***
Тем временем Миге и Лили бороздили просторы Поднебесной поездом. Нормальным таким, культурным китайским купе. - Что ты смотришь на телефон каждые десять минут? – лениво, из-под полуприкрытых век, спросил Лили, сидящий на застеленной свежим бельем полке, задумчиво отгрызая себе заусенец. В воздухе пахло разводимой кипятком лапшой и жасминовым чаем. Дверь купе была открыта. С ними в купе ехал еще один местный житель, который сидел в ногах у Миге и читал газету из странных иероглифов. - Вдруг Щелезуб звонил, - тихо ответил Миге, - ты же знаешь, если не ответишь ему, если чего, разорется потом… - А чего ему вдруг звонить-то? – разумно предположил Лили, - Сеппо ж нас отпустил. Он же знает, что мы в ебенях. Ищем частичку разума во всей той херне, что пожирает мозг несчастной жертве европейской цивилизации. За окном проплывали леса, подлески, фантасмагорические линейки странных синих невысоких гор на горизонте. Еще более странные, хотя чем-то даже похожие на возлюбленную мать-Суоми, серые, безрадостно портящие пейзаж коробки городов. Они ехали через половину Китая к приграничному пункту, который должен был привезти их в Тибет, если, конечно, Высшие позволят им это. - А вдруг он поговорить хочет, - сказал Миге. - Не дай бог, - серьезно сказал, Лили, разлегся на полке и сложил руки на груди, - убей свой прибор для связи с демонами, брат. Они высасывают наши души. - Высасывают? – уточнил Миге. - Высасывают, - отрезал Линде. - Я раньше ничего такого не чувствовал, - признался он, - мне, признаться, даже иногда нравился сам процесс. - Это был демонстрационный вариант, - не открывая глаза сказал Линде. На столике уютно позвякивали друг о друга их бутылки. Пива и минералки. Миге заботливо поправил занавеску над головой товарища и потянулся под столом за термосом с кипятком. Внезапно бумажная коробочка с гремящими при потрясывании химикалиями показалась ему если не аппетитной, то такой, что она могла бы занять его время и разум достойной работой. Голод, как всегда, оказался не шуткой, и почему бы и не рамен. В туре, бывало, они и не таким питались. Попутчик их сидел на его койке, в ногах, и безымоционально читал газету. Возраст его не поддавался опознаванию неаборигенами, но это было не так уж и важно, в принципе. Миге залил себе питательный раствор химикалий кипятком и даже попытался поиграть в вежливость с китайцем на ломаном финском, который должен был в его глазах изобразить китайский, предложил китайцу термос: - Тцяй, плиз? Странно, но китаец понял. Заулыбался и зашевелил щупальцами в поисках чашки, Миге выдал ему одну из стоящих на столе, пластиковых, засыпал туда щедрую ложку травяного чая с запахом жасмина, который стоял на столе в железной банке, и залил, чем полагалось. Чувствуя себя гигантом лингвистической мысли. - Ты что, по-китайски говоришь? – удивился Линде. - Я чувствую, что я в прошлой жизни был китайцем. Или этого говорят мои галлюциногенные грибы, которые живут в моей куртке, - отрезал Миге, - вы чувствуете, что я в прошлой жизни был китайцем? – спросил он попутчика. Тот разулыбался и на всякий случай кивнул. - Вот, - сказал Миге Линде, - и он чувствует, что я был в прошлой жизни китайцем. Он сам в прошлой жизни тоже был китайцем. И в будущей жизни он тоже останется китайцем, это такое вечное колесо перевоплощения китайцев в природе, но он, как видно, застрял. Надеюсь, он не говорит по-фински, потому что иначе он мне сейчас съездит по физиономии. Нет, не съездил. Значит не говорит. - Миге, да расслабься ты, я не Вилле, меня не обязательно развлекать, мне и так весело, - с постной рожей сказал Линде. Миге не обиделся. - Я как-то очень привык к Вилле за последний год, - пояснил он. - Знаю, - отрезал Линде. - Знаешь, мы вот с Вилле… - Слушай, Миж, а можно мы о чем-нибудь другом поговорим? - Ну давай о круговороте китайцев в экзистенциональной мандале… Линде дружелюбно воткнул в уши наушники плеера. Китаец попивал свой чай, пока Миге размешивал быстрорастворимую бурду, на вкус оказавшуюся, скажем так… отвлекающей его вкусовые рецепторы, и очень напоминающей настоящую еду. Линде, пользуясь тем, что у него в ногах никто не сидел, повернулся на бок, лицом к стене, и ушел в параллельные миры. Общение с китайцем на теме “тцяя” тоже быстро прекратилось, оставив Миге один на один с ведром раствора доширака, экзотическим, залитым солнцем пейзажем за окном и собственными мыслями. На третьей выловленной макароне его начала мучать совесть необходимостью послать Вилле хотя бы СМС. Потому что его идея сделать ему больно таким ловким и красивым финтом ушами, уехав в ебеня с товарищем по группе, внезапно стала казаться ему уж очень предательски-жестокой. - Лили, может ему хоть СМС послать? – он пнул его ласково по-дружески, ногой по жопе. - Чобля? – возмутился Линде, почесывая раненную жопу и откидывая за спину уже изрядно ниже плеч отросшие дреды. - Наушники-то вытащи, - жуя соевую губку, имитирующую частицы настоящей еды, сказал Миге, - Лили, может Щелезубу СМС послать? - На хуй? - Не, на телефон. - Да он его небось вырубил давно и скачет пьяный в обнимку со своим дебилом-гринго по развалинам Суомской империи… у тя все ко мне? - Все, - сказал Миге и убрал ногу. Он отпил острой горячей жидкости через край бумажного так сказать, ведра. В сущности, этого-то всего он, исходно говоря, и боялся. Ровно того, что сейчас у них всех и получилось. Нет, тощую, вредную жопу Линде он не боялся, она наоборот, несколько умиротворяла. Всего остального, что произошло, он боялся. И он знал, что именно так все и произойдет. Ну, так или иначе. Но знал. Он чуял этот оголенный нерв в Вилле. С самого детства чуял. Он его завораживал, заводил. Он сам не знал, что его влечет то и дело случайно столкнуться с этим придурковатым шкетом, почему ему так нравилось часами парить ему мозги только что прочитанной книгой или сидя на берегу реки Вантаанйоки рассказывать ему про Пинхеда и прочих Хеллрейзеров. Вилле почему-то совсем не спойлерили его рассказы, более того, он всячески его способности к рассказыванию поощрял своими эмоциями и неподдельным интересом. Они действительно могли часами обсуждать какой-то неимоверности хуйню. Очень плохие фильмы ужасов рассказывать, ржать над общими знакомыми в школе, обсасывать промухоблядского Лавкрафта, добавляя его прозе до того ему неведомых похабных деталей, высмотренных Вилле в хентай-аниме. Это было удивительно, но в школе его жизнь, спустя не такое уж долгое время, несмотря на их разницу в возрасте, разделилась на школу и остальное все время, которое он проводил исключительно с Вилле. Причем как проводить это время было совершенно не важно. Они с таким же успехом могли задумчиво кипятить на кухне чайник. Просто как-то так получилось, что они его кипятили или у него, или у Вилле. Просто по-одиночке уже как-то казалось для каждого из них тупой какой-то и нелепой тратой времени. Как-то так оказалось, что вся его нелепая и бессмысленная жизнь, что он проводил, по большей части всем своим смыслом была связана с Вилле. Момент влечения как-то возник для него довольно-таки естественно. Нет, в воздухе не посыпались феерверки, и колокольчики не зазвенели в ушах вдруг. Они с ним общались очень естественно, он как-то даже не замечал особенно какой-то внешней привлекательности своего товарища, он таскался за ним повсюду, словно младший брат, Миге и не заметил, что сам стал за ним тоже таскаться. Непоседливый и буйный, периодически впадающий в состояния то немотивированной агрессии, вопя на всех и дерясь, не разбирая возраста и положения, за что был регулярно наказуем и часто бит, но не сдавался, и проводить логическую линию о том, что бит бывал за дело категорически отказывался. А то еще, бывало, впадал в неадекватно повышенное настроение, когда он скакал как бешеный хуй на пружинках, слава богу, слава Великому Богу, но он как-то успокаивался в Миженом присутствии. Миге срабатывал ему как своего рода универсальный транквилизатор. Сам же Миже, хоть и старался всегда как-то сгладить его вспышки, если была такая возможность, в глубине души смотрел на этот феерверк эмоций даже с некоторой завистью. Вилле завораживал его, как ручной торнадо. Вилле редко позволял себе вспышки эмоций с ним, но когда это происходило, Миге чувствовал какую-то странную теплоту внутри. Он не мог себя контролировать, вероятно, и загадочно улыбался на беснующуюся стихию, отчего последняя часто начинала внезапно над собою же ржать. Миге понимал, что их общение стало для него своего рода эмоциональным наркотиком. В смысле секса ему, несмотря на то, что он был старше, научить Вилле было, по правде говоря, особенно нечему, хоть тот и приставал к нему регулярно с вопросами на животрепещущую тему или с упоротой шизоидной видимой отстраненностью расспрашивал его увлекательные подробности того, как надо дрочить. - Миже, а если ты дрочишь и вдруг, ну допустим, как-то случайно взял такой, и думаешь о ком-то, это значит, ты его любишь? - Не факт, - сказал Миже, - далеко не все, на что я дрочил в принципе может оказаться объектом любви. Если долго тренироваться, то можно вздрочнуть даже на что-то совершенно отвратительное. Или ненавистное тебе. Не зря говорят, от любви до ненависти – один шаг. - Да? – грустно спросил Вилле, - а ты когда-нибудь думал обо мне, когда дрочил? - Ты чо, дурак, чтоли? – Миге решил избежать прямого ответа на его вопрос. - А хочешь, я тебе подрочу? Ты можешь думать о чем-нибудь другом, в принципе, мне посрать, о чем ты там будешь думать… - Да что ты ко мне приебался сегодня, пиписька ебучая… - Я люблю дрочить, это дает такое чувство… - Единения с собой, - саркастически закончил за него Миже. - Гыгы, хорошая фраза, надо запомнить, - к счастью, у ручного торнадо было хорошее чувство юмора. Это помогало им избегать неловких ситуаций. На самом деле, Миге довольно долго прикидывал, можно ли использовать товарища в прикладном смысле. Это было очень не по-товарищески, но пару раз, представляя себе это, он не только кончил особенно горячо и сладострастно, но даже, в процессе, кажется, придумал пару тройку убедительных предлогов и пикап-фразочек, чтобы своего товарища уломать. В разгоряченном мозгу они конечно звучали чертовски убедительно, и Миге клялся себе, что в следующей удобной ситуации он обязательно их использует. Но, протрезвев от любовной горячки, понимал, что черта с два он на это когда-либо решится. Во-первых, Миге был очень не уверен в себе. Он всегда был полноват, белобрыс и некрасив, по своему собственному глубокому убеждению. Да и к чести Вилле надо было сказать, что ржать над его толстожопием было для него необходимой и любимой программой начала любого развлекательного мероприятия. Да и не то чтобы Миге так уж и обижался. Боялся он совершенно другого. Боялся он того, что этот секс разрушит их дружбу раз и навсегда. Он до ужаса боялся, что даже если они оба и уступят, так сказать, половой страсти, то слишком скоро его товарищ забудет и о нем, и об этом опыте, потому что Миге не привык врать себе, он не думал, что он каким-то образом сможет его впечатлить, поразить или как-то привязать к себе. Его самолюбие даже бы не позволило бы ему сделать даже движение навстречу Вилле, если бы он захотел от него уйти. Он сдался бы без боя. Ну так ему казалось, тогда. - Надо поискать у отца в секс-шопе порно поотвратительнее и потренироваться, - подумав как следует над советами Миже предложил в другой день неутомимый бес, сидящий внутри его товарища Вилле Вало, - ты со мной? Миге оставалось только жалостливо посмотреть на него искоса. Больше ему ничего не оставалось делать. А куда ему было деваться-то. Еще бес Вало порой жаловался ему на свои любовные неудачи. Чаще вымышленные. - Блин, Миже, а что мне делать, если меня бросят, Миже? - Ну… Эээ… ничего не делать. Жить. - Блин. А бывает еще хуже, вот у тебя было так, к примеру, что ты кого-то очень очень и очень любишь, а он тебе такой раз, говорит, что вы просто останетесь друзьями. - Люди почему-то говорят иное, но это самое отвратное, что, как мне кажется, может с тобой случиться. - Почему? – серьезно спросил Вилле. - Потому что друзьями вы не останетесь. О какой, черт подери, дружбе тут может идти речь? – Миже тут совершенно случайно позволив себе эмоции, яростно стукнул по столу кулаком. Вилле сузил глаза и закусил губу, потом кивнул головой. А потом случился такой момент, который изменил все. Миге и раньше замечал, что многие мужики проявляют к Вилле какой-то повышенный интерес. Он умилялся желанием Хиили покупать Вилле халявную выпивку, были еще и другие вокруг, которые словно чуяли что-то. Миге было, в принципе, смешно на это посмотреть. Но в один прекрасный день что-то словно переменилось в Вилле. Ничего такого не изменилось в его внешности, нет. Он обрезал волосы, вроде бы даже возмужал, казалось бы, но нет. Чертов секс витал вокруг него в воздухе, словно запах стойких дорогих духов, оставаясь шлейфом, заставляющим идти по его следам. В его глазах, губах, жестах, походке появилось что-то, что вдруг стало выдавать тот такой же труднодоказуемый, как и трудноскрываемый факт, что секс у Вилле теперь таки есть, и совсем не тот, который бы стоило ожидать с самого начала. И Миге очень хотел этот секс себе. Миге один раз решил это проверить, и на какой-то пивной посиделке... Приятель его был в ударе, облизывался, шутил, всеми своими порами излучая чертов секс. Хиили сидел и тек как тупая курица, еще два мужика, что сидели рядом с ними, походили на ополоумевших гибонов. Миге вдруг встал. Он сидел напротив Вилле. Встал, оперся о стол, подхватил Вилле за подбородок и внаглую провел подушечкой большого пальца у него по губам. - Да вытри ж ты усы уже сегодня, - в шутку рявкнул он. Зеленые глаза как у кошки в течке разом почернели, зрачок заполонил радужку, губы так и остались приоткрытыми, словно бы он и не возражал, если бы Миге ему всунул в рот палец сейчас при всех, а так-то в общем-то совсем даже и не палец. Миге охуел в ту самую секунду. Он просто понял все, он просто понял, какой он все это время был лох. Он понял лоснящиеся обакенбарденные ланиты Хиили, при виде этого, он понял тяжелое дыхание двух других самцов. Это был инстинкт, это нельзя было контролировать. Миге почему-то понял именно в этот момент, что Вилле сделал то, что нельзя было делать. Не так важно, в сущности, с кем. Он убрал руку, поставил ее на стол рядом с собой, цивилизованно улыбаясь, извиняясь перед всеми, и это существо напротив, это был уже не его друг Вилле, это была похотливая тварь, которую хотели все сидящие рядом с ней мужики, и он в том числе. Вилле, словно в подтверждение его мыслей, все так же не спуская немигающих очей с расширенными зрачками чмокнул его в воздухе губками, да так, что у Миже все яйца разом замкнуло-запылало. Миге сделал это же в ответ. Все заржали, как и положено было. Но как-то именно в этот самый момент. Миге понял, что, так сказать, этот цветок невинности был уже кем-то из присутствующих смят, и явно понял в чем тут цимес. Он не очень мог думать в этот вечер. После его провокации Вилле подсел к нему, походя, типа случайно, прильнув всем телом, вроде бы ничего эдакого, но этого всего он очень после их приснопамятного псевдопоцелуя очень избегал, а сейчас использовал так, как ему хотелось. Выглядело естественно со стороны, но Миге было далеко до естественности. Чувствовать аромат и тепло, алкоголь, курево, кожу и секс носом и всем телом, об которое на радость их друзьям пидарасам облокотился его товарищ. Миге умел держать ебло. Но назавтра или послезавтра он решил, что пойдет туда и получит все, что ему причитается, так или иначе. В жизни оказалось все проще и сложнее. Вилле первый не выдержал и набросился на него, уговаривая его трахнуть. Не самый распространенный и ожидаемый романтический сценарий из всех возможных. Но не только Вилле тут истекал любовным соком, Миге чувствовал себя, словно бы в ожившей внезапно порнухе его мечты. Нет, он не думал никогда, что его друг осилит порнуху его мечты, но он осилил. Осилил так, что Миге готов был делать любое непотребство, лишь бы заставить его так же похотливо орать и стонать, и просить его об этом, это было мозговыносяще, не будет, наверное, грехом сказать, что это был лучший трах в его жизни… Он выеб его столько раз, сколько сроду не думал возможно, выеб так, что уздечка болела, и головку натер, но ни о чем не жалел, ни о чем, да. Разве что поржал, что Вилле забыл о свидании с одним из его цветкосрывателей, и этим цветкосрывателем оказался не кто иной, как милашка Хиили. Миге даже ржать не мог. А тем паче воспринять оного как соперника. Он просто посочувствовал товарищу, как мог. Он держал открытыми ягодицы несчастного агнца, принесенного в жертву Сумеречному козлу, пока небритый лобок с блядской дорожкой и идиотской татуировкой в виде женской половой системы ака-дьявол, засаживал любезному блондину в очко. Не столько из помощи вышеупомянутому очку, как из удовольствия, что чресла его долбоеба с забавным шлепком ударяются об его кисти рук. Вилле, наверное, где-то там в глубине своей упоротости, понял его удовольствие и слился с ним в экстазе в долгом поцелуе, промеж которого стояло раком тело их общего товарища, старательно доставляющее этим долбоебам с обеих сторон удовольствием. Хиили-Фигиили, Миге был уверен после этого всего, что он выстрадал и заслужил своим самоотречением, и это все не имеет уже никакого значения. За окном, при том, медленно, но уверенно стемнело. А потом, когда Миге уже почувствовал себя хозяином, появился он. Появился Бам. Миге думал, что Бам – просто очередной один из них. Он даже радовался ему. Очаровательный и смекалистый, пусть по жизни и туповатый, да, к тому же и не говорящий на общем для них с Вилле языке, что сразу давало целый ряд удивительных преимуществ. Тупость Бама - это было даже хорошо, дурацкие сомнения тщедушного разума не давали ему осознать, на что он покусился, и это было прекрасно и трогательно, как щенок чихуахуа, кусающий за пятку арабского скакуна. И даже заслуживало поощрения и восхищения. Внезапно Миге осознал, что щенок Марджеры совсем не чихуахуа, и даже далеко не так прост. Лили сопел во сне в такт раздающемуся из его наушников дет-металлу. Его хрупкую нервную систему очень успокаивало нездоровое рычание брутально пилящих гитары страшных мужиков. Китаец влез на свою полку. Миге растянулся на своей полке, закрывая глаза и погружаясь в сладкие грезы, где он упорото ебал эту гребаную сучку, под кодовым названием "мой лучший друг", и ничего с этим миром не случилось. Он не уехал, чтобы сдать свои позиции. Он уехал, чтобы подумать и перегруппироваться. Да и вообще, боги должны были быть на его стороне в этом вопросе, по очень многим причинам, очень многим причинам.***
Тем временем, в Хельсинки, одиночество Вилле закончилось самым предсказуемым образом. Согласно пророчеству Лили, к Вилле примчался его вездесущий злоебучий Ангел-Хранитель из Пенис-вальнии, первую свою очередную брачную ночь отметив в кровати вышеупомянутого Юсси же, нежно обнимая Вилле поперек живота, чтобы он случайно не совершил никаких случайных маневров в спящего в своих объятиях хозяина квартиры. Юрки они снова положили на полу, решив, что он уже там освоился и всячески привык. Как и ранее, Вилле и Юсси не особенно обеспокоились попытками Юрки найти края кровати и призывами к вымышленным им возлюбленным. Баму тем более было посрать. Он смотрел на это, ржал и ловил кайф, что валяется на чужой кровати в обнимку с Вилле. К тому же, дома у Юсси ему в принципе понравилось. Понравилась черная стойка бара и неоновая подсветка с пошло шевелящейся дамской ножкой вверх и вниз, переключением огоньков. Из качественных динамиков изливал свою душу в осеннюю ночь Оззи, а за барной стойкой щедро разливал найденную в запасах товарища “Вдову Клико” полуголый и полупьяный Вилле Вало. Это чем-то напоминало Баму атмосферу фильма “От заката до рассвета”, особенно труп спящего демона на полу, но все остальное, в целом, полностью согласовывалось с его, Бамовским, субъективным представлением о том, как именно должен был выглядеть рай. Пока они приканчивали шампанское, они договорились и далее не расстраивать Юрки и каждое утро удивляться, каким это таким невероятным образом он там мог оказаться, валяющимся на полу с тремя храпящими дебилами на кровати, уходил же он, кажется домой с такой волоокой и дружественнобедрой наядой… Спрашивать о наяде детали у дебилов Юрки постеснялся. Точнее, как. Он-то поутру спросил, но они ржали так, что Бам аж на полу валялся, держась за живот, а Юсси плакал, размазывая слезы по роже и подвывая. Одним словом, Юрки решил, что некоторые моменты его жизни, которые не отложились в его памяти, лучше не знать. Бам очень проникся к Юсси. Потом, на следующий день, или ночь, не суть важно, Бам и Вилле ебались счастливо и долго, на полу, на матрасе, в хате Вилле. Бам научился возбуждаться на словосочетание “хата Вилле” и там остальное, что происходило, происходило как у читателей этих строк, запустивших свой любимый порноресурс. Там даже не надо было титров. Тем более актеры были очевидны. Достаточно было адреса. И слов Хата Вилле. Но сейчас… Эти укушенные в голову его друзья только заводили его еще сильнее. Это было чертовски приятно поспать в кровати левого рокынрольного чувака, облапив своего Вилле во всех местах, где надо, чтобы он не позволил себе чего не надо. И никто не задавал бы ненужных вопросов. Почему ему это надо. Бам спал в кровати Юсси, возбуждаясь и успокаиваясь… Хотя как бы так-то эти два слова чистые антагонисты, но как-то так в мечтах юного Бами и должен был выглядеть настоящий рок-н-ролл. И Юсси никогда не задавал ненужных вопросов. Юрки вообще бредил наядами, кроме как о них вопросов никому ни о чем не задавал. В это самое время Брэндон Коул Марджера и познал хрестоматийное понятие платонической любви. Они обжимались с Вилле, как две недоебанные друг другом сучки, не в силах ни предложить друг другу что-то еще, ни разжать объятия, пока они ночевали в супружеской кровати господина Юсси. Супружеской по масштабам, ибо она точно вмещала несколько тел, а вовсе не одно, сама его вероятная супруга, или та, которую он выдавал за оную, была в определенной удаленности. И в рок-н-ролле не участвовала. Но это и не важно. Бам чувствовал себя обладателем этой плоти, которую он сжимал в руках, чувствовал запах, который заставлял его терять всю его ебучую ориентацию, который заставлял его забыть обо всем, который заставлял его жаться к нему как недоебанный тринадцатилетний прыщавый лузер к половозрелой самке. Он не знал, чем там пахло, и знать не хотел, он знал, что этот запах его кожи, его пота, уносил его в поля небесные, ебать их через коленку. Он обнимал Вилле со спины в как бы супружеской койке Юсси, где Вилле сладострастно обнимал подушку и стан выкрашенного в адского брюнета блондина, но чувствовал, что в этом дружеском соитии именно он владеет этим заставляющим охуевать его чувства телом, с его за… нет, плохое слово, пленяющими его разум ароматами. И ощущениями. Вилле одобрил его руку под своими, если не оскорбить их наименование, сиськами, и погладил его в ответ своей длинной рукой рукой по жопе, Бам ударил по его руке в шутку, не с желанием ударить, а от яростного хотения, но невозможности, иметь его руку там. В любом случае, этот пересып в объятиях Юсси для Бама случился тем, что он готов был бы запомнить навсегда. Это тело, которое лежало на нем, в его власти, при всех. Он просто не смог опошлить этот дар, что был дан ему в этот момент. Но он помнил это всегда. Он сказал, что даст ему все. Он помнил этот ебучий эрегированный сосок Вилле между его пальцами, и свою руку в его штанах, типа так чтобы никто особенно не видел, и более всего их пытающийся слиться в поцелуе одинокий танец двух пар губ, когда они были готовы отдать не за секс, а за одно прикосновение все. Вообще все. Когда каждой клеточкой тела сливались, даже не трахаясь. Они были пьяны, и устали. Они просто обнялись и заснули, наполненные высочайшими эротическо-платоническими мечтаниями. Им было очень хорошо.