Равновесие

…последнее, что он помнит — собственную смерть. Смерть от руки сияющего, блистательного брата, который был всегда и везде впереди, всегда и везде лучшим. А он, Сапфир был лишь тенью за троном. Исполнителем воли брата и исполнителем чужой воли. Пока этот путь, полный недоразумений и ошибок. не оборвала глупая смерть. О, он очень хорошо помнит, как погиб. Сапфир никогда не задумывался, есть ли там, за гранью, посмертие, о котором проповедовали на Старой Земле. Есть ли там сладкие гурии или раскаленные сковородки, облака из ванильного мороженого или река мертвых. Есть там вообще хоть какое-то осознанное существование. Есть ли там существование вообще. Слишком часто мы прячем правду за обманом, скрываем её из страха потерять любимых, подыгрываем уловкам тех, кого хотим разоблачить. Мы отгоняем правду, принять которую грозит нам уничтожением или же безумием. Сапфир всегда хотел лишь одного. Быть рядом с братом. Подарить ему новый мир. И, ослепленный сиянием этой цели, он не видел правды. И потому погиб. Сердце бьется, как метроном. Мерно. Тихо. Почти неслышно. Юноша шевелится — и первый явный звук разрезает тишину. Лязг металла. Его ноги скованы меж собой и от них тянется к стене короткая цепь. Руки тоже скованы, хоть и посвободнее нижних конечностей. Он сидит, как зверь, в клетке. Здесь нельзя ни выпрямиться в рост, ни сесть так, чтоб на решетчатом полу было хоть немного удобно. Он сидит на холодном полу в полутьме, не способный двинуться, вздохнуть полной грудью и почувствовать себя живым. Что ему еще оставалось, кроме как вспоминать? Память — это такая штука: ворох блеклых выцветших слоев, пересыпанных яркими зернами, которые не забудутся никогда. Но даже среди этой серости, в отголосках памяти всегда храниться одно воспоминание, самое яркое, самое счастливое. Взгляд его брата, когда он увидел живой цветок, подаренный Сапфиром. Алмаз, как настоящий принц был ценителем прекрасного, но в этот момент в его взгляде было не восхищение, а неподдельное счастье — узреть частичку того, что они когда-то называли своей Землёй. Теперь все в прошлом. — Я жив или мертв? — неуверенно спрашивает от темноту вокруг, не ожидая услышать ответа. Мертвым ничего не грозит. Но мертвые и боли не испытывают. Значит, отсюда надо выбираться, и чем скорее, тем лучше. Он снова щурится в темноту. Только две свечи, и света от них не хватает, чтоб разглядеть обстановку. Зато вполне хватает, чтоб разглядеть стоящего у клетки человека. Он отсчитывает три гулких шага к пленнику и проводит ладонью по прутьям. Звучит такой знакомый, родной голос. Тьма скрывает лицо, но Сапфиру не нужны глаза, чтобы узнать брата. — Очнулся? — цедит Алмаз сквозь зубы. — Ну наконец, я уж думал, что ты совсем неудачник. Хотя ты еще можешь принести мне последнюю пользу. И принесешь. — Ваше Величество, — Сапфир склоняет голову. Голос звучит неожиданно глухо и тихо, словно это место не терпит нарушения тишины. — Простите, что не могу поприветствовать вас в более достойном положении. Вопреки словам, ему удается подняться на колени. Цепь тут же впивается в кожу, но боль только отрезвляет, а нестыковки в происходящем становятся видны намного лучше. Он поднимает голову и спокойно глядит брату в глаза. Брату ли? Он не пытается вытащить младшего из-за решетки. Не его ли волей Сапфира сюда заточили? — Последнее, что я помню..... Сила кристалла тьмы затуманила мой разум. Чёртова девка… гипноз был слишком силён. Мой король, я подвёл вас, — опустив голову, Сапфир сжал зубы, чтобы не сказать лишнего. Разгорающаяся обида обжигала хуже огня, в котором он погиб. Обида за себя и свою слабость, за брата, которому пришлось его убить. А ведь он даже не пытался спасти младшего! Он решил проблему, просто и радикально. Убрал фигурку с доски, и рука его не дрогнула. Тогда как Сапфир не раз пытался избавить его от наваждения Серенити. Хотя… всё правильно. В тот момент, это был выход. Наверное, моя судьба — подводить любимых людей. Только вот… — Я всё ещё жив? — снова возвращается он к тому же вопросу. Ведь что-то внутри изменилось, словно лопнула тончайшая нить, а он заметил только сейчас. Только сейчас он понимает, что все вокруг — словно стеклянное, иллюзорное, ненастоящее. Не зря говорят, что все мудрецы на самом деле глупцы. Беловолосый юноша холодно усмехается, выслушивая излияния брата. — Сиди, можешь не вставать. Не причиняй себе лишних неудобств раньше времени, — почти выплевывает он, поворачиваясь к клетке спиной. — Почему я в цепях? — Сапфир поднимает голову и два темных взгляда скрещиваются, как клинки. Он всё ещё стоял на коленях перед своим властным господином, но чувствовал, как что-то внутри питается его обидой, в свою очередь питая его собственную силу. Юный принц не понимал происходящего абсурда, но тот, второй, что говорил голосом его брата — человек, который знает все. Его холодный и высокомерный взгляд, казалось, прожигал дыру в душе. Сапфир дёрнул цепь. Лязг железа возмутил его ещё сильнее. Почему с ним так обращаются? — Просто потому, что теперь ты точно никуда не денешься и не натворишь глупостей, — фыркает старший. — Хватит с меня твоих выкрутасов. Сколько раз ты нарушал мои приказы? Сколько раз ты плевал на мои планы и мои потребности? Забыл уже? Предатель… — цедит он сквозь губу. — Теперь ты ничего не испортишь. Слова. Они попадают так глубоко и так точно. И так редко пролетают мимо. Они всегда попадают, когда хочешь, чтоб пролетели мимо. И всегда пролетают, когда пытаешься их слышать. Алмаз бил по самому больному, жестоко втаптывая чувства брата в пыль и пепел. И именно сейчас слышать это было больнее всего. Сапфир не хотел слышать подобных слов. Не здесь. Не сейчас. Что мешало брату сказать — я рад, что ты жив? А потом уже всё остальное, про бесполезность, про ошибки и наказание. Скажи он так, прояви хоть крупицу радости, хоть тень той любви, что связывала их, младший понял бы и принял бы все. Но Алмаз не был щедр настолько. Впервые за долгое время, Сапфир был зол на брата. Внутри разливалась обида, поджигая пламя злости. — Глупостей? — сипло произнёс принц. — Глупостью было то, что я пытался тебя уберечь от разочарования в твоей слепой страсти? Глупостью было то, что я пытался тебя предупредить о предательстве Мудреца и Чёрной леди? Но ты не слышал ничего. Сапфир смотрел на брата, который повернулся к нему спиной. Убийственно четко прозвучало единственное слово — и младший захлебнулся воздухом, замолчал, глотая обиду и всё, что хотел сказать. — Предатель? Я предатель… после всего, что я хотел тебе подарить? Новую жизнь. Землю. Служение нашему народу. Служение тебе, — Сапфир смотрел на брата не понимая, как тот может нести такое. Тот с кем они росли, тот в чьих жилах течёт та же кровь, тот, с кем они были ближе, чем кто бы то ни было во всей вселенной… Осознание обожгло. Ведь это иллюзия, так? Мозг пытался ухватиться за любую возможность оправдать принца, ведь истинный брат никогда не сказал бы подобного. При всём своём безумии, при всей своей царственной натуре, никогда Алмаз не оставит своего брата, он будет бороться за него. Ведь так? Это не может быть правдой, это чья-то злая шутка или же провокация. Надо найти выход. Надо найти зацепку — тот, может быть, единственный изъян в произошедшем, который стал бы ключом к реальности. Старший складывает руки на груди. — Ради общего блага… Ради блага Клана. Ради блага Земли. Теперь ни к чему уничтожать скверну Кристалла. Теперь я могу взять ее под контроль! Подчинить… и использовать! — он смеется. — И ты мне в этом поможешь. Алмаз. Брат. Такой же, как всегда, такой же лихорадочный, фанатичный взгляд, такой же огонь, горящий в глубине зрачком, такое же точеное холодное лицо. Такое же белоснежное одеяние без единого изъяна — ни замина на ткани, ни соринки, ни пятнышка. Чист, как камень своего имени. Свет свеч отражается в блестящих брошах, держащих плащ… что-то с ними не так. Камни! Одна брошь обычная, из голубоватого бриллианта, вторая же — из неизвестного лилового камня. И змеистая трещина рассекает ее точно пополам. — Энергию Тёмного кристалла невозможно подчинить. Поверь мне, я много лет изучал этот обелиск, — всё постепенно начало вставать на места. Алмаз никогда не смог бы подчинить себе такую силу. Никто не смог бы. Брат не был слабаком, но Сапфир много лет отдал изучению тёмной энергии и знал, что нет во вселенной существ, способных владеть кристаллом тьмы, без последствий, полностью, полноправно. — Что ты собираешься сделать? Маятник качнулся. Новое воспоминание о собственной смерти перечеркнуло все предыдущие размышления. Именно Алмаз его убил, в этом не было сомнений. С сожалением ли, с грустью? Была ли у него возможность спасти младшего? А если была? Если Алмаз просто избавился от того, кто тянет его на дно? Вопросы возникали с щелчками и со щелчками же исчезали, раздирая душу сомнениями. Стук сердца. Стук метронома. Алмаз хохочет и разворачивается к брату. — Черного? Черного кристалла?! Очнись, глупец! Разве об этом мы грезили, разве дар Мудреца называли скверной? Я говорю о Серебряном, о неземном кристалле! Я подчиню и его, и его хозяйку… и его силу… В аметистовых глазах пляшет безумный огонь, лицо перекошено страстью. Сильнейшей страстью, жаждой обладания. Жаждой силы и власти. — Ты всё ещё грезишь покорить силу Серебряного кристалла? — улыбается Сапфир, понимая, что чёртова лунная девка добилась-таки своего и окончательно свела с ума брата. — У тебя ничего не выйдет, брат. Королева никогда не отдаст его тебе и не отдастся сама. — На закате будет свершен ритуал. Для него нужно сердце королевского рода, — чеканит он. — О, как жаль, что король Земли позорно сбежал. Но ничего. Вы ты у нас… принц! Он смеется, а глаза его — жестокие и колючие. Свет одной из свеч дробится в расколотом камне на плече и бросает на пол блики. Блики того же цвета, что и глаза юноши. — Мне, наверное, жаль, Сапфир… — с легкой ноткой искренней грусти. — Но ты же понимаешь, что это ради блага Клана?.. и моего лично блага. Метроном сердца продолжал отмерять секунды. Сапфира раздирали мысли, его грусть ушла, оставляя решимость бороться до конца. Расколотый камень. Алмаз никогда не носил поврежденных украшений. Он не терпел неидеальности — как и и полагалось чистейшему из кристаллов. И если все совсем не так, как видится, если брат утратил разум — то смерть станет наилучшим выходом для обоих. Потому что изъян слишком глубок, чтобы быть исцеленным. Потому что Алмаз смог жить, будучи братоубийцей — Сапфир не сможет. Если же перед Сапфиром не его брат, то пора бы выбираться из этой клетки. И отомстить тому, кто всё это затеял. О, с каким удовольствием темный принц вырвет сердце самозванца, возрождаясь в новой жизни. Если этот мир не самообман — то что, если этот мир существует? — Мне тоже жаль, брат. Он вспоминает, как когда-то в крови вскипала чистейшая тьма, как кожа растворялась в ней, как в едкой щелочи, как сердце сбивалось с ритма — и начинало биться в такт неземной музыке, что даровал Мудрец. Теперь нет черного кристалла, но он и не нужен: сила обиды и ярости такова, что заменит его и даже превзойдет. Ладони юноши превращаются в темные клинки, бурлящие силой. Цепи с печальным звоном превращаются в отдельные искореженные звенья. Прутья расходятся легко, как сухая глина. Рывком он поднимается на ноги — сейчас, стоя на обломках, он выше даже брата, который смотрит с молчаливым ужасом на буйство темной силы.Сапфир делает шаг — и пространство, словно смятый шелк, ложится под ноги. Он встает рядом с братом и кладет руку на плечо: так, чтобы поудобнее ухватить треснутый камень. Алмаз замирает, словно статуя, и взгляд его устремлен в пустоту — что это, страх или безразличие? — Тебе не нужны оковы, чтобы сковать меня. Достаточно просто попросить. Ты ведь мой брат, мой король, и я сделаю всё, что ты прикажешь. Даже если это будет стоить мне жизни. Даже если это будет стоить больше жизни, — Сапфир холодно смотрит на брата, стараясь что-то разглядеть в его пустых глазах. — Но есть одна мелочь. Ты можешь на это рассчитывать, только если ты и правда мой брат. Что с твоим камнем? Его пальцы сжимают треснувшую брошь, вырывая её из ткани.  — Ты безумен, брат. И во всём виновата эта маленькая тварь, это лунное чудовище! А будь у меня ещё одна возможность, я бы попытался ещё раз убрать её с дороги. — Внутри разливались ненависть, обида и подозрения и всё это смешивалось в какой-то дикой эйфории опьянения силой. За много лет младший принц ни разу не испытывал таких эмоций. Он всегда был слишком сдержан и достаточно разумен, чтобы не позволять себе подобного. Только вот сейчас все это уже не имело значения. Маятник снова качнулся, сметая прошлые мысли. Появились тысячи вопросов, новых и старых. Где конкретно они находятся? Почему он выжил? Почему Алмаз ведёт себя так, будто ничего не было? — Что случилось? Почему я жив? Ты же убил меня? — Сапфир встряхивает брата за плечи, словно пытается вытряхнуть его душу из тела. Красивые тонкие пальцы плотно смыкаются на острых краях броши, готовясь вот-вот ее сорвать. — Почему ты меня убил? И почему хочешь убить ещё раз? Что происходит, демоны тебя забери? — Мой дорогой, любимый брат, — Алмаз, наконец, разрывая собственное молчание, хищно осклабился, прищуриваясь и окидывая Сапфира скользящим взглядом. — Я все продумал. И на этот раз согласия Серенити уже никто не спросит. Да и ты от меня никуда не денешься. Глупые железки были всего лишь символом, на который тебе предлагалось взглянуть с высоты твоего Высочества, — Алмаз берет лирическую паузу, и его губы растягиваются в чуждой им обоим угловатой усмешке. — А ты не учел одной маленькой тонкости, — взгляд старшего брата становится поистине ледяным, и он отступает на шаг, позволяя младшему Принцу сорвать с себя лиловый камень. — То, что ты пережил, не было смертью. Во всяком случае, я знал, что это ею не будет. Мгновение — и за его последними словами следует размашистый скользящий удар вдоль скулы, отправивший нерадивого братца наземь вместе с осколками его злополучного «трофея». В руке Сапфира некогда прекрасная брошь крошится, царапая ему пальцы до алых капелек крови, — кусочки отламываются, словно сухой кленовый лист, сжатый в ладони, оставляя в руке лишь осколок стекла — острый, как нож. И словно бы в подтверждение всем сомнениям снова шевелятся губы Алмаза; слова, которые вырываются из них, хлещут как плеть, разбиваются, словно волны о камни: — Но даже если твоя смерть была бы настоящей — я бы все равно убил тебя. Просто ради того, чтобы избавить от грядущих событий. Ты и так достаточно намучился. Ни к чему тебе было наблюдать то, что произошло после, — ты бы уже все равно ничего не изменил. Да и твоя нужность в моих планах на тот момент стояла под большим вопросом. Младший принц задыхается от удара, падение выбивает воздух из легких, но намного страшнее боль внутренняя. Готовность на что угодно ради защиты другого человека зачастую порождает некий парадокс. Делая так, мы подвергаем себя опасности, отчего, вероятнее всего, тем, кого мы пытаемся защитить от боли — будет очень больно. Со временем, однако, понимаешь, что невозможно контролировать выбор тех, кого мы любим. Алмаз свой выбор сделал. Алмаз убил его, спасая. Брат не хотел для Сапфира ужаса безумия, которое ждало любого, кто соприкасался с Темным кристаллом. И его мало волновало то, что брат уже жил в этом безумии. Возможно, сам Сапфир поступил бы так же. А может, и нет. Но то, что стояло перед ним, его братом не было. Кем бы оно ни являлось — это был только самый страшный кошмар — брат, который отказался от него. Осколок стекла в кулаке пульсировал силой, напитываясь кровью, сочащейся из мелких порезов и ссадин на ладони. Вокруг руки снова заклубились искры тьмы — и на этот раз принц не управлял ими, скорее они вели его. Что-то внутри, выбираясь из самых глубин подсознания, настойчиво шепчет ему, сплетаясь с обуревавшими Принца эмоциями: «Этот осколок — оружие в твоих руках. Так не медли же, если хочешь найти свой истинный путь! Тот, что стоит перед тобой и смеется в лицо, — не твой брат!» Как человек привыкший всё всегда знать, от незнания, от абсурда, от нелогичности младший принц ярился еще сильнее. Умереть, возродиться, чтобы снова умереть от руки Алмаза? Это походило на чёрную комедию. Сколько раз Сапфир должен погибнуть? Сколько раз — от руки брата? — Я… я просто хочу жить… — шепчет он, задыхаясь. — Я не хочу умирать, слышишь? Я не дам себя убить… даже тебе, тем более тебе, слышишь? Осколок в руке пульсирует в такт метроному темной музыки. Она знакомая, она — единственное, что удерживает разум принца от абсолютного хаоса. Это ведь не просто камень, правда? Это не просто стекло. Это оно с ним говорит, это ему отвечает юноша. И все же Сапфиру хотелось, чтобы брат, настоящий брат слышал его слова. Они казались безумным бредом, но в них было столько смысла, желания, страсти, столько силы, сколько он никогда не вкладывал в речь. Сапфир и оратором-то никогда не был… Камень, что был в его руке, он дал ему куда больше, чем просто силу, он дал ему надежду. А там где есть надежда, нет узников и оков. Там, где есть надежда, есть шанс на исполнение мечты. — Ты чувствуешь? Жизнь продолжается и она любит меня. И я отвечаю ей тем же, слышишь? Это ведь так здорово — жить! Жить, держа удар, — Сапфир смеется, словно безумец.Он говорил, лишь бы говорить, лишь бы отвлекать внимание лже-Алмаза. Его рука с кристаллом полна крови, но кровь не алая, она чёрная, тёмная сила потоками охватывает всё до локтя, стремится к плечу, оплетает торс, жалит горло… Глаз обычного человека не уследил бы за движением. Всего одно движение. И осколок прошивает тело Алмаза насквозь — и рука младшего брата наполняется кровью старшего. Белый цвет благородного принца окрашивается в рубиновый, пятно расползается, словно зараза, по безупречному мундиру… …и рассеялся морок, и с громким криком упал злодей, и пала пелена с глаз героя… Так обычно пишут в сказках и легендах. Только эта сказка — она не о том. Не случилось никакого «срыва покровов и иллюзий». С хриплым криком на руках Сапфира обмяк его брат. Сверкнули под лиловым светом с потолка две брошки на плечах — оказывается, разбитый камень попросту был приколот поверх обычного. — Как ты посмел?.. — успевает выдохнуть Алмаз. И что-то еще стремится сказать, губы шевелятся, но вместо слов из окрашенных кровью губ рвется только сип. — Ты поверил… — смеется в висках младшего принца тот же голос, что говорил ему о брате. — Маленький мой, наивный принц… ты теперь дважды предатель, не забывай. Дважды предатели — мои, только мои… Осколок в руке крошится в пыль, перемешанную с кровью. Лиловые искры впитываются в разодранную руку, по венам к локтю бежит темное пламя, сопровождая свое перемещение болью… Пламя охватывает Сапфира целиком. Облезает под ним кожа, лопаются сосуды, горит плоть… — Иди, — звучит властный и незнакомый голос. — Иди и служи мне, мой принц. Юноша открывает глаза. Что-то изменилось в нем. Стало больше злости, больше ярости и силы… Он лежит лицом вниз на зеленой траве, под светом солнца. Где-то в стороне слышится детский смех и стук мяча. Это Токио, 20 век. Это новый старый мир. Сделай свой шаг, принц. Начни новую главу Бесконечности.