***
Появление в доме Уилсона оказалось чудовищней, чем кто-либо предполагал. Наверное, потому что никакие амбарные замки на высоченных кованых воротах, внушавшие спокойствие, не сумели предотвратить внезапную трагедию. В момент, когда это случилось, Генри пребывал в гостиной вместе с кухаркой Ноэль – они обсуждали завтрак, но доктор не особо слушал об утреннем меню. Восседая в кресле, он дергал ногой и одержимо проверял время, не выпуская из рук карманных часов. Крайне не хотелось подводить Йенса или обижать его бесстыдным опозданием, ведь их общение только-только вошло в гармоничную колею. Он предвидел накануне, что по закону подлости именно так и произойдет, но разве реально было переубедить по-ослиному упертого датского скотоврача? Каждая пройденная минута добавляла беспокойства, поэтому, когда в дверь постучали, он совершенно не успел взвесить ситуацию: – А вот и Нельсон, – протянул он певуче, подлетая с места, и в прихожей раздался оживленный топот: лакей бросился открывать. Обычно Джейсон спрашивал, кто пришел, но сегодня он, как остальные, поддался всеобъемлющей суете. Мысли в голове Картера гнались одна за одной, и нужная вспыхнула поздно: – А чего он стучит, у него ведь есть… Хлопок, ударяющий молотом в барабанные перепонки. Вспышка света из прихожей, а за ней – звук упавшего навзничь тела. Ноэль оцепенела, не в состоянии и писка издать, а потом как попыталась завизжать, но Генри зажал ей рот, вцепился в нее с немногословным приказом живо спрятаться. Он мог с уверенностью заявить, что перестал чувствовать свое тело; оно отныне само указывало, как действовать, дабы остаться в живых, пока разум оценивал риски. Эти оценки не радовали. Стало слышно, как протяжно и бессознательно застонал лакей, как булькала скопившаяся в его горле кровь – второй хлопок прервал его агонию, и прекратились звуки, за исключением шагов. Ноэль спряталась в тесный чулан прямо под лестницей за мгновение до того, как Уилсон показался в проеме; Картер со всех ног кинулся наверх, в спальню, где покоился заряженный револьвер. Сколько бы он ни дискутировал ранее с внутренним «я», почему-то он не расценивал всерьез, будто Дэвис станет вот так с лету стрелять в объект собственного увлечения, или рассчитывал сейчас оказаться быстрее него и быстрее пули, но ошибся: снова громыхнул выстрел, и в следующий миг Генри обожгло огнем бок, словно бы не стреляли вовсе, а метали полыхающие копья. Со сдавленным криком он упал, хватаясь за место ранения, а когда отдалил прижатую ладонь, то свежие алые капли окропили собой обтянутые ковром ступени. Боль немного запаздывала, приглушаясь состоянием глубокого шока, телесного и умственного, и потребовалось немного времени, чтобы осмыслить действительность. – Ты попал в меня! – выпалил он, корчась, сжимая зубы. Кровь не останавливалась, он спешно вернул руку на место. – Ты, черт возьми, попал в меня! Поверить только: Дэвис пробрался не тайком, не обманом, а вежливо постучал, как если бы его здесь принимали за почтенного гостя. И устроил настоящий ад. – Ты разочарован или удивлен? – у Уилсона и мускул не дрогнул; он заявился настолько злым, что его необузданная ярость грозилась сорвать все планы, произведя новый выстрел – контрольный, в упор. – Это расплата, Генри. – За что?! Тогда Генри впервые увидел его воочию, и настоящий Капл-Брейкер, донимавший его годами, выглядел немного не так, как доктор себе представлял. Обычного роста, с длинными ногами и сутулыми плечами, но чересчур исхудавший. Сейчас он мало походил даже на собственную фотографию: выпученные, с фиолетово-черными кругами глаза выделялись особенно ярко на фоне тусклого, прискорбного вида лица; губы порядком посинели, а воротник мало спасал от внимания к зобу на шее. Определенно то была крайняя стадия болезни, которая стерла сперва его истинную личность, а затем и образ непревзойденного душегуба. И Генри не знал человека, который заявился в его дом сейчас. – За твое вранье, – тот взвел курок снова, – за то, что позволил некогда своим амбициям перейти черту, а теперь решил сыграть со мной грязно. Картер лежал на боку на лестнице, бросив попытки подняться. Он набрался смелости посмотреть на рану, расстегнул жилет и с треском сорвал пуговицы на рубашке: пуля прошла по касательной, оставив на теле характерный желобок оголенных тканей, сама же разбилась куда-то об стену. Однако ощущалось так, будто из него голыми руками вырвали кусок плоти размером с кулак, а затем щедро плеснули туда кислотой. Но безобразней оказалось ожидание смерти, покуда дуло револьвера было направлено строго в голову; мысли крутились около всего с такой скоростью, что не получалось хоть на какой-либо остановиться. Масса имен, масса событий, значимых или пустяковых – хотелось бы ему самому разобраться, какие из них сейчас были по-настоящему важны. – Кто-нибудь еще есть в доме? Сам ведь бравировал, мол, у тебя полно прислуги, – Дэвис ткнул дулом ему в щеку, и доктор отвел глаза. Уж чего, но он не собирался видеть, как нажимается спусковой крючок. – Где они? В пристройке или здесь, попрятались по углам, как мыши? – Больше никого нет. Горничной в доме действительно не было. Она ушла к реке стирать накопившееся белье, поскольку с водопроводом в последнее время возникали проблемы, однако она в ближайшем времени могла вернуться. Ноэль же пряталась непосредственно под ними, и Генри без устали молился, чтобы ему поверили на слово и ни единого шороха не донеслось из забитого барахлом чулана. – Где Нельсон? – Уилсон улыбнулся дрянно, надменно. Он не имел права называть Стивенсона по имени, это звучало гнилостно в его исполнении. – Сегодня не придет, – Генри ответствовал предельно спокойно, придавая голосу хлипкой уверенности. От боли начинало трясти. – А я вот думаю, придет, и совсем скоро. У вас ведь запланировано совместное мероприятие, – он показал взятые из прихожей приглашения и увидел, как доктора пронзил испуг. – Подождем. Дэвис остудил себя, заставил унять скопившийся пыл. Он злился, как сам дьявол, он ненавидел и боялся, вогнав себя в состояние остервенелого беспамятства. Он опустил оружие, убрал в кобуру на поясе, чувствуя легкое покалывание в кончиках пальцев, и наклонился поближе. Если он ввиду мимолетной глупости тяжело ранил доктора и тот скончается в считанные минуты – выходит, Уилсон собственноручно испортил то, на что строил грандиозные планы. Картер собрался, насильно охладел разумом к происходящему, дабы не свихнуться на месте. Он лицезрел случаи похуже его собственного, однако сам никогда не ловил пули, и сегодняшний опыт норовил стать для него последним. Тем не менее, если он намеревался пойти с Капл-Брейкером на контакт, то паника не была ему помощницей. Только четкие и грамотные действия. Четкие и грамотные… Генри попросил Уилсона позволить оказать себе помощь, и тот без колебаний согласился: принес врачебный саквояж, подал бинты, развел в указанных пропорциях марганцовку. Не умничал, поскольку в этом не разбирался, зато беспрекословно выполнял. – Зачем ты убил его? – у доктора дрожал голос, сыпались слезы из глаз то ли от того, как нестерпимо было прочищать открытую рану перманганатом калия, то ли от вида стремительно расползающейся лужи крови в прихожей. Это бездыханно лежал тот Джейсон, который вот уже пятый год подряд, с момента своего двадцатилетия, служил ему честно и верно. Который совсем недавно радовался, что его скоро ждет второй выходной. Для лакея все закончилось, с чем у Картера пока не выходило примириться. Тотальное отрицание, охранявшее рассудок от сумасшествия, накрыло его рыхлым куполом. Как плохо, что оно рано или поздно исчезало, вынуждая хрупкий разум принять неизмеримое горе. – Нет ничего отвратительней жертвы, доктор. И хорошо, когда есть выбор – чаще всего у тебя просто что-то отнимают без разрешения. Паршиво. Гляди, к чему это меня привело: я перестал спрашивать. Генри стал уплывать из сознания. Веки тяжелели, голова казалась неподъемной, мышцы тела непроизвольно расслаблялись. Сперва он выпадал из действительности на минуты, однако вскоре желание уснуть полностью взяло над ним верх. Очнулся он от хлесткой пощечины, будучи привязанным к стулу рядом со Стивенсоном, который еще не пришел в себя.***
– Нельсон… – залепетал было Дэвис, однако его грубо перебили: – Никакой я тебе не Нельсон. Я всю жизнь провел с животными, но настоящего зверя вижу впервые. Подобная дерзость оказалась чревата: Уилсон вцепился ему в плечо, растянутое после падения, и Стивенсон застонал, прикусывая губы до белеющих отметин. – Не трогай! – вмешался доктор. – О, Генри-и-и, – Капл-Брейкер почти визжал от безумного восторга, в который его приводила их беспомощность. – В этом и смысл. Я буду его трогать, и я буду называть его так, как захочу. Правда ведь, Нельсон? – он схватил Стивенсона за скулы, за что немедленно получил плевок в лицо. У Картера чуть сердце не остановилось. Он представил, как прямо сейчас Дэвис взбесится окончательно и убьет, однако нет: он вытерся рукавом и окинул Нельсона с головы до ног придирчивым взглядом. – В тебе много скандинавской крови, – в итоге сказал он, – крови громадных, провонявших потом и рыбой дикарей. – Легко молоть языком с револьвером на поясе, да, Уилсон? – огрызнулся Генри, чтобы не допустить новой грубой реплики, за которую Нельсону придется расплачиваться. Дэвис целенаправленно выводил его из себя, прощупывал, а тот в силу характера велся на каждую его уловку, раскрывался при малейшем давлении, выставляя напоказ уязвимые места. Куда труднее дела обстояли с Картером, в коем профессия выработала бесчувственное спокойствие, не приносящее никакого удовольствия садисту. И все же Уилсон знал, что высшая слабость доктора сидела сейчас в этой самой комнате, воинственно и совершенно без толку дергаясь на стуле. – Как так получилось, – Дэвис вопрос проигнорировал; он принялся разгуливать взад-вперед по гостиной, строя попутно изумленные гримасы, – что вы оба, проживая под одной крышей, стали любовниками? – Что ты несешь? – Картер избрал верную тактику, которая наверняка бы сработала, если б не разоблачающее обстоятельство: – Неплохо, Генри, но я видел, как вы лезли друг другу в рот там, под Ватерлоо. Далеко не лучшей идеей было нагреть меня, и все же у вас это почти получилось, – он собирался сказать что-то еще, однако отвлекся, услышав подле себя тихий смех. – Веселишься, Нельсон? – Весело наблюдать, как ты завидуешь. Udskud. Стивенсона несло. Его разум был травмирован мучительным удушьем, а вид убитого лакея поставил в этом ужасе жирную точку. Он уже не обращал внимания на страх, приняв его за нечто должное, и поймал себя на мысли, что его дико тянуло хохотать. Без причины. Он подавил внутри состояние нечеловеческой истерики, поскольку не считал это мужским уделом, и вот, что преобладало в результате в его душе. Надо бы было спросить, откуда конкретно за ними следили в тот злополучный вечер, но разве данная деталь имела отныне существенное значение? Уилсон небрежно хмыкнул, скрещивая на груди руки. – Нет, я не завидую, потому что представляю, что сделаю с тобой, и подобная участь совсем не придется тебе по душе. Ты ведь читал мои записки? Значит, ты тоже в курсе. Не стану отрицать, я был поражен твоим выбором, Генри, – он перевел взгляд на доктора. – Я долго размышлял об этом, в конце концов, мне ведь интересно, и пришел к заключению, что я в силах тебя понять. Однако, не до конца. – Неужели? – Серьезно. Он самодостаточный, амбициозный, в хорошем плане, симпатичный, – Дэвис зашел Нельсону за спину, схватил за волосы и рывком оттянул назад, снова разглядывая приятную внешность, а потом встряхнул плечами, отпустив, – вроде как. И ему идут платья. Да не кисни ты так, Генри, я ведь пока ничего ему не сделал, – он подошел и похлопал доктора по щеке, а уровень желчи в его интонации достиг апогея. Картер помнил про фотографию, привезенную от Кэтти, она лежала в его бумажнике, который, в свою очередь, был убран во внутренний карман висящего в прихожей пальто. Этот снимок и то, как его подать, могли кардинально изменить исход текущего вечера, но любое неправильно подобранное слово несло в себе шансы подвести ситуацию к катастрофе. Доктор не сильно владел техникой убеждения, на такую роль превосходно сгодился бы Стивенсон, вот только он, похоже, растерял стратегическое самообладание и в целом не отдавал отчета, что говорил или делал: Уилсон ломал их, и, к сожалению, у него получалось.***
Теперь концертный зал ломился от народа. Гордые родители занимали места, свечи горели, озаряя лепнину на стенах и потолке. Люди разговаривали, взволнованно вздыхая в предвкушении представления, но супруга инспектора Рихтера предпочитала держаться скромно. Она усадила младших, наказав им вести себя должным образом, а сама взяла под руку мужа, прижалась своим острым плечом к его, сильному и обожженному. Йенс посмотрел на нее: такая неотразимая спустя годы совместных испытаний, заботливая мать и обходительная жена, которая практически не видела дома своего супруга. Должно быть, она была ниспослана ему Богом. И они все на свете вместе преодолеют – Йенс понял это по ее ответному взгляду и благородной, слегка утомленной улыбке. – Твои друзья, – тихо сказала она, – они подойдут? Лайонел не смог прийти, поскольку от длительного сидения в одном положении у него под корсетом затекали все мышцы; Артура оставили дежурить в морге, у комиссара вконец разболелись суставы – присутствовали только двое сподручных Рихтера; они безучастно сидели, разгоняя сон, и думали лишь о том, сколько всего им предстоит сделать завтра. Однако инспектор ждал кое-кого еще, и у него не получалось скрыть, как он постоянно поглядывал на входные двери. – Не знаю, дорогая, – тягостно вздохнул. – Но они собирались. Он до сих пор припоминал Картеру их длительное соперничество, которое, между прочим, развернул именно доктор в силу непростого характера – никогда в жизни инспекторы не умаляли труд врачей, – однако возвращение Капл-Брейкера открыло обоим глаза на то, что их старания не вытесняют, а дополняют друг друга. Но, возможно, открыло не до конца. Рихтер был расстроен, и как бы тщательно ни пытался выглядеть непринужденным, его глаза отражали истину. Непривычно оказалось признаться самому себе, будто он к кому-то столь пламенно привязался, настолько, что потянулся в надежде обрести друзей в традиционном понимании слова, а в результате ничего у него не вышло. С ним никто не заводил дружбы, исключительно выгодное общение. Может, боялись, что от пары стаканов эля развяжется язык и они взболтнут перед представителем порядка лишнего, а может, дело крылось именно в Йенсе, в его неумении отделять личное от профессионального. Ведь где бы он ни находился – в пабе или на концерте дочери, – он всегда оставался инспектором. Это сыграло с ним не одну злую шутку, а он все наступал на излюбленные грабли.***
– А супруга, про которую ты излагал мне душещипательную историю? – Капл-Брейкер прищурился, словно бы намеревался прожечь доктора насквозь умалишенным взглядом. – Выдумал? – Ни слова не приврал. – Когда это было? – оклемался Нельсон. Он не постеснялся спросить о том, во что его, похоже, не посвятили. К черту манеры. – Тогда, когда я заглянул сюда с дружеским визитом. Славно поболтали. А ты что, Генри, ничего ему не рассказал? Теперь на Картера требовательно смотрели сразу две пары глаз, и он бы изволил провалиться под землю, лишь бы избежать этого. – Нельсон, послушай… – он собрался с мыслями, но Уилсон решил покривляться забавы ради: – Нельсон, послушай! – так он точно походил на самого настоящего, выжившего из ума клоуна. – Заткни свой рот! – доктор рявкнул настолько угрожающе, невзирая на свое положение, что Дэвис притих. Неохотно, но пошел на уступки, дабы растянуть подольше их прекрасное совместное времяпровождение. И Картер продолжил: – Это случилось после того, как ты в спешке выбежал из библиотеки. – Ты счел подобное событие неважным? – Стивенсон старался сдержаться, но все-таки усмехнулся с сокрушительным разочарованием. Сколько бы они ни ссорились, пылко выясняя отношения, он с самого первого дня верил, что Генри оставался честен с ним, что именно поэтому они сблизились. А выходит, Нельсону так казалось и он все время был лишним в вопросах, касавшихся Капл-Брейкера. – Вовсе нет. Ты помнишь, на чем мы накануне распрощались, и я… я испугался. Извини меня. Дэвис увлеченно наклонил голову. Он не сомневался, что эти двое полюбили друг друга совершенно искренне: этой искренностью разило из их изможденных глаз, и становилось тошно. Когда-то у него самого била внутри ключом окрыленная нежность, но то было давно и бесследно увяло с годами. Нельсон не ответил. Он глубоко вдохнул, собирая в дальний угол ненужные, бесполезные претензии, а сам снисходительно улыбнулся, показывая всем видом, что ни капельки не зол. В конце концов, это было совсем не то, о чем хотелось рассуждать в сложившихся обстоятельствах в угоду душегубу, который рад бы стать свидетелем драматичной ссоры. К тому же вряд ли полная осведомленность Стивенсона повлияла бы на результат: он бы не сбежал от Генри, не оборвал с ним связи, и последующие события шли бы своим чередом. – Трогательно, – заключил Уилсон, выдержав паузу. – И я счастлив, что вы быстро уладили возникшее недоразумение. Он так и вился вокруг Нельсона, примерялся, присматривался, чувствуя фибрами затерявшейся души, как Картер проклинал его. После, подобрав момент, снова схватил его за лицо – тот демонстративно втянул щеки, готовясь к очередному плевку, но Дэвис сыграл на опережение: – Давай, сделай так второй раз, – складной охотничий нож лязгнул прямо у Стивенсона над ухом, и прохладное лезвие обожгло липкую кожу, – и у тебя во рту появится новое отверстие. Уилсон смотрелся, как подобало несчастному, потерявшему нормы морали негодяю, который, барахтаясь в обрывках прошлого, неумолимо уходил ко дну. Он много говорил, притом с неподдельной жестокостью, и Генри с Нельсоном не сомневались, будто у него не дрогнет рука изрезать их заживо. Однако Уилсон столкнулся с проблемой, о наличии которой начал подозревать еще в доме Шеффорда: его воротило при виде мертвеца, от запаха крови крутило слабый желудок, и он ничего не мог с собой поделать. Это вынудило накрыть лицо пристреленного лакея кухонным полотенцем, но остальным необязательно было об этом знать. При всем поганом отвращении Стивенсону пришлось оставить затею поспорить с холодным оружием. Он вспоминал изученные записки со зверскими подробностями, и вот тут страх приливал новой волной от того, насколько кошмарной будет его прописанная сценарием кончина. Хотелось верить, будто он на середине нечеловеческих пыток перестанет осознавать себя. Генри не вмешивался. Наверное, в любой иной ситуации подобный жест отдавал бы безразличием или трусостью, но Нельсон поддерживал подобную позицию: не стоило давать Дэвису то, что он столь жаждал заполучить – мольбы и унижения. А если они оба откажутся пресмыкаться перед ним, у того раньше всех могло закончиться терпение. – Как тебе дом? Всяко лучше квартиры, не правда ли? – Капл-Брейкер упорно вел диалог со Стивенсоном, тогда как на доктора через раз поглядывал. Он уйму времени потратил, надевая различные маски, чтобы побольше узнать о личной жизни Генри, а персона скотоврача с нестандартными увлечениями по-прежнему оставалась для него запертой дверью. Теперь эта дверь отворилась настежь, призывая пристально рассматривать спрятанное за ней. – Не то слово, – Нельсон подыгрывал ему, не находя альтернатив. Но вот он выцепил шанс подпортить гаду настроение: – И все благодаря тебе. Дэвис вопрошающе нахмурил брови. Он допускал на основании первой с ним встречи, будучи в облике почтальона, что тот располагал достаточным багажом знаний, превосходя инспекторов в своих рассуждениях, так что он заранее приготовился услышать то, что ему совсем не понравится. – Да, именно. Если бы не твое возвращение, Генри не просидел бы у меня до утра, изучая архивы, да и вообще мы бы вряд ли стали сотрудничать. Проникнув ко мне в квартиру, ты поспособствовал моему сюда переезду. Ты ведь тогда ключи запасные забрал, чтобы напугать, подчеркнуть свою власть над нами? Считай, трюк удался. Но я не жалею, что так вышло, – ненадолго прервавшись, Стивенсон повернул к Картеру голову и любяще улыбнулся. Вне сомнений, оно того стоило. – К слову, тот смелый юноша, которого ты спустил с лестницы. Интересно, что с ним стало? Наверняка ты видел в газете, писали на прошлой неделе. Он встал на ноги и обрел целое состояние. Смотри, да ты у нас добродетель! Тактичности ради он не упомянул, что Лайонел получил гораздо больше, чем деньги – он нашел мисс Бойл, а она его, и Уилсон чередой своих подлых поступков осчастливил сразу четверых людей, сильных духом людей, которые сумели преодолеть устроенные им испытания. Замысел увенчался успехом: Дэвис не просто помрачнел, а вспыхнул, точно спичка. Высказанная в лицо правда, о коей он задумался лишь теперь, вывела его из себя основательно. Он был уверен, что столкнется с сопротивлением, однако Стивенсон оказался куда более изворотлив, до скрежета зубов. За такую изворотливость Нельсону пришлось расплатиться немногословным ударом под дых, от которого заспазмировалась напрочь грудная клетка, и при каждом вдохе ее будто раздирали изнутри ржавым гвоздем. – Уилсон! – завопил Генри, вмиг лишившись сдержанности, потому что тот замахнулся вновь. – Оставь его! Чешутся руки – разберись со мной! – Du er så affald, – Стивенсон нервически посмеивался, давясь болезненным кашлем. Он готов был дальше действовать Капл-Брейкеру на нервы, совершенно не слыша, как доктор обратился уже к нему с настойчивой просьбой помолчать. – En affald! Дэвис тоже не прислушался к Картеру: второй удар, теперь по лицу, закончился для Нельсона разбитым носом. Тогда он перестал смеяться, чтобы не захлебнуться, лишь слабо застонал и склонился на сторону, сплевывая затекшую в горло кровь. Но она все равно ручьями лилась из ноздрей наружу, пропитывая собой нежную кожу губ, и стекала дальше вниз, на подбородок, шею, одежду. Перед глазами замелькали мушки. Однако подействовало это, как ни странно, отрезвляюще. – Господи… – доктор откинул голову назад, прося Всевышнего закончить это, и отныне сомневался, так ли сильно стремился пережить грядущую ночь. Как ему смотреть родным Джейсона в лицо, сообщая, что их сын оказался не в том месте и не в то время? Что он погиб вместо него, поплатившись за чужие проблемы, умер в цветущем возрасте, не успев завести собственную семью. А где находилась сейчас Ноэль? Картер надолго потерял сознание, и если за это время Уилсон задумал-таки обойти дом или что-то в чулане привлекло его внимание, то он наверняка обнаружил ее, выволок куда-нибудь и убил – дай Бог, не сделав предварительно еще чего-либо органически гадкого. – А знаешь, я дьявольски ошибся, – Дэвис тряхнул рукой, словно бы вляпался в нечто неприятное, метнулся и встал у соседнего стула: – У тебя отвратительный вкус, Генри. Ему достаточно было убить всего одного человека – Нельсона, – чтобы загубить жизни сразу двоих. Прикончит ли он затем доктора собственноручно или уйдет, не шибко важно: Картера не станет следом.***
Не самый приятный день для Джанет обернулся еще более противным вечером: на въезде в пригород с кэба слетело колесо – они с извозчиком чуть не свалились в Темзу, когда одуревшая с испуга лошадь понеслась куда глаза ее звериные глядели. К счастью, животное усмирили, у самого кучера прибавилось седых волос, а вот мисс Бойл трижды пожалела о том, что позволила чувствам принять за нее столь опрометчивое решение. В итоге она едва не лишилась жизни на ровном месте, а ноги ее подкосились, когда она вылезала из экипажа. – Вы в порядке? – без устали спрашивал извозчик, дергая на нервной почве шляпу, передвигая ее с одной стороны головы на другую. Джанет кивнула, крепко вцепившись пальцами в сумку. С пустотой в потрясенных глазах она только сказала, что торопится, попятилась, а после повернулась и зашагала в нужном направлении, не отвечая далее ни на какие вопросы и не приняв обратно денег за сорвавшуюся поездку. Мужчина извинился вслед еще раз, но настаивать ни на чем не стал. Он и сам до смерти испугался за лошадь, за две людские жизни, поэтому у него пропало настроение вмешиваться в чужой выбор. – Возьмите хотя бы фонарь! – здесь он проявил-таки упорство, снимая с экипажа запасную лампу. За годы работы он повстречал тысячи разномастных лиц, услышал тысячи историй, однако надолго запомнит сегодняшний инцидент и девушку, которую так и не сумел разгадать. Всю дорогу по пути из города он пытался завести с ней содержательный диалог, узнать, если повезет, почему столь симпатичная с виду, не английской внешности дама направлялась одна в частный район на ночь глядя. Она выглядела слишком опрятно и благородно для падшей женщины, аккуратно, однако скромно одетая, без колец, ожерелий, серег. А еще она была чем-то подавлена, оттого разговаривала неохотно; не грубила, но и ничего по существу не рассказала, только думала без конца о своем.***
Закончилась вступительная речь, завершились приветствия, и наконец- то сцена осталась в полном распоряжении выступающих. Зал стих после бурных аплодисментов, и пока занавес открывался, оркестр уже исполнял известнейшую мелодию. Йенс сразу отыскал среди хористов свою дочь, и огорчения в момент оставили его, сменяясь обволакивающей душу любовью, заботой и трогательностью, которых он зачем-то стыдился на публике. Он широко заулыбался, поймав на себе ее ответный взгляд, мечтательно вздохнул и прикрыл глаза, дабы теперь насладиться непосредственно пением, как вдруг вслушался. Этот мотив он знал много лет, с самого переезда в Англию, пожалуй, однако в последний раз слышал его в исполнении музыкальной шкатулки, подкинутой Капл-Брейкером. Генри тогда долго артачился, но затем, когда на него надавили, принес-таки инструмент в инспекторский участок как улику. Рихтер наблюдал за своей дочерью, будто завороженный, все так же источая тепло своей гордой отцовской улыбкой, а сам усердно думал, отбросив предрассудки. Он верил в совпадения, но не тогда, когда его нутро было неспокойно. Оно металось где-то под ребрами, ставя под сомнение абсолютно все логичные доводы и аргументы. Разве способен был Генри в последний миг изменить лелеянным планам, не поставив никого в известность? Картер то и дело высказывал свои трепетные ожидания от предстоящего вечера явно не затем, чтоб на него не явиться, и он точно был искренен в своем желании. Естественно, его могли срочно куда-нибудь вызвать, или что-то случилось в дороге. Неубедительно. Это ведь Лондон, город с десятками объездных путей и с сотнями доступных на любой вкус услуг. Или произошло нечто серьезное, вынудившее докторов пропустить концерт вопреки желанию? Подобного расклада инспектор боялся больше, чем оказаться в списке обиженных неразделенной дружбой. К середине «Лондонского моста» решение было принято. Уж лучше он потом выплеснет им двоим в обнаглевшие лица за их бескультурную выходку, чем ослушается внутреннего голоса, который редко его подводил. Йенс долго знал Генри, и это убеждало его, развевая прежние пессимистичные догадки, что тот не поступил бы с ним настолько оскорбительным образом. Он чувствовал себя недостойным находиться здесь, среди родителей, которые серьезно подходили к вопросам воспитания собственных детей и проводили с ними достаточно времени. А не выбегали из концертного зала на виду у выступающих дочерей и сыновей ради навязчивой, ничем не подкрепленной мысли. Позор! И оставалось пламенно надеяться, будто его в очередной раз простят. Оставшееся время вплоть до последнего куплета Йенс сидел как на иголках; все явнее его улыбка обретала нотки нервозности. Он ерзал на своем месте, крутил глазами, цеплялся за рукава, пока супруга не сделала шепотом ему замечание, потом он вроде успокоился, однако ровно до того момента, пока музыка не прекратилась. Зазвучали заслуженные овации, зрители встали с кресел, а инспектор поцеловал облаченную в перчатку руку супруги и сказал, как несравнимо крепко любит их всех и что ему жаль. Не дожидаясь ответа, он почти побежал к выходу, потянув с собой за шиворот подчиненных. Рихтер не оборачивался, дабы не сгореть со стыда от взгляда оставленной на глазах у людей жены, а она не стала ничего спрашивать вдогонку, не желая привлекать к себе сверх того упрекающего внимания. Пробираясь к дверям, Йенс продолжал хлопать до жжения в ладонях и смотрел исключительно в выразительное лицо дочери: та сперва смеялась, но затем перестала, с детской растерянностью наблюдая за единственными тремя людьми, собравшимися внезапно покинуть зал.***
– Долго ты собираешься плутать вокруг да около? Наверняка ты готовился к этому ночами напролет. Ты здесь не из-за мести, ведь мы не сделали тебе ничего дурного. Ты здесь, потому что озлоблен. Так какие твои планы, Уилсон? – спросил, наконец, Генри, дабы сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Иначе тот продолжит изводить Нельсона, и трудно предсказать, чем дело закончится. – Более чем многообещающие, – Дэвис воссиял. Он отдалился, встал по центру комнаты и нагнулся, прямыми руками упираясь в колени. – Дайте-ка еще разок на вас посмотреть. Впрочем, не только он пялился на них, но и они на него. Презрительно и ненавистно. – Чего нового увидел? – с тяжестью Стивенсон обнаружил, как Капл- Брейкер вновь двигался именно к нему с улыбкой во все его исхудалое лицо. – Собственно, ничего. Зато так любопытно стало, – он мало разбирался в чисто мужских союзах, однако увиденного под мостом ему было достаточно, дабы возыметь элементарное представление, – а мне ты сделаешь так же, как делал ему? Картер чуть не подавился. А если Уилсон зайдет дальше грязных высказываний? В таком случае, оставалось лишь броситься на него вместе с проклятым примотанным стулом, невзирая на последствия. – Тебе не понравится, – Стивенсон заставил себя улыбнуться назло ему, причем улыбнуться коварно. Он на полном серьезе готовился сомкнуть челюсти со всех сил, и абсолютно неважно, какая часть мерзкого тела окажется у него во рту. Даже если в следующий миг его мозги испачкают дорогие стены и мягкие ковры. Дэвис отыскал подвох. Металлическим дулом он по-хозяйски очертил окровавленные губы Нельсона, но от большего воздержался: знал наверняка, что тот ему все пальцы откусит, и выпущенный вместе с болью наружу гнев мог запросто оборвать жизнь Стивенсона раньше положенного срока. Того срока, который Уилсон сам наметил. – Ты правда намерен поговорить о нас? – Генри отныне не был столь пылок в своих высказываниях. Он слишком устал, боль сводила его с ума, причем одна часть ее жгла бок снаружи, когда вторая резала по сердцу изнутри. – Я делал ставки на обоюдное откровение. – И что ты рассчитываешь услышать? – Дэвис отстал-таки от Нельсона, что можно было считать удачей. О! Он полыхал стремлением выложить свою историю от начала до конца, однако он никогда прежде не делал ничего похожего, не изливал никому душу, поэтому не знал, о чем стоило упомянуть, а о чем – нет. За целую жизнь он так и не осмелился рассказать о себе, даже Кэтти. Не хотел выглядеть жалким в ее чистых глазах с вечным странноватым огоньком. Когда он размышлял накануне в Вулвиче, пытаясь подобрать слова, то раз за разом у него выходило нечто шаблонное, неискреннее, и заготовленные фразы не отзывались в нем, потому как не отражали правды. Он мечтал хоть однажды освободить себя от принуждения казаться кем-то другим, но пока не выходило. – Между прочим, я поделился с тобой самыми сокровенными мыслями, о которых мало кому известно. Вернее, личной трагедией. – Зато наврал мне с три короба. Кто же тогда та прелестная леди, с коей я имел честь беседовать на званом вечере? Ты близко ее знаешь, не отрицай. – Сестра моей покойной жены, – Картер не видел смысла отпираться, а выдумывать убедительную ложь не оставалось сил. – Замужем за военным, который спит и видит удавить тебя голыми руками. Ты доволен? Встречной реплики не последовало. Уилсон не мог довольствоваться тем, о чем ему не особо интересно было слушать. – Ты мне лучше скажи, как вы с Кэтти виделись втайне от ее семьи. Часто ли? – не было гарантий, правильное ли решение принял доктор, однако так они с Нельсоном выиграют время. Вот только зачем им время, если никто понятия не имел о том, в какую беду они угодили. Дэвис причмокнул, очертил языком зубы, убирая руки на пояс: – Он в курсе? – кивнул на Стивенсона, на что получил безмолвное подтверждение. – Я говорил, она пробиралась за кулисы. Потом, когда это стало слишком подозрительным, отпрашивалась или сбегала из дома. Она знала, что ей ничего не будет за непослушание, кроме как ужесточения контроля. Ее отец… да и мать, пока не заболела, оба были повернуты на идее обезопасить дочь настолько, что возвели вокруг нее стальные стены. Но на самом деле они защищали себя и свою репутацию. Нельзя запирать человека в клетке, как циркового зверя. Нельзя! Мы с Кэтти не договаривались о том, когда снова увидимся, она просто приходила по мере возможности, пока не перестала. Просто так, ни с чего. Как выяснилось, это тяжело – пускать кого-то себе в голову. И совсем не становилось легче. Наоборот, все острые, как пики, терзания рвались наружу с неудержимой мощью, и Дэвису пришлось прикусить язык: если распустит себя, то назад уже не соберет. – Странный ты человек, конечно, – подал голос Нельсон, – ведешь себя, будто из тебя тут палками выбивают признание. Проявил бы хоть крохотное уважение за то, что мы принимали твои условия и кучу времени на твои тайны потратили. У Кэтти были причины, и довольно веские. Сказать по правде, ты в этом и виноват. – Я?! – Уилсон нервничал, а следовательно, и злился. Злился от осознания, насколько низко выглядел по сравнению с ними, несмотря на свои преимущества. – Что? – он распереживался сильнее прежнего, когда доктора переглянулись между собой. Ему подумалось даже, будто они совместными усилиями откопали про него то, о чем он сам имел смутное представление. – На крючке в прихожей висит мое пальто, серое, из замши. Правый внутренний нагрудный карман, – прохрипел Генри и закашлялся: у него в горле скопилась мокрота. – Вытащи бумажник. Открой его, и сам поймешь, зачем. Дэвис не торопился. Из небрежности его взгляд исполнился недоверием вкупе с неудержимым интересом рвануть бегом и посмотреть, что там такое. Но подобного рода податливость выглядела бы унизительно. – Поверь, это важно. Для тебя, в первую очередь, – сказал Нельсон. Кровь остановилась и начала подсыхать, неприятно стягивая кожу, а вот сам нос нагрелся, пульсировал и по ощущениям увеличился раз в пять; нарастающий отек затруднял дыхание, придавая попутно голосу нотки раздражающей гнусавости. Уилсон немного потоптался на месте, но затем, когда нервы не выдержали, огрызнулся и широкими, громкими шагами покинул гостиную. – Что с тобой? – прошептал Стивенсон, пока Капл-Брейкер копошился среди верхней одежды. – Не страшно, – Генри соврал, улыбаясь подрагивающими губами. Ему не поверили, однако сделали это без комментариев. Тихий скрип заставил доктора насторожиться; он округлил глаза и, смотря строго за спину Нельсона, издал какой-то неясный звук, нечто, что слышалось как: «Шу!» Когда Стивенсон повернулся, то не застал ничего, за исключением покачнувшейся двери чулана. Ноэль провела в кромешной темноте не один час. Она много чего могла сделать значимого, что перевернуло бы на корню ход событий, однако она до истерики боялась шелохнулся, принять хоть какое-то решение самостоятельно, поэтому осталась, продолжая быть свидетельницей набирающей обороты трагедии.***
– Джанет, сделай то! Джанет, принеси это! Тфу! Устала! – вслух причитала мисс Бойл, шмыгая носом, стирая на ходу слезы горького разочарвания и вообще всего того гадкого, что длительно хранила внутри. Перед собой она несла фонарь, благодаря которому становилось возможным разглядеть кочки и выбоины под ногами. – Вот выйду замуж и буду счастлива, и не нужны мне будут никакие арендаторы! Тоже мне, покровители! Ветер неприятно обдувал влажное лицо. Но еще неприятней было на душе у самой Джанет. Чисто из принципа она не повернула назад, вдобавок возвращаться было гораздо дольше, в то время как до дома Картера идти оставалось с полчаса. Не так много, если обойтись без новых приключений. – И надо ведь было поселиться в такой глуши… – она сильнее куталась в пальто, беспрестанно озираясь. Если б она верила в судьбу, то на полной серьезности бы заявила, что ей посылали свыше какие-то знаки, советуя развернуться. Однако Бойл не принимала это близко к сердцу, потому что сердца попросту не хватит, ежели всякий раз придавать значимость случайным событиям. К тому же знаки – вещи довольно сложные, и на их верное истолкование требовалось время, которого в данный момент не имелось под рукой. Не по себе было пробираться через самый настоящий лес, сменявшийся временами клочками крутого, обрывистого берега Темзы. Дорога расстилалась широкая, прокатанная и как будто бы бесконечная – она терялась в строгих силуэтах высоченных сосен, а потом появлялась вновь, стоило пройти немного дальше. Окрест все шелестело, хрустело, трещало; Джанет прислушивалась, понемногу прибавляя шаг. Она затруднялась с точностью ответить, кого или чего опасалась, однако, что однозначно пугало ее, так это ее собственное уязвимое положение – вероятно, нашлось бы много желающих этим воспользоваться. – Дура! – окрестила она себя. Приближающийся стук копыт откуда-то спереди заставил ее невольно вздрогнуть и сойти в сторону, а фонарь накрыть сдернутым с шеи платком, рассчитывая не привлечь к себе ненужного внимания. Но чем громче становился стук, тем отчетливей она слышала нечто еще – кашель. Тяжелый лошадиный кашель. Тогда она остановилась, выждала немного – вороной конь без всадника на всех парах мчался из-за поворота, но сбавил темп, узнав окликнувший его голос. Банкет был неспокоен: хрюкал, ржал, вскидывая голову, а еще он дрожал – Джанет поняла это, когда придержала его под уздцы и прикоснулась ладонью к взмокшей жилистой шее. – Что с тобой стряслось? Ну-у-у, тише, – она знала, что он не ответит ей, однако ласковый тон успокаивал его. Она погладила Банкета по морде, видя, как вспенился рот и как часто вздымались раздувшиеся ноздри. Блеклый огонь фонаря осветил перепачканный в грязи и в песке круп. Без сомнений, что-то произошло, и на ум приходило банальное: Нельсон, вероятно, упал. Однако упасть можно было по-разному, в одних случаях отделавшись легким испугом, а в иных – разбившись насмерть. Джанет уже не думала о себе, о тех обидах, которые мечтала выплеснуть. Ее тревожило, почему Банкет бежал прочь от дома и сколько вообще времени он носился по окрестностям без седока. Стивенсон сам ей рассказывал, как тесно лошади привязаны к конюшне и что они склонны искать там укрытие в случае опасности. В сознании невольно пролетела стая возможных и невозможных событий, начиная от ранее упомянутого падения и заканчивая оборотнями, про которых она читала с затаенным дыханием. «Хотя какие оборотни, Христа ради, Джанет…» – думала она, прислоняя ладонь ко лбу, но легче не становилось. Ей не понаслышке было известно, что настоящие монстры проводили ночи в борделях, толкали людей с лестниц или вонзали нож им между позвонков. Вытянув вперед руку с фонарем, она быстро зашагала по дороге, потащив за собой Банкета. Огромное счастье, что она остановила его и приведет к хозяину, ведь этой лошади ввиду здоровья никак нельзя было потеряться, – значит, ее упорство хоть как-то оправдывало себя. Конь торопливо семенил рядом, а затем как рванул к дому – Бойл улетела за ним, споткнулась и выронила лампу. Стекло вылетело из рамы, конструкция развалилась на части, а огонь мгновенно потушился о прохладную землю. – Вот дьявол! – воскликнула она, обреченно глядя на меркнущие искры. В последний раз она бранилась очень давно. – Ну и как теперь?! Джанет посмотрела на Банкета с упреком, как если бы он услышал и понял ее. Тем не менее она его не отпустила и отпускать не собиралась. – Даже света нет...***
– Нет, нет, нет! Быть не может такого… – донеслось из прихожей, так что докторá не успели ничего более обсудить. Зато у Генри стало полегче на душе, стоило ему убедиться в сохранности Ноэль. Мгновения спустя Дэвис ворвался ураганом в каминную, причем его трясущиеся руки выдавали себя издалека. – Откуда?! – вышло у него звонко, и оказалось, что это был его истинный голос, молодой и сильный. Он говорил, цепляясь взбудораженным взглядом за фотографию, от которой не мог оторваться. Он уйму лет не видел Кэтти, притом вспоминая о ней каждый день; она порядком изменилась, превратилась в утонченный английский идеал, но в его памяти она всегда была безупречна. Он не забыл ее голос, ее прикосновения, мелодичный смех, словно никогда с ней не расставался. Лишь потом, немного придя в себя, Уилсон всмотрелся в лицо незнакомого ребенка и испугался: в один миг ему причудилось, будто он отыскал в этих крохотных глазках свое отражение. На обратной стороне написали от руки, что мальчика звали Чарли и что родился он в июле 67-го. Обыкновенная арифметика, зато эти цифры будто молотком ударили по его голове. – Заглянули в гости, о тебе справиться, – заявил Картер, и отныне каждое его слово имело вес определенной шахматной фигуры. Пешкой можно было пожертвовать, а вот ладьей – опасно. – Чего уставился? Ты здесь единственный, в ком не осталось чести и мужского достоинства. Ничего мы ей не сказали, кроме как о твоей болезни. Она заслужила как можно дольше тешить себя мыслями, что отец ее сына жонглировал гантелями под куполом цирка, нежели… – Стой! Довольно! – Уилсон потерял козырное спокойствие. Плюнув на все, попятился назад, до самого окна, где опустился на пол, поглаживая снимок трясущимися пальцами. Он услышал достаточно. – Чарли… – улыбнулся он и заплакал. Даже не заплакал, а зарыдал во весь голос, утыкая лицо в согнутое колено. Это теперь, когда его поставили перед фактом, он припомнил, в какую ночь могло произойти такое волшебное событие, и ему стало плохо, хуже некуда. В уйму раз тяжелее известия о неизлечимости болезни, которая вовремя явила себя: у него прихватило сердце, стягиваясь металлической проволокой. Оно вопило, обливаясь кровью, норовя сорваться с места и затеряться где-нибудь, где его никогда не потревожат и не ранят. Генри с Нельсоном притаились, переглядываясь в полнейшей растерянности. И было решено не дергать Дэвиса любого рода изречениями, ведь рано или поздно он начал бы говорить сам. Так и случилось. Вот только его страдания превратились в лишенный рассудка смех. Леденящий хохот, окутанный липкой ненавистью. У Картера глаза переполнились ужасом: это был далеко не тот смышленый стратег Капл-Брейкер, без труда вгонявший инспекторов в заблуждение; это был импульсивный убийца, доведенный до белого каления. – Эта тварь забрала у меня ребенка, – выдал он, чуть отдышавшись. Рукавами он стер теплые слезы с впалых щек, однако быстро набежали новые. – Моего сына. Моего мальчика… Уилсон встал на ноги, и в его груди потяжелело, легкие будто напитались чем-то жгучим. У него в мыслях не умещалось, что часть его дурной крови передалась кому-то настолько светлому, чистому, да и само слово «отец» звучало до того чуждо, что не воспринималось сознанием. Зато ему было знакомо чувство, когда у него раз за разом что-то отбирали, отрывали от сердца, и теперь эта боль вернулась с новой силой. Он успел примириться с тем, будто потерял все, но оказалось, что лишился гораздо большего. Его не просто оставили, а вычеркнули из жизни, втоптали в грязь, напомнив о предначертанном ему месте, причем самым жестоким образом. И весь тот парящий трепет, который он питал к Кэтти, проглотив даже ее предательство, в мгновение ока стал смоляно-черным, испорченным. Ему хватило единожды увидеть Чарли, чтоб ощутить горькое подобие любви, которой он совсем не понимал. Чтобы вообразить на мгновение все безвозвратно упущенное время, не проведенное вместе с сыном, гораздо лучшее время, нежели он потратил в помутнении. Это ранило, разрывало на куски, зато четко указало на виновницу. – Где она? – перед лицами докторов вновь замелькал револьвер. И если ранее все понимали, что Уилсон забавлялся, то отныне шутки закончились: один просчет, и он выстрелит. – Мне вот кажется, что она ни при чем, – вступил Картер, дабы не позволить Нельсону открыть рот и нарваться на неприятности. – Считаешь, она, росшая в созданном для нее невинном мире, представляла, чем это все обернется для нее? А вот тебе надо было думать головой, чтобы не ломать ей жизнь! Хотя знаешь, я не виню тебя. Откуда тебе хоть что-нибудь понимать в порядочности. – Да иди ты к черту! – Сам иди! Воспользовался ею, молодец, а ответственность? Или тебе не объяснили, откуда дети берутся? Уилсон слушал его, и его глаза наполнялись кровоточащим гневом. Но он, тем не менее, не перебивал. То ли сказать было нечего, то ли наоборот, слишком много всего скопилось, и он не мог определиться, с чего бы начать. – Она серьезно больна, ей нужны постоянный присмотр, лекарства и помощь знающих людей, – у доктора даже ноздри раздулись, – ты бы смог ей это обеспечить? Ой как сомневаюсь! Я рад, что вам было весело вместе, но ты ее на всю оставшуюся жизнь подставил! – Спрашиваю еще раз: где? Где. Она. Живет?! Ответа Уилсон не получил, однако ему резко стало не до того. Когда спазмы в дыхательных путях стало невозможно игнорировать, Дэвис удушливо закашлял; он согнулся, с каждым новым вдохом надрываясь сильнее, а когда выбился из сил и закружилась голова, то он упал на колени, опираясь на мандражирующую руку, в которой сжимал оружие. Убрав ото рта ладонь, он издал сдавленный, но отчаянный звук, и докторá поняли, что случилось. Уилсон не просто выплюнул с мокротой сгустки крови, как происходило ранее, – это и была сама кровь, яркая, свежая. Она испугала его: сколько бы он ни готовился однажды заснуть и больше не проснуться, на деле он оказался совершенно к этому не готов. – Боже… – он впервые осмелился произнести вслух имя Господа, содрогаясь выжатым болезнью телом. Картер поджал губы. Обильное кровохарканье, что бы его ни провоцировало, никогда не несло хорошие прогнозы, а в ситуации Уилсона и вовсе означало отказ его пораженного, неспособного отныне бороться организма. Чрезмерные нервы сыграли здесь не последнюю роль, в результате чего сердце устало, сдалось, не вынеся нагрузки. Зоб на шее Дэвиса угнетал его, угнетал абсолютно все органы и рано или поздно добился бы своего, но обстоятельства ускорили процесс. И только Генри задумался, какую карту ему разыграть теперь, как Капл- Брейкер поднял на него свои выпученные глаза, и лишь тогда доктор заметил, что они у него светлые, серо-голубые. Этот робкий, по-своему выразительный взгляд не мог принадлежать чудовищу, потому что был налит обманчивой надеждой – на Картера часто смотрели так безнадежные пациенты. Подобный взгляд принадлежал человеку, боящемуся неминуемой скорой смерти порядком больше других людей. «Он что же, верующий?» – невольно пришло Генри на ум, хотя он посчитал это допущение абсурдным, в некотором роде оскорбительным по отношению к религии. Но каким бы ни приходился Дэвис по мировоззрению, приговор ему был подписан, что позволяло им воспользоваться. Низкий поступок для врача, однако разве здесь, в гостиной с плавно догорающими свечами и запахом смерти, осталось еще место чему-то нравственно достойному?***
Банкет метался перед Джанет, подскакивал на месте, испуганно гукая. Он сильно хрипел, но продолжал навязывать свое, словно точно знал, что делал. Он больше не убегал, наоборот, будто просился туда, откуда уносил ноги совсем недавно. И он также подчинялся, не смея повторно дернуть из рук мисс Бойл натянутый повод. – Ладно, – выдохнула та, не прекращая убеждаться в безумии сегодняшнего дня. Поэтому не менее безумная мысль посетила ее, и не безосновательно, вынудив вновь заговорить с лошадью: – Эй, милый. Может, я много прошу, но ты позволишь? – она положила одну руку на заднюю луку седла, присматриваясь к стременам. Повезло, что Банкет не отличался колоссальным по животным меркам ростом. – Как там это делается… Джанет никогда не ездила верхом, тем более в мужском седле, и ее сковывал объяснимый ужас. Одному Богу известно, как Нельсон отреагировал бы на такое зрелище, однако ее чересчур беспокоила обстановка, и все внутри нее настаивало на смелых решениях. Как-то раз она выручила Стивенсона и всех остальных рискованным выбором, так почему бы не повторить? Банкет не вырывался, не убегал, лишь нетерпеливо крутил хвостом, пока Джанет в юбке до самых щиколоток корячилась, влезая на него: ей никак не удавалось перекинуть вторую ногу. Она много раз видела, как люди садились верхом, и каждый раз это выглядело в их исполнении так легко и непринужденно, что хотелось попробовать. А теперь она пробовала, и ей не хватало сил уместить себя в несчастное седло, какими бы проклятьями она ни осыпала все вокруг. Левой рукой мисс Бойл крепко держалась за гриву, прихватив туда же собранный повод, и только с горем пополам подтянулась, вскарабкавшись Банкету на спину, как конь пустился скаковым галопом. Она вскрикнула, цепляясь за что угодно, способное удержать ее. Стремена оказались чересчур длинными, свободными – они соскальзывали с широкой части стопы, застревая под пяткой, но у Джанет получилось привстать на них примерно так же, как она видела на картинах со скачками; берет сию же секунду слетел с головы, от скорости и ветра слезились глаза. Сердце выпрыгивало из груди, дыхание с непривычки сбивалось – далеко не то удовольствие, расхваленное в книгах и видимое со стороны. Бойл опиралась Банкету на шею, пыталась приостановить его, натягивая поводья, или успокаивала голосом, однако он рассекал в беспамятстве и настолько остро кашлял, что начал сипеть на ходу. Плохой, совсем плохой знак, но ей недоставало сил и смелости подчинить его: она боялась, что он взбрыкнет, отправив ее прямо себе под копыта.