New York Lights

Ее улыбка снится Злой Королеве уже третий день подряд. Ее улыбка, сияющая белизной и безграничным счастьем. Ее улыбка... Улыбка, которую женщина не успела запомнить, запечатлеть, но которую почему-то все равно видит в глубине своего подсознания. Это так странно, и Регине и правда кажется, что она просто сходит с ума. Что вообще такое Эмма Свон? Что она может для нее значить? По сути, ничего, но что-то происходит, Миллс никак не может понять что, не может зацепиться за это. Каждый раз, ища ответ в себе, она все глубже погружается в бесконечность, в бездну, откуда нет выхода и где нет света. Она летает внутри себя и не узнаёт даже собственного лица, когда подходит к зеркалу. Ей кажется, что она смотрит на кого-то другого, а этот другой смотрит на нее, и она представляет собой лишь опустевшую черную субстанцию. Скользкую и бесформенную. Регина осторожно касается пальцами бархатной кожи на своих щеках. Нет, она все еще существует. Где-то внутри мира и всего хаоса вокруг. Она существует. И тогда в своей душе безумная Королева переплетает черные нити, тонкие, почти неосязаемые – они становятся ловцом снов. Женщина ставит его между сердцем и разумом, надеясь на то, что они больше не подведут ее. Но в следующую ночь ей снова снится улыбка белокурой Спасительницы, та больше ничего не произносит, а просто улыбается, и от нее веет неимоверным счастьем и цветами, не горящими, а прекрасными, когда-то распускающимися в весеннюю пору. Она протягивает руку, вынимает этот самый талисман и распускает черные нити, а после снова улыбается, и... И уходит. Исчезает. Так проходит какое-то количество времени, и мир вокруг превращается в руины, а люди рассыпаются по крупицам. Регина устала. Правда устала. Она никогда так не уставала, никогда не была столь безумной, даже в те времена, когда эти черные нити пронизывали ее тело и разливали яд по всему организму. Тогда Регина нашла выход в ненависти и стала Злой Королевой, а сейчас она и так Злая, и так Королева, но от этого не становится легче и от этого ад не уходит из ее души. В один из таких дней она долго смотрит на часы, за тем, как утекает время, как каждая минута сменяется другой и за окном светлеет, темнеет и снова светлеет. Регина так устала... Слишком для того, чтобы ее взгляд в следующую секунду начал прожигать листок бумаги с адресом. Сначала она тянется к нему и к ручке с черным пером на столе, она хочет написать письмо, но потом думает о том, что это совсем глупая идея. Собственно, кто она такая, чтобы писать письма ... ? «Мисс Свон, я знаю, что это вы во всем виноваты. Это вы используете черную магию и впускаете демонов внутрь меня. Это нечестно с вашей стороны. Нечестно и глупо. Я хочу попросить вас прекратить все эти глупости, которые вы творите в моих снах». Она пишет эти несколько строк и складывает клочок бумаги слева от себя, принимаясь писать еще одно письмо. «Я не знаю, что происходит. Я не вижу себя в зеркалах. Ты единственная, кто бы мог мне помочь. Зачем ты уехала?» Этот листок она складывает туда же и через час в этой стопке уже находится не менее десяти писем с обрывочными фразами, которые Миллс зачеркивала, перечеркивала и исправляла по нескольку раз. «Кто ты такая?» «Ты была здесь и уехала, чтобы наказать меня за содеянное?» «Почему ты улыбаешься?» «Хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Хватит!!!» Регина думает, что если она напишет все это и не отправит, то ей, возможно, станет легче и без крайних мер. Но легче не становится. Только хуже, когда все эти слова обретает оболочку в виде черных букв на листе бумаги. «Я хочу слышать твой голос. Но кроме слов о прощении ты больше ничего не говоришь. Почему ты молчишь, Эмма?» Ей надоедает. Миллс откидывает к стене ручку и комкает последнее письмо. Она подрывается на месте и убегает за чемоданом, бросает туда несколько ненужных вещей, берет его дрожащими руками и, как всегда не приводя себя в порядок, усаживается в автомобиль, который к тому же еще и не заводится с первого раза. Только сейчас до нее доходит, что на улице уже день. Она совсем запуталась во времени, все кружится вокруг с противным свистом, не желая останавливаться, и Регина почти кричит, но вовремя себя сдерживает, хотя сама не понимает зачем. Сдавленный рык все-таки вырывается из ее горла, а после она давит на газ, направляя свой автомобиль в сторону дома Мэри-Маргарет. Королева крепко сжимает в руке листок с адресом, она вдруг стала бояться, что он пропадет так же загадочно, как и появился. Регина точно сходит с ума... - Э... – она стоит на пороге небольшой квартиры и сама не знает, зачем приехала и что вообще нужно говорить. Весь ее вид в целом говорит о том, что женщина уже бог знает сколько не была на улице, и это отражается на лице удивленной Мэри-Маргарет. – Я могу увидеть сына? - Мисс Миллс, с вами все в порядке? – учительница без стыда разглядывает ее с ног до головы. - Нет. Со мной не все в порядке. Так я могу увидеть сына, или мы так и будем стоять на пороге и обсуждать мое состояние? – в ее голосе четко звучат ноты раздражения и неприкрытой злости. - Да, да... Конечно, - женщина явно была растеряна. Абсолютно всем. Она еще никогда не видела Регину такой... Мэр явно выглядела так, будто очень много времени провела в забытьи. Потрепанная, не накрашенная, с синяками и мешками под глазами. Ее некогда горящий взгляд выражал тоску и разочарование. Это была совершенно не Королева, совершенно не Мэр, а чем-то сломленная женщина. И учительница вдруг ужаснулась от того, что это могло быть из-за нее. Ведь это она позволила Генри жить у себя, когда Регина так отчаянно в нем нуждалась. Одно мгновение. Два. Три. Миллс совсем не уверена в том, что делает все правильно. Четыре. Сердце стучит так громко, когда ее любимый мальчик выходит к ней навстречу, осматривая настороженным взглядом. Пять. Его глаза приносят неимоверную боль, скользя по лицу, словно лезвием по обнаженным запястьям. - Ма... – он начинает по привычке, но тут же себя одергивает. – Регина? Шесть. Еще больнее. Ей кажется, что пройдет совсем немного времени, и она просто упадет посреди комнаты, потеряв сознание от накрывшей ее волны обреченности. Семь. - Генри, - она подбегает, крепко прижимая его к себе, не обращая внимание на явное нежелание и сопротивление со стороны сына. – Генри... Восемь. - Мам, зачем ты здесь? – Регина улыбается, ясно и ярко, он назвал ее мамой... Сын увидел в ней что-то, что сподвигло его оставить всю свою обиду и ненависть к Злой Королеве. Она снова мама, пускай даже и на несколько молчаливых мгновений. - Генри, я... Я пришла поговорить с тобой. Прошло много времени, и... - Я не вернусь домой, - резко обрывает он. - Нет, я вовсе не об этом. Нет, - Регина путается, пытается подобрать нужные слова. Это почти ювелирная работа, она будто держит сердце сына в руках, и малейшее ее неправильное движение может разбить его вдребезги. – Послушай, дорогой, я знаю, ты считаешь меня виноватой во многом, и поэтому и называешь Злой Королевой, ведь она, по сути, и есть воплощение зла, но... Я просто... Я просто решила что-то изменить в себе и в отношении к окружающим и хочу начать с исправления ошибок недавнего прошлого. - И к чему ты клонишь? – недоверчиво проговаривает Генри. - Мы должны вернуть твою маму в Сторибрук, - она едва заметно улыбается и бледнеет, вспоминая все свои последние сны. Вспоминая ее сияющие серо-зеленые глаза и улыбку, вспоминая запах, апельсиновый, может где-то с корицей и мускусом. Что-то было не так, что-то не так с этими снами и с самой Региной, и она обязательно это выяснит, потому что ее сын тоже улыбается и довольно кивает в ответ на это предложение. Он счастлив, поэтому Королева тоже счастлива, они прижимаются друг к другу и долго-долго не отпускают из объятий, как в замедленной съемки, оставаясь в одном положении и позе. - Мы вернем Эмму, - шепчет Генри. *** - Нет, я не выйду сегодня на работу, - устало проговаривает девушка, в одной руке держа телефон, а другой открывая шкафчик с внушительной коллекцией алкоголя. – Я понимаю, что это очень важный клиент, но мое состояние оставляет желать лучшего. Вы же можете послать Джен, в чем проблемы? – она отодвигает с первого ряда несколько бутылок, и ее взгляд вдруг натыкается на недорогое полусладкое вино к***, конечно, она не собиралась напиваться с утра. Она собиралась напиться чуть позже, ближе к вечеру. – Да, я поняла. До свидания. Звонок оборвался, и с первыми кроткими гудками Эмма, наконец, услышала долгожданную свободу. Сегодня было тридцатое апреля. Тридцатое апреля... Ровно три месяца с тех пор, как она покинула Сторибрук и оставила любимых людей за чертой спящего города. Да, она все это время считала дни. И нет, время не лечит. Хотя поначалу она верила в обратное и почти убедила себя в этом, вернувшись на старую работу в новом городе и пытаясь жить, как все нормальные люди. Но потом с каждым днем она понимала, что ее существование в этом мире абсолютно бессмысленно. Единственное, что еще грело душу – это, возможно, то, что Регина с Генри счастливы без нее. Сегодня было тридцатое апреля. Эмма устало плелась к дивану с журнальным столиком, на котором продолжала стоять фотография улыбающегося Генри и обнимающей его сзади Миллс. Она взяла ее в комнате сына в один из дней, когда Регина, наконец, решилась попросить присмотреть за мальчиком, когда сама была занята на работе. Спасительница лучезарно улыбнулась, взяв портрет в руки, ведь это единственное, что казалось для нее реальным, потому что за пределами этой фотографии был лишь страшный сон, от которого Эмма никак не может проснуться. Сегодня было тридцатое апреля... Свон запрокидывает голову и залпом выпивает несколько глотков вина. Она так устала... Устала жить прошлым, от которого сама не хотела избавляться. Устала пить так часто, ведь скоро это превратиться в зависимость, если уже не превратилось. Устала слышать ее голос в своей голове... Это неважно, Эмма. Хватит! Мне больно. Слишком больно для того, чтобы слушать от тебя, насколько я изменилась! Хватит! Она слышит эти фразы каждый день, и вроде Эмма сделала все для того, чтобы исправить свои ошибки, но чувство вины продолжает на нее давить, оно почти выжигает все ее существо изнутри, поэтому Свон, возвращаясь от куда-нибудь домой, только и делает, что шепчет лишь несколько фраз: - Прости. Прости. Прости. Прости. Я так сожалею. Конечно, она не надеется на то, что Регина из ее реальности хоть что-нибудь услышит. Да и не только из ее реальности, из любой. Эмме просто хочется знать, что Миллс больше не злится, больше не ненавидит ее и не страдает из-за ее глупости. Сегодня было тридцатое апреля... Окна в ее квартире всегда нараспашку, они впускают в помещение холодный воздух, а вместе с ним и хоть какую-то жизнь, которой на деле даже не существует. Эмма так потеряна и все, чего ей хочется – это ощущать, как теплые руки Регины обнимают ее за талию. Регина была Злой королевой, но Спасительница в это никогда не верила, потому что Злые Королевы не умеют так любить, не умеют одним своим прикосновением избавлять от всех проблем и дурных мыслей, они не умеют отдавать жизнь за кого-то, кто причинил им столько боли. Так не бывает. Эмма плачет. Впервые за несколько недель. Она по-настоящему плачет, почти рыдает, выпуская свои истинные эмоции на волю. Это все не тот мир, в котором она должна быть. Это все нереально. Женщина уже долго пьет и смотрит на фотографию, обычно она все-таки так не делает и держит себя в руках, но сегодня было тридцатое апреля... В каком-то пьяном забытьи она долго думает над тем, как ей существовать дальше. Дальше – это без воспоминаний, которые слишком дороги, и дальше – это без мыслей бросить все и вернуться в Сторибрук, чтобы снова испортить жизнь любимым людям. Тогда она откидывает все то, что находится вблизи метра, резко вытаскивает фотографию из рамки, достает зажигалку и смотрит на то, как тлеет глянцевая бумага и как самые главные лица исчезают под натиском беспощадного огня. Теперь должно стать легче... Должно. Обязательно должно. И на закате дня, когда ночь уже опустилась на горящий Нью-Йорк, когда Эмма подставляет лицо под холодный воздух, сидя возле раскрытого окна, в дверь вдруг сначала негромко стучат, а после на всю квартиру раздается писклявый звонок. Она никого не ждала и никто не мог знать ее адреса. Быть может, у соседей что-то случилось? С этой мыслью Спасительница еле-еле плетется к выходу и, открывая дверь, она видит перед собой сгоревшую фотографию... Она сошла с ума. Точно сошла с ума.