w r o n g . o r . n o t

— Вы только посмотрите. Неужели берлинская стена все же пала? Хосок недовольно цыкает и поднимает на Намджуна в достаточной мере выразительный взгляд, чтобы тот понял, что пора заткнуться. При этом его рука скользит к высокому воротнику свитера, одергивая еще выше, стараясь как можно более незаметно скрыть выглянувшие засосы. — Никакая стена не падала, шел бы ты со своими сравнениями куда подальше. Намджун резко замирает и сосредоточенно оглядывает друга с головы до ног. — Так, я не понял. Ты что, опять обидел маленького Гуки? У Хосока ладонь сама по себе тянется к лицу, и безумно хочется свой фейспалм еще чем-нибудь скрасить: например криком бешеного кита, чтобы для атмосферы полного отчаяния. — А ты в курсе, что твой маленький Гуки тот еще извращенец? Лицо Намджуна моментально сереет, и он машет перед лицом Хосока, всем своим видом говоря «заткнись, я не выдержу ни слова больше». И вообще-то ему никто ничего рассказывать не собирался (к слову, и нечего: так утешает себя Хосок, стирая из своей головы кое-какие сразу же всплывшие на поверхность картинки), но Намджуну явно на это все равно: он сейчас корчит из себя гомофоба, заблудившегося в голубом районе. — Вот подробности ваших пидорских приключений оставь при себе. Меньше знаешь, крепче спишь. И Хосок ничего не говорит ему в ответ, потому что он согласен с ним процентов на двести, если не больше. Для него это был предел мечтаний: остаться в сладком неведении и продолжить коротать свою обычную жизнь без ненужных приключений на причинное месте. Но злая матушка судьба в лице Чон Чонгука решает иначе. Парень теперь всюду таскается за своим хёном, все время недвусмысленно намекая на одно: причем самыми идиотскими способами на свете. — Давай замутим с тобой хот-дог. Хосок пока еще хочет верить, что речь идет о настоящей еде, и Чонгук просто вечно голодный подросток. — А то я уже устал в руку играть. И вот примерно таким образом надежды на остатки разума в голове донсэна покидают Хосока день за днем. Вообще Чонгук может не нести дичь, когда постарается. Но видимо он старается со всеми, кроме своего объекта вожделения. Хосоку же остается только убегать от него со всех ног при любом удобном случае и запираться в квартире на все замки. Чонгук ему из подъезда кричит каждый раз, что от себя не убежишь, но старший втыкает наушники в уши и игнорирует все предостережения. И ладно бы у него была проблема в виде надоедливого донсэна: это бы еще можно было пережить. Но все его фразочки настолько успевают засесть Хосоку в голову, что он непроизвольно каждую вторую реплику, обращенную к нему, понимает неправильно. — Оппа, я так и подумала, что твой любимый фрукт — банан. — Оппа, сходим как-нибудь на скачки? — Оппа, как думаешь, мне стоит вызвать сантехника на дом? Его сознание начинает истерить, и тогда Хосок приходит к выходу, что вот он конец. Асексуалом ему было бы куда проще. А еще лучше отшельником-асексуалом: так надежней для психики. Он затем об этом жалуется Намджуну, решившись впервые за последнее время напиться в хлам. Его сильно ведет с непривычки, и он мало что соображает уже после пары стопок. А чем дальше, тем хуже: язык заплетается, в глазах двоится, минуты теряются где-то в подсознании и моментально удаляются из памяти без возможности восстановления. И когда Хосок замечает перед собой такую знакомую дверь собственной квартиры, то даже не может понять, как здесь оказался. Когда он поворачивает голову на громкое пыхтение и видит Чонгука, пытающегося одновременно удерживать его на ногах и найти один ключ из его забитой связки, то удивляется еще больше. — Мелкий, ты как тут оказался? — невнятно вопит Хосок, резко пошатываясь в сторону, из-за чего они с донсэном почти летят на грязную подъездную плитку. Чонгук злой не на шутку и совсем не похож на того забавного придурка, который обычно предстает перед хёном: не то чтобы тот, будучи пьяным в хлам, слишком обращал на это внимание, но даже ему эта разница бросается в глаза. Потому что вместо того, чтобы как обычно вставить какую-нибудь похабную шутку, младший обозленно прикрикивает о том, чтобы Хосок не вырывался, и вообще пусть радуется, что его не оставили на произвол судьбы на той самой лавке, с которой тот не хотел слезать. Хосок, к слову, ни о какой лавке не помнит совсем, и оттого на этой фразе донсэна не зацикливается, просто не вникая в ее смысл. Чонгук наконец открывает дверь, и они вваливаются в темную прихожую. Хосока сразу усаживают на табурет чуть дальше по коридору и щелкают пальцами перед лицом, пытаясь сфокусировать его внимание. — Хён, ты до кровати сам доберешься? Хосок что-то бессвязно булькает себе под нос и начинает глупо хихикать без видимой на то причины. Его уже перестал волновать неожиданно всплывший откуда-то Чонгук, и вообще вся жизнь перестала волновать: зато безумно возросло желание сползти по стене, улечься на полу и громко рассмеяться над абсурдными мыслями, мелькающими в голове. Младший тяжело вздыхает, выражая этим все свое раздражение, кидает на хёна уставший взгляд и разворачивается, чтобы уйти. Он уже практически подходит к двери, когда на него неожиданно наваливается Хосок и прямо в ухо хнычет: — Ну куда пошел, а как же я. Чонгук еле слышно матерится себе под нос и разворачивается к старшему лицом, с трудом вырываясь из его цепких рук. Он смотрит осуждающе, и в глазах у него чертовы океаны боли, словно маску наивного простачка сорвали. Хосок захлебывается в этих эмоциях и понимает, что больше не может себя сдерживать: навязывать себе принципы он будет, когда протрезвеет, а сейчас это не кажется важным. Поэтому он приваливает донсэна к стене и впивается в его губы безумным и безудержным поцелуем: срывает все границы. Сначала Чонгук отвечает ему по инерции, но потом отталкивает и удерживает на расстоянии вытянутых рук. Зажмуривается на долю секунды и пытается достучаться до Хосока. — Хён, хватит. Ты потом сам будешь жалеть. Но тот усмехается, что-то тихо бормочет и умудряется вывернуться, на этот раз прижимаясь губами к шее, выбивая весь воздух из легких. Он скользит руками по торсу донсэна, заставляя того тихо поскуливать от касаний, слегка царапающих даже сквозь футболку. — Серьезно? Ты до меня только пьяный домогаешься? Хосок ничего не отвечает: вместо этого он ставит первый засос и довольно урчит себе под нос, затем еще прикусывая тонкую кожу. Чонгук больше не может выдерживать эту пытку и сам толкает Хосока к противоположной стене. Опирается руками по обе стороны от его головы и пытается восстановить дыхание, нервно облизывая губы. — Хён, — Хосок вопросительно мычит, разглядывая глаза Чонгука, которые теперь так близко, и ощущая его горячее дыхание своими щеками. — Без обид, но я снимаю с себя всю ответственность. Поэтому завтра не строй из себя пострадавшего: я не собирался ничего делать против твоей воли. — Да с чего бы мне… — Начинает старший, но его обрывают грубым поцелуем, от которого в голове сразу становится пусто, и контролировать себя уже не получается. Он прогибается в спине, ища как можно больше точек для соприкосновения с чужим телом. Чонгук сминает его бока пальцами и тащит за собой в сторону спальни. Хосок на удивление послушный и податливый: абсолютно безынициативный. Позволяет вести себя и с тихим стоном впускает чужой язык в свой рот. Чонгук опрокидывает его на кровать, падая за ним следом и скользит руками к его ширинке, перебираясь поцелуями по подбородку к шее. Он уже расстегивает молнию, с трудом разобравшись перед этим с металлической пуговицей, когда понимает, что что-то не так. Младший поднимается на локтях и заглядывает хёну в лицо. И тогда видит, что Хосок то. Уснул. — Да ты издеваешься! — Чонгук на эмоциях повышает голос, срываясь на высокие ноты под конец фразы. Он еще какое-то время неверяще смотрит на своего хёна, а затем, выругавшись в воздух, слезает с него и садится на край кровати. — Я тогда пойду, воспользуюсь твоей ванной. Не скучай тут, — язвит Чонгук и, чуть подумав, добавляет. — Вот теперь тебя ждет очень веселое пробуждение, хён.