Имеющий глаза

День второй, в который выясняется, что даже едва знакомые люди порой могут прийти к взаимопониманию, а разногласия между близкими могут стать непреодолимыми КораК утру ничего не изменилось. Кора пролистала пустые отчеты Джонса и вернулась к тому, что планировала изначально: просто присмотреться. Начать хотя бы со столовой, раз уж перед стыковкой едва удалось перехватить пищевых кубиков. Свободных мест в зале было не найти — она попала в обеденный перерыв Альфы. Она шагнула в сторону, пропуская инженеров, огляделась еще раз и подошла к столику оставшейся в одиночестве Ухуры. — Свободно? Ухура изучающе посмотрела на нее и подвинула поднос в сторону. — Спасибо. К тому, что на нее смотрят, Кора привыкла едва начав работать у Милодара. Люди вглядывались с опаской, с восхищением, с угрозой и с ненавистью. А лейтенант Ухура — всего лишь с удивлением, пусть и не самым благодушным. К тому же, капитан со своим старшим помощником сидел совсем неподалеку, в нише, дававшей иллюзию приватности. И Спок, вместо того, чтобы чинно есть, не отвлекаясь на мирские заботы, о чем-то рассказывал, поглядывал на Кирка, аккуратно приподнимал бровь — для вулканца чертовски экспрессивно. Капитан обедает со своим старшим помощником. Закономерно и скучно. Но Кора с самой первой встречи подмечала: как они друг на друга украдкой оглядываются, как держатся. Для них не было личного пространства — только одно общее, на двоих. Красавчик-капитан смотрел на своего вулканского старпома как на мечту, величайшее сокровище. Рядом с ним он сиял, его обольщал по-настоящему, опускал глаза, смеясь шутке — шутке вулканца! И смотреть на это оказалось как-то неловко. Мистер Спок слишком много жестикулировал. И также украдкой поглядывал на пальцы Кирка. Если хоть чуть-чуть знать вулканские традиции — то становилось кристально ясно, что этот мистер Спок влюблен по уши. — И давно они так друг вокруг друга круги нарезают? — Давно, — спокойно ответила Ухура и, предугадывая вопросы Коры, добавила: — У кого есть глаза — видят, а остальным ни к чему слухи пускать. Вот тут бы комиссару Милодару позавидовать: про него поболтать не стеснялись (хоть и оглядывались с опаской). Непробиваемое уважение экипажа этого корабля не уменьшил бы даже гарем вулканских мальчиков. — Капитану я не нравлюсь, — пожаловалась Кора и откусила еще кусок пирога. Словно услышав ее, Кирк отвлекся от Спока и глянул подозрительно — следил. — Неужели? Договор не подписан, агент на корабле как дома, почему — тайна на тайне даже с его допуском, — невинно спросила Ухура. — А ты? — А что я? Мне это тоже не нравится, знаю я еще меньше, а сделать ничего не могу. Я на стороне капитана, не сомневайся, но тебя послали не для того, чтобы ты копала против него. — И с чего вы это взяли, Шерлок? — Интуиция и дедукция. Капитан вот тоже это все понимает, но пока слишком злится на тебя и командование. — А Спок? — Логика и дедукция, агент, логика и дедукция. Вас ради какой-то загадки сюда послали, вот и займитесь делом, — Ухура поднялась на ноги, обрывая разговор. Дело у нее было. Только оно все соскальзывало с кончиков пальцев. Что ж, она пойдет по палубам, будет наблюдать и разговаривать. Джим Джонс докладывал, что Кора Орват гуляет по кораблю. Очень может быть. Осматривается. Знакомится. Действует ему на нервы. Ее прилет стал событием для соскучившейся в дрейфе команды. Вернувшиеся с обеда люди делились новостями, по-детски перешептывались и прикрывали рот ладонью: — …Да ты что! — Нет, правда, она капитана два часа о чем-то допрашивала, — да, так оно и было. Сорок минут допроса пополнили длинный список прегрешений Коры Орват. — Ужас какой! Слушай, что тут творится? — Вроде бы его сняли за Первую директиву на какой-то из прошлых миссий. — Да что эти крысы штабные себе позволяют? На падд то и дело приходили отчеты. Агент сходила в медицинский отсек и познакомилась с Боунзом. Агент проверила дипломатов и инженеров. Она дошла даже до научного отдела и пару часов крутилась там. Не знал бы — решил, что это инспекция из штаба проверяет растраты, но все инстинкты кричали, что дело совсем-совсем не в этом. Когда Орват с ним беседовала, в рое вопросов смутно виделись ловушки и зацепки, знать бы — какие и к чему. — Я вас раздражаю? — спросила она тогда, закончив допрос. — Если только немного, — старательно улыбнулся ей Джим. Орват могла бы растаять, если бы не глядела ему прямо в глаза. Едва Орват ушла, Джим направился в научный отдел — узнать новости и заодно вытащить Спока с его нескончаемых смен. В третьей лаборатории методично и громко тикала установка. Когда-то это был обычный бокс для биологических образцов, но потом Спок подарил его банде своих ассистентов. Джим за это уже получил разнос от финансистов, которым плевать было на семнадцать статей в журналах. Да за одну только публикацию в вестнике Вулканской Академии уже можно было списать несчастный бокс! Царство мистера Спока успокаивало. Сколько раз уже Джим влетал сюда, переполненный эмоциями, но за считанные минуты горячка спадала, гнев утихал, радость становилась более сдержанной. Не вулканское спокойствие, скорее, человеческая умиротворенность. Наверное, так лаборатории действовали только на самого Джима. Скотти вот расхаживал вдоль барахлившего стенда и то и дело порывался броситься в бой. Спок забрался за стенд целиком, и Скотти ревновал — не любил, когда кто-то еще трогал Серебряную Леди. У дальней стены энсин, зевая, скармливал компьютеру по одной карты памяти. Джим его понимал: скучнейшая работа. В искривленном пространстве беспроводные сети портила хитрая помеха, а компактная электроника сходила с ума. Ничего вернее курсанта с коробкой чипов пока никому придумать не удалось. Поймав себя на том, что зевает следом, Джим нырнул в разобранный стенд. Сбил заряд с поднявшихся волос, пожаловался: — Спок, я ее убью. — Убийство агента полиции Федерации неблагоприятно скажется на вашей карьере, — согласился Спок, возвращая на место заглушку. Снаружи донеслись голоса, и в проеме показались ноги. Знакомые ноги, вечно в движении: с носка на пятку, с пятки на носок. Боунз пришел по душу Джима. Или Спока, как повезет. — Мне не дают заниматься криосской лихорадкой. — Опять? — Опять, и это не смешно, Джим. Они считают, что это ерунда, так, детская болезнь. Да у меня за полгода восемь случаев у взрослых! И мне говорят, что если она не пройдет сама, у нас есть сыворотка! А что с плазмой крови от нее потом творится, они не думали? Закрылась и открылась дверь — Скотти смекнул, к чему идет разговор, и сбежал. Джим бы тоже не отказался, но ведь он хотел позвать Спока на вечерний чай и шахматы. Что звонить, писать и ждать бесполезно, убеждался уже сколько раз: увлекшись, Спок потом неизменно оправдывался тем, что «нужно было завершить дела». — Доктор Маккой, — Спок поднялся на ноги и закрыл за собой люк. — Я тоже видел данные и полагаю ваши аргументы разумными, но мне приказано вновь ознакомить вас с приоритетным списком исследований. — В котором миллион пунктов и нет криосской лихорадки? — Ваши числа значительно преувеличены, но да, трехдневной криосской лихорадки в нем нет. В свободное время вы можете воспользоваться оборудованием научного отдела. Об этой лихорадке Джим не мог больше слышать. Боунзу что-то в ней не нравилось, но настолько смутно, что Центр эпидемиологии не торопился выделять реактивы и присылать культуры. Считалось, что безобидные изученные инфекции полезнее оставить студентам, а у практикующих врачей на окраине Федерации работы и без того навалом. В «профессиональное чутье» врачи верили, но грант под него давали не всегда. Привлек Боунз к этому делу и Спока, тот посопротивлялся, но втянулся. Они чуть ли не год вяло переругивались с командованием, но пока без толку. Про себя Джим считал, что у Боунза действительно есть дела поважнее, но лезть под руку не собирался. — Боунз, погоди. Я понимаю, что у нас связисты с ней зачастили, но она же как простуда, везде подхватить можно. — Не как простуда, Джим. Совсем нет… Джим не лез в дела Боунза. Как и в дела Спока — был в курсе, да, но не разбирался часами в заумной химии и малопонятной биологии. Но оба его друга вечно забывали, что ему ни к чему знать конкретные формулы и реакции белка. — …Я понял, Боунз, хватит. Честно? Мне уже который месяц видится что-то не то. Может, вы со своей лихорадкой меня накрутили, может, что-то в этом есть. Но я пытался выбить тебе это исследование. Мне отказали. — Вероятно, вы подсознательно заметили нечто необычное в поведении членов экипажа, — с интересом вступил в разговор Спок. — Я лишен такой возможности. Мне до сих пор кажется необычным почти все в реакциях и действиях людей. — Даже сейчас, после стольких лет? — не удержался Боунз. — Даже сейчас, доктор. Сколько лет уже все споры Спок и Боунз ко взаимному удовлетворению сводили к странной человеческой и вулканской природе. — Мистер Спок, шахматы? — улыбнувшись, напомнил Джим. — Конечно, но сначала я должен убедиться, что неполадка действительно устранена. Это займет не более семи минут и сорока секунд. — Я подожду. Он устроился в кресле и приготовился ждать — развалившись поудобнее и наблюдая за тем, как работает Спок. Так можно было бы прождать и час, и два — без проблем, сколько угодно. Завершая дела дня сегодняшнего, он отметил в планах профилактику на фазерных батареях. Из благостной задумчивости вывел вопрос Боунза: — Ты приставил к ней Джонса? — Да, но он ничего нового не накопает, — Боунз скептически хмыкнул в ответ. — Не тот уровень, но все равно, пусть приглядит. — Хочешь ее позлить? — Ну разве я могу? — невинно улыбнулся Джим. — Можешь. Не уверен, что это лучшая политика, но очень понимаю. — Спасибо, Боунз, — искренне ответил Джим. — От тебя-то чего она хотела? — Сводки, миллион вопросов, «не замечали ли вы странного», поставки лекарств, эта чертова криосская лихорадка и материалы по ней. — Бред какой-то. Не пойму, что ей на самом деле нужно. Все в кучу. Со своего места поднялся Спок: — Джим, мы можем идти. И, да, у меня пока недостаточно данных для ответа на эти вопросы. Боунз по-особенному возвел глаза к потолку. Отчего-то вечерние шахматы его удивляли и даже умиляли. Едва ли это было так уже трогательно. Под настроение они превращали игру в жестокое поле боя (и именно Спок предпочитал бескомпромиссные и жестокие партии, методично отбивал атаки и шел в нападение). Но чаще просто не спеша передвигали фигуры или вовсе отставляли игру в сторону, увлекшись разговором. Этим вечером Джим устало откинулся в кресле и повернулся к очагу для медитаций, даже не глянув в сторону незаконченной партии. Мышиная возня с Корой и Гаммой-Кью, какие-то мелочи распыляли все силы — проще с фазером ползти под огнем. Еще и Спок отмалчивался. По опыту Джима — тоже дурной знак. — Спок, я вижу, вы что-то надумали. Ваши догадки? Удивительно, но Спок стушевался. — Если позволите, — проговорил он с непривычно-осторожными интонациями, — я бы предпочел получить хотя бы минимальное подтверждение своим опасениям. — Даже так? Могу поспорить, вы почти уверены, но почему-то не говорите мне. Когда Спок недоговаривал, это всегда плохо заканчивалось. Когда Спок что-то скрывал, все выходило и того хуже. Но без смертельной необходимости давить Джим все равно не хотел. — Я бы оценил свою уверенность в двадцать семь процентов, — смущенно закончил Спок. — Ваши «интуиция» и понимание человеческой психологии могли бы мне помочь, но это вопрос закрытой информации и безопасности. — Ладно, — отступил Джим. — Одно хорошо: корабль она себе не присвоила. Это было бы куда хуже, — он опустился в кресло. — «Энтерпрайз» — моя девочка. — Справедливо будет отметить, что де-юре она сейчас моя. — Наша общая, так? Ты собственник, — когда Спок отвел глаза, сердце Джима пропустило удар. Напряжение последних дней, напрочь испорченных агентом; напряжение долгих недель, когда они вымучивали договор с Гаммой-Кью — все это навалилось, ослабило самоконтроль, и он признался в том, что знал так давно: — Не волнуйся, мы с ней любим только тебя. — Полагаю, это единственная допустимая для меня форма полигамии. Джим развернулся. Они уже давно не то шутили, не то флиртовали, не до конца уверенные в возможности чего-то большего, мечтая о большем, не рискуя зайти дальше. Но одно дело — глядеть, не преступая черту, дружески шутить, дружески касаться. Совсем другое — сделать один шаг. Всегда, всегда оставалась чертова вероятность, что Спок имел в виду вовсе не это; между ними разница культур, воспитания, проклятых гормонов и анатомии. Все это могло значить, что Джим ошибается и видит ровно то, что мечтает увидеть. Все эти вулканские эмоции: слишком сильные, неизученные, неукрощенные. Это минное поле даже для самого Спока, а они ступают туда зажмурившись. Может Джиму надо как-то телепатически улыбнуться, чтобы быть понятым? Он поднялся на ноги. Руки сами собой норовили собраться за спиной в замок. Они решились заговорить не о романе с работой. Джим мог бы «не заметить» настоящий смысл слов. Не лучшее время они выбрали для признаний: оба на взводе и накрепко влипли в секретности и секреты. Он дал себе и Споку путь к отступлению: — Мы можем еще говорить о корабле. Но Спок только коротко качнул головой: — Возможно, это стало бы для вас лучшим решением. Все вулканское, что есть во мне, допускает исключительно моногамные отношения. Кроме того, слияние разумов для меня не просто наслаждение, но и необходимость. Мы будем полностью открыты друг другу. Я понимаю, что с вашей стороны эти требования могут показаться чрезмерными, и в определенных рамках готов обсудить компромисс. Его невозможный, невероятный вулканец. Педант и зануда. Это «слияние разумов», конечно, давно беспокоило. Скорее всего, он готов был показать себя Споку целиком, хоть в нем и было много темного и грязного, но как быть с тайнами, тайнами не его, Федерации, секретами, которые он просто не имел права раскрыть? Он верил, что Спок не станет специально искать, но что, если случайно, только случайно он увидит? Как избавиться от назойливой пульсирующей догадки о том, что происходит на корабле сейчас? Насколько близок к ответу Спок? Если Джим сможет не думать, этого ведь должно хватить? — Думаю, я готов на это, — он усилием воли заставил себя не скрывать волнение. Каким же голым он себя чувствовал без привычной маски! — Открытость, моногамия, я понял. Это так важно, обсудить все детали сейчас? — Да. Наши разумы соединятся узами, и должен быть уверен, что вы понимаете последствия. Не полагайтесь на мой самоконтроль. Вы должны знать. Ловить взгляды Спока, угадывать его жесты и намерения, разглядывать украдкой, чтобы не спугнуть — все это будоражило кровь, волновало, гнало по телу жаркую лихорадочную пульсацию. Не думал он, что закоротит так быстро. Он-то собирался признаться своему невероятному вулканцу в одной из увольнительных, если представится случай — а он бы точно представился. Не дешевая романтика, но что-то грандиозное, достойное их обоих. — С тобой я буду примерным, — Джим до сих пор не решил, как это правильно называть, — партнером. Исключительно добропорядочным. — Это необходимое условие для вулканской пары, — невозмутимо подтвердил Спок. От этой серьезности зудело в руках, слабели колени, ныло в паху и звенело в ушах — все сразу. Чуть нервно он хмыкнул: — Что-то еще? — Вы уже знаете, что вулканский союз — это слияние разумов. Разрывать такое единение крайне сложно и крайне же болезненно. Моих родителей вы уже знаете, но логично будет представить вас им и матриарху как моего консорта. Вы принимаете все риски и последствия? — Вы мне точно брачный контракт зачитываете, — нервно хмыкнул Джим. — Так оно и есть. Вы мой партнер, единственный. Если бы я желал одного лишь физического удовлетворения, я мог бы удовольствоваться простым совокуплением, но только не с вами. Решайте. Пути назад не будет. Джим подумал. Несколько лет дружбы и осторожного сближения — у него действительно было время подумать. И он в себе был уверен (пусть и бились в голове эта нелепая секретность и смутные догадки — но когда у него не было тайн?). Он решительно кивнул — и тогда Спок медленно протянул к нему руку словно в молитвенном жесте. О вулканских поцелуях Джим читал и с готовностью потянулся навстречу, малодушно закрыв глаза, ожидая узнать в этом простом касании рождение мира… Но он не почувствовал ни-че-го. Было прикосновение, сухая теплая кожа и давно ожидаемое тепло. Но никаких вулканских мыслей в голове, никакой телепатии, хотя бы чего-то слабого и едва заметного, не говоря уж об искрах и фейерверках. Как будто школьнице наобещали небо в алмазах и сияние пояса Т'Амика. Было приятно, честное слово, приятно, ему бы большего и не нужно было, он рад был и этому, но Спок… Неуверенно Джим приоткрыл один глаз. Спок сосредоточенно прижимал пальцы к пальцам, закрыв глаза и словно чего-то выискивая. Нащупывая, но не находя. А после уже Спок открыл глаза, и в них были боль и обида. Джим мог только гадать, что в нем так разочаровало вулканца. И подозревать, что это он оказался недостаточно телепатически, мать его, чувствителен. — Спок? — шепотом позвал он. Тот ответил не сразу. — Я решился на связь с человеком, поскольку мне был интересен ваш неупорядоченный, но эффективный разум. Понимал, что вы вряд ли услышите меня, хоть это и тяжело для вулканца. Но я жаждал союза с вами. Вчера мне показалось, что я услышал ваш ментальный ответ. Но… — Что — но? — похолодел Джим. У Спока «но» всегда были вескими. — Но в вашем разуме я увидел только искры любопытства и интереса. Не более. Будь вы телепатом, я бы назвал это «бестактностью» и «жестокостью». С вами я могу объяснить это только тем, что вы не чувствуете ко мне ничего. Скажите, — Спок замолчал, собираясь с силами, — зачем? — Что? Зачем что? — в какой момент все пошло настолько не так? Может, стоило оправдаться — но Джим не знал, в чем. Оправдываться просто так, не зная за собой вины — унизительно и бессмысленно. Этого он делать не собирался. Даже ради Спока. Тем более ради него. — Я не соврал ни единым словом. Ни единой мыслью, — выпрямился он (держать спину чего бы это ни стоило!). — Все, что я мог вам дать, вот оно. А вы не пожелали взять, — горько закончил он и, из последних сил сложив таал, вышел из комнаты. Свет в коридоре обжигал, был слишком ярким, слишком тусклым. От этого покачивались стены и болели глаза. Другой причины не было.