удовольствием проведут на отдыхе целый месяц. Дэвис разозлился. У Шеффорда было все, однако он даже не помышлял ценить это. Обрадовался, наверное, что его оставили одного в тишине и благоговейном спокойствии. Уилсон же только мечтал о семье, пока не узнал природу выросшего на шее зоба. Но самым жалким оставалось то, что он продолжал мечтать иногда, совсем мимолетно. Картинки жизни, именуемой им счастливой, порой проскальзывали в его размышления, когда он чувствовал себя особенно плохо, когда ломило все тело, бросало в холодный пот и сердце разрывалось от непосильной нагрузки. Он так увлекался просмотром, если ловил хотя бы один из этих миражей, что не ощущал теплых слез на щеках, которые срывались вниз, смешиваясь с испариной.  Голова закружилась, подступила тошнота, а за ней и кашель до рвотных позывов – Уилсон схватился за мебель, навалился на нее грудью так, что лбом уперся в зеркало, и был полностью готов упасть, но удержался: последние силы кипели в нем, вытягивая за волосы, побуждая наивно бороться, потому что страшно было опускать руки. У него не хватало духу добровольно пойти на эшафот, и он бился в агонических попытках удержать на плаву пароход с пробитым днищем, на котором он был единственным пассажиром, кормчим и капитаном. Он боялся столкнуться с тем, что заключала в себе посмертная бездна, боялся верить в это и отрицать, – он растерял все принципы, что дарили порядок его душе. И он бы сказал, будто утратил вместе с ними и душу, если бы забыл имя и образ Кэтти Рауш. Но он помнил.  По дороге в хозяйскую комнату Дэвис наткнулся на громадный шкаф, заставленный чем ни попадя, и заглянул на верхние полки – именно там мудрые родители стали бы держать лекарства в доме, полном детей, – и обнаружил то, на что так пылко надеялся: кодеиновую микстуру. Откупорив бутылку, он смело хлебнул из горла; знакомый приторно-жгучий вкус наполнил рот, спустился раскаленной смесью в пустой желудок, и лишь тогда Уилсон вспомнил, что невесть сколько не ел. Стало быть, потому и с ног валился. Но он не мог позволить себе встретить Шеффорда в настолько плачевном виде, иначе рисковал банально не справиться с ним.  Иногда, вот как сейчас, Дэвис поражался, каким образом ему удавалось раз за разом избегать верной гибели, поимки, казни, за что ему постоянно выпадал шанс продлить свою жизнь, которую он проводил все безобразнее и безобразнее. Когда-то он думал, будто хуже дела пойти не могут, однако теперь убедился, что только у верха есть предел, а вниз дорога уходит до бесконечности. 

***

Нельсон вернулся домой, когда стрелки часов перевалили за одиннадцать вечера. Еще утром, после ухода, его посещала мысль переночевать в своей постылой квартире, изумив мисс Бойл внезапным визитом, но вскоре он отбросил ее прочь. Проблему нельзя было оставлять нерешенной, да и показывать свой нрав лишний раз не стоило. Генри и так успеет лицезреть, каким несносным он порой бывает.  В доме свет не горел, и Стивенсон почти подумал, будто доктор отдыхал в своей комнате или наоборот, еще не вернулся, если бы не заметил зажженный фонарь на террасе. Подойдя ближе, он разглядел еще и сигаретный дым, поднимавшийся в воздух мутными слоями и таявший в тускло-желтых лучах. Картер не имел привычки курить, несмотря на общепринятую моду, а делал это от безысходности, когда на сердце становилось совсем погано. Именно поэтому Нельсон не сумел пройти мимо него наверх, как бы сильно ни хотелось спать.  – Рад, что ты пришел, – отозвался Генри, выдавливая из себя вялую улыбку.  В руке он держал стакан с коньяком. И плевать ему было на то, что коньяк пьют из бокалов, – он вообще собирался делать это из горла.  – Что-то случилось? – Стивенсон подумал о худшем.  Он встал напротив, снял со спинки соседнего стула плед и накинул на плечи: к ночи похолодало.  – У меня выдался на редкость отвратительный день, – Картер выпустил новые клубы дыма куда-то наверх, к затянутой тучами луне. Эти тучи охраняли ее, считая слишком прекрасной для постоянных взглядов смертных.  – Мне пришлось сказать родителям, что у их пятилетнего сына дифтерия и что он с наибольшей вероятностью не переживет ночь.  – Дифтерия? Как дифтерия? – Нельсон разинул рот в замешательстве, – Боже милостивый, ты же не…  – Я был в кожаных перчатках, замотался платком по самые глаза, а в комнате предусмотрительно открыли настежь окна, – доктор отвечал равнодушно, словно риски заражения вовсе не страшили его. Хотя так и происходило, он старался не думать о себе, заходя в дом пациента, однако в какой-то момент увлекся и взял это в привычку. – Не волнуйся, но на всякий случай не подходи ко мне в ближайшие дни.  – Конечно, после таких слов я совсем не волнуюсь, – с паническим сарказмом сказал Нельсон, поступая с точностью до наоборот.  Он подзабыл, насколько опасное у Генри призвание и какие безжалостные болезни окружали его изо дня в день, а теперь, когда вспомнил, испугался.  – А потом я вводил ему лекарства и слушал, как рыдали в соседней комнате мать с отцом, – продолжал Картер, устремляя печальные глаза к небу. – И я смотрел в лицо этому мальчику, которого изнуряла длительная лихорадка, сжигающая изнутри это щуплое тело. Его раздутая шея не позволяла ему дышать. Я видел, что он все понимал, что он устал, смирился с участью задохнуться часов через восемь, – Картер поднес к дрожащим губам стакан и сделал глоток, – но он все равно таращился на меня с надеждой. Будто я сделаю что-либо еще, кроме как выйду за дверь, введя ему ударную дозу филониума, и строго-настрого запрещу родителям прикасаться к нему, а другим детям вообще не разрешу входить в комнату. Он отойдет там один, в полной темноте.  Картер наблюдал множество смертей и всякий раз считал себя закаленным к их восприятию. Таковым он и являлся на самом деле, однако каждый случай был отличен от предыдущего, и некоторые из них с режущей болью прорезались сквозь оболочку принятия, а потом пускали корни, оставаясь в памяти надолго. И крошечное детское тельце, от которого почти ничего не осталось, с огромными лимфоузлами, отекшими миндалинами, с гнойно-кровянистыми истечениями из носа, заставляло его мучиться. Он не настолько отдалился от людей душой, чтобы назвать себя образцовым врачом, но ему хватало выдержки не показывать этого до возвращения домой.  – Иначе заболела бы вся семья, – Стивенсон подцепил ногой ближайший стул и придвинул, чтобы сесть рядом. – Ты ведь понимаешь.  Доктор отрешенно кивал, давясь подступающим к горлу комом. Семья уже могла заразиться, они поздновато схватились.  – Обычно перед уходом я лгу им, что все будет хорошо, потому что вижу, как им страшно, – он сделал затяжку. Его глаза были полны слез, которым он не позволял скатиться по щекам вниз. – Но он не боялся, поэтому я сказал ему, что скоро все закончится. Я сказал ему правду.  Нельсон положил голову ему на плечо, согревая в своих руках его пальцы и чувствуя, как неровно он дышал. Мистер Поттс выразился доходчиво: времена действительно страшные.  – Извини, моя идея просто кошмарна. Едва ли я вообще допускал мысли о чем-либо, кроме результата, – Картер хотел сделать еще один глоток коньяка, но остановил себя. – Я верну Джейн платье при первой возможности.  Вид умирающего мальчика растормошил в нем и без того ощутимые страхи. Картер держал эту изможденную ручку, без труда нащупывая извитую сеть вен, и думал, что он последний, кто прикасался к нему, поэтому он не отпускал его как можно дольше. Он видел, как тяжело вздымалась детская грудь, как все хрипело внутри распухшей глотки. Еще немного – дыхательные пути перекроются напрочь, и при столь тяжелой форме заболевания ничего не могло спасти его.  Генри покидал комнату спешно, с трудом превозмогая желание обернуться. Он понимал, что отдавал ребенка прямо в пасть нещадной дифтерии и понимал также, что заплачет, если взглянет на него еще хоть раз.  Он давно прекратил обращаться к несправедливости, по вине которой умирали дети. Картер был совсем юным, когда до Англии добралась «новая чума» – холера. Отец увез его далеко за город, к своей сестре, но и туда мор протянул когти. Он обнюхивал зубастой мордой каждый дом, заглядывал в окна, скребся под дверью и забирался под полы. Тогда-то Генри стал свидетелем того, как люди просто исчезали, а другие, не успевая запастись слезами, вовсе переставали плакать по ним.  – Я так часто повторяю, что ненавижу Уилсона, – вздохнул Картер. – Но я совершенно забываю, что благодаря ему не сижу сейчас в одиночестве.  Нельсон согласился с ним молчаливым кивком, не отводя утомленного взгляда от дымящей сигареты. Он далеко не раз задумывался об этом, подумал и сейчас: о том, как бы он дальше жил со своими неугодными миру взглядами, не познакомься он с доктором по воле случая.  – Я хотел сказать тебе кое-что про платье, – прошептал Стивенсон полусонно, молясь, дабы этот день поскорей завершился. – Давай вот как поступим. Вернемся к обсуждению не утром, даже не завтра, а съездим для начала в гости к семейству Рауш на грядущей неделе. Ты тоже много верного наговорил, и, возможно, стоит попробовать найти золотую середину.  – У тебя появились мысли на этот счет?  Генри не отличался суеверностью, не искал повсюду знаков судьбы или подсказок свыше, но неизлечимо больной мальчик вклинился в его распорядок так прискорбно вовремя, что он побоялся не сделать из этого выводов.  – Я непременно скажу, когда сам узнаю.