Другая жизнь криминального гения

      Джим сидел на диване и возился с котятами, которые так и норовили выбраться из своей корзинки и пристроиться драть превосходную кожаную мебель. На письменном столе лежала тонкая папка с документами, оставленная мисс Блейк, сверху покоилась флешка.       Когда Моран отворил дверь, Мориарти взметнул на вошедшего убийственный взгляд василиска, и уже хотел издать фирменное шипение: «Я занят!» — выметавшее непрошенных гостей вон не хуже самума, но, увидев, кто нарушает его покой, просиял улыбкой. Она смягчила его черты, как мартовское солнце смягчает суровость снеговых узоров, выведенных морозом на стеклах.       — А, Бастьен… Вы уже закончили? Я не рассчитывал, что так быстро. Похоже, ты не такой тяжелодум, как Павич, и не любишь долгих прелюдий. Это к лучшему, потому что я ужасно проголодался.       Это было правдой. Последнюю неделю до возвращения Морана с Ривьеры Джим ел не больше воробья, а вчерашний день, ночь и утро прошли и вовсе на строгом посту. Подобная реакция на стресс — отказ от пищи или сокращение ее до минимума — закрепилась у него в раннем детстве и с тех пор сопровождала по жизни на манер секретаря, отмечая спады и подъемы в напряженном графике.       Василиск исчез, растаяла ледяная маска, и перед Мораном снова предстал влюбленный, совсем недавно объяснившийся со своим предметом страсти, а теперь еще и созерцающий его в непосредственной близости.       — Ты подождешь, пока я переоденусь? У меня нет ни малейшего желания изображать в ресторане достойного адепта корпоративного рабства. Я быстро, ибо omnia mea mecumporto. (1)       Джим снял с колен обоих кошек и снова водворил в корзинку.       — Так как мы их назовем? Они обе девочки… А что у тебя с лицом, Бастьен? На совещании кто-то умер, или ты сам сплоховал, и подчиненные тебя покусали?       В действительности у него бежали мурашки по телу и вся кровь приходила в волнение, приливая к сердцу и к низу живота, только от того, что он смотрел на Морана -и можно было лишь догадываться, что произойдет, когда расстояние между ними сократится до минимума. Тем не менее Джим старательно обуздывал свои эмоции, понимая важность сегодняшнего дня как для Морана лично, так и для жизнедеятельности структуры, которую он так долго создавал, пестовал и душой которой являлся… и как босс, он не имел права оставить без внимания ни одной детали.       — Расскажи мне. — это должно было стать сухой констатацией необходимости, но прозвучало как нежная просьба. Джим-босс крепился, но Ричи был на стороне Джима-Ромео, и у босса почти не было шанса выстоять против двойного натиска.       — Сцилла и Харибда. (2) — проговорил Моран, глядя на резвых котят и игнорируя расспросы босса. У него немного отлегло от сердца, когда он застал вполне мирную картину кабинета Мориарти. Они действительно просто беседовали, и не занимались тут тем, что навоображал мозг растамана-француза. Но Себастьян почему-то продолжал чувствовать себя аргонавтом на корабле, идущем мимо берега чудовищ — дерзкий запах духов или туалетной воды этой финансистки все еще висел в воздухе тонкой сетью женского коварства.       — Назови их Сциллой и Харибдой, Джим, по-моему эти имена вполне гармонируют с их демоническим обликом.       Он прошел к дивану, взял на руки одну из лысых кошек и принялся поглаживать ее, животинка тут же мякнула, громко заурчала в ответ и потерлась щекой о его ладонь.       «Что-то уже успела проглотить, поганка…» — подумал он, заметив что котенок делает жевательные движения. Присмотревшись, он извлек из розовой пастки длинный белый волос и, повернувшись к Джиму, показал ему его, как улику:       — Ты давал ей трогать мою кошку?       — А-а… Вот в чем дело! — Джим хитро улыбнулся, как будто Моран сказал что-то на редкость забавное. — Мисс Блейк, это все из-за нее… Мой Тигр ревнует, и пусть только попробует сказать, что я неправ.       Расхаживая по комнате, он снял пиджак и развязал галстук, расстегнул рубашку и полез в шкаф, стоявший в углу.       — Пойду в джинсах, кажется, в джинсах ты меня еще не видел, все в костюмах да в костюмах.       Джинсы полетели на диван вместе с вешалкой, туда же отправилось несколько футболок — на выбор, и какая-то чудовищная растянутая шерстяная кофта, выглядевшая как очень любимая, удобная, но до предела заношенная вещь.       — В ресторане на Пикадилли мы будем похожи на строгого дядюшку-военного и раздолбая-племянника, курящего травку и выпертого из университета за неуспеваемость. Позор семьи…       Он тихо рассмеялся, снял рубашку и через плечо посмотрел на Морана.       — Тигр не любит таких, как мисс Блейк, у нее слишком много нездоровых и неженских амбиций. И мне не нравятся ее духи и манеры. Но здесь я, вероятно, бессилен что-то поменять, да? — глядя на новую метаморфозу Джима, превращавшую его из грозного босса и криминального гения в того самого мальчишку-раздолбая, выкинутого из вуза за травку и анархические идеи, Себастьян тоже позволил себе чуть ослабить галстук и стряхнуть налет канцелярского официоза.       Но, когда Джим стянул рубашку и повернулся к нему с самым что ни на есть блудливым выражением на лице, Моран дрогнул еще сильнее, и, позабыв остатки приличий, быстрым тигриным броском пересек расстояние, разделяющее их. Руки полковника крепко обхватили Кошачьего царя, и он зарылся губами и носом в волосы на его затылке, издав низкое горловое урчание голодного хищника:       — О… Джим… Что ты делаешь со мной… Негодяй… — бормотал Себастьян, не разжимая объятий и лаская его тело самым бесстыдным образом.       Нельзя сказать, чтобы внезапное «нападение Тигра» было такой уж неожиданностью для Джима — одна часть его натуры только того и хотела, но другая, более здравая, нашептывала про незавершенные дела, про вечерний спектакль и о том, что не стоит перебивать аппетит и съедать главное блюдо ужина еще до обеда. Но руки Морана, однако умели мотивировать и убеждать; прижимаясь к нему спиной, Джим задыхался от возбуждения, и его возражения звучали слабее, чем писк мышонка, захлопнутого в ловушке.       — Бастьен… подожди… Бастьен…тихо-тихо-тихо… Остынь… а-а, черт, что ты творишь?       Сделав гигантское волевое усилие — внутренний анархист взвыл от возмущения и обозвал его жалким рабом условностей и ханжеской буржуазной морали — Джим буквально с мясом отодрал себя от любовника, перелетел обратно к шкафу и невинно попросил:       — Подай мне джинсы, пожалуйста. Нам нужно пройти полкилометра до ресторана, иначе я умру от голода. Ты же этого не хочешь?       — Ах ты, гадкий мерзавец! — Моран запустил в вывернувшегося из его рук Джима попавшимися под руку джинсами, и вернулся на диван, где резвились кошки. Но их игры сейчас были ему совершенно безразличны, его кровь кипела так, словно в нее добавили радиоактивную руду, и в мозгу вспыхивали совершенно непристойны картины — одна развратнее и соблазнительнее другой…       Разумеется, его возбуждение уже достигло такого состояния, что было заметно со стороны, и теперь, вместо того, чтобы сбросить его самым приятным образом, он вынужден терпеть, пока кровь не отхлынет сама, как утром, когда он испытал сильный страх за здоровье Мориарти вот здесь же, на этом чертовом диване. Но Джим был непреклонен, хотя Моран чувствовал, как он сам взбудоражен.       — Да, вашей стойкости и самодисциплине можно только позавидовать, мистер Мориарти… — проворчал он, специально стараясь не смотреть туда, где из-за дверцы то и дело показывалась то нога, то рука любовника — словно он все еще дразнил его, приманивая, чтобы оттолкнуть.       — Но я бы предпочел лишний час поголодать желудком, если бы вместо этого мне кто-то предложил иной способ насыщения…       Стоило такой мысли промелькнуть в голове полковника, как в нем включился дух состязательности, привитый еще со времен школы.       «Ах, раз ты со мной так, то я тоже смирю свою жажду, и ты у меня сам будешь выпрашивать то, что могло тебе достаться прямо сейчас, упрямец ты этакий…» — мстительно решил он и принялся помогать своему телу справиться с перевозбуждением за счет нехитрых дыхательных упражнений.       Себастьян с ругательством швырнул в него штанами, Джим поймал их и за несколько минут все же сумел завершить свое переодевание. Все это время его скрывала от Морана дверца шкафа. Готовясь показаться ему на глаза, Мориарти — и Ричи в нем — испытал то же волнение, что и по пути из гримерки на сцену. Наконец, он собрался с духом и вышел.       Перед Мораном предстал темноволосый и темноглазый молодой человек, среднего роста и телосложения скорее субтильного, чем атлетического, но все же не производивший впечатления хиляка. Наоборот, он выглядел спортивным, или, по крайней мере, способным пробежать пару миль без одышки или поднять гантели. Одет он был более чем скромно, по принципу «мне так удобно»: потрепанные джинсы (практичный недорогой бренд), светло-серая хлопчатобумажная футболка, сильно поношенная джинсовая куртка. Волосы, которые Джим Мориарти всегда старательно зачесывал, а иногда и тщательно укладывал с помощью фена и различных средств, были взлохмачены и торчали в разные стороны. На ногах были удобные высокие кроссовки. Ни один человек, кроме самых наблюдательных и близких, ни за что не признал бы в этом хипстере ни хваткого бизнесмена Десмонда, ни изысканного аристократа Лурье, ни тем более загадочного Джеймса Мориарти, одного из некоронованных королей преступного мира.       Джим, наконец, завершил свое преображение и действительно превратился в двадцатилетнего оболтуса, которому место или за скамьей института или в армии. Даже мимика его поменялась, сделалась мягче и наивнее, чем у Джеймса Мориарти, набор мимических масок которого он успел хорошо изучить. И голос — в нем не сохранилось никаких саркастических ноток или той жесткости, которой боялись все, кто знал Джима в гневе. Перед ним стоял простой лондонский парнишка, каких по здешним улицам болтается миллион…       И все же это был тот же самый человек, при одном взгляде на которого у Морана сердце прыгало в горло…       Актер Ричард Брук смущенно улыбнулся, провел рукой по лицу и тихо сказал:       — Ну что, пойдем на Пикадилли, если ты не против? Съедим ланч.       — Может, мне тогда тоже надеть что-нибудь более подходящее? — Тигр вдруг ощутил себя некомфортно в своем строгом деловом прикиде, завидуя тому, как свободно и легко должен сейчас ощущать себя Мориарти, вышедший из роли босса всего лишь сменив гардероб.       — О, нет… не думаю, — коварно улыбнулся Ричард и взял Морана под руку, как будто тот в самом деле был его дядюшкой преклонных лет. — Для посещения театра вы просто идеально одеты, мистер Моран.       «О, майн готт, что еще за театр он придумал?!» — возопил голодный Тигр чей голос последние несколько часов был все слышнее на фоне остальных внутренних увещевателей и охранителей.       — Это что? Театр одного актера? — спросил он в некотором сомнении. Если ему и хотелось сегодня спектаклей, то только в декорациях спальни. А, впрочем, даже этот коридор уже сошел бы…       Тут Джим помахал у него пред носом бумажкой, в которой нетрудно было признать бланк билета:       — Вот контрамарка на сегодняшнее представление в «Олд-Вик». Место у сцены, по центру, самое лучшее. Тебе будет видно все… до мельчайших деталей. Надеюсь, ты любишь Шекспира?       Он буквально вытащил Морана из кабинета и повлек его к лестнице, с нетерпением голодного ребенка, спешащего поскорее попасть за стол. Рука с тонким запястьем продолжала размахивать билетом, точно маленьким флагом. Джим с удивлением поймал себя на том, что действительно пребывает в страшном волнении, несмотря на то, что роль герцога Кларенса он играл уже второй сезон. Ричард Брук имел в этой роли большой успех, но никогда прежде на представление не приглашался человек из ближнего круга Мориарти.       — Ты пойдешь?.. — Джим прижал Морана к стене и впился в него взглядом, словно от решения полковника зависела его жизнь. — Будешь смотреть на меня?..       — Олд-Вик? Ты серьезно? То есть, я буду сидеть в зрительном зале, а Джим Мориарти будет читать монолог Гамлета на сцене? — Моран попытался хоть как-то соотнести тональность и направленность их утреннего совещания с тем легкомыслием, с каким Кошачий царь предлагал ему эту авантюру.       — Я соглашусь, если только ты весь театр на сегодня выкупил для своего выступления! — ответил он, когда Джим буквально припер его к стенке, требуя согласия с его планами на вечер. — И еще, потом мы поедем ко мне или сюда, потому что я за эти два чертовых месяца изголодался по тебе так же, как ты сейчас — по куску пиццы. — поставил он встречное условие, строго глядя Джиму в глаза.       От последних слов Морана Джим ощутил предательскую слабость в коленях — они были знакомы чуть больше года, совсем недавно стали любовниками и… тем, что у нормальных людей принято называть «постоянной парой», однако столь откровенного признания из уст Тигра ему еще не доводилось услышать.       Разлука сделала свое дело, и Джим несколько секунд колебался на краю пропасти, готовый послать к чертовой матери и обед, и спектакль. Но Ричарда Брука не зря любили в труппе «Олд-Вик», и не зря постоянные поклонники писали о нем в блогах, что он «прекрасный, отзывчивый человек»… Взятую на себя роль нужно играть до конца, только тогда ты чего-нибудь стоишь. Джим Мориарти понимал это лучше, чем кто-нибудь другой. Ричи был актером, он любил кулисы, зрителей, и особую магию сцены, это был его наилучший способ жить и проявляться в реальности, и Джим должен был позволить ему выйти на сцену, чтобы ничем не обидеть и не расстроить брата… и тогда Ричи позволит сердцу Джима биться и чувствовать по-настоящему.       Моран, правда, и понятия не имел, что происходит в сумасбродной голове Кошачьего царя; он ревновал, сердился, считал, что Джим нарочно мучает его болезненным воздержанием. В действительности эта пытка была почти невыносима, потому что двухмесячная разлука далась Мориарти ничуть не легче, чем его новому начальнику охраны. Но… никакого секса в день представления, никакого секса ДО спектакля! Это было правило. Правило, установленное Ричи, и Джим не смел его нарушить. Происходившее на сцене в Олд-Вик было не менее священно, чем дела, совершавшиеся под кровом особняка в Мейфэйре или в клубе «Домино»… сказать больше — спектакли Ричи, в отличие от авантюр Джима, никому не причиняли вреда, спасали, а не убивали.       Джим молча подался вперед, чтобы Моран собственным телом ощутил, насколько велико его желание, и тихо проговорил:       — Я тоже очень скучал.       Рассказывать детали сейчас не стоило, но вечером… о, вечером… он все ему расскажет. Про каждый томительный день, про каждую бесконечную ночь, про мороки бессонницы.       — Да, мы будем вместе, обещаю… А сейчас пойдем обедать, у меня потом совсем немного времени останется до спектакля. Сегодня пятница, зал будет полон. Вот, посмотри… — он показал Морану обратную сторону билета, где был мелким шрифтом пропечатан актерский состав. — Видишь? Ричард Брук в роли герцога Кларенса. Это не выдумка, Бастьен. Тот, кого ты знаешь под именем Джима Мориарти, действительно играет в труппе Олд-Вик, под именем Ричарда Брука.       — Ричард Брук… — имя, которое Джим произнес, как свое второе, он уже слышал от него же, в ту самую ночь, когда они играли в «правда-ложь», постепенно набираясь джином и страстью… Как он мог забыть? Ведь Джим еще тогда сказал ему, что да, это правда, что его так же зовут Ричард Брук и он — актер!       — Ах, да, прости, у меня это совсем вылетело из головы. Но меня извиняет только то, что мы тогда делали друг с другом у тебя в клубе… — Себастьян явственно ощущал теперь и эрекцию Джима… или Ричарда? И кто же из них двоих на самом деле хотел его?       — Хм… наверное, тогда мне стоит поучиться так и обращаться к тебе, да? — осторожно уточнил он, на случай, если Джиму вздумается потащить его знакомиться с актерской труппой, как это принято в богемной среде.       Джим кивнул:       — Да, но только на то время и в той компании, где меня знают, как Ричарда. Я… я после тебе кое-что расскажу про него, если захочешь… Ну, пойдем же, или я умру прямо тут от физического истощения! — он требовательно потащил Тигра за собой, и Тигр смиренно пошел следом за юным актерским дарованием театра Олд-Вик.

***

      Ланч на Пикадилли, в уютном и чисто английском пабе, прошел весело и познавательно для Морана — Джим, уже полностью перевоплотившийся в Ричарда Брука, травил ему театральные байки и в красках расписывал актерские трудовые будни, в которых, как оказалось, было достаточно много свободного и от репетиций и от спектаклей времени, и его можно было посвящать скрытому управлению миром без ущерба для творческого процесса.       Ричард сегодня играл роль герцога Кларенса в постановке «Ричард Третий». Это была одна из немногих пьес Шекспира, которую Моран помнил и любил время от времени перечитывать или пересматривать в кино, с Оливье (3) или МакКеланом (4). Спектакля ему видеть не приходилось, и теперь он даже был рад внезапной возможности посмотреть сценическую постановку о коварном, но несчастном короле и его невинных жертвах. Правда, герцог Кларенс в ней умирает от рук наемных убийц и после преследует узурпатора и тирана бесплотным призраком, проклинающим его царствование.       Себастьяну вдруг ужасно захотелось поскорее увидеть эту историю в исполнении Ричарда, его охватило непривычное волнение из разряда тех чувств, которые он считал давно и надежно упакованными в самые темные и недоступные склады своей памяти. А вот поди ж ты, вдруг как по-волшебству, Ричард Брук одним своим внезапным явлением распаковал эти древние архивы — и жизнь полковника, казавшаяся до этого монохромной, заиграла новыми яркими оттенками.       — Скажи мне, Дж. эээ… Ричи, а ты хотел эту роль? Тебе не страшно всякий раз переживать смерть своего героя? — спросил Моран, сам не зная, что побудило его затронуть такую тему в разговоре.       Ричард отвлекся от йоркширского пудинга, который с аппетитом уплетал на протяжении занимательной беседы, и посмотрел на Морана серьезно и печально.       — Страшно, — ответил он просто, без малейшего шутовства, без тени улыбки. — Я играл Кларенса раз сорок, или, может быть, пятьдесят, но каждый раз у меня внутренности смерзаются в ледяной ком, когда убийца подходит ко мне и говорит, что брат приказал меня убить… «Ошиблись вы — вас ненавидит Глостер». И тогда я начинаю умолять их… умолять, чтобы они меня не убивали… но где-то на середине монолога уже точно знаю, что мольбы бессмысленны, и жить мне осталось несколько минут…       Рука Джима выпустила вилку, бессильно упала на колени, глаза смотрели в пространство, и до краев были полны запредельной смертной тоской.       — Моран, — вдруг сказал он глухим голосом, по-прежнему созерцая иномирье. — А если бы я в самом деле умер… умру… если меня вот так предательски убьют — ты просто по-тихому свалишь или станешь мстить за меня?       Его рука нащупала запястье Себастьяна, глаза ожили, на губах появилась ироническая ухмылка.       — Только скажи правду. Если ответ будет — «свалю как можно быстрее», я пойму. Сохранять верность трупу, это ужасная глупость. Со смертью ведь все заканчивается, верно? Там ничего нет? Или есть? Как ты думаешь? Достоверно известно только два факта: никто не избег смерти и никто оттуда не возвращался. Ну, кроме Лазаря и самого Иисуса, но можно ли верить их свидетельствам?       Это уже напоминало «Гамлета», отметил Ричард, но Джим не играл, и это знали оба брата, и живой, и мертвый.       — Ладно, Бастьен, я чушь несу, не обращай внимания. Со мной это часто бывает перед спектаклем. Давай лучше закажем чаю, кофе я перед театром не пью.       Моран снова, уже второй раз за этот длинный день, испугался за здоровье Джима, так вдруг побледнело его лицо, когда он заговорил уже не о смерти персонажа на сцене, а о своей собственной. Ему почему-то пришла в голову дурацкая мысль, что в этом случае Моран предпочтет «свалить как можно быстрее», и Себастьян протестующе замотал головой и ухватил его за руку, намереваясь сказать что тот не прав. Но горло вдруг непроизвольно сжалось сильным спазмом, и слова застряли где-то в области кадыка, налетев на эту преграду.       Джим, нет, сейчас уже снова Ричард Брук тем временем прервал свой страшный монолог и как ни в чем не бывало предложил выпить по чашке чая. Себастьян только кивнул, сражаясь с невидимой удавкой, стиснувшей его шею, и подумал, что рюмка виски была бы предпочтительнее в этой ситуации.       — Нет… нет, Ричи… нет уж, Джимми, послушай меня… — он наконец-то сумел ослабить спазм и постарался донести до Мориарти то, что хотел сказать с самого начала — я ведь не зря оказался с тобой в одной лодке… и хочу, хочу, чтобы ты знал — я не дам смерти коснуться тебя, не позволю ей ни волоска на твоей голове тронуть, ни лоскутка одежды срезать своей косой… Пока я жив, я буду стоять между ней и тобой. Поверь, я много раз заглядывал ей прямо в лицо, я видел ее оскал, я сам не раз был ее рукой, и знаю, как с ней договориться. Там, в горах Балкан или в песках Ирака, я не раз и не два говорил ей — не сегодня, леди, не сегодня, и она отступала… Вот и ты, ты тоже повторяй ей эти слова. Повторяй их даже когда кажется, что спасения нет… и ты удивишься, Джим, ты удивишься тому, как она сговорчива, эта старая леди!       «Но ты точно так же помнишь, что ей достаточно один-единственный раз сказать тебе — нет, и никакие мольбы не помогут…» — возразил холодный циник, отстраненно наблюдавший за его внутренней бурей.       Джим выслушал его молча, сосредоточенно уставившись в свою чашку, и сторонний человек мог бы подумать, что он внезапно заскучал или отвлекся на мысли, не имевшие отношения к беседе. В действительности все происходило с точностью до наоборот: Джим был потрясен до глубины души и просто не знал, как реагировать на откровение Себастьяна, выдавшее полковника с головой — оказывается, тот влип так же серьезно, как его босс. Они оба влипли, и, черт возьми, это было в самом деле все равно что тонуть в сладком вине.       У Мориарти никогда не было проблем с поиском людей, которые соглашались защищать его: иные за деньги, иные — поддаваясь его харизме и разделяя идеи, проповедуемые под разными именами, в масках бесчисленных двойников. Телохранители обеспечивали физическую сохранность босса, отсекали возможные источники опасности, удерживали на нужной дистанции лишних и неприятных людей… но никто никогда не заявлял, что готов ради Джима бросить вызов самой Смерти. Никто не давал понять, что жизнь Мориарти настолько ценна не потому, что он хорошо платит, а потому, что его гибель лишит смысла жизнь самого защитника. Никто прежде не давал понять… что любит его?..       Джим совершенно потерял голову, он просто ничего не контролировал, и состояние это было настолько странным и некомфортным, что ему пришлось судорожно вцепиться в Себастьяна сразу двумя руками, в предплечье и в колено.       — Моран… ты решишь, что я спятил, я знаю… В общем-то, так оно и есть. Но по-моему, я люблю тебя. — прошептав это ломким, застенчивым голосом, он сразу вскинулся и замахал руками официанту, требуя счет: — Я опаздываю!       У Морана в висках запульсировало, когда он сам понял, что сказал Джиму и когда услышал его ответ и увидел выражение его лица в этот момент. Но Джим тут же сбежал от продолжения и подозвал официанта под вполне благовидным предлогом, и Себастьяну пришлось молча наблюдать за тем, как он торопливо расплачивался, плохо скрывая дрожь в руках. Дальше они вышли из паба, крепко ухватившись друг за друга, и действительно почти побежали в сторону театра, и Ричи снова что-то беспечно болтал, стараясь не смотреть ему в глаза — но не потому, что солгал, просто чтобы избежать срыва спектакля из-за неявки своего персонажа на сцену…       Но Себастьяну ничто не препятствовало весь путь до Олд-Вика пожирать глазами его мальчишескую фигуру и тонуть во внезапно заполнившем все его существо море разных чувств и ощущений. До встречи с Джимом Мориарти, его жизнь была подобна запечатанному воском сосуду с посланием S.O.S, он носился по волнам соленого моря, не достигая цели — и вот Мориарти подобрал его и откупорил, дав волшебному джину, жившему внутри, глоток воздуха, оживившего его и придавшего смысл всему его существованию — отныне служить своему освободителю и беречь его от любых невзгод, врагов и несчастий…       В этих арабских фантазиях, он и пребывал до тех пор, пока они не пришли к театру. Здесь им предстояло расстаться — Ричард Брук, порывисто обняв его, так же резко отстранился и убежал в служебный вход, в гримерную, а Моран прошел через зрительский вход по билету-контрамарке в зал.       Круглая сцена была окружена рядами кресел так, что все действие действительно было открыто зрителям со всех сторон. Билет Ричи ему раздобыл в первый ряд, и, при желании или необходимости, он смог бы в два прыжка очутиться на сцене рядом с ним.       «Ага, ты, главное, не увлекись своей ролью спасателя, а то бросишься на неповинных актеров, которые придут убивать герцога Кларенса» — снова вылез со своими поучениями внутренний циник, и на сей раз Моран даже оказался ему благодарен. Потому что да, после того, что они сказали друг другу, он мог бы голыми руками и без приказа убить любого, кто будет посягать на безопасность и жизнь Джима Мориарти, Декстера Десмонда, Ричарда Брука или любую другую его ипостась.       Зал постепенно заполнился зрителями, и вот уже прозвучал третий звонок, возвещающий о начале представления, начал гаснуть верхний свет, и пространство сцены осталось единственным светлым пятном. Спектакль начался…