***
Под Рождество дела действительно обстояли на редкость гнусно, намного хуже, чем он поведал Фенриру. Кредит они из гоблинов практически выбили, и проценты ожидались вполне терпимыми, но их, увы, следовало платить. От мэнора Ноттов ближайшие лет пять доходов можно было не ждать, да на них никто всерьёз и не рассчитывал. Люциус вообще не стал бы связываться с арендаторами, когда бы не жестокая необходимость обеспечить семьи провиантом на случай осады. К тому же он не учёл, что Магнус плевать хотел на «могущество в крови»: принимал под свою руку всех, кто того пожелал. Смотрелось это идиллически, прямо хоть устанавливай в атриуме министерства новую скульптурную группу, но Люций, резко поумневший после общения с магловскими бандитами, думал лишь о пресловутой «пятой колонне». Отныне Нотт-мэнор совершенно не годился в качестве тайного малфоевского логова, и Люций решил обустроить таковое самостоятельно, подальше от Барьера. Юношеское увлечение поиском заброшенных поместий угасших родов наконец-таки пригодилось в сугубо практических целях. Разрушенный почти до основания мэнор Соубриджей отпадал сразу. От магической защиты ничего не осталось, и остатки усадьбы заросли небезопасной гадостью. Мэнор Олифантов сохранился намного лучше, но Люций сразу же после войны отдал его координаты Сивому – теперь там располагалась деревушка стаи. Чаща Нидвудского леса пришлась новым жильцам по вкусу, а руины замка интересовали исключительно детишек да самого Люциуса. Оставались лишь древняя сторожевая башня и развалины домишки у её подножья, что стояли на опушке посреди Пазлвуда. Бывшего хозяина вычислить не удалось, а крепкая защита и изощрённо-подлые ловушки там и сям позволяли предположить, что вряд ли тот удостоился чести красоваться на карточках от шоколадных лягушек. «Не иначе малефик или вообще некрос», – решил Малфой, выбрасывая растрескавшиеся камни своих лучших щитов-артефактов. Вопреки надеждам, башня была пуста, а подвал оказался маленьким и неглубоким, только-только для домашней лаборатории и кладовых. Люциус отчего-то вообразил некроманта, в редких перерывах между убийствами выбирающегося на пленэр понюхать цветочки, и решил, что сохранит координаты укромного местечка в тайне – вдруг пригодятся. Координаты пригодились, но затевать обустройство тайного схрона с чьего-либо ведома не стоило. Люций попытался выскользнуть из-под плотной опеки драгоценной супруги и её не менее драгоценного аманта. Не тут-то было. Бешеная парочка и слышать ничего не желала о долгих отлучках в неизвестные места. Напрасно Люций пытался втолковать им, что не собирался ни во что впутываться: так, хлопоты по хозяйству. – Какие? Где? – вскинулась Нарцисса. – Ты вывел монстра или открыл бордель? – Почему бы и нет? Живые деньги в приятном количестве. Шутка не удалась: Малфой удостоился оплеухи от жены и сочувственного, но непреклонного: «Люци, не бузи!» – от её любовника. Меж тем Нотта в очередной раз одолели муки совести за неправедную добычу галлеонов. Магнуса угнетала необходимость иметь дела с изнанкой обоих миров, улыбаться мошенникам и барыгам, лгать и изворачиваться. Добросовестный вояка старался себя пересилить, но чутьё у обитателей Лютного было отменным, и с трудом налаженные связи рвались одна за другой. Бедняга Гилберт замаялся обходить углы и сглаживать конфликты, но его усилия шли прахом: Нотта по-прежнему боялись до паралича и старались не иметь с ним никаких дел. Малфой злобно шипел на виновато моргавшего Магнуса, тот покорно кивал и на пару дней унимался, а потом очередной барыга, не вынеся задушевного разговора с лордом-драконом, намертво залегал на дно. Люций бесился, рвался самолично поправить дела, но упрямый Нотт не отпускал его без сопровождения, а сопровождение было под стать своему предводителю – Ургхарта или Блетчли боялись ничуть не меньше. Подумав, Малфой решил не ссориться ни с кем из своих покусанных Мордредом союзников: ни с бойцами Ковена, ни с торгашами Лютного. Увы, друг без друга они стоили немного, а потому Люциус пару недель пил успокоительные зелья и ночи напролёт чертил таблицы, пока не утвердился в мысли найти компаньона. Не простого исполнителя, подобного Гилберту, а настоящего соратника под стать себе самому. Ещё неделю таблицы заполнялись именами и кличками, а под утро сгорали в камине: неглупых людей с широким кругозором и в Лютном было наперечёт. Таблицы полыхали, пока на дорогом пергаменте, разлинованном превосходной тушью, не осталось одно единственное имя – Кевин Бубонтюбер. Он подходил идеально: умный и ушлый грязнокровка, до белых глаз ненавидевший Лорда и всё с Ним связанное. Кевин был одним из немногих (очень и очень немногих, по правде говоря), кто относился к Малфою с симпатией – необъяснимой, но вполне искренней. К слову, свой малопочтенный бизнес Бубонтюбер вёл жёстко, по-магловски, а Люциус с некоторых пор проникся уважением к деловой хватке людей из-за Барьера. Оставалось только озвучить результаты выбора самому Кевину. Люциус немедленно принялся за дело, и сразу же выяснилось, что быстро завоевать доверие битого жизнью грязнокровки – дело практически неосуществимое. Бубонтюбер легко шёл на контакт, но соглашаться на сотрудничество не торопился, юлил и набивал себе цену, а оттого Люциус медлил сообщать ему новость о предстоящем воскрешении лорда Волдеморта. Эти танцы продолжались вот уже пару месяцев и грозили затянуться надолго, доводя Малфоя до тихого бешенства. Опрометчивое обещание устроить переполох в министерстве, данное Дамблдору на памятном квиддичном матче, тоже обернулось позором. Как бы не хихикали министерские над прогрессирующим маразмом Великого светлого волшебника, дальше шуточек и анекдотов дело не заходило. К великой своей досаде Люциус обнаружил, что в душе каждого чиновника теплится детская вера в доброго дедушку Дамблдора, который сидит себе в заколдованном замке, мудро усмехается в белоснежную бороду и походя отводит от Британии все горести и беды. К Рождеству Малфой уже готов был колотить чинуш по головам своей тростью: при малейшем намёке на необходимость навести порядок в Хогвартсе собеседники суровели на глазах, окидывали Люция подозрительными взглядами и велели не забываться. Министр Фадж с неудовольствием наблюдал за визитами Люциуса в министерство, а однажды вызвал к себе и толкнул пространную речь о светочах магии, об их гнусных завистниках и об Азкабане, который стоит себе посреди Северного моря и рушиться не собирается. Малфой приподнимал уголки губ в улыбке, полной вежливого недоумения, и мысленно ругал себя самыми чёрными словами: это ж надо было так подставиться! Проклятый директор даже заочно делал его как щенка. В другое время Люций смирился бы и отступил, но на фоне прочих неудач и жутких новостей о василиске натравить министерство на Дамблдора стало делом принципа. Плевать на Азкабан – Малфои всегда добивались своего! Одни только проволочки в делах не вывели бы Малфоя из себя. Проколы случались и раньше, а уж после тяжёлого ранения в магловской перестрелке их и вовсе не стоило принимать в расчёт. Лишь одному себе Люций мог признаться, что подкосили его обычные сплетни. Бойцы Нотта в Хогвартсе с наслаждением делились соображениями, чем и как занимаются профессора Снейп и Локхарт в свободное от преподавательских хлопот время. – Такой симпатяжка! – ехидно скалился в камине Деррек. – Умненький, храбрый, весёлый и золотой-золотой, как солнышко. Ясно, что Снейп с разбегу кинулся ухлёстывать за милашечкой. Люциус старательно делал вид, что всецело занят бумагами, и тихо ненавидел ублюдка Деррека, паршивый камин в побитых изразцах, кретина Нотта, восседающего в своём дурацком кресле, и убогую гостиную с дырявым потолком. Ему до боли хотелось заявиться в Хогвартс с внезапной инспекцией и невзначай придушить мерзавца Локхарта, а потом отвесить пару пощёчин Снейпу и гордо удалиться. «Впадаешь в детство, Люци, – пытался урезонить он сам себя. – Ещё заори, что никто тебя не любит, вышиби остатки стёкол в этой жалкой комнатёнке и забейся в рыданиях. Порадуй боёвку, чего же ты ждёшь?» Ночью он вычерчивал очередную таблицу, из которой с очевидностью следовало, что никого душить не нужно, а Снейпа допускать к себе опасно, ибо тот опутан клятвами и наверняка смертельно обижен на Люциуса за внезапный разрыв отношений. «Аспид ядовитый, – злоба сменялась тоской, чтобы тут же обернуться истеричной жалостью к себе. – Ядовитый и неверный. Деррек врёт, не умеешь ты ни за кем ухлёстывать. Это златокудрый фанфарон всё затеял, а ты милостиво позволяешь обхаживать себя. Но ведь позволяешь, Север?» Грех сознаваться, но в такие минуты Люций завидовал собственному сыну: уж тот не стал бы оправдывать трусость целесообразностью. Родство с Блэками непостижимым образом вернуло последнему из Малфоев фамильные черты характера, утраченные за столетия прозябания рода под проклятием. «Великие Основатели, пусть мой мальчик будет благополучен, ибо счастлив он будет всегда! – Люциус суеверно складывал ладони в магловском молитвенном жесте. – Это ли не счастье – жить в ладу с самим собой?» Поэтому он совершенно не удивился и не слишком расстроился, когда Драко надумал остаться на каникулы в Хогвартсе. Умный и предприимчивый ребёнок наверняка уже распознал страшный дар мистера Поттера и решил идти до конца в своих замыслах, какими бы они ни были. Мешать ему Люций не собирался. Вставать на пути у истинного Малфоя? Ну уж нет! В общем, рождественский загул Люциус не планировал. Всё получилось само собой. До полуночи он честно забавлялся, выводя из себя многотерпеливую охрану: шатался из кабака в кабак, задирал тамошних завсегдатаев, отвешивал сальные комплименты шлюшкам посимпатичнее, а к парочке даже приценился. Ничего такого, чего боёвка Нотта не делала бы день через день, но зануда Ургхарт и флегматик Боул мрачнели на глазах, а на пятом или шестом трактире перестали прятать палочки, намертво зажав их боевым хватом. – Это несправедливо! Вам, значит, можно, – оскорбился наконец Люциус и махнул очередную порцию, чтобы слегка унять обиду, – а я что же? С-совсем, что ли, кон… Ик! К-конченый? – Не то слово, – выплюнул Ургхарт и попытался затолкать Малфоя в камин, приговаривая: – Полно, Люци, ночь на дворе, домой пора! Нужное заклинание авторства самого Лорда за секунду превратило камин в груду полыхающих зелёным пламенем кирпичей, а немногочисленные пьяницы живо протрезвели и резво вымелись наружу. Наверное, кто-то из них опрокинул свечи или выдал стихийный выброс, потому что в следующую минуту загорелся и сам кабак. Сначала вспыхнули пыльные тряпки, изображающие занавеси на окнах, а затем огонь заплясал на ближайших к камину столах и лизнул сухое дерево балок. Люциус понял, что скоро здесь будет неуютно. Бутылку он допивал на улице по-плебейски, из горла, любуясь отсветами пламени в косых каплях дождя, в лужах на булыжной мостовой и в струях воды из палочек. Неизвестно откуда набежавшая толпа магов дружно орала: «Агуаменти!» – и вразнобой поносила Мордреда. Не желая лишаться занятного зрелища, Люций незаметно раздувал и подзадоривал пламя, пока прогоревшие стропила не рухнули под тяжестью черепицы. – Малфой, сука, – тихо застонал Ургхарт, – ты что творишь? – Я?! – изумился Люций и швырнул пустую бутылку в затухающий костёр. – Он сам. Само, в смысле. Оно. Да. Лица у его горе-охраны вытянулись самым забавным образом, и счастливый Малфой зашагал куда-то вглубь Лютного: ночь только начиналась. За последствия пожара он не волновался. Насколько он помнил, хозяина пару дней назад повязали авроры за торговлю дурманными зельями, и Кевин Бубонтюбер очень радовался горю конкурента. С этого момента количество виски в крови превысило критическую отметку, потому что следующая мысль показалась Малфою на диво удачной: а не устроить ли дегустацию самого модного ныне зелья, придуманного Бубонтюбером? «Посмотрим, так ли уж талантлив мой будущий партнёр и насколько крепка его монополия, – размышлял Люциус, купив аптечный фиал у слегка придушенного невидимой удавкой уличного торговца. – Нет ничего надёжнее личного опыта. И да, у меня определённо стоит на зельеваров». По счастью, перед тем как глотнуть содержимое фиала, он догадался расспросить об антидоте. Обычный безоар, кто бы мог подумать. Дальше воспоминаний просто не было. Никаких. С рождественского утра до сегодняшнего дня при попытке хоть что-то вспомнить перед глазами колыхалась жуткая чёрная муть вроде призрачной вуали в Арке смерти. Люциус очнулся следующим утром на чьём-то тёплом – слава Мерлину, тёплом! – обнажённом теле и испугался до судорог. Озабоченная рожа Ургхарта и дыра в голове размером в половину ночи спокойствия не добавили: «Что я делал? Чем я думал? Как я мог?! И вообще, где я?» Видимо, последний вопрос он задал вслух, потому что немедленно получил ответ: бордель и шлюха. Люциус протёр глаза, глотнул безоар, закинулся укрепляющим, осмотрелся и убедился, что бордель цел, а шлюха жива. Вернее, жив и потихоньку отползает к краю кровати. Потом Ургхарт принялся торопить его с отбытием домой, пугая авроратом и почему-то министром. Впрочем, при известии об оскорблении министра Люций лишь облегчённо выдохнул: «И только-то?» Приободрившись, Малфой понял, что у него люто трещит голова, адски дерёт пересохшее горло, трясутся руки и подламываются колени: «Грёзы, мать их, полуночи! Догрезился, кретин!» Запоздалая паника заставила его плести какую-то чушь и приставать к бордельному мальчишке: нужно было выгадать хоть четверть часа, чтобы собрать в кучу упрямо разбредавшиеся мысли и во всеоружии встретиться с последствиями своего загула. Мальчишка был дико напуган, изъяснялся судорожными кивками и вымученными улыбками, а произнести сумел лишь своё имя – Том. Люциус на всякий случай ощупал его. В дурманном угаре чего только не случается, вдруг да покалечил беднягу. Шлюшонок был здоровее кентавра, а сложением напоминал борзую: тонкий и лёгкий костяк, облепленный сухими мышцами, мгновенно каменеющими под пальцами Люция. Сейчас Малфой задумался бы, в каких постельных игрищах можно было наработать эдакую красоту, но тогда его мысли упорно крутились вокруг пропавших воспоминаний. Что, кроме оскорбления министра, он успел сотворить? Вызвал смерч? Похвастался счетами во французском Гринготтсе? Сдал расклад с Ноттом? Что? Во имя Мерлина, что?! Сил держать лицо не оставалось, и Люциус сбежал в ванную. Лицо, ха! Из зеркала на него посмотрела перекошенная похмельная рожа в серой щетине, и Малфой сразу понял, отчего испугался шлюшонок: мутные белёсые зенки рожи не сулили ничего приятного от встречи с их обладателем. «А я ещё пообещал забрать мальчишку с собой в мэнор. Надеюсь, он не наделает в штаны – в обмороки эта шельма вряд ли обучена падать», – Люциус умылся, вновь посмотрел в зеркало и огорчённо выругался: страшная рожа превратилась в мокрую страшную рожу. Зато план достойной ретирады из борделя сложился окончательно. Люциус действительно заберёт мальчишку с собой – пусть дражайшая супруга побегает перед запертыми дверями купален, покуда не остынет. Допрос с пристрастием отсрочится на несколько часов, а уж за это время Люций всё вспомнит и придумает, что делать. Недурно, кстати, будет изобразить внезапно вспыхнувшую страсть к мальчишке – как его, бишь, зовут? – и получить легальный повод для визитов в Лютный. Если за десяток-другой золотых договориться со здешней мадам о комнате с подключённым камином, то дело сладится наилучшим образом: охрана завистливо топчется под дверью, мальчишка лопает сласти и отсыпается впрок, а сам Люциус тайно встречается с нужными людьми и убеждает их, что Нотт не уродился кретином и имеет неплохой шанс со временем поумнеть. С этими замечательно умными мыслями Люциус и вписался носом в дверь, надёжно запечатанную с той стороны. Шлюха оказалась не шлюхой. «И кого теперь брать в купальни?» – Люц с усилием напряг отчаянно трещавшую голову и решил, что охота за сбежавшей «любовью» развлечёт боёвку ничуть не хуже дежурств в борделе. – Остановите его! – заорал он и, зевнув, устроился на резном табурете. – Томми, мальчик, не уходи! Снаружи райской музыкой доносились грохот Бомбард, визгливые причитания какой-то тётки и матерные вопли Ургхарта. Через полчаса суеты и криков за дверью прибыл сам Магнус Нотт и вызволил из «плена» заскучавшего было Люция.***
– Дальше было не так интересно, – Малфой со вздохом уставился в камин. – Ругань, оскорбления и уговоры забыть о шлюхе, которая не только егерь, но ещё и малефик. Нарцисса выпустила из меня галлон крови на эти свои ритуалы, а потом кричала, что мне незаслуженно повезло, но она это исправит. – Леди права. Будь я перепуганным малефиком, проклял бы весь ваш сброд до седьмого колена. – Отлично. Тёмный дикарь оказался добрее жены. – Не добрее, а благоразумнее. Скорее всего, он не желал быть узнанным и хотел незаметно улизнуть. Скабиор до того осторожен, что большинство егерей считают его трусом. – Мне сказали, он собирает растения. Для этого много храбрости не нужно. Фенрир посмотрел на Люциуса, как, бывало, смотрел покойный отец: «И на это недоразумение я оставляю род?» – Он один ходит, Люци. Не ватагой, как все «сенокосцы», а один. Поспрашивай у лондонских гербологов, легко ли рвать травку в Запретном лесу. Ноги-руки на месте, с голоду не помер – значит, достаточно смел. И очень, очень предусмотрителен. – Насчёт последнего соглашусь, – с нервным смешком сказал Люций. – После Рождества он как в воду канул – где-то отсиживался. Я пока его «искал», какие только дела не провернул. Сразу всё наладилось – мальчишка оказался малефиком наоборот. – Интересно, – ухмыльнулся Сивый. – Например? – Например, застуканный в бардаке министр внезапно оказался милейшим человеком, искренне заинтересованным в улучшении качества образования. Нотт заработал несколько баллов за то, что не погнушался лично возместить убытки от моих похождений. Я думал, засмеют, но нет: «Рыцарь, настоящий лорд, как в романах!» Ну и по мелочи: контракты, поставки кое-чего на льготных условиях и пара стоящих секретиков за смешные деньги. Хороший мальчик – будто отворожил от неудач. – Это просто ты – редкий выжига, – Фенрир покачал головой. Люций отсалютовал ему стаканом и вновь засмотрелся на огонь. «Охота на дикаря» не только развлекла Ковен, но и помогла Малфою вычислить сеть осведомителей Лютного. Не всю, понятное дело, однако даже обрывки этих сведений были бесценными. По ночам таблицы вновь пополнялись именами и датами, и Люций азартно прикидывал, за какие ниточки стоило подёргать, а какие – постараться обрубить. Вполне может статься, что в будущем Драко сможет вести дела лишь в Лютном. Не приведи Мерлин, конечно, но учитывая предстоящую войну с Тварью и опасный дар мистера Поттера… Люциус старательно отгонял пораженческие мысли и на всякий случай готовил сыну пути отхода. Но при всех своих достоинствах беглый «малефик наоборот» имел один существенный изъян – он оказался близким приятелем Бубонтюбера. Когда только успел? Зато озабоченный нелёгкой судьбой дружка Кевин явил наконец свой истинный облик. Невысокий светловолосый парень с прозрачными зеленоватыми глазами отъявленного плута был хмур и как никогда церемонен. – Я вручил письма Скабиору, ваша милость, – заявил он после обмена приветствиями. – Смею заметить, бедный егерь так упорно подозревал вас в душегубстве, что и я слегка струхнул. Были прецеденты, милорд? – Разумеется, мэтр, но вашему другу бояться нечего. Мой интерес к нему не предполагает ничего дурного. – Да как сказать, – нахальный грязнокровка одарил Малфоя подозрительным взглядом. – Лично я предпочел бы яд в письме, чем такой… гм… интерес. – О нет, а как же ваши комплименты? – развеселился Люций. – Я-то мнил себя неотразимым, и всё вашими стараниями. – Старая чертовка Элеонора лет сто назад была горячей штучкой, – Бубонтюбер тоже улыбнулся, но глаза его остались настороженными. – Плетёт невесть что, не обращайте внимания. – Я раздавлен, – горечь в голосе Малфоя была притворной лишь отчасти: он внезапно понял, что по годам вполне годится Бубонтюберу в отцы. В молодые и непутёвые, но всё же, всё же… – Вы красивый мужчина, милорд, – чуть склонил голову Кевин с несвойственной ему вежливостью, – но я, безусловно, предпочитаю дам. Простите. «Вроде умнющий, – припомнил Люций жалобы Хромца Гилберта, – но с такой придурью, что непонятно, как и жив до сих пор, собака бешеная. Ведь ни напугать, ни улестить – пришибить разве что». – Вам не за что просить прощения, – вслух сказал он. – Маги никогда не стыдятся своих предпочтений. Никаких. – Это они зря, – кротким голосом ответил Бубонтюбер. – Кое-каких следует. Малфой предпочёл пропустить фразу мимо ушей: пустое магловское морализаторство – бандит и убийца рассуждает о порочности тёмных искусств и однополой любви. – Надеюсь, вы со всем тщанием обдумали моё предложение, мэтр, – перешёл к делу он. – Не буду врать, выгода для вас не очевидна. Но поверьте, она имеется. – Придётся поверить, – невесело оскалился Кевин. – Вы обложили меня со всех сторон, милорд. Зря я не послушал Скабиора, когда тот советовал бежать от вас стремглав. Люций в притворном изумлении вскинул брови. – Торговля – чёрт с ней. Но уберите людей Хромца от моего дома за Барьером, – угрюмо потребовал Бубонтюбер. – Мои родители не имеют к здешним делам никакого отношения. – Вы меня превратно поняли. Это охрана. Но я рад, мистер Чепмен, что вы согласились. Бубонтюбер при упоминании своей настоящей фамилии зло дёрнул щекой, но тут же расплылся в дурашливой улыбочке и вскинул руки в шутливом жесте: «Сдаюсь!» – Мистер Чепмен, – с нажимом повторил Люциус, – охрана всё-таки нужна. Если не доверяете Гилберту, то озаботьтесь ею сами. Хотя у моих людей боевого опыта не в пример больше, чем у вас. Ещё я переселил бы ваших родных поближе к Барьеру. – Поближе к магам? Благодарю покорно. – Поближе к вам, мэтр. Иногда счёт времени идёт на секунды, а эта ваша жилая башня, полная незнакомых маглов и уязвимых перед магами механизмов, даже по мирному времени выглядит смертельно опасной ловушкой. Купите вашим родителям милый домик где-нибудь в Годриковой лощине, обеспечьте ренту – они заслужили немного покоя. К тому же в смешанном поселении никого не удивить чарами на жилищах маглов. Можно поставить полноценную защиту – такую, что позволит им дождаться подмоги в целости. – Мне рассказывали, – улыбка Бубонтюбера оставалась кривой и невесёлой, – что ваши бывшие… кхм… коллеги во время войны запросто вскрывали любые чары на домах. Именно поэтому лучшей защитой я счёл анонимность. Люций завёл глаза и нарочито громко вздохнул. – Во-первых, – терпеливо разъяснил он, – специалистов, подобных моим коллегам, всегда было очень немного. Во-вторых, те из них, которые ещё живы, стали теперь вашими коллегами. В-третьих, я лишь слегка ускорил события, которые с неизбежностью произошли бы и без моего участия. – Вот как? – Мистер Чепмен, будем откровенны. Вы ведёте жизнь весьма далёкую от праведной и сумели задержаться на этом свете достаточно долго, чтобы обзавестись умными и сильными врагами. Возьмём ваше истинно магловское стремление к установлению монополии, помножим на дурную славу несговорчивого упрямца, добавим нешуточные проблемы со здоровьем… Анонимность, скажете тоже! Я просто успел первым, вот и всё. – Тысячу благодарностей, милорд, – мерзким голосом отозвался паршивец, и Люциус счёл за благо распрощаться: Бубонтюберу следовало дать время свыкнуться с переменой статуса.***
– Чего замолчал? – Сивый отхлебнул виски и насмешливо хмыкнул: – Вспоминаешь доброго малефика? Малый весьма недурён с виду; очень жаль, что ты на нём просто выспался, Люций. – Я хочу познакомить тебя с одним человеком, – проигнорировав подначку, задумчиво сказал Люциус. – Присмотришься, принюхаешься. Неплохой парень, но отпетый… – он запнулся, подыскивая верное слово, и подбодрил себя очередным глотком: – Истый горожанин, вот. Грязнокровка. И тебе будет развлечение, и ему наука. Сделаешь? – Напугать? – блеснул клыками Фенрир. – Не нужно, он и без того напуган. Покажи ему настоящий лес. Руины эти. Что-нибудь, что не Лондон. – А то у маглов своих лесов и руин мало. – Лесов – мало. А оборотней и вовсе нет. Пусть поймёт, наконец, где очутился, нахал. – Сделаю, – отмахнулся Сивый и нетерпеливо рыкнул: – Давай про Скабиора лучше. Интересно же, чем закончилось. Люциус покраснел бы, умей он краснеть. – Поди знай, – буркнул он неохотно. – Я слегка заигрался в принца и Золушку и напрочь позабыл, с кем имею дело. Увлёкся. – Ага, он тебя всё-таки проклял, – удовлетворённо покивал Грейбек. – Давно пора. – Сивый! – Что? Люций бросил на оборотня обиженный взгляд и молча наполнил стакан. Следов свежих проклятий не было: разбуженный сегодня под утро Сметвик после торопливой проверки нецензурно диагностировал у Малфоя размягчение мозга, осложнённое обострением нарциссизма. Лечение он назначил долгое и сложное, с использованием множества предметов и чар, на взгляд непосвящённого не имеющих к целительству никакого отношения, а во избежание немедленного летального исхода пациенту предложено было покинуть гостиную. Малфой так и сделал, решив отправиться в аббатство Архангела, чтобы подумать в одиночестве. «Лучше бы проклял», – размышлял он, вспоминая серые глаза, полные задавленного решимостью страха. На Люция ещё никто так не смотрел: без капли желания. Им восхищались, ему завидовали, его боялись и ненавидели, но любые чувства к нему всегда были щедро сдобрены вожделением. Даже Северус, его болезненно себялюбивый Северус никогда не мог устоять перед соблазном. Ощущать же себя чудищем, которому из жестокой необходимости скармливают прикованную к скале деву, оказалось на редкость неприятным. Особенно если припомнить, что дева добровольно вызвалась в жертву. Вчерашнее утро не предвещало беды. Люций вытерпел будничную истерику Нарциссы за завтраком: – Опомнись, это же дикарь, да ещё и тёмный маг! Зачем ты его разыскиваешь? Исчез, и славно! Люци, если собственная судьба тебе безразлична, подумай о нашем сыне! Малфой привычно подавил нелюбезные мысли о дражайшей супруге: «Точь-в-точь леди Вальбурга! Милая, не перечесть, сколько глупостей мы с сыном сотворили из одного лишь желания избежать твоей удушающей заботы! Интересно, на сколько хватит Магнуса?» Судя по блаженным взглядам на «возлюбленную фею», Нотта хватило бы до пробуждения Мерлина из заколдованного сна, но мозгов он не растерял и аргументы в битве за малфоевское здравомыслие подбирал вполне достойные: – Люц, ты обалденно красивый мужик. На тебя пускает слюни пол-Британии, так на кой тебе сдалась другая половина? – Это которая же? – Та, что мечтает выпустить тебе кишки! Цисси права, чересчур много на твою блудливую персону завязано, ты не имеешь права рисковать! В глубине души Люциус был согласен с обоими, но ему позарез нужна была свобода передвижений. Умница дикарь, благослови его Салазар, не казал носа из своего неведомого логова, чем обеспечил Люцу возможность появляться в любом уголке Лютного якобы в поисках своей «неземной любви». Впрочем, убедить всех в том, что любовь неземная, стоило немалых трудов. Рассудочный и хладнокровный Люциус никогда не терял головы. Для него любовь была прежде всего желанием защитить любимого человека, отвести от него горести, а в таком деле промахи недопустимы. Любовные страдания он полагал именно что страданиями, старался избежать их сам и уберечь любимого. Видимо, именно поэтому они с Северусом фатально не совпали характерами: страдать тот умел и несомненно находил в этом особое удовольствие. Увы, простого «люблю» для убеждения прочих в своём внезапном помешательстве на дикаре оказалось недостаточно. Скептические рожи боёвки заставили Люциуса вспомнить аттракцион феерического идиотизма, который он был вынужден терпеть от поклонников в Хогвартсе. Он старательно припомнил выходки особо невменяемых, свёл в таблицу и приступил к их планомерному претворению в жизнь. «Сочинять» дурацкие стишата и время от времени радовать ими Нотта и Паркинсона оказалось легче всего: оказывается, в недрах памяти хранилась прорва той ерунды, которой когда-то одаривали его самого. «Лучистые взоры», «томные неги» и прочий вздор будто ждали своего часа быть использованными в настоящем деле. Люц с упоением декламировал это безобразие, Магнус исподтишка творил простенькие диагностические чары, а Паркинсон бледнел и сажал кляксы в приходных книгах – почему-то именно на дубину Паркинсона любовная лирика оказывала самое сокрушительное воздействие. «Неутолимый огонь любви» также очень помогали поддерживать внезапные остановки посреди улицы и счастливые улыбки в небо, исходящее противной моросью. В такие моменты его охранники менялись в лице и торопились увести Люца куда-нибудь в трактир: «Посиди, Люци, охолонь. Войди в разум, ведь по делу идёшь!» Заметив, что к стихам и улыбкам начинают привыкать, Люц повысил степень сумасшествия. Он впал в непреходящее уныние, часами таскался по закоулкам Лютного без всякой видимой цели, говорил сам с собой, время от времени «узнавал» своего дикаря в каком-нибудь пьянице, мирно спящем в канаве, и рвался притащить того в мэнор. Таким манером он сумел надолго отвратить от виски двух-трёх забулдыг: а ну-ка, после принудительного протрезвления увидеть хмурые рожи бывших Пожирателей из Ковена и услышать: «Сука, не тот!» Затем Малфой открыл контракт на поиск Скабиора. Это было немного рискованно: идиотов хватало, и он вполне мог получить «возлюбленного» по частям. Зато нашлось дело Квинтусу Флинту. Тот настолько проникся судьбой несчастного малефика, что изругал Люция непотребными словами и взялся самолично разъяснять наёмникам условия контракта. Не прошло и недели, как весь Лютный понял, что на Скабиора нельзя даже глаз поднять во избежание долгой и мучительной смерти под пытками. Дикарь всё не показывался. Душещипательные письма со стишками возвращались нераспечатанными, падать на колени и слезливо умолять о встрече было некого, потому этот гнусный этап ухаживаний Люциус с немалым облегчением пропустил. Однако страдать бесцельно было затруднительно, и Люций пошёл ва-банк. Он припомнил трюк с надушенными записочками, которыми его в своё время изводила какая-то грязнокровая девица, мнившая себя воплощением Клеопатры. Малфой осознавал, что из него Клеопатра выйдет так себе, и подкрепил душистые послания вознаграждением в сто галлеонов за письмо. Лютный переулок на пару недель выпал в алхимический осадок. Дельцы забросили дела, а бездельники обрели таковые: половина Лютного осуждала неслыханное мотовство, вторая половина торопилась воспользоваться помешательством Малфоя. Страсти вокруг конвертов для Скабиора кипели нешуточные, на «письмоносцев» началась охота: сотня галлеонов – неплохие деньги даже для удачливого наёмника. Гилберт сбился с ног, отслеживая судьбу писем: Люций погрузился в детализацию таблиц со связями «охотников за головами» и крупных ватаг егерей. В эти дни жизнь Скабиора висела на волоске – пять тысяч монет за одни лишь послания вполне могли навести на мысль получить большой куш за самого егеря. По счастью, обошлось. Письма попали в руки самых ушлых и сильных, а Скабиор так и не объявился. Люциус вздохнул с облегчением: егерь-малефик на рожон не лез и предпочитал решать дела миром, не пользуясь своими жутковатыми умениями. Впрочем, а были ли умения? Учить парня, судя по рассказам Гилберта, было некому. «Час от часу не легче», – на ум упорно лезли страшные истории о безголовых ублюдках из отрядов Лестрейнджей: могучих и безжалостных, но едва владеющих связной речью и азами палочковой магии. Какая латынь, они собственное имя могли накарябать с трудом! Как бы не пришлось держать «возлюбленного» в подвале мэнора, а самому придумывать новые способы тайно встречаться с воротилами Лютного. И вообще, похмельная идея с «любовью» казалась всё менее и менее удачной. Гораздо проще было бы втолковать Нотту принципы организации смуты, благо Люциуса этому непростому делу обучал лично Тони Долохов. «Свержение тиранов – грязное дело, – Тони растягивал губы в знаменитой кривой ухмылке. – И очень, очень дорогое, Люци. Ты думаешь, Повелитель связался бы с твоим папашей без крайней нужды? На мою-то седую голову». «А кого буду свергать я? – сердился юный Малфой, досадуя на сорванное свидание с настоящим – тс-с-с! – взрослым амантом. – Повелителя?» «Да уж найдётся кого, – бурчал Тони. – Всегда находилось». В общем, время шло, а Скабиор то ли прятался, то ли сгинул где-то в лесах, давая Люцу надежду выбраться из рождественского приключения с наименьшими потерями. Он уже почти уверовал в благополучное разрешение дурацкой ситуации, как в один несчастливый день к оплате было предъявлено семнадцать писем разом – малефик Скабиор абсолютно не таясь аппарировал в Лондон, прямо на площадку перед Гринготтсом. Малфой при этом известии был вынужден разыграть приступ буйного помешательства, давая Нарциссе повод закатить стотысячную истерику: – Ни за что! Хватит с меня твоих распроклятых любовничков! Уж если я и стану вдовой, то лишь как эта выскочка Забини – своею волей! «Убитый горем» Люций заперся в своей комнатенке в Нотт-мэноре, растянулся на постели, в которой год назад едва не отдал концы, и задумался над странным демаршем Скабиора. К счастью, егерь даже не подумал продолжить знакомство: он справился о самочувствии Бубонтюбера и вновь пропал бесследно. Осторожные расспросы Кевина результата не имели: тот сам не знал, где укрывается его дракклов приятель. Малфой сократил визиты в Лютный до минимума – опасался напороться на свою «любовь», а перед Нарси разыгрывал смертельно обиженного, но постепенно обретающего здравомыслие мужа и отца. Будь у Люца в запасе пара недель, тем дело бы и завершилось. «Любовь» исцелилась бы заботами, а рождественский загул забылся напрочь. Увы, его удача закончилась. Под вечер Люциус провёл весьма успешные переговоры с неким господином, имевшим давние связи с изготовителями «француженок» – дешёвых универсальных палочек. Речь шла об улучшении их свойств, и Люц обещал снабдить анонимных умельцев редкими ингредиентами по вменяемым ценам. В лесах, окружавших Нотт-мэнор, какой только дряни не водилось, а Малфои, в отличие от бестолковых вояк, никогда не разбрасывались ресурсами. Господин в суть дела вник моментально, прикинул собственный процент и от волнения едва не позабыл о «французском» акценте. – Не пожалеете, ваша милость, – частил он, поминутно потирая руки. – Ей-ей, не пожалеете! Через годик-другой сам Григорович удавится от зависти, такие у нас будут… М-м-манифик! – Универсальный «манифик», – строго напомнил Люций, – под любую руку. Господин рассыпался в заверениях, что новые «француженки» сгодятся и Мерлину, и Мордреду, а ещё всем Основателям разом. Счастливый филигранно провёрнутым дельцем, Люциус торжествующе улыбнулся и тут же был ухвачен под локоть Питом Боулом: – А ну-ка, пойдём посидим чуток в кабаке. Остынешь малость, опамятуешься. Да и мы горло промочим, а то с души воротит шастать среди этой мрази насухую! Трактир располагался неподалёку, с виду был неказист, но запахи оттуда разносились на зависть ресторациям Косого, и Малфой благосклонно кивнул. Они уже заканчивали ужин, когда молчун Блетчли изумлённо присвистнул и схватился за палочку. – О, пропажа наша заявилась. Не зашиби, а то их безутешная милость заругает, – мрачно обронил Боул и фыркнул насмешливо: – Здорово, пупсик! Соскучился, что ль? – Добрый вечер, господа! – раздался за спиной негромкий голос, и Люций медленно обернулся, страшась поверить в очевидное. – Милорд, я… Под взглядом Люциуса Скабиор оборвал фразу и шарахнулся назад, к чёрному входу. – Здравствуйте, Том! – как мог любезно улыбнулся Люциус. – Рад вас видеть! Присаживайтесь, прошу вас! – Чего там рассиживаться, – хохотнул Боул, – сразу ложись! Я так понимаю, этот кабак мы тоже разнесём в хлам, верно? Пойду маманю Хезер обрадую. Ключи от комнат брать или вы соблаговолите прямо тут свою зазнобу оприходовать? – слово «соблаговолите» он издевательски пропел по слогам. – Брать, – неожиданно отозвался Скабиор и в упор уставился на Люция. – Не откажите в просьбе, милорд, всего два слова наедине. Большую часть низкой комнатёнки на втором этаже занимала монументальная кровать с пышно взбитыми перинами и горой подушек под кружевной накидкой. Егерь метнул на неё косой взгляд, покраснел и с наигранной развязностью привалился спиной к стене. Люциус поискал глазами, где устроиться, чтобы не утонуть в перинах, не нашёл и трансфигурировал одну из подушек в стул. – Итак? – любезности Люц решил оставить за дверью. По вине этого нахала он очутился в безвыходной ситуации: боевики наверняка уже бьются об заклад, в какой позе сейчас пребывает блудная «любовь» Малфоя. – Догадываюсь, что ты явился предложить себя вместо Кевина. – Не такой уж я дурак и всё понимаю, – пожал плечами Скабиор. Он опять был чем-то напуган, хотя и меньше, чем во время их первой встречи. – Кто он, и кто я. Никакого повода для обмена. – Тогда зачем ты здесь? – проницательность дикаря Люцу не понравилась. – Ну как же, – расплылся тот в искусственной манерной улыбке, – весь Лютный толкует о вашей неземной страсти ко мне. Грех, думаю, бегать от своего счастья. Короче, я навеки ваш, милорд. С этими словами он рывком сдёрнул с плеч потёртый кожаный плащ и остался в заношенном сюртуке невнятно-серого цвета и тёплых штанах из шотландки. «Наверняка огребает от каждого встречного горца за святотатство», – невпопад подумал Люций, ошарашенный внезапным предложением. Меж тем сюртук тоже полетел куда-то в сторону, и Скабиор уже взялся расстёгивать ремень штанов, когда Малфой наконец опомнился. – Это лишнее, – холодно сказал он. – Ты и одетым можешь назначить цену за своё молчание. Сколько? Скабиор с видимым облегчением прекратил раздеваться и вновь упёрся лопатками в стену, будто обороняясь. – Растолкуйте, ваша милость, за что я собираюсь взять плату, – сказал он, кусая губы. – Молчать можно по-разному. Сегодня с утра, например, мне намекнули, что коли я не стану делиться сведениями, будучи у вас под боком, то замолчу навечно. Очень не хотелось бы, сказать по чести. Я только-только ноздри высунул из дерьма. Поэтому, милорд, мне нужна ваша защита. Мне и Кевину, раз уж вы сами о нём заговорили. Многое болтают о Малфоях, но подопечных они вроде сдавали лишь при самой крайней нужде. Люциус внимательно оглядел Скабиора с ног до головы, особо задерживая взгляд на спутанных волосах, поношенной, явно с чужого плеча, одежде и множестве серебряных колец на худых длинных пальцах. Украшения тоже были бы дешёвенькими, не будь на них незнакомых Люцию чар. Под оценивающим взглядом егерь опять передёрнулся, а потом внезапно упал на одно колено и склонил голову: – Милости, защиты и покровительства, – сдавленным голосом произнёс он, и, не поднимая головы, зло добавил: – Вы сами меня в это втянули, милорд. Моей вины нет никакой! – Я подумаю, – Люц внезапно тоже разозлился: да что он о себе возомнил, этот оборванец? – До утра, – Скабиор встал и нервно дёрнул уголком рта. – Раньше нам отсюда не выйти, я верно понимаю, милорд? «Сучёныш!» – с бессильной злобой скрипнул зубами Люц и торжественно поклялся сам себе не затевать более никаких афер с участием «любви» и её производных. Пользы чуть, а хлопот… Да каких хлопот! Что прикажете делать с таким вот «любовничком»? Во что его не обряди – трущобная крыса, помогай Салазар! – Ты читать-то хоть умеешь? – хмуро поинтересовался Люциус. Придушить сучёныша по-тихому не получится, это ясно. Значит, придётся покровительствовать. – И даже писать, – шаркнул ножкой егерь, и Люца опять затрясло. – Только по-нашему, правда. С латынью же просто беда, милорд. – Ладно, дракклы с тобой, – зло выдохнул Люциус. – Будет тебе покровительство. Станешь изображать моего аманта. Вкус у меня на них дурной, все это знают и никто не удивится. – Профессор Снейп – он замечательный! – горячо запротестовал Скабиор, и Люц от удивления едва не разинул рот, будто хаффлпаффка в квиддичной раздевалке. – Умный и… И красивый, – добавил мальчишка, пряча взгляд. – Не забывайся, – процедил Люций, – Томас… Как тебя там? – Брюссо, милорд. – Брюссо, Брюссо, – Люциус потёр виски. – Что-то слышал, но что? То ли влезли не туда, то ли не за того вступились… Нет, сейчас не вспомню. Итак, Томас Брюссо, ты теперь мой любовник. Скромный, молчаливый и неприхотливый, ясно? – Главное, чтобы живой, – неприятно улыбнулся Скабиор. – А то мертвяка «любить» всяко легче и куда романтичнее. Соблаговолите принять мои клятвы, милорд? Люциус поморщился от дурацкого «соблаговолите», произнесенного с интонациями Боула, и высокомерно кивнул. Егерь вновь преклонил колено и без запинки отбарабанил слова одаряемого покровительством, а потом молча, не изменяя позы, выслушал ответную клятву. – Вот только есть одна заминка, милорд, – Скабиор осторожно присел на краешек постели. – Спать нам всё-таки придется. – С чего вдруг? – Любовников всегда видать, милорд, как знаки с тела не своди. Движения, взгляды, – он еле заметно поморщился, – запах. Те ребята, что в зале остались, вычислят обман на раз, чуйка у них звериная. – Прекрасно, – прошипел Люций, – только этого мне не хватало. В глазах у Скабиора вновь отразился страх, он торопливо подхватился с кровати и замер у стены. – Воля ваша, милорд, я всего-то предостерёг, чтоб сразу не спалиться. – Да, ты прав, пожалуй, – подумав, неохотно согласился Малфой. – Хотя бы месяц, а потом мы расстанемся. Доволен? – Нет, но деваться мне некуда, – пробурчал наглец, под возмущённым взглядом Люция всё-таки разделся донага и нырнул в пуховые недра кровати. – Ух ты, мягонько! Малфой подумал ещё пару минут, подавил тяжёлый вздох, неторопливо сбросил мантию и вернул своему «стулу» прежний вид. – Заказать огневиски, что ли? – спросил он вслух. – Должен же я как-то тебя захотеть? Скабиор прекратил проверять перину на мягкость, резво подался к самому краю кровати и замер неподвижно. – Что не так? – Не мне перечить, – отозвался наконец он тихо. – Как знаете. – Ты что будешь пить? – Ничего. Мне-то вас хотеть не нужно. – Вот сучёныш! – не выдержал Малфой и едва не выругался вновь, когда увидел, как Скабиор побледнел и отчаянно вжался спиной в подушки. – Ну, будет, не бойся. Клятва, помнишь? Я не могу причинить тебе вред. – Вразумление не есть вред, – прошелестело в ответ. – Не нужно виски, прошу. Вот тогда-то Люций и почувствовал себя отвратным чудищем, позарившимся на юную деву. – Давай сегодня просто ляжем спать, – сказал он устало. – Я, если честно, ног не чую, до того набегался. А потом разберёмся с постелью, запахами и прочим. Идёт? Скабиор обрадованно кивнул, осторожно вытянулся на своей половине кровати и крепко, по-детски зажмурил глаза. Люциус, не торопясь, разделся, пожелал Томасу спокойной ночи и неожиданно для самого себя мгновенно провалился в крепкий сон.***
– Ничем дело не закончилось, – сказал Малфой изнывающему от нетерпения Фенриру. – Егерь сбежал ещё до рассвета, а моя, с позволения сказать, охрана каким-то чудом прохлопала его побег. Не иначе, глаза отвёл, м-малефик! Записку мне оставил, наглец. Я, само собой, напросился на приём к Сметвику. Клятва клятвой, а как-то не по себе стало. Завтра, если не соврал, мальчишка ждёт меня в том самом борделе. – В охрану возьми Причарда, – помрачнев, посоветовал Фенрир. – Пусть посмотрит, что за мальчишка. И выясни, кто ему угрожал. Я тоже поразнюхаю, где смогу. Малфой согласно склонил голову и опять задумчиво уставился в огонь камина.