***
Настал черед Рихтера устраивать собрание, причем делать это именно в морге, опасаясь, что кто-нибудь из прессы сумеет просочиться через стены инспекторского бюро или вырасти из-под пола. К сожалению, он принес печальные известия: в доме господина Шеффорда был обнаружен его труп. Тело разложилось в подвале – зрелище невыносимое. К Йенсу подступил рвотный рефлекс, стоило ему воскресить в памяти въедающийся в ноздри запах. Такой гнилостно-сладковатый; почуяв хотя бы однажды, его невозможно спутать ни с чем иным. Но инспектору не пришлось рассказывать об этом людям, которые проводили дни в компании мертвецов. – И если вы подумали, что хуже дела стать не могут, то я вас разочарую, – он говорил грубо, достаточно сухо. Его эмоции остались где-то за порогом. – Помните, вы спрашивали меня, доктор Картер, не пропало ли чего из дома? Так вот, нет лекарств и револьвера, патроны Дэвис тоже забрал, все до единого. Трудно установить, сколько он унес денег, но осмелюсь предположить, что не меньше полутора сотни фунтов. А знаете, что еще я вам скажу: обнаглевший гад не притронулся к монетам, исчезли исключительно купюры. Рихтер как никто иной осознавал, что значит позволить безумцу заполучить оружие, и у него сердце замерло, когда ему доложили о пропаже. От пузырьков с микстурами остались одни круглые разводы на верхней полке шкафа, а от револьвера – чемоданчик с бархатной прокладкой. Картер потерял дар речи: он как сидел, таращась очумелыми глазами, так и остался неподвижен, выстраивая в голове самые разнообразные сценарии, ни один из которых хорошим не заканчивался. Нельсону стало нехорошо. Его затошнило, так что он потер шею, напрасно рассчитывая избавиться от возникшего там кома. Еще тогда, под Ватерлоо, он остался честен с собой в вопросе о том, что знатно подставил их обоих в случае, если за ними правда наблюдали, но едва ли он помышлял, какую на самом деле опасность обрел Уилсон за минувшие дни. Генри был как нельзя прав, доказывая, будто оно того не стоит, будто они навлекут на себя беду. – У него с собой полная сумка не самых легких вещей, – подал голос Лайонел, а остальные удрученно притихли, – ему некуда совать монеты. – Разве что себе в зад. Вот же дрянь! – таково было мнение комиссара о ситуации в целом. – Йенс, забудьте о цели взять его живым, стреляйте при малейшем неповиновении приказу сдаться. А повиноваться он не станет, к гадалке не ходи. Так и передай своим, если еще не сделал. – Сделал, комиссар, сразу по факту пропажи оружия. – Впервые вижу такое, – Артур поежился, весь поник. – Дэвис неизлечимо болен, в случае ареста его казнят, а при сопротивлении застрелят. Над его головой занесено сразу три меча, а он умудряется избегать их всех. – Кажется, у него особые отношения со Смертью, если даже Она не хочет видеть его перед собой как можно дольше, – сказал Пембрук, а потом обратил внимание на тех, кого известие повергло в бесконечное потрясение. – Генри, Нельсон? Оба подняли на него отсутствующие глаза, но ничего не сказали. А он решил не требовать с них, продолжив раздавать Рихтеру указания: – Соберите последнюю известную информацию о нем и начните развешивать новые объявления, только на сей раз не пропустите ни единого фонарного столба. Обстучите каждую квартиру по соседству, дом напротив и не забудьте обшарить магазин вдоль и поперек. Пустите по следу собак на всякий случай. И натрави газетчиков, самое время спустить их с поводка. Ты услышал меня, Йенс? – Так точно, комиссар, – кивнул он. – Немедленно отдам приказ. Разрешите задействовать больше людей. – Хоть весь город с окрестностями, но останови его, прежде чем мы получим новые тела. Комиссар воздерживался, как только мог, однако при мысли об очередной возможной катастрофе его взгляд непроизвольно упал на докторов. И жутко стало стало всем: когда сам Пембрук начинал переходить на личности, значит, положение критическое.***
– Подумай снова, оставив в стороне извечное упрямство, – кружился Рихтер вокруг Генри, когда все начали расходиться, – над вопросом охраны. – Не трать на меня ресурсы, – Картер не заметил, как огрызнулся. – Если Уилсону взбредет в голову, он пальнет в окно кареты или проскочит за мной к пациенту, устроив там бойню. Но я отказываюсь запираться в четырех стенах, люди по-прежнему ждут от меня помощи, их не касаются мои с Дэвисом проблемы. Он стремительно зашагал вперед, а инспектор счел лишним догонять его. Равно как и Нельсон, который вовсе упустил мгновение, когда Генри стремглав вылетел из анатомической. – Уилсон до того им одержим… – вздохнул Йенс, и Стивенсон остановился подле него. – Из всех людей в Лондоне, что высказывали мнение относительно Капл-Брейкера, он уцепился за него, подумать только. А вы не допускали, что причина может скрываться не в зависти или азарте, что его выбор основывался на чем-то ином? – Допускал. Я описывал такие случаи, о которых вам лучше не знать, инспектор, иначе вы до конца жизни будете бояться выпускать на улицу своих дочерей. – Вы описывали, а я видел результат и ужасов насмотрелся побольше вашего. Теперь я как нельзя лучше понимаю, почему вы работаете с животными. И почему вы так счастливы в своей профессии. Что до доктора: он старается для людей и он также счастлив в исполняемом долге, ну, а я… Нельсон повернул к нему голову. – А я имею дело с теми, кто пострашнее любого зверя. – Но и вы, тем не менее, счастливы и ни на что бы это не променяли, – улыбнулся он кротко, и они медленно направились по коридору. – Хотя порой вам кажется, будто вы вот-вот сломаетесь под натиском всего, но глубоко в душе вы уверены, что справитесь, потому как любите свое призвание. Йенс усмехнулся, сочетая в своих эмоциях удивление с искренней симпатией. – Как скучно доктору с вами жить, – наконец выдал он, стоило им очутиться у дверей и лестницы за ними, ведущей на первый этаж, в холл. – Почему? – встрепенулся Стивенсон, округлив глаза. Он вспомнил, что предрекал Генри, и ему сделалось забавно. Это ненадолго отвлекало от всеобщего мрака. Рихтер сощурился, смерил его оценивающим взглядом и выдал как на духу: – От вас ведь ничего не скроешь. Он решил, что последнее слово, по традиции, осталось за ним, уже начал спускаться по ступеням, когда Нельсон свесился через перила: – От вас тоже, господин инспектор, – фраза эхом отлетела от стен, а лицо говорящего обрело оттенок лукавства. Йенс мгновенно обернулся, ошпаренный услышанным, но понял, что ответить ему особо нечего. Лишь кашель напал с непривычки оказываться словесно побежденным, и пришлось смириться.***
Картер пребывал не в самом светлом расположении духа, и Стивенсон занял грамотную позицию – не трогать его. Ему жгуче требовалось перед ним извиниться, ведь если они ввязались в еще бόльшую проблему, то исключительно по его – Нельсона – вине. Но время выпало не лучшее. Генри не срывался, не злился, как раз напротив, отстранился от всякого участия и без конца рассуждал о чем-то в собственной голове. Он отвечал, если его спрашивали, и сам задавал вопросы, однако делал это настолько бесстрастно, что лучше бы вообще молчал. К ночи он сам заглянул в комнату Стивенсона: высунулся из-за приоткрытой двери с озадаченной физиономией. Словно бы понятия не имел, с чего это Нельсон спрятался в спальне и почему целый день вел себя так, будто боялся ему на глаза показываться. Тот, заметив доктора, мигом отшвырнул книгу, на чтении которой так и не смог сосредоточиться, и решил не искать более подходящего шанса: – Мне так жаль, если бы ты только знал, как я мечтаю вернуться назад и вместо высказанной идеи стукнуться пару раз о стену головой, – Стивенсон сел, подобрав под себя накрытые одеялом ноги. Его виноватые глаза блестели в тусклом свете одной-единственной догорающей свечи. – Я ошибся сильнее, чем когда-либо, и этой ошибке нет оправдания. – Ты никогда не ошибался настолько, насколько делал это я, поверь мне, – Генри присел на край кровати. У него было полно времени, дабы прийти к верным умозаключениям. – Во-первых, нам неизвестно наверняка, следил ли Уилсон за нами, мы запросто могли его переоценить, как в прошлые разы. А во-вторых, мы, именно мы вдвоем, никак не могли повлиять на него, на то, что он убил человека и забрал револьвер. Это случилось до всего остального, о чем ты столь волнуешься сейчас. Уилсон уже сделал выбор, и нам не переубедить его, Нельсон, к превеликому сожалению. Если он проберется в дом, то перестреляет всех: Ноэль, Джейсона, Майкла, Оливию, – перечислил поголовно прислугу: кухарку, лакея, кучера и горничную. – Про себя даже говорить не стану. И он найдет тебя, чтобы казнить, если захочет, так что это я должен просить у тебя прощение. Мне следовало держаться от тебя подальше, а не волочить за собой, когда появились первые дурные весточки. На тебе семья, аренда, Банкет, в конце концов, о котором никто лучше тебя не позаботится, а на мне – ничего. – Ты только что назвал четыре жизни, за которые несешь ответственность, и это по меньшей мере. И вообще, давай не будем считать несуществующие потери и хоронить живых, я не могу представить занятия ужасней. – Верно, верно... Просто я не привык полагаться на остальных, а отныне все полностью зависит от упорства Йенса, хотя чего там, я понимаю, что у него связаны руки. Мы вычислили Дэвиса, раскрыли его мотивы и технику благодаря разуму, но в нынешней беготне нужны люди. Найти одного человека в таком огромном городе непросто, особенно если этот человек умен, а мы даже не ведаем толком, где искать, нет никакой структуры, и плана как такового нет. Остается рассчитывать на чертову удачу. Он достаточно прожил в Лондоне и в целом на этом свете, регулярно читал газеты – из года в год количество нераскрытых преступлений в уйму раз превышало число раскрытых. И речь только о громких делах, достойных места на страницах газет, мало кого интересовало убийство какого-нибудь пьяницы Боба в подворотне. А еще Рихтер невзначай намекал, когда на его душе становилось гадко, что не на всех, кто обречен был сходить с ума в тюрьме или отдал голову на отсечение, в суде имелись действительно стόящие доказательства. Они кричали, рыдали о своей невиновности, просили помилования, однако присяжные выносили приговор. – Быть может, когда-то в будущем справедливость станет более доступной, – Нельсон подвинулся, уступая Генри место рядом с собой. Он лег на спину и мечтательно сложил в замок руки. – И люди научатся наконец лечить дифтерию, – Картер улыбался, но как-то печально, понимая, что им вряд ли удастся лицезреть такой исторический прогресс, ежели он вообще произойдет. – А пока нам придется довольствоваться тем, что есть. Спасибо Богу, мы не в Средневековье родились. – Это точно, – Стивенсон одним движением протянутой руки потушил ослабшую свечу. – И пошел этот Дэвис к черту! Даю слово, он опять заляжет на дно, дабы выпотрошить из инспекторов силы. Его излюбленная тактика, которая, увы, постоянно срабатывает. – Они не могут не реагировать, иначе их обвинят в бездействии. Но мы ведь не станем бояться? – даже сквозь темноту было видно, как забавно Генри приподнял бровь. – Еще чего, – Нельсон картинно насупился. – У меня помимо него необъятная куча забот, и я не буду думать, доживу ли до завтра, а Уилсону стоило бы, вот он этим пускай и занимается. Он приукрасил, конечно, поскольку ничто не могло успокоить его, кроме как известие о смерти Дэвиса или о его аресте. Он был уверен, что Генри тоже приукрашивал, но ни слова не имел против. Страх напрочь лишал рассудка, а без последнего непросто было находиться в обществе и принимать ответственные решения.***
Генри прощупывал лимфоузлы на шее восьмилетнего пациента, мать которого подняла тревогу, заметив поутру зудящую сыпь у сына на лице, руках и животе. Еще с порога Картер, выслушав симптомы, перестраховался, велел в срочном порядке ограничить больного от контактов с другими детьми и членами семьи – он подозревал оспу. Но затем, по мере осмотра, все больше убеждался в ошибочности первоначального диагноза. Выяснилось, что из тайника, куда глава семейства прятал сладости, исчезли две плитки шоколада и кулек конфет. Со сливочной начинкой, между прочим. А проверять кинулись после того, как Генри случайно зацепил ногой фантик под кроватью мальчика, целую гору фантиков, которой там явно не должно было быть. К тому же он прекрасно узнавал его испуганный, виноватый и раскаивающийся взор, потому как сам в детстве пару раз схлопотал от отца ремнем за подобное баловство. Его радовало, когда дело заканчивалось хорошим результатом, а мрачные подозрения в конечном счете рассеивались без следа. Так он снова чувствовал себя молодым врачевателем, едва окончившим академию, по уши наивным мечтателем, не познавшим тех кошмаров, которые затем снились ему ночами, пока сердце, устав разрываться на части, не затянулось толстой пленкой вынужденного равнодушия. За весь оставшийся день у Генри не случилось ничего, что испортило бы ему настроение: пациентам с хроническими недугами не стало хуже, мужчина, которому он на прошлой неделе вскрывал гематому, шел на поправку. Разболевшегося Майкла он, согласно обещанию и здравому смыслу, отпустил лечиться. Дорога своим ходом отныне занимала больше времени, но он отыскал в этом плюсы: ему не мешало вернуться в форму, ведь он в последние месяцы подналег на булочки. Однако по возвращении домой доктора подстерегала неожиданность. Переступив порог, он не нашел нигде Нельсона, хотя его пальто висело на крючке, а раскрытая сумка с инструментами лежала почти в проходе. Картер обошел все комнаты, даже в ванную не постеснялся заглянуть, звал его – впустую, пока на крики не прибежала прислуга: оказалось, Стивенсон вернулся днем, всклокоченный, перепачканный кровью, и своим видом перепугал лакея. Он сбросил рабочую одежду, а после душа попросил горничную принести ему самые ненужные пледы, если таковые имелись. На вопросы не ответил, зачем-то потребовал с кухарки разогретого коровьего молока, причем утащил сразу половину бидона, спешно забрал куриные яйца, а после удалился без объяснений. В конюшню, как все трое тайком пронаблюдали из окна. «Так что не гневайтесь на меня, господин Картер, что к завтраку не будет выпечки», – сетовала Ноэль, вытирая о полотенце руки. Доктор забежал в конюшню: на первый взгляд, в ней не было никого, кроме лошадей, что испугало его до онемевших ног. Кассиопея завалилась на бок, закопалась головой в сено и так и заснула за его поеданием; Банкет дремал, но стоя, уткнувшись лбом в угол. Он сию секунду приободрился, зашевелил ушами и обратился мордой к вошедшему. Его глаза с длинными, жесткими ресницами выглядели утомленными, как будто что-то мешало ему отдыхать, но это был точно не Генри. Вдруг Картер услышал постороннюю возню из самого дальнего и пустого стойла, шорохи вкупе с приглушенным, прерывистым писком. Он стал красться, целиком обратившись в слух, заглядывая сквозь решетки, а потом остановился, присмотрелся на случай, если его обманывало зрение. И сильно пожалел, что нигде не мог запечатлеть эту картину, кроме как в своей памяти: на подстилке из сена, опираясь на стену, спал Нельсон прямо в домашней одежде, в свободной рубашке, местами вылезшей из-под штанов. Ноги были спрятаны под старым, потертым покрывалом. Он раскинул руки в стороны так, чтобы маленьким ворочающимся комочкам удобней было прижиматься к нему, и они действительно прижимались, сохраняя тепло в своих нежно-розовых тельцах. Доктор долго не решался разбудить его. Вернее, их всех, но Банкет громко гукнул – видимо, пожаловался – и отвернулся обратно, шурша соломой под ногами. Стивенсон приоткрыл один глаз и в первую очередь сверил часы. Вокруг него тотчас же запищали крохотные создания, оживились, как и их молодняковый голод. – Что это такое, Нельсон? – Генри тихо открыл засов стойла и протиснулся внутрь. – Это? Это поросята, ты что, не видишь? – ответствовал он с таким лицом, будто не отделял сон от реальности или же ему было все равно, в каком измерении он находился. – Спасибо, я в силах отличить свинью от страуса или жирафа, – улыбался Картер, пытаясь скрывать умиление. – Я спрашиваю, как они здесь оказались. – Опорос закончился выпадением матки. Вправить ее нельзя из-за анатомических особенностей, а отрезать, чтобы свинья могла хотя бы выкормить приплод, чревато летальным кровотечением. Таких только на убой, о чем я сообщил мистеру Поттсу, и мне же пришлось забивать. Старался аккуратно, но одежду, кажется, теперь не отстираешь… И почему я до сих пор удивляюсь, откуда у меня столько лишних трат? Нельсон вздохнул, потянулся до боли в спине. Он оставался доволен своей работой, тем, что с потерей одной жизни вышло сохранить гораздо больше. – Ровно десять штук. И крепенькие, гляди, – он приподнялся и убрал руки, чтобы Генри мог увидеть всех поросят. – Наверное, потому что каждые полтора часа требуют есть. – Это, конечно, здорово, но у меня нет возможности содержать свиней. И желания тоже, если честно, – Картер не ругался, просто объяснял с заметным напряжением в голосе. – А кто тебя просит? – он взял отпиленный коровий рог с кожаной шляпкой на остром конце и зачерпнул им из бидона молока, смешанного с яйцами. Поросята засуетились в предвкушении, набивались ему под руку в стремлении оказаться первыми на раздачу. – Кормление в первые сутки после опороса, тем более без свиноматки, важно как ни что иное для сохранности приплода. Видел бы ты мистера Поттса. Я не сильно понимаю, как он вообще справляется с хозяйством, если у него в случае падежа трясутся колени и теряется дар речи. Генри промолчал, но хотел бы разъяснить ему, что одно дело – этот самый падеж скота, от коего не застрахован ни один владелец, а совсем иное – видеть, как ранее здоровой и перспективной в прибыли свинье перерезали горло, оставив на взращивание десяток прихотливых голов. – В общем, он первым предложил заплатить мне за данную обязанность, – Стивенсон подхватил одного поросенка и поднес к рожку, – а я рассудил, что деньги лишними не бывают, к тому же это не самое трудное из забот. Он заберет их завтра, отошедший от потрясения, собранный с мыслями и готовый внимать указаниям, которые я ему подробно распишу. – И что, тебе сидеть здесь целую ночь? – Именно. Сейчас покормлю их, схожу поужинать, прихвачу с собой книгу и снова сюда. А уж отоспаться всегда успею. Может, попрошу кофе сварить, пока прислуга не ушла. К удивлению, Картер это никак не прокомментировал, а просто ушел, двусмысленно кивая. И Нельсон даже спрашивать вдогонку не стал, что это означало: принудительное смирение или легкую иронию. Ему только сделалось капельку неприятно, потому что с ним даже не попрощались. Но Генри не попрощался намеренно, потому что вернулся с книгами в руках, причем вернулся раньше, чем Стивенсон собрался с духом встать и размяться. Он был не один: подле него семенила кухарка с подносом, полным всякой всячины. Там и кофе стоял в кофейнике, и печенья лежали, сэндвичи; особенно хорошо виднелись имбирные пряники, что настораживало, ведь Нельсон на дух их не переносил, о чем заявлял без стеснения. А потом он присмотрелся и обнаружил, что чашек на подносе вообще-то было две. – Какие прелестные! – умилилась Ноэль, заглядывая в стойло. Она сперва не поверила, когда ей рассказали правду, но доктор не славился розыгрышами. – Куда поставить? От возникшей суеты проснулась Кассиопея. Она с кряхтением качнулась, потом поднялась, размашисто, как груженая баржа, вызывая вихрь подстилочной пыли. Банкет икнул, замотал головой и закрутился в стойле волчком: он распсиховался окончательно, потому что ему мешали спать, к чему он совсем не привык. – Сюда, благодарю, – Картер затащил внутрь деревянный табурет. – И прикажите лакею закрыть дом на замок перед уходом, ключи у меня есть. Ноэль кивнула, не сводя очарованного взгляда с поросят, потом улыбнулась и предложила принести еще покрывала, аргументируя это тем, что «не июль месяц на дворе». – Да уж, не июль, – негромко повторил Генри, снимая жилет, который жалко было пачкать. – Ты ведь не думаешь сидеть тут со мной всю ночь? – сказал Стивенсон: – Это безрассудно, к твоему сведению. Я занимаюсь своим делом, так я зарабатываю на жизнь, но вот тебе завтра надо к пациентам, что требует от тебя собранности. – Ты настолько обезумел с бессонницы, милый друг, что запамятовал, что завтра четверг, а по четвергам я никого не принимаю, за исключением внезапных случаев. Но они всегда некстати. Нельсон хотел бы поспорить с ним еще, отыскать новые аргументы, однако воздержался, понимая с теплом на сердце, что Генри всего-то пытался проводить с ним больше времени. И он столь же пламенно желал разделять с ним каждую минуту, если бы таковая возможность имелась в его распоряжении. После тех новостей, что принес им инспектор Рихтер, они оба оставляли свои револьверы перед сном на прикроватной тумбочке у изголовья, а вечерами по несколько раз проверяли замки в доме, на воротах, в подвале. Они делали вид, будто отлично держались, чтобы не расстраивать друг друга и остальных, в то время как сидели на пороховой бочке, не представляя, когда ждать взрыва. Они практически не виделись из-за работы, а когда виделись, то источали успокаивающую бодрость, которая придавала обоим сил на грядущий день. – У тебя не найдется случайно запасного рожка для кормления? – спросил Картер, усаживаясь с противоположной стороны. – Полагаю, в четыре руки дела пойдут быстрее. – Правильно полагаешь. Я научу тебя, когда они снова проголодаются, в этом нет ничего сложного. Ноэль привела с собой горничную Оливию, которая, в свою очередь, принесла пледы. Теперь они обе любовались малышами, пока это не стало слишком явно, и тогда они, довольные, улыбаясь, пожелали докторам перед уходом приятной ночи. Сытые поросята растормошились, обнюхали нового человека, слабо помахивая своими крючковатыми хвостиками, и любопытно тянулись мордочками к подносу с неведомыми для них запахами. Генри взял одного на колени, чувствуя, как загорается нежностью его душа, а свободной рукой потянулся к тарелке с сэндвичами: он сильно проголодался, и если бы не поел в ближайшее время, то не стал бы, наверное, засматриваться на поросят с такими добрыми намерениями. Он любил животных. Отец держал дома собак: проворного парсон-рассел-терьера и красавицу колли, лоснящейся шерстью которой без конца любовалась мать. А уж когда Картера отвозили к тетке в фермерские хозяйства, когда сыну аристократов выпадал шанс побыть деревенским мальчишкой, он катался на овцах вместе с местными детьми, дразнил гусей, чтобы потом удирать от них, сбивая коленки, и отдыхал на лугу вместе с пастушьими псами.***
Обеденное время миновало, и Джанет по обыкновению занималась уборкой: вымыла полы, протерла пыль, а теперь чистила окошки буфета с предвкушением, как скоро присядет заслуженно отдыхать. В конце концов, в библиотеке осталась уйма увлекательнейших книг, которые не прочтут себя сами, и где-то в кладовой томилась вышивка, начатая еще в прошлом месяце. Однако творческие планы оказались нарушены стуком в дверь. Мисс Бойл еще на подходе знала, кто сюда пожаловал, но все равно спросила. И не ошиблась: – Добрый день, – Лайонел топтался на пороге, переминался с ноги на ногу то ли от холодного ветра, то ли от волнения. – Добрый, – она приоткрыла дверь, – Если вы ищите мистера Стивенсона, то он здесь уже недели две как не появлялся и вряд ли будет в ближайшее время. – Вы ведь понимаете прекрасно, что я пришел к вам, – настолько прямого ответа он сам от себя не предвидел, и у него сердце в ноги рухнуло, сжалось до размеров неистово пульсирующего комка, а одномоментная ретивость сошла на нет. – Позволите войти? Джанет оторопела, но переменила смятение на деловую принципиальность и молча отворила перед ним дверь, уступая проход. Она могла бы сослаться на Стивенсона, на то, что якобы он запретил впускать в дом посторонних, но язык не поворачивался назвать Ланкастера чужим. – Как вы себя чувствуете? – она спрятала руки за спину, выказывая почтение, к которому была приучена. – Сносно, – он миновал прихожую, но замер напротив лестницы: фантомная боль вонзилась в поперечные отростки грудных позвонков, погрызла ребра и заныла в руке. Однако он не верил в фантомы и привидения и не страшился их. Мисс Бойл не решилась заговорить с ним, поскольку не испытала и крупицы той кошмарной агонии, готовой сожрать Лайонела с концами. А он сам, вдоволь хлебнув не самых любезных воспоминаний, повернулся и заметил поцарапанную, шатающуюся на петлях дверь в гостиную комнату. Это напомнило ему о преимуществах выздоровления: – Надо бы возместить доктору Стивенсону ущерб. – Он ничего не говорил о компенсации. Джанет мучилась: тема оставалась для нее тяжелой, словно Уилсон приходил только вчера. Она приняла как должное вечную неловкость перед своим спасителем, ибо не способна была отплатить ему равной благодарностью – Ланкастер ей нравился, чем заставлял насильно отдаляться от него. И чем острее в ней ощущалось непозволительное, но самое естественное на свете чувство, тем жестче она сдерживала себя, сжимая покрепче предательское сердце. – Верю. Зато об этом говорят мои честь и совесть. – В таком случае есть повод поговорить с мистером Стивенсоном лично. – Да, как и с вами, – Лайонел много раз прокручивал вступления в голове, чтобы голос его звучал напористо, а интонация метко, словно удары молотка в руках мастера. – Прошу прощения? – Ответьте, только честно. Неужто я вам так отвратителен? – С чего вы взяли? – мисс Бойл спросила первое, что пришло ей на ум, и самое лучшее из остальных вариантов. – Хотите сказать, вы меня вовсе не избегаете после того, как я признался вам в своих чувствах? Сам бы он никогда не осмелился на подобные фразы, эдакие манерные претензии, однако Артур, которому он накануне проел всю плешь своими страданиями, надоумил его. – А почему я должна вам что-то говорить? – произнесла Джанет грубее задуманного, и она прямо-таки увидела, как ее слова стали Ланкастеру звонкой пощечиной. – Признаться откровенно, я думала, мы с вами все обсудили и обойдемся без обид. Или я в чем-то не права? – Я удивлен, – его тянуло кружиться вокруг нее, плескаясь эмоциями направо и налево, метаться по этажу в ходе бурлящих рассуждений, однако его облаченный в корсет позвоночник недостаточно окреп, и приходилось бродить взад-вперед, покачивая корпусом. – Я вас ни в коем случае не обвиняю, но после того разговора вас как будто подменили. И я встревожен, поэтому интересуюсь, в чем дело. Он пошел ей на уступки, не проявляя настойчивости, даже от комплиментов воздерживался, хотя они душили его вместе с остальными чувствами, а она, наоборот, еще сильнее городила вокруг себя высоченные стены. Причем Ланкастер не понимал, из чего были эти стены: из бумаги или самые настоящие, из кирпича. – Да что вы заладили: в чем дело, в чем дело? А оно что, дело это, не может быть просто так, без ничего? – Джанет неимоверно злило, что он излагал голую истину и имел на то полные основания. – Не в этом случае, – Лайонел вдруг отчетливо осознал, что тратил время впустую: не вытягивать же ему клещами из нее то, чего она не хотела обсуждать. Правда, его это глубоко обижало, но и здесь он готов был примириться. – В общем, я пришел, чтобы сказать вам, что если вы общаетесь со мной из жалости или от скуки, то я бы предпочел не общаться вовсе. Он долго обдумывал, вероятно, чересчур долго, и навязчивые мысли резали ему плоть похлеще любого скальпеля. Они вскрывали грудную клетку, затем, по мере развития, отрывали плевру от легких и пробирались в самое средостение. Мисс Бойл нравилась ему как никто другой, и навеки вечные он останется ей благодарен, а также благодарен себе за ее спасение, однако он не находил смысла рвать в клочья душу, если никому это было не нужно. – Как вам хватает совести?! – закричала она, и Ланкастер подпрыгнул на месте, хватаясь за спину. – Я, конечно, находилась не в лучшем положении, но до уровня лицемерки и притворщицы не опускалась. Осколками стекла слова впились в ее горло, норовя запретить говорить дальше, но мысли шли не от языка вовсе, а от сердца. – Я чуть не умерла на месте прямо в той комнате, где вы задумали свести с жизнью счеты, и я никогда не сочту свой долг уплаченным вам за все то, что вы для меня сделали, – ее голос пропитался ласковыми нотами. Она подошла к нему, почти плача, смотря на него словно в последний раз, и обняла ладонями его лицо. – Вы самый интересный, порядочный и замечательный человек для меня, и так всегда будет. Поэтому у меня не укладывается в голове, как вы вообще подумали обо мне такое. Лайонел почувствовал себя дураком за то, что наслушался советов, не поделив их предварительно на два. У Артура с его женой складывались своеобразные отношения, ввиду которых они столько времени не могли определиться со свадьбой и до сих пор не могут. Но Ланкастер отроду не провоцировал скандалы, а Джанет была слишком глубокомысленной, чтобы повестись на его упреки. И он уже изобретал в голове способы сгладить свое безобразное вступление, как вовсе лишился слов. – Но в одном вы правы, лучше перестать общаться. Как я упоминала, мое положение не позволяет мне вступать в отношения, а это все, чем я живу, мистер… Лайонел. Мисс Бойл отпрянула назад, согревая друг о друга ладони, а после гордо убрала их за спину. Она старалась выглядеть стойко, однако ее глаза кричали от горя, а подрагивающие губы приходилось больно закусывать. Она дышала глубоко, поскольку это помогало сдержать слезы, и старалась думать о том, что, когда их разговор закончится, а Ланкастер уйдет, внутри сперва будет ломить, словно бы ребра вяжутся узлами, затем покалывать, тянуть, но со временем, спустя недели или месяцы, все вернется на круги своя. – Вы вправе считать меня слабой за то, что у меня не хватает духу все оставить, но вам не понять меня. Мое пребывание здесь стало самой большой моей победой, единственной, я бы сказала, и мне страшно, даже если этим я лишаю себя счастья рядом с вами, – она вытерла глаза прежде, чем они успели намокнуть. – Все почему-то называют меня мужественной, смелой из-за того, что я дала отпор одному негодяю, но знаете, я переживала времена ужасней. На самом деле я трусиха. Я благодарна всем отвратительным событиям, не сочтите за грубость, за то, что мы с вами познакомились. Я общалась с вами, как ни с кем иным, я говорила вещи, которые утаивала годами или о наличии которых не подозревала вовсе. И вообще… – у нее получилось одернуть себя, закрыть рот и встрепенуться, отбросив лишнее: – Неважно. Уходите. – Джанет, – позвал Лайонел, надеясь обнять ее за плечи, но она отшатнулась: – Пожалуйста, уходите! Пока я не сказала то, о чем могу пожалеть. Она никогда не любила, более того, испытывала до поры искреннюю неприязнь к мужчинам, и все те воспетые на страницах романов чувства казались ей какими-то потусторонними, навечно застрявшими среди печатных строк. Она ощущала к Ланкастеру нечто свое, несравнимое ни с чем изложенным на бумаге. Ей просто нравилось быть с ним где угодно и при каких угодно обстоятельствах. Он очаровал ее с головы до ног, и ей было невыносимо отрывать это от сердца сейчас, по прошествии времени, которое, несмотря на трагичность, она считала лучшим для себя. – Тогда позвольте сказать мне, – Лайонел осмелел. – Помните, я обещал, что подумаю над решением? Так вот, я подумал. Вернее, я дождался вестей от инспекции касательно моего патента. – Неужели? – мисс Бойл слабо понимала, как это относилось ко всему остальному, однако не стала перебивать. – Да. Корсетом заинтересовались, одна компания предложила мне сотрудничество. Я буду регулярно получать в среднем семьдесят фунтов в месяц, учитывая доработки исходной модели и создание новых. Представьте только, – он мечтательно взмахнул рукой, с трудом удерживая трепет. – Я смогу купить приличную квартиру, даже дом, настоящий семейный угол, и ни в чем себе особо не отказывать. В пределах разумного. Это без учета моего жалования за работу в морге. За помощь доктору Картеру он получал достойные двадцать с небольшим фунтов ежемесячно. Этого было вполне достаточно, чтобы затесаться с краю в ряды среднего класса, если бы он не спускал минимум половину из них в трубу. – Вы шутите? – мисс Бойл кротко засмеялась, и в ее эмоциях не мелькнуло ни тени завистливой фальши. Она радовалась совершенно искренне, радовалась тому, что их труды не пропали даром. Именно она шила корсет, не жалея сил и сна, однако у нее в мыслях не проскочило приплести свою помощь к этому успеху. Однако она не особо уловила намерения Ланкастера и то, зачем он вдруг принялся бравировать обретенным состоянием – это никак не соответствовало его простодушию. – Вовсе нет. Я разучился шутить о серьезных вещах, и вам не рекомендую, – он улыбался до самых ушей, обольстительно вскинул брови и смотрел не моргая, как она продолжала игнорировать его намеки. Кажется, у него дернулось нижнее веко – неприятное явление, возникшее на нервной почве после травмы, особенно вкупе с ненавистным им косоглазием. – Боже, мои поздравления! А я знала, что когда-нибудь ваша изобретательность озолотит вас! Мисс Бойл восхищенно воздела к небу руки, охваченная облегчением: куда спокойнее расставаться на приятной ноте. Но это продлилось недолго, ведь Лайонел слишком пристально на нее смотрел, хуже, чем когда-либо, и под таким напором она немедленно сдалась, залепетала робко: – Погодите. Вы ведь это все неспроста сейчас сказали? – Я зову вас с собой. К чему мне деньги без человека, благодаря которому я хожу, дышу и чувствую себя счастливым? И это вовсе не мое состояние, оно по праву и ваше. Никто бы не поверил рисункам, не увидев результата на практике. Джанет обомлела, уставилась на него, словно бы он только что сморозил несусветную глупость или неудачно пошутил, но он никак не отказывался от сказанного. – Не на одних словах, конечно, – Ланкастер засуетился окончательно, впопыхах растеряв всю торжественность момента, одернул жилет и преклонил колено. Выпад дался ему непросто, неприятно, рискованно, но он не зря тренировался. – Я имею честь просить ваших руки и сердца, Джанет Бойл. Он поклялся придумать способ осчастливить ее – меньшее, чего она была достойна в его глазах. Но он преследовал заветную цель доступными средствами, собираясь откладывать с жалований, когда его вдруг оповестили о возможности заключения контракта. Лайонел никогда бы не подумал, что столь внезапно пожелает остепениться, однако его переубедили двое: необыкновенная женщина и лестница, сломавшая ему спину. Он никого не поставил в известность о своих намерениях. То ли сглазить боялся, то ли избегал лишних нравоучений. И он ни за что бы не решился, если бы мисс Бойл отчетливо дала ему понять о своем равнодушии. – Мы с вами только что обсуждали, стоит ли нам в принципе общаться, а сейчас вы делаете мне предложение? – она заходила вокруг него кругами, разрываясь от смятения, радости и печали одновременно. На все имелись свои основания. Ее щеки горели, сколько бы она ни обмахивала их руками, губы сами по себе улыбались, и на какую-то секунду она позабыла о непростой своей жизни. И сцены проникновенных признаний, что она читала увлеченно, не шли ни в какое сравнение с этим – оно воспарило выше остального, потому что Джанет не только представляла, но и ощущала себя, как ей казалось, в стократ счастливее придуманных кем-то персонажей. – У меня и кольцо есть, секунду, – Ланкастер опустил руку в карман, едва успевая вертеть головой вслед за ней; он немного не так рисовал все в воображении, однако привык, что многое на его пути в последнее время шло вопреки планам. – Лайонел, милый вы мой, все намного сложнее, – заговорила мисс Бойл ласково, благодарно, но вместе с тем тягостно, и опустилась на колени напротив него, чем окончательно сбила его с толку. – Я не могу ответить вам, потому что у меня пока нет на это права. И дело даже не в мистере Стивенсоне, он арендатор, но у квартиры имеются владельцы, и мне придется осведомить их об уходе, назначив дату. До тех пор мне строго-настрого запрещены отношения. Простите меня. Джанет заглянула Лайонелу в глаза и заключила в свои ладони его руки, держащие отделанный тканью футлярчик, не позволив его открыть. – Но если бы я прямо сейчас могла, то сказала бы «да», не задумавшись, так и знайте. Вы правы, я бегала от вас, но только потому что боролась с желанием перейти границы дозволенного, боялась нечаянно вас искусить или искуситься самой. Но вы единственный в моей жизни, о ком я вспоминаю беспрестанно. Ее слова, несмотря ни на что, засверкали искрами у Лайонела в груди, ведь он получил ее согласие – пускай условное, бесправное, но самое честное, произнесенное с любовью в голосе и с лучезарной улыбкой на подрагивающих губах. – Я подожду сколько прикажете, – сказал он. – Желаете, сам со Стивенсоном поговорю? – Поговорите сами? Поговорите с ним ради меня? – Джанет ничему вокруг не придавала более значения и не замечала слез, которые полились ручьями. – С вами я прошел через трудности серьезней, чтобы меня испугало ожидание. Однако я из кожи вон вылезу, если буду в состоянии хоть на минуту сократить его. – Позвоночник начал изнывать от боли, и Ланкастер посчитал нужным подняться. Не без помощи мисс Бойл. – Вы себя недооцениваете. Да и я, по-вашему, завидный жених? Да вы только взгляните на меня. Я в недавнем прошлом нищий, падкий на выпивку, женщин и недостойные развлечения. Вы уж извините, что захожу с меченых козырей, коими ни в коем случае не горжусь, но я не боюсь покаяться в них вам, потому что вы заставили меня от них отказаться. У Джанет на языке крутилось, что ее «меченые козыри» лихо крыли его, пускай она сдала их в колоду гораздо раньше. И она сочла верным оставить их скрытыми, потому что, в отличие от Ланкастера, не могла принять их как минувшую часть себя, и признание в том, что она числилась в рядах недавно упомянутых потаскух, не было равносильно признанию Лайонела о пользовании их услугами. Бойл обняла его за шею так аккуратно, будто он был сделан из хрусталя; она преисполнилась прекрасными, воодушевленными сюжетами о том, каково это – иметь свою семью. Прямо как ее мать, бабки с прабабками до несчетного колена. И для нее это ощущалось драгоценным шансом, еще более реальным, нежели право на человеческую работу; шансом оставить презираемое прошлое за спиной. Потому что, стремясь избавиться от него, недостаточно оказалось просто сбросить позорные карты – следовало навсегда выйти из-за стола, предоставляя право хода тем, кто по-прежнему не готов был покинуть игру. Когда оба немного остыли, то сошлись на мнении, что надо бы все поподробнее обговорить, как взрослые и, самое главное, простые люди. Они сели в гостиной, и Джанет, не отводя от Ланкастера восхищенных глаз, старалась притом внимательно слушать про контракт, про улучшение ныне созданной модели и про то, как он рисовал успешное будущее в своей смышленой голове. А рисовать он умел красиво. Она, конечно, опасалась, что нагрянет Стивенсон и придется что-нибудь объяснять, но в ней стрекотали более возвышенные мысли, чтобы отвлекаться на остальное. Ей с раннего возраста внушали, что за плохое судьба посылает наказание, а за хорошее воздается хорошим, однако ее вера в это однажды сильно надломилась. Зато теперь невольно зажглась вновь: неужто она где-то поступила настолько правильно, что заслужила настоящую жизнь после того, как низко некогда пала. Нельсон не появился, что ни капельки не удивило, и Лайонел как-то обмолвился в ходе разговора, будто тот может переехать к доктору на совсем, отказавшись от аренды. Подтверждения его словам не было, он лишь озвучил их с Артуром совместные доводы, основанные на том, как со дня их со Стивенсоном знакомства похорошел Картер, посвежел телом и духом, вдобавок все выглядели довольными текущим раскладом. Джанет отреагировала неоднозначно, предпочтя не загадывать наперед, и даже думать об этом раньше времени не хотела. После проводила Ланкастера и, стоя в дверях, долго махала рукой ему с порога, а как только закрыла дверь на замок, то выдохнула, вдохнула снова и как принялась визжать, кружиться по гостиной с громким хохотом, едва ли не взлетая, пока не выбилась из сил и не упала на диван, дабы перевести иссякшее дыхание.