Другая жизнь криминального гения

      Все шесть чувств Джима отчаянно взвыли, громче и надсаднее шотландской волынки, когда Моран поднялся, чтобы идти в зал. Ричи же вообще был близок к тому, чтобы вцепиться в Себастьяна, подобно тонущему коту — и тогда пусть он или остается, или сам несет его на сцену…       Но в гримерку уже входили посторонние, из-за двери доносился отдаленный шум заполняющегося зрительного зала, и с этим пришлось считаться — если не анархисту Джиму Мориарти, то актеру Ричарду Бруку, птице подневольной. Остатки рацио, чья железная хватка ослабела под действием архаических переживаний, с трудом смогли восстановить подобие порядка во внутренних чертогах, и Джим, немного устыдившись, что размяк, как бисквитное печенье в молоке, но ни капли о том не сожалея, заставил себя проговорить все необходимые ритуальные фразы, когда одни входят в помещение, а другие его покидают. Но взгляд черных глаз с отчаянием впился в спину Морана, и наверняка тот чувствовал его между лопатками все время, пока шел по коридору, чтобы вернуться на свое место. А Ричи и в самом деле нужно было поправить грим и привести в порядок костюм.       «Что же это такое… Что же это такое…» — бессмысленно крутилось в голове, пока он торчал у зеркала с гримировальным карандашом, стирая лишнее и подрисовывая недостающее. — «Что же это такое… Любовь превращает людей в идиотов и слабаков, значит, я идиот и слабак… счастливый… самый счастливый в мире идиот и слабак, наслаждающийся своим идиотизмом и ловящий кайф от слабости…»       Все эти мысли были лишь играми разума, который судорожно пытался восстановить привычные матрицы из хаотического набора цифр, пляшущих на внутреннем экране. А в той части сердца, где якобы хранится душа, сладко ныло и немного покалывало, и каждый сердечный удар выстукивал слог имени — Се-басть-ян, Бас-тьен, Басти…       «Ты сошел с ума!» — вопило сознание.       «Люблю, люблю», — пело сердце, громко и нагло, заглушая все прочие звуки жизни.       — Герцог Кларенс, на сцену!       — Ричи, ты слышишь?       — Да, да… Иду… Я сыграю для тебя, Тигр.       — Ричи, что ты бормочешь?       — Так — слова, слова, слова, — усмехается он по-гамлетовски, а сердце продолжает распевать голосом обезумевшего Ромео:       «Люблю, люблю!»       …Последний акт был громоподобен и неистов, едва ли не каждая реплика актеров встречалась бурей аплодисментов. Когда Кларенс — точнее, его призрак — простер бледную руку над спящим братом, и проговорил скорбно и грозно:       — Меч вырони, раскайся и умри! — а потом вздохнул, так нежно и горестно, как будто сожалея о погибшей душе — зал ахнул, а потом зарыдал.       Последняя битва была выиграна, Ричмонда — белокурый Тедди был неотразим в своей рубашке жемчужного цвета и золотой цепочке с символом власти — провозгласили королем. И спектакль, наконец, завершился. Но предстояли еще поклоны.       Этот момент Джим Мориарти любил не меньше Ричарда Брука, его слух упивался аплодисментами и криками «браво», но сегодня он постоянно искал взглядом только одного человека, смотрел только на него, и, принимая цветы, надписывая открытки, кланялся только ему. Себастьяну Морану.       «Ну что, Бастьен?» — спрашивал он через пространство. — «Тебе понравилось, как я сыграл для тебя? Твой принц был хорош?»       В эти мгновения Джим и Ричи чувствовали и думали одинаково, они стали одной душой, одной сущностью — впервые с тех пор, как смерть разлучила братьев, и Джим стал носить Ричи в голове и в сердце.       Весь остаток пьесы Моран расслабленно пролежал в кресле, будучи не в силах стряхнуть с себя ощущение погружения в сладкий мед любовной истомы. Ему, солдату, офицеру, наемному убийце и просто черствому человеку, каким он привык считать самого себя, ошибочно принимая оценку окружающих за собственную, вдруг открылся совершенно другой Моран — пока неизвестный, но являющий собой разительное отличие от Морана-до-Джима.       Этот новый Моран еще только осваивал внутреннее пространство, по-тигриному осторожно подвинув в сторону железный частокол твердых принципов и подкопав решетку запретов и предписаний. И вот в хмурой каменной твердыне, где был заключен его дух, вдруг появились окна, распахнутые в мир, а на окнах расцвели удивительные цветы. Мрачные своды темного рыцарского зала, заваленного оружием, внезапно осветились мягким светом сотен светильников, посреди горы мечей, кирас, аркебуз, минометов, РПГ (1) и груды боеприпасов, винтовок и пистолетов всех систем и марок, появился щедро накрытый стол, и откуда-то с хоров полилось нежное пение… А по заминированной дороге, пролегавшей к сокровищнице его сердца от подъемных ворот, обычно наглухо закрытых и ощетиненных кольями, легко двигался, пританцовывая, знакомый темноволосый принц с короной из виноградных гроздьев и кубком сладкого вина в руке. В другой руке он держал волшебную палочку в форме золотого ключика, каждый взмах которой преображал мрачный замок людоеда-мизантропа в наполненный солнцем и жизнью сказочный дворец…       Он открыл глаза, очнувшись от этой удивительной грёзы как раз в момент, когда над беспокойно спящим Ричардом Третьим стали появляться невинноубиенные жертвы его коварства, первой из которых был его брат Кларенс. Ричи вдохновенно проклял обреченного тирана, и горестно вздохнул по нему, но его глаза при этом подарили Себастьяну красноречивый и многообещающий взгляд, и Моран в ответ сложил губы, целуя его через пространство, отделявшее их тела друг от друга. Зрители вокруг разразились аплодисментами, провожая тень герцога Кларенса.       Дальше была битва, бесславно проигранная Ричардом, и триумф Ричмонда, возложившего на себя корону, упавшую с головы поверженного врага. Тедди тоже посмотрел в сторону Морана, вложив в свой взгляд всю королевскую надменность и презрение, но явно переиграл с этим, ему хлопали все равно не так бурно, как актеру, исполнившему роль Ричарда, когда пришла пора выходить на поклоны.       Выход Ричи, неприлично радостного для духа покойника, тоже сорвал шквал оваций, и какая-то юная особа всучила ему букет цветов и напросилась на поцелуй в щеку. Но он быстро спровадил поклонницу со сцены и дальше смотрел только на Морана и кланялся ему, пока Себастьян бил в ладоши, отдавая дань его таланту.       Спектакль наконец-то завершился, и Себастьян, повинуясь приглашающему жесту своего принца, снова пробрался к служебной части театра, где его уже ожидал веселый и счастливый Ричард Брук, уже снявший с себя жилет, но все еще остававшийся в белой рубашке и кожаных штанах, с гримом на лице и цветами в руках.       — Браво, браво, Ричи, я покорен. Теперь буду всегда просить у тебя контрамарку на все твои представления! — он притянул его к себе и, невзирая на то, что в коридоре сновали туда-сюда оживленные актеры и их поклонники и поклонницы, снова поцеловал в губы. А когда их уста разомкнулись, спросил:       — Куда теперь отправимся, мой принц? С тобой идти готов хоть на край света!       — На ужин, верный мой вассал, на ужин, — смеясь, ответил Ричи; взмокший, растрепанный, прижимая к груди охапку пунцовых роз вперемешку с сиреневыми астрами и желтыми хризантемами, плюшевого мишку и какую-то самодельную открытку — подарки поклонниц, он выглядел совсем молодым и таким беспечно-счастливым, каким его не привыкли видеть даже партнеры по сцене, давным-давно знакомые с ним.       Когда Моран на глазах у всех сгреб его в охапку и принялся целовать, что называется, на глазах у изумленной публики, Джим слегка удивился — даже после всего, что между ними было, он не ожидал от своего Тигра подобной свободы в проявлении чувств — но удивление разума не помешало сердцу яростно и сладко забиться, а губам страстно ответить на поцелуй. А когда поцелуй прервался, он испытал острое сожаление и почти обиду, как будто его насильно вырвали из прекрасного сна и возвратили в грубую реальность.       «Главное, что мы вместе… Надолго… Пока смерть не разлучит нас, ты сам так сказал, Тигр.»       Дыхание Себастьяна было тяжелым и прерывистым, он напоминал солдата, только что вышедшего из жестокой битвы, счастливчика, оставившего старуху с косой ни с чем, и готового с полным правом упиться праздником жизни. Джим держал его за запястье свободной рукой, и смотрел на Тигра с таким обожанием, что это зрелище чужого счастья опять стало невыносимым для Тедди Медоуза, нарезавшего круги вокруг. Он тоже не был обделен вниманием поклонников и поклонниц, но эти двое — бывший любовник и ненавистный соперник — полностью поглощенные друг другом и не желающие замечать ничего вокруг — действовали на Тедди, как голова Медузы Горгоны.       Наконец, Медоуз не выдержал, и со свойственной ему грубоватой развязностью толкнул Ричарда Брука в бок:       — Эй! Вы тут долго еще будете изображать Амура с Психеей? (2) Вас ждут давным-давно! А лизаться потом будете, вы тут не одни между прочим!       — Тедди, — мягко упрекнула его молоденькая актриса, исполнявшая в спектакле роль юной леди Элизабет. — Как можно быть таким злым? Прости, Ричи, он все никак из роли не выйдет. Но, может, правда, пойдем вместе за стол? Лили нас сегодня балует парижскими бриошами и пармской ветчиной! А ты принес то вино, которое обещал?       — Конечно, Мэй, — Ричард заставил себя отвернуться от Себастьяна, но руки его не выпустил — они были слеплены, словно злосчастные персонажи сказки про волшебного гуся. — Оно у меня в гримерке, в шкафчике. Я сейчас принесу.       — Э-э, нет, — рассмеялась Мэй, лукаво поглядывая на представительного бойфренда Ричи. — Боюсь, вы тогда до нас не дойдете, и мы останемся без вина! Я лучше сама, а вы идите с Тедди в кафе. Там уже и правда ждут.       — Как скажешь, Мэй! — не стал спорить Джим, и потянул Себастьяна в сторону лестницы.       Медоуз пристроился с другого бока и взял его за локоть. Это было сейчас совсем ни к чему, но Джим чувствовал, что «бывший» и так на взводе, и не стоило отпихивать его, бросая тем самым спичку в пороховой погреб.       «Если так будет продолжаться, Тедди станет проблемой», — холодно подумал Мориарти, но эта угрожающая мысль тут же смягчилась нежным уговором счастливого Ричи:       «Он просто расстроен, ведь он видит Тигра и понимает, что потерял тебя навсегда! А ведь прежде у него еще была надежда…»       «Ах, вот как? Значит, нужна хирургическая операция».       У входа в небольшое кафе, расположенное в глубине второго этажа, и выполнявшее обычно роль актерской столовой, а после представлений преображавшееся в пиршественный зал, Тедди забежал вперед распахнул перед Джимом и Себастьяном двери, точно перед королевской четой, и отдал шутовской поклон, громко крикнув, так, что было слышно всем собравшимся:       — Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн!       Раздался дружный смех и аплодисменты. Актеры кричали и шутили, кто во что горазд:       — Ричи, поздравляю! Когда ждать счастливое объявление в «Таймс»? **       — Ребята, идите к нам! Ричи, ты нас познакомишь?       — Ричи, а как же твое обещание быть крестным ребенка Лил?       — Эй, Брук, я тебе занял место поближе к ветчине!       Шум обрушивался на головы и плечи, как летний дождь, шутки сыпались одна за другой, и не все они были невинны, но Ричи только улыбался, не выпуская руки Себастьяна, и уверенно пробирался к своему обычному столику. На актерских ужинах он всегда сидел здесь — в оконной нише, лицом к залу, а по левую руку от него обычно помещался Тедди Медоуз, даже после того, как они официально расстались.       Решив, что сегодняшний вечер весь принадлежит Ричи, и что он будет повсюду следовать за своим принцем, как верный оруженосец, и не прекословить ему в его желаниях и устремлениях, Моран только посмеивался на ревнивые подначки Тедди и шутки, которыми их встретила труппа, собравшаяся повеселиться после хорошей работы. Это было для них традицией, а традиции полковник умел и чтить и понимать, и потому охотно влился в актерский коллектив на правах нового бойфренда Ричарда Брука, которого тут многие любили, и, вероятно, не всегда платонически. Но даже мысль о том, что тут присутствует как минимум один, а, возможно даже несколько бывших любовников или любовниц Ричи, не могла испортить Себастьяну праздничного настроения. Тем паче, что после бурного «антракта» в гримерке и последующих бурных оваций, очень хотелось уже и выпить и, главным образом, закусить как следует, а ревность — чувство, всегда плохо влияющее на аппетит.       Столики, почти все уже занятые артистами, были заполнены всякой снедью — частью из кафе же, частью самодельной или купленной в соседнем супермаркете. Разномастное спиртное тоже было представлено в избытке, в основном недорогие марки вина и пива, но была и пара бутылок покрепче, в качестве содержимого которых Моран мог быть более уверен.       В баре спиртное так же разливали, по традиции закрывая глаза на то, что некоторые актеры приносили бутылки с собой, но Моран дал себе зарок выпить не больше пары глотков, все-таки им еще выбираться отсюда, а обязанностей телохранителя Джима Мориарти с него никто на этот вечер не снимал.       Ричи потащил его к дальней стороне зала и пригласил сесть рядом с собой, когда нахальный экс-любовник ловко просочился перед ними и плюхнулся задом в кресло, которое предназначалось Морану. Подняв на них свои светло-голубые глаза и невинно хлопая подкрашенными ресницами, блондинчик как бы сказал ему:       «Ну-ну, попробуй-ка выкинуть меня отсюда при всех, поглядим, какой ты вояка на самом деле…».       Быстро позабыв недавнюю историю про галстук, Тедди еще раз блистательно доказал Морану, что обладает двумя, обычно дополняющими друг друга качествами — глупостью и виктимностью (4). Глупость не давала ему усмотреть реальную угрозу своему здоровью, виктимность же толкала на поиски агрессора, способного удовлетворить запрос на причинение сильной боли.       Взглянув на Ричи, Себастьян на миг увидел прежнего Джима с холодными глазами вивисектора и, слегка кивнув ему, мол, вас понял, босс, поклонился этому болвану и громко и нарочито театрально, как давеча сам Тедди, произнес, заглушая прочие разговоры:       — Ты, кажется, ошибся, милый Ричмонд.       Здесь принц сидит со свитою своей.       А королю на троне нынче место.       На трон его! На трон!       — На трон! На трон! На трон! — подхватили остальные, усмотрев в выходке новичка отличную идею.       Не дожидаясь одобрения со стороны Тедди, Моран ухватил его за предплечье и, выдернув из кресла, взвалил себе на плечи и потащил туда, где ему уже оживленно готовили импровизированный трон, подняв одно из кресел на составленные вместе столики и набросив на него в качестве драпировки свежую скатерть.       Актеры аплодировали проделке Себастьяна и скандировали репликами из только что отыгранной ими в пятидесятый или шестидесятый раз пьесы так бурно, что можно было принять все это безобразие за празднование ее премьеры.       Передав поначалу пытавшегося вырваться из болевого захвата, но быстро притихшего «короля вечеринки» с рук на руки его коллегам по цеху, Моран вернулся назад и сел рядом с Ричи, который в истерике хохотал над Тедди, лежа в кресле и хлопая ладонью по столу.       — Желание исполнено, мой принц.       А если впредь его не хочешь видеть,       то знак подай иль прямо прикажи —       и никогда он больше не найдется       ни здесь, ни где-либо еще на целом свете… — тихо и как бы в шутку шепнул ему Себастьян и, поймав его руку, прижал ладонью к своему бедру.       — Оставь его, он глуп и надоедлив! — прекратив смеяться, в тон Себастьяну ответил Джим и мягко прижался лбом к его лбу: — Давай поедим и потом сбежим вместе. Я не намерен здесь долго задерживаться…       Он хотел еще что-то сказать, но к ним подошла Мэй, держа в одной руке бутылку вина, а в другой — три бокала. Девушка была невысока ростом, но очень хороша собой: пепельные волосы, большие серые глаза с длинными черными ресницами, маленький алый рот. Она напоминала достойную представительницу маленького народца, живущего в зеленых холмах. (5)       — Ричи, и… прости, как зовут твоего друга? Тигр?       Брук посмотрел на Морана и приложил пальцы к губам.       — Он сам потом тебе представится, если захочет, а пока что пусть будет Тигром.       — Какое чудесное имя… Я принесла вино из гримерки и хочу выпить с вами, ребята. Можно?       Джим, догадываясь, что за игру затеяла актриса, неохотно кивнул. Она разлила по бокалам рубиновую жидкость, подняла свой, с наслаждением вдохнула:       — Мммммм… Кровь с медом и солнцем… Умеешь ты, Брук, выбирать вино! И парней. Хочу пожелать вам счастья, ребята — пусть и недолгого, но искреннего и настоящего.       «Ах ты маленькая сучка», — подумал Ричи, но улыбка его не стала менее лучезарной, и он поддержал тост:       — Согласен. Но только не того же «счастья», что было у тебя с Уолтером!       Мэй надула губки:       — Ну вот еще! Ненавижу имя Уолтер… Тигр мне нравится намного больше.       Она коснулась своим бокалом бокала Морана, наклонилась вперед, так что он мог в вырезе отчетливо увидеть ее маленькие груди с острыми сосками, и тихо проговорила:       — Ребята, возьмите меня с собой. Я хочу сегодня быть пармской ветчиной в вашем сэндвиче.       Себастьян открыл было рот, но Джим под столом сжал его член, и предоставил Ричарду Бруку подать новую реплику:       — Извини, Мэй, не получится. Я не намерен делиться.       — Совсем?       — Совсем.       — Ни дюйма?       — Ни полдюйма.       — Ну почему? — она сделала капризную гримаску и отпила вина. — С Тедди же было можно.       — Между плюшевым мишкой и тигром большая разница.       — Фу, какой жадина! — Мэй комически развела руками, поставила бокал на стол и улыбнулась: — Не буду мешать. Смотри, не опаздывай в понедельник, если за выходные от тебя хоть что-нибудь останется. Мистер Тигр, не съедайте его целиком, Ричи нам нужен, мы его любим.       Молча охнув, но накрыв руку Ричи сверху своей рукой, чтобы он не убирал ее раньше времени, Моран поставил едва пригубленный им бокал на стол и повернулся к любовнику, ловко отфутболившему назойливую дамочку:       — У всех актеров так принято, да?       Ричи как раз пил свое вино и взглянул на него вопросительно поверх бокала, так что ему пришлось самому развивать свою мысль дальше:        — … делиться любовниками? Или менять их под настроение вместе с новой ролью? Да, Ричи? Ответь своему Тигру, а то он тебя прямо здесь начнет поедать, и даже знает, откуда начнет… — немного более низким голосом добавил он, и другой рукой скользнул по бедру Брука, от колена вверх, к его напряженному члену, запрятанному в плотную кожу штанов. Теперь они были на равных в возможности причинить друг другу удовольствие или боль, и Моран, решив после прозрачных намеков этой актрисульки, кое-что прояснить для себя сразу, добавил с некоторым нажимом:       — И внимательно выбирай, что ты скажешь мне, мой принц… Ложные клятвы в вечной верности я рано или поздно распознаю, и тогда ты больше не увидишь Тигра рядом с собой. Уж лучше тебе быть правдивым до конца и честно сказать, как долго будет длиться то, что началось между нами пару месяцев назад? К чему я должен быть готов, когда ты наиграешься и растопчешь мою душу вместе с пеплом моего сердца? И чем это может обернуться для тебя? Хорошенько подумай, прежде чем сказать мне не то, что ты думаешь на самом деле…       — А…шшшшшш, Бастьен… — прошипел Джим-Ричи сквозь стиснутые зубы, когда горячая ладонь Морана добралась до средоточия чувственных удовольствий. — Прекрати… Иначе я сейчас взорвусь…       Это было правдой: несмотря на обилие гастрономических соблазнов, ему кусок в рот не лез, и тело отчаянно жаждало совсем иных лакомств и угощений. Он надеялся, что Себастьян продолжит свою атаку и перейдет от легких прикосновений к более настойчивым, но увы… Моран решил сходу прояснить диспозицию, и у Джима возникло яркое ощущение, что железная лапа схватила его за горло и перекрыла кислород.       «Вот что значит военный», — с уважением подумал Мориарти, глава преступного синдиката, на секунду отодвинув плечом обезумевшего от любви и страсти актера, — «Как хорошо, что Павич нас познакомил… и получил тем самым пожизненную индульгенцию, за все грехи, прошлые и будущие».       Но Тигр не шутил, он ждал ответа, глядя на Кошачьего царя требовательно и строго, и Джим понял, что ни солгать, ни вильнуть в сторону, ни отделаться шуткой ему не позволят. Он мог применить запрещенный прием и включить босса, но это означало бы только одно — Моран мгновенно закроется, и между ними встанет стеклянная стена, которую не разобьешь молотком…       — Да, театральная жизнь имеет свои законы, Тигр. Нравы здесь свободные, сам видишь. «Дружить» на театральном языке означает вместе играть в спектакле и заодно делить постель. Я тут переспал со многими… и не только тут. Но знаешь, я не помню ни имен, ни лиц. С тех пор, как в моей жизни появился ты, у меня больше никого не было.       Моран снова хотел что-то сказать, и Джиму пришлось прибегнуть к проверенному средству заставить Тигра неудержимо краснеть и хватать ртом воздух. Черные глаза встретились с серыми, и взгляды соединились в особенном поцелуе двух неприкаянных душ, нашедших друг друга.       — Мы влипли, Себастьян, по уши, ты тоже чувствуешь это? Я тону в тебе, я уже не могу различить, где заканчиваюсь я — и где начинаешься ты. Это ужасно, это катастрофа, это какой-то ебаный пиздец, потому что я глупею на глазах — а иначе разве ты услышал бы от меня все это?.. Но твою душу я мог бы теперь растоптать, если бы только стал внезапно конченым мазохистом и самоубийцей. А я не мазохист и люблю жизнь во всех ее проявлениях…       На них пялились, но Джиму было все равно. Ничего не имело значения, кроме происходящего между ним и Мораном. И точки над «и» следовало расставить прямо сейчас, Тигр прав. Он осторожно вдохнул и наклонился совсем близко к Себастьяну, шепча ему на ухо:       — Я не знаю, нужно ли нам составлять контракт… и стоит ли тебе надевать на меня пояс верности — впрочем, это глупо, изменяют не чреслами, изменяют головой… Скажу одно. Сегодня ты можешь получить от меня то, что не получал никто другой — и уверяю, больше не получит… поскольку отдать это можно только один раз. Вот чем это обернется для меня, Бастьен. Теперь ход за тобой, потому что я не играю.       К чести Джима, он не лгал своему Тигру, Моран видел это по взгляду, позе и мелким движениям мимики и напряжению мышц шеи, слышал в голосе и ощущал его слова, как правду каким-то собственным внутренним детектором, натренированным улавливать мелкие несоответствия того, ЧТО говорится и КАК говорится. В словах и поведении Джима сейчас не было рассогласованности, и Себастьян решил, что, пожалуй, верит тому, что слышит и наблюдает.       Однако, внутренний мистер Циник тут же «порадовал» его, напомнив, что Моран связался с а) ненормальным психом и б) профессиональным актером или мошенником, и потому может спокойно выкинуть из головы не только то, что слышал, но и что видел и успел узнать за год с лишним общения с Мориарти:       «Ты даже сейчас все еще не уверен, что тебя не дурят и что Джим и Ричи — это один и тот же человек, а не два. Вспомни-ка, что говорил Тед про какого-то итальянского богатенького брата-близнеца, вспомни Снитских, ты за год так и не научился с первого взгляда распознавать, кто из них — кто, а решил уже, что знаешь своего босса, как облупленного, но в самом деле ни черта ты не знаешь и никогда не будешь уверен в нем, ни-ког-да!» — торжественно пропел он в уши полковнику, но тот только шикнул, причем вслух, потому что именно теперь Джим сказал нечто, очень важное:       — Шшшш… что ты имеешь в виду? Ты что, хочешь сказать, что невинен, как ромашка? Или… — тут Морана посетила одна догадка и его бросило от нее в жар — ты еще никому не отдавал свою девственную попку?..       «Ага, сейчас он скажет тебе именно то, что ты надеешься услышать!» — впился в него Циник с новой силой — «Но КАК ты будешь это проверять? С девицами-то — все проще, была плева и нет, если только не попадешь на ту, что посетила пластического хирурга-гинеколога… А здесь ты не сможешь никак проверить, говорит ли он тебе правду!»       Но Себастьян не хотел прислушиваться к этому вкрадчивому голоску, он слишком хорошо знал цену своему внутреннему нигилисту и мизантропу, не способному поддержать все хорошее, что приходило в его жизнь. Вместо этого, он ощущал, как сердце заходится в радостном танце новобрачного, и неважно, что «невеста» не в фате, а в кожаных штанах… Даже перед первой брачной ночью с бывшей женой он не испытывал такого острого волнения, хотя Джейн была хорошей невинной девочкой из приличной семьи, не знавшей до него других мужчин, и именно он разрушил ее преграду и сделал женщиной.       С Джимом все почему-то переживается иначе… Наверное, потому что он — не от мира сего, и связываться с ним с самого начала было безумием и огромным риском для любого, кто приземленно и прагматично жаждал лишь денег или карьеры. Но Моран в какой-то момент переступил невидимую черту и… оказался более живым и настоящим, чем был до этого все свои тридцать более-менее осознанных лет. Придя за заказом на смерть, он вдруг приобрел для себя новую жизнь, и ключи от собственной души ему дал именно он, Джим. Могло ли это сравниться с любым, даже очень крупным гонораром или высоким статусом среди гнилых по самой своей сути снобов?.. Конечно, нет.       И, если бы все, что он до этого узнал про Джима, вдруг оказалось неправдой, если бы Ричи признался ему, что он — только актер, умело исполняющий роли то злодея, то миллионера в чьей-то грандиозной пьесе, то и тогда Моран не захотел бы оставить его. Скорее он сам оставил бы все, чем занимался до этого, и тоже подался бы в актеры… лишь бы жить той жизнью, в которой есть тот, кто держит в своих руках не только его член, но и сердце, кто открыл перед ним вместо ящика Пандоры сундук сокровищ, кто напоил его живой водой, пробудив душу от окаменения…       Осознание этого простого факта быстро расставило все по своим местам — Циник убрался в дальний угол, горевать о человеческой глупости на пару с мизантропом, все прочие обитатели его мрачного замка тоже попрятались кто-куда, а он сам шагнул из-за стола навстречу прекрасному принцу и, подняв его на руки, унес в верхние покои и бросил на огромную, но бывшую до этого мгновения такой пустой и холодной, кровать.       — Тогда ты мой. Отныне и навеки. И к черту пояса верности, раз тебе хватило целомудрия дождаться именно меня… — Моран потянулся к Джиму/Ричи, обхватил за шею и нашел губами его губы, закрыв свой слух для всех, кто зрил не сердцем, а завистным взглядом, кто от любви далек и был, и есть…