Равновесие

Ей было всего четырнадцать, и она была одержима. Одержима синим цветом, первым цветом, который она увидела, открыв глаза. Ей было четырнадцать, но никто не дал бы ей ее настоящий возраст. — И-раз, и-два, и-три, и-направо! И-раз, и-два, и-три, и-направо! Голос Мэй, молоденькой учительницы, мерно отсчитывал такты танца. Сегодня вместо физкультуры мальчиков отправили на зачет по бегу, а девочек в это время забрала Мэй на свой кружок. Хотару механически повторяла движения вместе с группой, но вместо колокольчиков в ее висках звучал ветер, повторявший одни и те же слова. Я уже иду, мой маленький Разрушитель. Мы скоро встретимся. Хотару не помнила своего сна. Только холодные руки, обнимающие ее, и длинные черные волосы. Такие у нее были в той, прошлой жизни, когда ее тело не принадлежало ей преступно долгий срок. Когда она была лишь бутоном, в котором зрело семя гибели этого мира. И когда бутон раскрылся, ее волосы выросли, став длиннее телефонных проводов этого города. И если этот голос на деле принадлежит старой знакомой, значит, беда на пороге. К сожалению, утром об этом поговорить не вышло: Хотару проснулась от хлопка входной двери и визга шин: похоже, Мичиру проспала. Иного повода брать машину и уезжать в одиночку у нее не было. Харука спала: девочка пронаблюдала в приоткрытую дверь розовые пятки, торчащие из-под одеяла, хихикнула и отправилась греть завтрак. С Сец тоже не получилось: она спустилась в тот самый момент, как звякнул тостер, неодобрительно покачала головой и отправила подопечную умываться. Через пять минут завтрак был готов, а Плутон уже застегивала куртку, стоя в прихожей. Пришлось хватать еду в контейнер и бежать: не ехать же потом на метро, рискуя проехать в давке нужную станцию! А под мерный шум двигателя веки как-то сами собой слиплись… — И-раз, и-два, и-три, и завершили круг! Теперь шаг вперед, поворот, поклон, шаг налево, еще полшага… — Ой! — что-то большое врезалось в Хотару. — Прости, пожалуйста! — девочка, перепутавшая направление шагов и разбившая весь стройный рисунок, бросилась поднимать упавшую. — И вы простите меня, Мэй-сэнсэй! Она сложила ладошки и отчаянно быстро поклонилась несколько раз, изображая всем видом раскаяние. Мэй укоризненно посмотрела на нее и вздохнула. — Томо, Хошино, выйдите пока и приведите себя в порядок. Заодно отдохнете обе. Токура, Сиро, встаньте на их место, продолжаем с конца круга. И-раз, и-два, и-три… — Тебя как зовут? — Хотару пыталась оттереть пыльные пятна с коленок. Пыль не поддавалась. — Я Томо Хотару, учусь в третьем классе. — А я новенькая, Хошино Нана, — девочка как-то пространно улыбнулась. — Я здесь не учусь, просто Мэй — моя мама. Я раньше училась только дома, а теперь мне разрешили приходить в школу. Прости, пожалуйста. Тебя теперь ругать будут? — Не будут, — Хотару хихикнула. — То есть, Мичиру-мама поворчит, наверное, но недолго. Но если не отмоется, будет жалко. — Зал ремонтировали недавно. Наверное, не все помыли. Поэтому и пыль не обычная, а такая липкая. — Наверное. Знаешь, а я когда-то тоже училась дома, — девочка погрустнела, вспомнив те времена. — Болела сильно. В какой-то момент начала ходить в школу, но потом снова пришлось вернуться домой. Мой папа был директором школы и разрешал мне не приходить на занятия, если плохо… — Здорово, — Нана улыбнулась. — Стой, разреши, я попытаюсь оттереть? У меня особенные салфетки есть, мне мама с собой дала. Я ужасно неаккуратная и плохо вижу, пятен всегда куча, а это иногда помогает. — Да не стоит. Это, кажется, на самом деле остатки краски. Теперь придется выбрасывать. Жаль. — А знаешь, что? Я тебя толкнула… Давай, сходим, и я куплю тебе новый костюм для танцев? Синий-синий… Тебе понравится! Тебе, кстати, подошел бы синий цвет. Я его очень люблю, даже волосы хочу такими сделать, но мама не разрешает. Говорит, скоро пойду в школу, и мой обычный цвет не успеет отрасти. — Почему именно синий? — Я люблю синий, — Нана склонила голову к плечу и мечтательно вздохнула. — Это цвет надежды. — Это очень мило, — Хотару замялась. Что-то в этой девочке было не то. Наверное, взгляд: небесного цвета, он блуждал без цели, не фокусируясь ни на чем. — Знаешь… Иди в зал, наверное, а я переоденусь. Чтоб тебя не ругали за долгое отсутствие. — Ты точно справишься сама? — Точно, — улыбнулась Хотару. — Я же уже большая. Новая знакомая рассмеялась и бегом бросилась обратно. Хотару подергала застежку, зажевавшую ткань, и принялась освобождаться от костюма. Ты слышишь меня? — Кто здесь? — Сатурн резко обернулась, ища источник голоса. Никого. Только лампа под потолком замерцала, дробя раздевалку на множество теней. Знаю, слышишь. Вот мы и встретились, милая. Снова этот голос, и где-то должны быть длинные черные волосы, опутывающие всё вокруг. Но где же? Откуда он звучит? Я здесь, здесь… ну почему же ты на меня не смотришь? Ты меня не узнаешь? Голос прозвучал прямо за спиной, и кусочек головоломки встал на место. — Узнаю, — девочка обернулась к зеркалу во всю стену и посмотрела в глаза своему отражению. — Тебя сложно забыть, Нехеления. — Не Нехеления, — отражение скривило губы и захохотало. — Не поминай всуе имя прекрасной госпожи. Я всего лишь ее тень, я Циркония, и мы с тобой не так давно виделись. — Разве повелевать зеркалами умела не только Нехеления? — Все мы изменяемся со временем. Разве ты сама не изменилась? Отражение дрогнуло, словно картинка в старом телевизоре. Личико Хотару в зеркале заострилось, под глазами залегла мешки, а кожа стала похожей на сушеную грушу и расцветилось старушечьими пятнами. Волосы повисли бесцветной паклей под издевательски-роскошным тюрбаном из королевского шелка. Одновременно она сама и вместе с тем Циркония, хозяйка чертового цирка. Хотару сморгнула, отводя морок. — Изменение и новые способности не одно и то же, — задумчиво. — Итак, зачем ты здесь? — Мне захотелось посмотреть на тебя. Узнать, как поживает та, которая украла у моей королевы законную добычу… и не сожалеет ли она о том. — Посмотрела? — фиолетовые глаза девочки на мгновение потемнели. — Посмотрела, — кивнула старуха и расплылась в улыбке. — Каково тебе живется, милая? — Лучше не бывает, — прищурилась Хотару. — Зачем явилась, Циркония? — Ты повторяешься, милая. А еще ты лжешь, и лжешь сама себе. Зеркала лгут, и я, властная над их искусством, вижу, как другие тщатся обмануть себя, других, время… Ты тоскуешь, хоть и не признаешься в этом. По прошлому, по теплым отцовским рукам, по крохотному кулону, хранящему дыхание твоей матери…разве нет? И что это я с ней разговариваю? Вокруг ведь никого? — Saturn Crystal Power, make up! — Хотару-чан, нас зовут! Ой… — раздалось за плечом девочки. — Хотару-чан, ты… Старуха в зеркале дробно рассмеялась. — И что дальше, милая? Вот ты себя выдала, а теперь? Расколотишь зеркало, заплатишь штраф, а я найду новое стекло…начнешь бояться зеркал — отражения есть везде, в воде и в стеклах витрин. Так может, послушаешь старуху? Куда собралась? Ее глаза сверкнули на миг, как два драгоценных камня и пятившаяся назад Нана ойкнула и прижалась к стене, явно боясь пошевелиться. — Стой, — воин чуть наклонила глефу и создание в зеркале усмехнулось. — Оставь девочку. Я слушаю. Теплое дерево древка словно пульсирует в руках. Оружие рвется в бой, хоть и знает, что никогда не будет применено — слишком чудовищная сила собрана на острие, рассекающем ткань мироздания. — Прекрасная госпожа потеряла все, — певуче начала старуха, раскачиваясь. — Она потеряла гончих псов, которых разорвали твои подружки. Она потеряла верных слуг, которых отняла у нее ты, девчонка. Она потеряла силу, свободу и свою собственную прекрасную мечту. О, у нее ведь тоже была мечта, но светлые воины слушают лишь ту, кто покажет наманикюренной лапкой и скажет «фас». Вы — цепные твари Селены, которая правит вами из-за гроба при помощи собственного клона, выдавая его за ту, кто давно мертва. Серенити умерла еще в Миллениуме и больше никогда не просыпалась. …Хотару чуть глефу не уронила. По жилам пробежал предательский холодок. А если старуха говорит правду? А если… Девочка вновь с усилием сморгнула, отводя морок. Слишком складно говорила тварь из зеркала. Слишком гипнотически звучал ее голос. Слишком хотелось слушать и безоговорочно верить. В этом всем не могло не быть подвоха. — Даже если ты права… Путь уже избран и я не намерена с него сворачивать. Я воин Белой Луны, и всегда была им. Циркония запрокинула голову и дробно захохотала. — Воин Белой Луны? Ты никогда не была им, ты была заперта в темноте и тишине, не зная своего истинного «я». Селена залепила тебе глаза и уши белым воском, залила в глотку расплавленное серебро, принудив молчать. И теперь ты, забыв о прошлом унижении, покорно исполняешь свою роль палача миров? Скольких ты успела казнить, помимо королевства новолуния? Хотару вздрогнула: память послушно подсунула ей медленно стихающий, полный нечеловеческого ужаса крик тысяч голосов за запечатывающимися Вратами. Их она не убила…вместо этого приговорив целую галактику к медленной смерти от энергетического голода. Такова была воля Белой Луны и она исполнила ее, не задумываясь. — Замолчи, — на острие глефы сверкнула искра пурпура. — Говори, что тебе от меня нужно, или уходи. — Уйди из этой войны, девочка. Ведь она не твоя. Я не прошу служить мне или моей госпоже, ведь нам больше не на что надеяться. Но не отнимай справедливую мечту у других, лишь потому, что твоя принцесса решит, что они ей не нравятся. Ведь королевство новолуния было не единственным? Правда? Хотару отвела глаза. — Молчишь? Хорошо же. Молчи. Ты не желаешь слушать ту, что желает тебе блага. Ту, что рождена от той же тьмы, что и ты сама. Ты глупая кукла, цепная тварь! Так слушай же: молчать тебе отныне в страхе и в страсти… Костлявая рука протянулась к ней, стремясь к шее. Вот она покинула стекло, вот с противным хрустом высунулась из зеркальной тюрьмы по локоть… Воздух словно сгущается, не дает ни пошевелиться, ни закричать. Все, что видит Хотару — это сияющие неземным пурпуром глаза карги. Внезапно руку пронзила боль: глефа раскалилась, вырывая свою хозяйку из оцепенения. — Пошла вон! — и девочка резко опускает всемогущее лезвие на иссохшую клешню старухи. От истошного визга на миг темнеет в глазах. А в следующую секунду все зеркало покрывается мириадами трещин и взрывается на осколки не больше ногтя. За ним леденящая пустота, столь же зовущая, как сама смерть. И на пороге смерти стоит Циркония, потирая рану и причитая. Хотару замахнулась снова. Сейчас она Сатурн, та, кто выносит приговор без сожаления. Воин Белой Луны… — Планета, что высоко в небесах, — и глефа падает на пол, а тело скручивает слабостью и страхом: неужели снова приступ, такой знакомый, такой противный незваный гость из прошлой жизни? Папа, папа, где ты? Где мамин кулон, ведь он всегда приносил облегчение? Где все?  — Несёт только боль, несёт только страх, И сердце твоё разрывает на части, Вот только останутся все безучастны. Один в поле воин, кругом тишина, В душе твоей ночь холодна и черна. Исполнится вскоре дурное желание: Мой дар тебе, девочка — клятва молчания! Черная молния бьет из клюки в руке старухи в пурпурную звезду на груди, оплетая ее паутиной трещин — и такое теплое, родное и привычное облачение воина превращается в клубок спутанных лент, обнажая тело девочки перед холодом, идущим с той стороны Смерти. Последнее, что успевает Сейлор Сатурн, исчезая в глубине глаз Хотару Томо, это вскинуть все еще раскаленную глефу и одним взмахом наложить печать на выход из-за зеркала… — Нана? — девочка оглянулась, ища взглядом новую знакомую. Та хватала губами воздух, напоминая странную пеструю рыбку в аквариуме на столе у директора. — Тише, пожалуйста, тише! Пожалуйста, не выдавай меня, мне нельзя никому говорить, кто я такая… не скажешь? А если попробуешь сказать, я убью тебя, — проглядывает в глубине глаз хозяйка Разрушения. После паузы Нана отрицательно мотает головой…и рушится в обморок. Хотару делает несколько шагов к двери, собираясь позвать на помощь, но тут силы окончательно оставляют ее вместе со стремительно гаснущим сознанием. — Хотару? Хоти, мотылек? Очнись! Какой знакомый голос. Кто она? Он женский, он мягкий и глубокий. Кажется, такой голос был у Кейко…а кто такая Кейко? И почему она зовет меня? — Хотару, подъем! — Мисс Мейо, может, вызвать «скорую»? Может, это рецидив ее старых приступов? — Откуда вы знаете? — какой металл в голосе! Холодный и острый, как лезвие Безмолвия. Только кто она такая и что делает здесь? К порогу Смерти не приходит никто из посторонних, но она сама не живая и не мертвая. — Я работала раньше в Мюген, мисс. Я помню девочку и рада, что у нее нашлись хорошие опекуны. — Это не рецидив. Операция, ради которой она уезжала в Германию на три года, прошла успешно, и болезнь больше не вернется. Наверное, это шок от испуга…вы выяснили, почему разбилось зеркало? — Нет, к сожалению. Здесь нет камер, ведь здесь переодеваются дети. Просто выпасть из рамы стекло не могло, оно было приклеено к стене. Мы проведем расследование, я обещаю вам, Мейо-сама! — Не живое и не мертвое… — Что? — обе спорящих повернулись к открывшей глаза девочке. — Мисс Томо, вы очнулись! Расфокусированный взгляд скользнул по лицу классного руководителя и обрел осмысленность, когда в поле зрения появилась Плутон. Хотару сморгнула: нет, не Плутон, а ее человеческая маска. — Сецуна-мама! — девочка протянула руки. — Я так испугалась… — Ты что-то помнишь? — вмешивается учительница, заставив Сатурн внутри поморщиться. — Ничего… — ну не рассказывать же про Цирконию прямо при всех! — Я переодевалась, Нана позвала меня, я обернулась и услышала грохот…больше ничего не помню. — Ну это же не ты его разбила! У тебя бы силы не хватило…подожди, какая Нана? Силы бы не хватило. Знала бы она, что сокрыто в этом маленьком теле! — Девочка… дочка Мэй-сэнсея. — У Мэй нет детей, — женщина недоуменно сморгнула. — И не было никогда. Ты не путаешь? Но девочка точно сказала «Мэй моя мама». Что-то здесь неладно. И снова Сатурн выглядывает из зрачков, обмениваясь понимающими взглядами с Плутон. Они поговорят еще, но не здесь и не сейчас. — Хотару, езжай домой, милая, — Сецуна качает головой. — Тебе лучше отдохнуть. Я вызову тебе такси. — Сецуна-мама, я не хочу уезжать! — Прости, мотылек, но у меня еще две лекции. Я не могу бросить студентов накануне зачета. А дома Мичиру позаботится о тебе, я позвоню ей. — Хорошо, — неохотно. — Я спущусь к выходу через десять минут. Мне нужно забрать сумку и переодеться. Мы ведь поговорим дома, мама? — Обязательно, — улыбается Время своей подопечной. — Я еще позвоню тебе на следующей перемене. Твой мобильник заряжен? Рассеянно кивнув, Хотару подобрала с пола сумку и побрела в класс. И чуть не закричала, увидев у двери знакомую кудрявую головку. Нана! — Ты зачем соврала? — фиолетовые глаза недобро блеснули. — Ведь у Мэй нет детей… И тут же пожалела о своих словах: Нана прижала ладошку к губам и расплакалась. — Тише, тише… я не хотела тебя обидеть, честно! Можешь мне все рассказать, правда-правда! — Она меня прятала… — негромко. — Стыдилась, что у нее дочка ничего не видит, что я родилась больной… и для нее — почти мертвой. Хотару охнула. Какая разница! Ведь ее отец отдал все, лишь бы поддерживать жизнь в искалеченном тельце, которое не могло даже дышать без имплантов. И был он угрюмым чудаком, сторонившимся людей. А здесь веселая смешливая Мэй-сенсей и ее дрожащая дочка, такой контраст, словно издевательство. — Прости. Прости меня, Нана. Я…еду домой. Давай встретимся завтра? В парке? Кудрявая девочка кивнула. — Мне нужно побыть одной. Прости, Хотару. Завтра я не смогу. Увидимся в понедельник. …стоило девочке сделать шаг за порог школы, как ее схватили сзади и прижали что-то к лицу. Испугавшись, она ахнула — и в легкие ворвался сладковатый запах эфира. И сознание ее померкло второй раз за день. Ее звали Нана Хошино, и она была слепа от рождения. Четырнадцать лет она провела в темноте, все больше озлобляясь на окружающий мир, который имел право наслаждаться красотой и яркостью неба, цветов и людей. Целых четырнадцать лет. Пока в очередной раз стоя на пороге дома и не решаясь открыть дверь, она не потеряла сознание. Ей в грудь словно вцепился зверь, дыхание перехватило, а по жилам рванулся огонь. Первое, что она увидела, проснувшись — синий цвет. Оказывается, ее кровать все это время стояла напротив окна, а с неба лилась синева. Синий цвет с этой поры стал ее демоном. Когда мать узнала, что Нана прозрела, она испугалась. Девушка бессмысленно бродила по дому, щупая все, спрашивая названия цветов и смеясь каждому новому открытию. А потом Нана увидела их. Осколки. У нее самой под сердцем светился кусочек синего стекла. И у ее мамы. И у некоторых людей вокруг. Нескоро она поняла, что никто больше не видит их. Какая ирония: до того она была слепа, как крот, а сейчас видит больше, чем дано человеку. Не правда ли, здорово? Нана хотела осколков. Они были нужны ей, она хотела собрать их все. А потом купаться в синеве, в лазури, в пурпуре, которыми переливались их грани. И того же самого хотело ее отражение. О, ее отражение было особенным! Нана познакомилась с ним через день после исцеления. Мать купила подержанное зеркало в старинной раме. Красивое, и тоже отливающее синевой. Только в самом уголке была трещина. Нана потянулась к ней и поцарапалась. В тот же вечер отражение заговорило с ней. Они проговорили всю ночь, смеялись, говорили, говорили и строили планы. Наутро Нана поклялась отражению быть с ним всегда. И отражение пообещало принести ей осколки. Больше и больше! Потом Нана узнала, что там, за стеклом, живет не только ее отражение. Там жила старуха. Страшная, сморщенная, как старая слива, с кривым носом и редкими волосами. А главное, она сразу не понравилась Нане: в ней не было ничего синего, только белое, черное и желтое, много желтого. Имя старухи Нана так и не запомнила. Что-то длинное и иностранное. …но однажды мама зашла в комнату невовремя. И увидела старуху. Она решила забрать зеркало, ее зеркало, вместе с живым отражением, с его лазурной глубиной! Нана не могла вытерпеть такого. Нана подскочила и толкнула мать в стекло. И стекло поглотило ее, словно вода. Из зазеркалья Мэй Хошино вышла новой. Так она нравилась Нане намного больше: у нее были синие глаза, синие, как бутылка сока. Старуха рассказала, что она вырвала ее сердце вместе с осколком, а взамен вставила кусочек зеркала. И теперь она будет слушаться Нану, что бы та ни приказала. А если сама Нана будет слушаться бабушку-из-зеркала, она получит намного больше осколков, чем один. А если не будет — никогда больше не увидит своего отражения! Так было написано начало новой главы о Черной Луне.